Текст книги "Врач из будущего. Война (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Лев кивнул.

– Мы здесь не для бумаг, товарищ. Мы здесь чтобы помочь и понять, что мы можем улучшить для полевой медицины.

Медведев хмыкнул, не веря, но повел их к группе палаток и землянок, утыкавших склон невысокого холма. Это был штаб 57-го особого корпуса.

И тут Лев увидел его. Невысокого роста, плотного, с могучей шеей и цепким, всевидящим взглядом. Он стоял у стола, разложенного на ящиках из-под снарядов, и тыкал пальцем в карту. Георгий Константинович Жуков. Он был одет в простую гимнастерку без знаков различия, но его осанка, его энергия, исходящая от него волна воли: все кричало о том, что это командир.

Жуков поднял голову, его взгляд скользнул по Медведеву, затем остановился на Льве. Его глаза, узкие, пронзительные, оценили его с ног до головы за секунду.

– Товарищ Борисов? – его голос был хриплым, резким, как удар топора.

– Так точно, товарищ комдив. – отрапортовал Лев

– Знаю ваши изобретения. Полезные они, бойцов наших спасают. – Жуков снова уткнулся в карту. – Инспектируйте, помогайте, предлагайте. Но не мешайте работе. Медведев вам все покажет. И, Борисов… – он снова поднял на него взгляд, и в нем что-то промелькнуло, – ваши мозги стране нужнее, чем еще одна винтовка в окопе. Не лезьте куда не надо. Нам нужны живые герои.

Отчитав его, Жуков тут же забыл о его существовании, снова погрузившись в карту. Лев стоял, слегка ошарашенный от скорости и накала происходящего. Он был одновременно и раздосадован, и польщен. Жуков знал о нем. Считал его полезным. И дал ему четкие, пусть и грубые рамки. В этой хаотичной обстановке такая прямоту была как глоток свежего воздуха.

Военврач 3 ранга Медведев тяжко вздохнул.

– Ну что, поехали, покажу вам наши «курорты». Только предупреждаю сразу, красотой они не вышли.

Лев, Леша и Островская последовали за ним. Родионов и Волков зашагали следом, держась на почтительной дистанции, но их глаза непрерывно сканировали окрестности.

Лев шел по пыльной земле, и его охватывало странное чувство. Он был здесь, в эпицентре истории. И ему предстояло не просто наблюдать, а выжить и сделать то, ради чего он приехал. Первые испытания ждали его впереди, в душных палатках полевых госпиталей.

Первый же полевой госпиталь Х оказался тем, что Лев впоследствии назвал бы в своем отчете «организованным хаосом». Две большие армейские палатки, соединенные растянутым брезентом, образовывали нечто вроде приемного покоя. Воздух был плотным и тяжелым, запах: тошнотворный дух гноя, крови и человеческих испражнений.

Под брезентом, на разбросанных по земле плащ-палатках, лежали десятки раненых. Тишины не было. Ее заполняли стоны, прерывистое дыхание, иногда сдавленный крик. Санитары, молодые ребята с застывшими от ужаса лицами, метались между телами, пытаясь хоть как-то помочь.

Лев остановился на входе, и его на секунду охватил ступор. Это и есть война. Не парады, не сводки Информбюро, а вот это: грязь, кровь и страдание в промышленных масштабах. Сорокалетний терапевт Иванов Горьков сжался внутри него, умоляя развернуться и бежать. Лев Борисов сделал глубокий вдох, заставив ноги сделать первый шаг вперед.

Медведев, не глядя на него, бросил через плечо:

– Вот вам и передовая, товарищ ученый. Без красивостей.

Лев не ответил. Он уже подходил к первому бойцу. Молодой парень, не старше Леши, лежал на спине, закатив глаза. Бинт на его животе был пропитан кровью, превратившись в багрово-черную корку. Лев на ощупь определил нитевидный пульс.

– Леша! – его голос прозвучал резко, заставив вздрогнуть даже санитаров. – Порошок для регидратации! Физраствор! Быстро!

Он сам принялся налаживать капельницу. Шприцы и системы переливания были, слава богу, их – производства СНПЛ-1. Но вот штатива не было. Лев огляделся, его взгляд упал на винтовку, прислоненную к стойке палатки.

– Ты! – он крикнул санитару. – Дай мне ту винтовку!

Мальчишка с испуганными глазами подал винтовку. Лев воткнул штык в землю и повесил флакон на спусковую скобу. Мысль: Штатив. Складной, металлический. Включить в комплект обязательно. Идиотизм что я забыл про него.

Пока Леша готовил раствор, Лев перешел к следующему. У того была рваная рана на бедре, жгут наложен криво, кровь сочилась.

– Кто жгут накладывал? – спросил Лев, уже снимая его.

– Я… – выступил впереди один из санитаров. – Товарищ старшина показывал…

– Неправильно наложил его, смотри. – Лев своими руками, быстро и уверенно, продемонстрировал правильную технику наложения жгута выше раны. – Запомнил? Так и делай всегда. Иначе он ногу потеряет.

Санитар кивал, сглатывая. В его глазах был не страх, а жадное внимание. Кто-то показывал, кто-то учил. Здесь, в аду, знание было дороже хлеба.

Они двигались дальше, от одного раненого к другому. Лев не проверял, он работал. Останавливал кровотечения, правил повязки, определял, кого везти в операционную в первую очередь. Леша, забыв про собственную бледность, неотрывно следовал за ним, подавая бинты, выполняя поручения.

В хирургической палатке, где стоял невыносимый запах крови, Лев ассистировал хирургу – немолодому, уставшему до потери пульса майору медицинской службы. Операция была сложной, проникающее ранение в живот. Кровь хлестала из мелких сосудов, заливая все поле.

– Зажим! Скорее! – хрипел хирург, его руки по локоть были в крови.

Лев видел, как время уходит. Но не знал чем может помочь.

– Я зажимаю здесь! Ушивайте сосуды! Раз аорту не задело у нас есть шансы! – Лев старался изо всех сил, но боец перестал дышать через несколько минут.

Был бы электрокоагулятор, мы бы спасли парню жизнь… Еще одна заметка на будущее.

Позже, на эвакопункте, он наблюдал, как раненых грузили в «полуторки» для отправки в тыл. Санитары, торопясь, привязывали флаконы с растворами к спинкам сидений, к стойкам. Бинты на ранах разматывались от тряски. Лев подошел к одному из бойцов. На его гимнастерке была приколота записка, почти размокшая от пота. ФИО, часть. И все.

– А где ваши медальоны? – спросил Лев у старшего по эвакуации.

Тот мрачно хмыкнул.

– А вы много видели бойцов с этими капсулами? Они их или теряют, или выкидывают. Считают что к смерти. Заполнишь и убьют. Вот и везешь «неизвестного». А группа крови… да кто ее там знает…

Мысль: Нужны штампованные жетоны. Не капсулы, которые можно выбросить, а жетоны, как у американцев. С именем, группой крови и минимальной информацией. На цепочке. И индивидуальный перевязочный пакет, как я мог забыть и про него, он ведь столько жизней спас.

Он вытащил свой блокнот и начал записывать, не обращая внимания на пыль, забивающуюся под ногти. Проблемы вырисовывались в единую, уродливую картину. Не хватало не технологий. Не хватало системы. Простых, дуракоустойчивых решений, которые работали бы даже в этом хаосе.

Вечером, вернувшись в отведенную ему палатку, он чувствовал себя выжатым как лимон. Руки дрожали от усталости. Перед глазами стояли лица раненых и мертвых. Он снова и снова переживал моменты, когда мог помочь, и те, когда был бессилен.

Леша сидел на своей койке, молчаливый, уставившись в пол.

– Лев… – наконец произнес он. – Я… я не думал, что так тяжело тут будет… Сколько раненых и убитых…

– Никто не думает, что так, Леш, – тихо ответил Лев. – Пока не увидит лично. Держись, завтра будет новый день. И новых раненых будет не меньше, подмечай что мы можем улучшить еще.

Он вышел из палатки, чтобы подышать. Воздух был горячим, пахло пылью и далеким пожаром. Где-то на линии фронта глухо ухали орудия. Он смотрел на звезды, такие же яркие, как над Ленинградом, и думал о Кате, об Андрее. Они казались такими далекими, почти нереальными. Единственной реальностью здесь была боль, грязь и постоянная, давящая усталость.

Именно в этот момент он увидел ее. Марина Островская стояла недалеко, курила, глядя в ту же сторону. В ее позе была непривычная уязвимость. Лев понял, что ему не избежать разговора. Рано или поздно он должен был состояться.

Он стоял несколько секунд, наблюдая за ней. Силуэт на фоне зарева далеких пожаров, тонкая шея, запрокинутая голова. В этот момент она не была ни опасной соперницей, ни соблазнительницей. Она была просто уставшей, одинокой женщиной в аду войны. И это делало ее еще более опасной.

Он сделал шаг, и хруст гравия под ногой заставил ее обернуться. Глаза, блеснувшие в темноте, были сухими, но в них стояла такая буря, что Лев почувствовал ее физически.

– Не спится, товарищ Борисов? – ее голос был хриплым от табака.

– Как и вам, видимо, – он остановился в паре метров, не приближаясь. – Мы все сегодня получили свою дозу… реальности.

Она горько усмехнулась, затягиваясь.

– Реальности? Вы думаете, это для меня реальность? Я выросла в детском доме. Голод, холод, борьба за каждый кусок хлеба, вот моя реальность. А это… – она мотнула головой в сторону госпитальных палаток, – это просто еще один вид борьбы. Более кровавый, не более.

Лев молчал, позволяя ей говорить. Он понимал, это не исповедь, это разведка боем.

– А вы… – она повернулась к нему, и ее взгляд стал пристальным, острым. – Вы откуда? Из какой такой благополучной семьи, где можно думать о каких-то… жетонах для раненых? Где можно изобретать волшебные приборы? Вы не отсюда, Лев Борисович. Вы с другой планеты.

Он почувствовал, как по спине побежали мурашки. Она била точно в цель.

– Мы все служим Родине, как умеем, – уклончиво сказал он.

– Не уходите от ответа! – ее голос сорвался, в нем зазвучали давно копившиеся нотки отчаяния и злости. – Я вижу, как вы смотрите на всех нас! Сверху вниз! Как на недоразвитых детей! Вы все знаете заранее. Я видела ваш блокнот… тот, в сейфе, я понимаю что виновата, но я не удержалась. Там были даты, цифры. Вы знали про этот конфликт? Знаете, что будет дальше?

Лев сглотнул. Горло пересохло. Так. Значит, она все видела и запомнила.

– Я ученый, Марина Игоревна. Я строю гипотезы, анализирую тенденции. Никто не знает, что будет дальше.

– Врете вы все! – она резко бросила окурок и сделала шаг к нему. Теперь они стояли совсем близко. Он чувствовал запах ее духов, смешавшийся с запахом табака и пыли. – Вы все врете! Вы смотрите на меня так, будто знаете, чем вся эта история для меня закончится! И знаете что? Я не могу от вас избавиться. Ни на работе, ни в мыслях. Я влюбилась в вас, как последняя дура! А вы… вы смотрите сквозь меня, как будто я пустое место!

Она была прекрасна в этой ярости. Опасно прекрасна. Лев чувствовал, как его собственная защита дает трещину. В нем боролись два человека. Один – Иван Горьков, который видел перед собой красивую, истеричную женщину и хотел прекратить этот разговор любым способом. Другой – Лев Борисов, который понимал, что имеет дело с раненым, опасным зверем, которого нельзя отпугнуть, но и подпускать близко нельзя.

– Марина Игоревна… – он начал тихо, стараясь говорить максимально спокойно. – Вы не пустое место. Вы, компетентный сотрудник. И я ценю вашу работу. Но то, что вы принимаете за… особое отношение, это просто моя сосредоточенность на деле. Том самом деле, ради которого мы все здесь находимся.

– Не надо мне этих казенных фраз! – она почти кричала, ее глаза блестели слезами ярости. – Вы могли меня уничтожить! Доложить Громову, что я шпионка! Или просто отца вашего попросить, чтобы меня убрали! Но вы не сделали этого! Почему? Потому что я вам не безразлична! Вы чувствуете то же, что и я, я знаю это!

Она схватила его за рукав гимнастерки, ее пальцы впились в ткань.

– Я не могу так больше! Скажите мне правду!

Лев посмотрел на ее пальцы, потом медленно поднял взгляд на ее лицо. В его душе что-то надломилось. Нежность? Нет, жалость. Жалость к ней, к себе, ко всей этой безумной ситуации.

– Правду? – его голос прозвучал устало и глухо. – Хорошо. Правда в том, что вы – глупая, наивная девочка, которая играет в игры, не понимая их правил. Вы думаете, это романтика? Это война. Настоящая, и на ней гибнут люди. В том числе и от глупости.

Она отшатнулась, как от пощечины.

– Я…

– Молчите! – его голос внезапно зазвучал сталью, заставив ее замереть. – Вы спрашиваете, почему я вас не уничтожил? Потому что мне, если хотите знать, было жалко вас. Жалко ломать вашу карьеру из-за ваших же дурацких фантазий. Вы способный специалист. Могли бы принести много пользы. Но вместо этого вы решили устроить истерику в двух шагах от линии фронта. Вы либо боец, либо истеричка. Решайте. Но если вы выберете второе… – он сделал паузу, глядя на нее прямо, – … я использую все свои связи, чтобы вас отозвали. И поверьте, формулировка будет не самой приятной для вашего дальнейшего продвижения.

Он видел, как ее лицо исказилось от боли и унижения. Слезы, наконец, потекли по щекам, оставляя светлые полосы на запыленной коже.

– Я… я ненавижу вас, – прошептала она.

– Это ваше право, – холодно ответил Лев. – Но ненавидьте молча и работайте. И оставьте Лешу в покое, я вижу как вы ему глазки строите. Он не разменная монета в ваших играх.

Он развернулся и пошел прочь, не оглядываясь. Сердце колотилось где-то в горле. Он чувствовал себя дерьмом. Но это был единственный способ. Единственный способ оградить ее от нее же самой, а себя от катастрофы.

Он вошел в палатку. Леша сидел на койке и смотрел на него широко раскрытыми глазами. Он слышал. Если не все, то достаточно.

– Лев, я… прости, я не знал…

– Спи, Леш, – устало перебил его Лев. – Завтра будет новый день. И нам понадобятся все силы.

Он погасил керосиновую лампу и лег, уставившись в темноту. За стеной палатки он услышал сдавленные, заглушаемые всхлипывания. Он перевернулся на другой бок и закрыл глаза, пытаясь не слышать. Война была не только снаружи. Она была внутри него. И в этой войне не было победителей.

Сон, когда он наконец пришел, был тяжелым и прерывистым. Его разбудил не звук, а скорее изменение в тишине. Глухой гул артиллерии, ставший за эти дни привычным фоном, стих. И в этой звенящей тишине послышались другие звуки. Отдаленные, но отчетливые. Хруст гравия. Приглушенные гортанные крики. Лязг металла.

Лев мгновенно вскочил с койки. Леша спал как убитый.

– Леха! Вставай! – шипением бросил он, нащупывая в темноте сапоги.

В ту же секунду дверь в палатку распахнулась. На фоне звездного неба вырисовывалась массивная фигура Родионова.

– Тревога! Диверсанты! Оба ко мне! Быстро!

Лев грубо растолкал Лешу. Тот вскочил, ничего не понимая, но мышечная память и выучка заставили его мгновенно обуться и схватить винтовку, стоявшую у койки.

Выскочив из палатки, они увидели, что штабной лагерь уже не спит. Бегали тени, слышались отрывистые команды, где-то уже стреляли. Со стороны госпитальных палаток донесся взрыв гранаты, и на секунду оранжевый свет осветил неистовую картину: фигуры в непривычной форме, мелькающие между палатками, и наши бойцы, отстреливающиеся из-за ящиков и грузовиков.

– К госпиталю! – скомандовал Родионов, уже меняя обойму в своем ТТ. – Волков! Прикрывай левый фланг! Борисов, Леша, за мной! Не отходить!

Они побежали, пригнувшись. Воздух свистел от пуль. Лев, никогда не бывавший в настоящем огневом контакте, чувствовал, как каждая клетка его тела кричит от страха. Он был ученым, черт побери, а не пехотинцем!

Они ворвались на территорию госпиталя. Здесь был настоящий ад. Японские солдаты, низкорослые, энергичные, с криками «Банзай!» врывались в палатки. Санитары и легкораненые отстреливались чем попало.

Лев увидел, как Островская, с пистолетом в руке, организовала оборону у входа в операционную. Она стреляла, коротко, метко, ее лицо было искажено не страхом, а холодной яростью. Их взгляды встретились на секунду. И в ее глазах он не увидел ни обиды, ни ненависти. Только решимость.

– Леша, к палатке с тяжелыми! – крикнул Лев, замечая, как двое японцев прорываются именно туда, где лежали те, кто не мог пошевелиться.

В этот раз Леша не растерялся. Он был спортсменом, и его реакция оказалась молниеносной. Один из японцев, с длинным штыком, бросился на него. Леша увернулся, поймал руку противника и провел бросок через бедро. Раздался хруст, и японец с стоном рухнул. Второго Леша застрелил почти в упор.

Лев тем временем оказался рядом с Родионовым. Старший лейтенант, стоя за колесом грузовика, вел методичный огонь. Волков, заняв позицию штабной землянки, работал как снайпер, его выстрелы раздавались с пугающей регулярностью.

И тут Лев увидел самое страшное. Трое японцев, прорвавшись через заслон, устремились к большой палатке, где находились лежачие раненые. У них в руках были не только винтовки, но и короткие кинжалы.

Без единой мысли, повинуясь лишь животному порыву, Лев бросился наперерез. Он бежал, не чувствуя ног, не думая о пулях, свистящих вокруг.

– Родионов! Прикрой!

Он услышал за спиной учащенную стрельбу из ТТ. Один из японцев упал. Второй обернулся и поднял винтовку. Лев, не останавливаясь, нажал на спуск своей «мосинки». Отдача ударила его в плечо. Он промахнулся. Второй выстрел. И снова мимо. Японец уже целился в него.

Третий выстрел раздался не от него. Японец дернулся и упал. Лев обернулся и увидел Островскую. Она стояла в полный рост, с дымящимся наганом в руке, ее лицо было белым как мел.

– Беги! – крикнула она.

Последний японец был уже у входа в палатку. Лев был ближе. Он добежал, и, не имея времени на выстрел, ударил его прикладом по голове. Раздался тупой, кошмарный звук. Японец рухнул беззвучно. Канистра с грохотом откатилась в сторону.

Лев стоял, опираясь на винтовку, пытаясь перевести дыхание. Руки тряслись. Перед глазами плыли красные пятна. Он посмотрел на тело у своих ног. Он только что убил человека, еще раз. Не на операционном столе, не лекарством, а холодным железом. Но в этот раз не было ни тошноты, ни страха.

В этот момент он услышал сдавленный крик Родионова.

– Волков!

Лев поднял голову. На крыше землянки лежала неподвижная фигура. Снайпер. Японский снайпер сделал свою работу.

Бой, однако, стихал. Атака была отбита. Начинался рассвет.

Лев, шатаясь, подошел к палатке с ранеными. Заглянул внутрь. Испуганные глаза смотрели на него из полумрака. Они были живы.

Он отшатнулся и прислонился к столбу. Силы окончательно оставили его. Он видел, как Родионов подходит к телу Волкова, снимает фуражку. Видел, как Леша, весь в пыли и крови, помогает санитарам перевязывать нового раненого. Видел, как Островская, все так же бледная, методично проверяет патроны в своем нагане.

Он был жив. Они были живы. Но цена… Цена была ужасна.

Он посмотрел на свои руки. Руки вновь убившие человека. Руки, спасшие десятки других. Где тут правда? Где тут баланс? Он не знал. Он знал только одно: война, которую он раньше знал лишь теоретически, теперь вошла в него навсегда. И ничто уже не будет прежним.

Он достал свой блокнот. И на чистой странице, дрожащей рукой, написал: «Пункт 8. Война это хаос. Любая система должна быть проще простого и работать в аду. Иначе она мертва.»

Глава 24
Обратный билет

Солнце поднималось над Халхин-Голом, безжалостное и ясное, будто пытаясь сжечь следы прошлой ночи. Но следы были слишком глубокими. Воздух, еще прохладный, пах гарью, пылью и резким, знакомым до тошноты ароматом карболовой кислоты, смешанной с кровью. Лев стоял у входа в свою палатку, впитывая этот запах, и ему казалось, что он въелся в него навсегда, въелся в кожу, в легкие, в саму душу.

Его руки помнили тупую отдачу приклада, хруст черепа под ударом. Его глаза видели пустое место на крыше землянки, где вчера еще лежал, прицеливаясь, Артем Волков. Он сомкнул веки, пытаясь отогнать видение, но оно лишь стало четче.

Рядом, прислонившись к колесу грузовика, неподвижно, как изваяние, стоял Родионов. Он методично, с каким-то почти ритуальным спокойствием, чистил свой ТТ. Его пальцы, толстые и цепкие, двигались плавно, привычно. Казалось, он не замечал ничего вокруг.

Лев заставил себя сделать шаг, потом другой. Подошел ближе. Гравий хрустнул под сапогами.

– Спасибо, Игнатьич, – его голос прозвучал хрипло, непривычно тихо. – За все.

Родионов не поднял глаз, продолжая водить ветошью по затвору.

– Не за что, – его ответ был ровным, без интонаций. – Работа такая. Волков свой долг выполнил до конца. Чего и всем нам желаю.

В его словах не было скорби. Была только суровое принятие. Принятие того, что смерть это часть уравнения, переменная, которую всегда надо учитывать.

Лев глубоко вздохнул, чувствуя, как сжатые легкие с болью расправляются.

– Я вчера… человека убил, – выдохнул он, и слова показались ему чужими, произнесенными кем-то со стороны. – Прикладом по голове.

Родионов наконец оторвал взгляд от пистолета. Его серые, как речная галька, глаза уставились на Льва. В них не было ни осуждения, ни удивления.

– А он бы и тебя, и тех ребят в палатке, на салат покрошил – произнес он отчеканивая каждое слово. – На войне не убиваешь ты – убивают тебя. Или тех, кого должен защитить. К этому не привыкнешь, но принять надо.

– Как вы с этим живете? – спросил Лев, и в его голосе прозвучала неподдельная, почти мальчишеская растерянность.

Уголок рта Родионова дрогнул, но улыбкой это назвать было нельзя.

– А мы и не живем. Мы служим. А жить будем потом, если повезет. Ты тем более. – Он снова посмотрел на Льва, и его взгляд стал тяжелым, пронзительным. – Твоя жизнь ценится за десятки, может, сотни других. Помни это, и не разменивайся на угрызения совести. Делай свое дело. Тем более я припоминаю, что ты и в родном Ленинграде побывал в стычке с иностранной разведкой?

Лев ожидал волны холода и легкой тошноты, вспоминая тот вечер. Но их не было. Война и правда меняет людей, быстрее чем можно предположить. Лев глубоко вдохнул:

– Да, правда, не думал что у вас будет информация и об этом… Да, но там было иначе, я, можно сказать на рефлексах тогда это сделал… А сейчас… – Игнатьич не дал ему закончить фразу

– А сейчас тоже самое. Я видел как ты ринулся защищать раненых, не думая о своей шкуре. Это и похвально и глупо с другой стороны. Что в Ленинграде ты убил врага, что здесь. Разницы никакой, ты выполнил свой долг, и моральный и государственный. – Родионов закончил чистить свой ТТ, убрал его в кобуру. – Но если бы ты не справился сегодня ночью, то и мне бы возвращаться не стоило, поэтому впредь думай дважды! У тебя семья и перспективы сделать нашу родину передовой в медицине!

Он развернулся и побрел в сторону штаба, словно поставив точку в разговоре. Лев стоял еще мгновение, затем кивнул, хотя Родионов этого уже не видел. Эти слова, жесткие и бескомпромиссные, как удар топора, почему-то принесли некое подобие облегчения. Они не оправдывали произошедшее. Они просто расставляли все по своим, страшным, но четким местам.

Из палатки вышел Леша. Он был бледен, под глазами залегли синие тени, но держался прямо. Увидев Льва, он попытался улыбнуться, но получилось жалко, криво.

– Лёва, ты уже встал… – он подошел ближе, понизив голос. – Я… того японца… я ему, кажется, руку сломал. А потом… застрелил…

Голос его дрогнул. Лев посмотрел на этого вчерашнего мальчишку, который так лихо применил приемы самбо, и увидел в его глазах тот же ужас, то же смятение, что терзало его самого. Он положил руку ему на плечо, чувствуя, как тот слегка вздрагивает.

– Ты спас мою жизнь, Леш, – тихо, но очень четко сказал Лев. – И тех раненых в палатке. Ты поступил так, как должен был поступить настоящий советский человек. Не кори себя, ты все сделал правильно. Помнишь? Либо ты, либо тебя!

– Просто… в кино все не так, – прошептал Леша, глядя куда-то в сторону. – И в книжках. Там все по-геройски. А тут… просто страшно. И потом во рту горько.

– Потому что это и есть жизнь, Леш. Самая горькая ее правда. – Лев сжал его плечо. – Я правда понимаю что ты сейчас чувствуешь, впервые отнять чужую жизнь – не просто это осознавать. Но ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть? – Лев вдруг вспомнил Цоя, но эта строчка теперь имела совсем другой смысл и вес.

– Да я понимаю Лев, я знаю что все сделал правильно… И ты прав, хорошо сказал, я запомню эту фразу. Ну что, пойдем наверно до штаба прогуляемся или с ранеными поможем? – лицо Леши немного преобразилось, появилась уверенность в глазах и расправленных плечах.

В этот момент к ним направилась Островская. Она шла ровно, подчеркнуто собранная, в идеально чистой несмотря на вчерашний бой, форме. Ее волосы были убраны под пилотку, лицо – маска профессиональной отстраненности. Но Лев, уже научившийся ее читать, видел напряжение в уголках губ, неестественную скованность в движениях.

Она остановилась перед ним, глядя куда-то в область его подбородка.

– Товарищ Борисов. Докладываю. Потери среди медперсонала: двое санитаров легко ранены, один убит. Все раненые эвакуированы в тыловой госпиталь. Что нам делать дальше?

Ее голос был ровным, металлическим. В нем не было ни капли от вчерашней истерики. Была выучка. Военная выучка.

– Спасибо, Марина Игоревна, – сказал Лев, и ему потребовалось усилие, чтобы его тон не сбился. – Вчера вы были на высоте. Ваши действия спасли много жизней. В том числе, возможно, и мою.

Она вздрогнула, будто от неожиданного щелчка. Ее глаза на секунду встретились с его взглядом, и в них мелькнуло что-то сложное, стремительное: обида, гордость, боль, – чтобы тут же погаснуть.

– Я выполняла свой долг, – отчеканила она, снова отводя взгляд. – Как и вы учили. Боец, а не истеричка.

В этих словах была такая концентрация затаенной боли и горькой иронии, что Льва кольнуло в сердце. Он понимал, что мост между ними сожжен дотла. Оставался только холодный, профессиональный мостик, и шаг в сторону грозил обрушением.

– Искренне благодарен бойцу, – тихо сказал он.

Она резко кивнула, развернулась и ушла, ее прямая спина казалась неестественно жесткой. Лев смотрел ей вслед, и в душе его шевельнулась тревога. Ливень отступил, но гроза еще где-то на горизонте. Насколько прочным окажется это перемирие?

Медведев, выглядевший так, будто не спал с самого начала конфликта, повел их в другой сектор обороны, в полевой госпиталь, развернутый ближе к штабу корпуса. Дорога была тряской, пыльной, но уже привычной. Лев смотрел в щель между брезентовыми пологами грузовика на проплывающие мимо выжженные степи, и в душе его впервые за эти дни шевельнулось нечто, отдаленно напоминающее надежду.

Новый госпиталь встретил их иным – все тем же запахом крови и антисептиков, но ощущением налаженной работы. Здесь не было той панической суеты, что царила в первом пункте. Санитары двигались быстро, но целенаправленно. И первое, что увидел Лев, войдя в приемную палатку, – система цветных маркировок, которую он когда-то внедрял в ленинградских больницах.

На груди у раненых, прямо на гимнастерках или шинелях, мелом или кусочками краски были нарисованы круги: красные, желтые, зеленые. Санитары, не тратя времени на вопросы, переносили «красных» – тех, кто был без сознания, с обширными кровотечениями, – сразу в операционную. «Желтых» – с тяжелыми, но не смертельными ранениями – к хирургам второго эшелона. «Зеленых», ходячих, отправляли на перевязку.

– Работает, – негромко произнес Лев, обращаясь больше к самому себе, чем к Медведеву.

Тот хмыкнул, вытирая пот со лба.

– С вашими шприцами и этими цветами да, полегче стало. Хоть видно, кому за что хвататься.

Лев почувствовал странное, щемящее чувство гордости. Его идеи, рожденные в кабинетной тиши, здесь, в аду, спасали секунды. А на войне секунды это жизни.

В хирургической палатке он застал короткую передышку между операциями. Хирурги, молодой военврач и его помощник, старшина, курили у входа, залитые потом и усталостью.

– Коллеги, приветствую – обратился к ним Лев. – У меня есть предложение, как можно резко снизить количество послеоперационных осложнений, гангрены и сепсиса.

Хирург-военврач, представившийся Ковалевым, с интересом посмотрел на него.

– Слушаем, товарищ Борисов. Вашим изобретениям мы уже спасибо сказали, они сильно облегчают нашу работу, а самое главное спасают жизни.

– «Крустозин», – сказал Лев. – Нужно вводить его непосредственно перед началом операции или сразу после нее, до наложения швов. Антибиотикопрофилактика.

– Дорогое удовольствие, – сразу нахмурился старшина, опытный, видавший виды. – Его на самых тяжелых едва хватает.

– А считать, сколько мы теряем людей от заражения крови после вроде бы успешных операций? – мягко парировал Лев. – Или тех, кому из-за гангрены приходится ампутировать конечности? Дешевле один раз вколоть «Крустозин», чем месяцами лечить сепсис или делать человека инвалидом.

– Инструкцией не предусмотрено, – уперся старшина.

– Инструкции пишутся под меняющуюся реальность, – голос Льва зазвучал тверже. – Я предлагаю методику, опробованную в клиниках Ленинграда. Риск аллергической реакции минимален, а перед операцией можно сделать кожную пробу. Давайте попробуем. Я беру ответственность на себя.

Ковалев, до этого молча слушавший, затушил папиросу.

– А почему бы и нет? – сказал он. – Надоело уже видеть, как ребята с вроде бы пустяковыми ранениями горят от заражения. Одного сегодня только откачали по вашим методикам. Давайте попробуем на следующем поступлении. Я за.

Старшина что-то пробормотал, но не стал спорить с непосредственным начальником.

Через несколько часов, когда поступила новая партия раненых, Ковалев, готовясь к операции по поводу проникающего ранения в грудную клетку, вколол раненому «Крустозин». Лев, ассистируя ему, видел скептические взгляды старшины и операционной сестры. Но он был уверен в своей правоте. Знания из будущего не могли подвести его в этом.

Операция прошла успешно. На следующий день Ковалев сам разыскал Льва.

– Товарищ Борисов! – его усталое лицо озаряла улыбка. – У того вчерашнего температура почти в норме! Ни намека на воспаление! А у других, кого оперировали без «Крустозина» – у двоих уже началось нагноение. Это работает! Черт побери, это действительно работает!

Эта маленькая, но такая важная победа согрела Льва изнутри. Он не просто наблюдал и констатировал. Он менял здесь и сейчас правила игры, в которой ставкой была человеческая жизнь.

Позже, обходя передовые позиции, он раздавал бойцам пробные упаковки таблеток для обеззараживания воды – небольшие вощеные пакетики с белыми кристаллами.

– Бросил в котелок с водой, подождал полчаса и пей, не бойся, – объяснял он смущенным и недоверчивым бойцам. – Ни дизентерии, ни тифа.

Один из ветеранов, обветренный, с обмотками вместо портянок, покрутил пакетик в руках.

– Мы тут из Халхина воду пьем, товарищ ученый, и ничего, живы пока.

Но другой, молоденький, с испуганными глазами, робко спросил:

– А правда, что от нее живот болеть не будет? А то у меня в прошлый раз так скрутило, думал, конец, не добегу…

– Правда, – уверенно сказал Лев. – Проверено, мы готовимся к массовому производству.