Текст книги "Врач из будущего. Война (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Глава 11
Первая кровь

Жара в Ленинграде стояла невыносимая. Городской воздух был густым и спертым, пахнущим раскаленным асфальтом и пылью. Даже широко открытое окно кабинета в СНПЛ-1 не спасало, оно впускало лишь знойное марево и назойливый, неумолчный стрекот кузнечиков, долетавший с заросшего пустыря за корпусом. Этот звук, обычно ассоциирующийся с летним покоем, сейчас действовал Льву на нервы, назойливо напоминая о другом, далеком и горячем фронте, о Маньчжоу-Го и озера Хасан.

Лев, сняв китель и расстегнув воротник темной гимнастерки, сидел за столом, пытаясь вникнуть в отчет отдела витаминологии. Цифры по выходу тиамина расплывались перед глазами. Мысли упрямо возвращались на восток. Прошла уже неделя, как начались столкновения, а от Соколова ни единой весточки. Эта неизвестность была хуже любой, даже самой горькой правды.

В дверь резко постучали, и почти не дожидаясь ответа, в кабинет вкатился Сашка. Его лицо, обычно румяное и добродушное, было серым, землистым, а в запотевшей от жары руке он сжимал листок телеграфной бумаги.

– Лев, – его голос прозвучал сдавленно, не по-сашкиному. – От Соколова телеграмма пришла.

Лев медленно отложил карандаш. Он почувствовал, как внутри все сжалось в холодный ком. Походка Сашки, его взгляд, скользящий мимо, все говорило о плохом. Он протянул руку, взял листок. Бумага была шершавой, с характерным оттиском букв.

– Когда пришла?

– Только что. Прямой канал.

Лев развернул телеграмму. Текст был лаконичным, рубленым, как и подобает донесению с линии фронта.

'БОРИСОВУ Л. Б.

ИСПЫТАНИЯ ПРОДУКТОВ СНПЛ В УСЛОВИЯХ РЕАЛЬНЫХ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ ЗАВЕРШЕНЫ

РЕЗУЛЬТАТЫ НЕОДНОЗНАЧНЫЕ

УСПЕХИ: ЖГУТЫ НОВОЙ КОНСТРУКЦИИ СНИЗИЛИ КРОВОПОТЕРИ НА РОТНОМ УРОВНЕ НА ПРИМЕРНО ТРИДЦАТЬ ПРОЦЕНТОВ

НОСИЛКИ СКЛАДНЫЕ ОБЛЕГЧИЛИ ЭВАКУАЦИЮ В СЛОЖНОМ РЕЛЬЕФЕ

СИСТЕМА ТРИАЖА ЦВЕТОВАЯ УСКОРИЛА СОРТИРОВКУ В ДВА РАЗА

КАПЕЛЬНИЦЫ ПОЛЕВЫЕ ПОЛНОСТЬЮ ОПРАВДАЛИ СЕБЯ ПРИ ШОКЕ И ОБЕЗВОЖИВАНИИ

МЕТОДИКИ РЕАНИМАЦИИ НЕГОВСКОГО РВ ДВА И МАССАЖ ВЕРНУЛИ К ЖИЗНИ ШЕСТЕРЫХ БОЙЦОВ С ОСТАНОВКОЙ ДЫХАНИЯ

ПРОБЛЕМЫ: ГЛАВНАЯ ОРГАНИЗАЦИОННАЯ НЕРАЗБЕРИХА ХАОС НЕХВАТКА ОБУЧЕННЫХ КАДРОВ

ЭКСПРЕСС ПОЛОСКИ ОТСЫРЕЛИ В ПЕРВЫЕ ЖЕ СУТКИ В ПОЛЕВЫХ УСЛОВИЯХ

ОСТРАЯ НЕХВАТКА ПРОСТЕЙШИХ СРЕДСТВ БИНТОВ БАЗОВЫХ АНТИСЕПТИКОВ

ПОТЕРИ: ПОГИБ ЛЕЙТЕНАНТ МЕДСЛУЖБЫ ИГОРЬ ПЕТРОВ ВЫПУСКНИК ЛМИ ПРОХОДИЛ У ВАС СТАЖИРОВКУ ПОЛГОДА НАЗАД СМЕРТЬ НАСТУПИЛА ОТ ОСКОЛОЧНОГО РАНЕНИЯ В ГОЛОВУ ПРИ ЭВАКУАЦИИ РАНЕНЫХ

ВЫВОД: ТЕОРИЯ ОПЕРЕЖАЕТ ПРАКТИКУ ОТСТАЕТ ЛОГИСТИКА И МАССОВОСТЬ

СОКОЛОВ'

Лев перечитал текст еще раз, медленно, впитывая каждое слово. Он чувствовал, как по спине, несмотря на жар, медленными мурашками ползет холод. Успехи… Да, они были. Цифры, проценты, спасенные жизни. Но они меркли, проваливались в черную дыру, которую оставило после себя одно-единственное имя, Игорь Петров. Молодой, румяный, с восторженно горящими глазами парень, который всего полгода назад засыпал его вопросами о методике триажа. «Товарищ Борисов, а если ранение в живот, но пульс частый, это красный или желтый? А если сознание спутано?» И вот его больше нет. Осколок. Голова. Война, которую Лев знал по учебникам истории и сухим сводкам, вдруг стала осязаемой. Она пахла не пылью библиотечных фолиантов, а кровью и порохом, и у нее было лицо того самого лейтенанта.

Дверь приоткрылась, и в кабинет осторожно вошла Катя. Она сразу все поняла по их позам, по побелевшему лицу Сашки, по тому, как Лев, не двигаясь, сжимал в пальцах злополучный листок.

– Что случилось? – тихо спросила она, подходя ближе.

Лев молча протянул ей телеграмму. Катя пробежала глазами по строчкам, ее губы сжались в тонкую белую ниточку, а пальцы, державшие бумагу, слегка дрогнули.

– Игорь… – выдохнула она, и в ее голосе прозвучала неподдельная боль. – Господи, ему ведь двадцать два было… Он же только начинал жить…

– Тридцать процентов… – глухо, сдавленно проговорил Сашка, ударив кулаком по косяку двери. Деревянная рама содрогнулась. – Тридцать процентов спасенной крови! А ему это не помогло! Осколок в башку! Какие тут, к черту, жгуты⁈

– Успокойся, Александр, – сказала Катя, хотя ее собственный голос срывался. Она положила руку на его вздрагивающее плечо. – Он спас других. Эвакуировал раненых. Он герой.

– Герой… – с горькой, невеселой усмешкой повторил Сашка. – А мне от этого не легче. Мы тут умные книги пишем, приборы собираем, в стерильных лабораториях сидим, а там… там грязь, кровь, вшивый хаос и смерть. И наши супер-полоски отсырели! Черт бы их побрал!

Лев наконец оторвался от телеграммы. Он медленно подошел к окну, глядя на раскаленный, плавящийся на солнце асфальт двора. В голове стучала одна мысль, ясная, безжалостная и обескураживающая в своей простоте. Он ошибся. Он, с его знаниями из будущего, совершил классическую ошибку технократа. Он сосредоточился на создании «штучных», пусть и прорывных, образцов. На пенициллине, на лимфатической системе, на сложных химических синтезах. Он пытался принести в 1938 год скальпель лазерной хирургии, когда на фронте остро не хватало обычных, стальных и остро наточенных.

– Саша прав, – тихо, но с такой железной интонацией, что оба сразу посмотрели на него, произнес Лев, поворачиваясь к ним. – Мы думали о технологиях, но не подумали о системе.

– О какой системе? – спросила Катя, нахмурившись.

– О системе спасения! – Лев резко ударил ладонью по подоконнику. От удара взметнулось маленькое облачко пыли. – Она не может состоять из гениальных, но штучных вещей. Что толку в наших капельницах, если их две на дивизию? Что толку в методике Неговского, если ее не знает рядовой фельдшер, у которого трясутся руки от усталости и страха? Что толку в самых лучших жгутах, если бинтов все равно не хватает?

Он прошелся по кабинету, его движения были резкими, наполненными подавленной яростью на самого себя.

– Соколов абсолютно прав. Теория опережает практику. Мы создали прототипы, но не создали конвейер. Мы написали умные диссертации, но не написали простейших, «дуракоустойчивых» инструкций для санитара, который не спал двое суток и которого постоянно тошнит от вида крови. Мы упустили самое главное: массовость, простоту, логистику. Самые базовые вещи!

– Но… успехи же есть, Лёва, – мягко, но настойчиво попыталась возразить Катя. – Люди живы благодаря нашим разработкам. Шестерых вернули с того света! Это разве не главное?

– И один погиб из-за организационного бардака, который мы не предвидели! – парировал Лев, и в его голосе впервые зазвучала настоящая, неприкрытая боль. Он остановился перед ними, его взгляд был тяжелым и пронзительным. – Хасан это не война. Это учебная тревога. Это нам дали последнее, кровавое предупреждение. Следующая будет по-настоящему. Большой. И к ней мы должны подойти не с десятком идеальных капельниц, а с миллионом простых и надежных. Не с одной научной статьей по реаниматологии, а с десятками тысяч обученных санитаров, которые смогут сделать тот самый массаж сердца в грязном окопе, под свист пуль и разрывы снарядов.

Он взял со стола телеграмму, снова посмотрел на фамилию погибшего лейтенанта, будто вжигая ее в память.

– Игорь Петров… Его смерть не должна быть напрасной. Она должна нас научить. Главный урок Хасана не в том, что наши жгуты работают. А в том, что одного этого недостаточно. Нужно не только создавать гениальные вещи, но и налаживать их массовое, тупое, поточное производство. И обучать тысячи, десятки тысяч людей. Простым вещам. Как остановить кровь. Как капнуть физраствор. Как не дать человеку задохнуться. Все остальное вторично.

В кабинете повисло тяжелое молчание, сквозь которое лишь слышался учащенный, нервный вздох Сашки и назойливый стрекот за окном. Жара, казалось, сгустилась, стала почти осязаемой, давящей.

Сашка мрачно вытер пот со лба и кивнул.

– Значит, меняем планы, командир?

– Меняем, Саш. Кардинально. С нуля. Собирай команду. Час на сборы. Будем ломать то, что с таким трудом строили, и строить заново. Но на этот раз правильно.

Лев отвернулся к окну, глядя на ослепительное, беспощадное солнце. Где-то там, на Дальнем Востоке, на сопках, пролилась первая кровь, в которой была и его, Льва Борисова, вина. Вина несовершенства, вина стратегической близорукости. И сейчас он был полон лишь одной решимости искупить эту вину делом.

Монотонный, назойливый звонок внутреннего телефона, разрезавший тягучую тишину кабинета, заставил Льва вздрогнуть. Он медленно, будто сквозь воду, поднял трубку. Голос секретарши был испуганным и виноватым:

– Лев Борисович, вам Александр Михайлович просил передать… Все собрались в конференц-зале. Ждут только вас.

«Все собрались». Всего два слова, но сколько в них было смысла. Сашка, не теряя ни секунды, уже мобилизовал команду. Хорошо. Медлить было нельзя.

– Иду, – коротко бросил Лев и положил трубку.

Он вышел в коридор. Его шаги отдавались гулко в пустынной, пропахшей воском и жарой галерее. Он не бежал, но шел с такой решимостью, что воздух, казалось, расступался перед ним. Дверь в конференц-зал была приоткрыта. Оттуда доносились приглушенные, взволнованные голоса.

Лев толкнул дверь и вошел. Все присутствующие: Миша, Ковалев, Неговский, руководители отделов – сидели за большим дубовым столом. Разговоры мгновенно смолкли. Все взгляды, полные тревоги, недоумения и вопроса, устремились на него. Сашка, уже стоявший у доски, мрачно кивкнул. Катя тихо села на свое место рядом с Неговским, ее пальцы бессознательно теребили уголок телеграммы, которую она так и не выпустила из рук.

Лев прошел к голове стола, но не сел. Он оперся ладонями о полированную столешницу, чувствуя под пальцами прохладу дерева, и медленно обвел взглядом собравшихся. В зале повисла звенящая тишина, которую не мог нарушить даже доносящийся с улицы гул города.

– Коллеги, – его голос прозвучал низко и ясно, без следов недавней дрожи. – Получено донесение с озера Хасан от полковника Соколова. Наши разработки прошли первое боевое крещение. Результаты… неоднозначные.

Он коротко, почти телеграфным стилем, пересказал содержание, опустив лишь имя погибшего лейтенанта. Это было не для общих ушей. Но суть он передал точно: успехи есть, но они тонут в море организационного хаоса.

Первым не выдержал Миша. Он вскочил с места, его очки съехали на кончик носа, а лицо исказилось гримасой обиды и гнева.

– Отсырели? Мои полоски отсырели? – его голос взвизгнул. – Да они же были в тройной вощеной упаковке! Это невозм… Надо герметичнее! Нужно что-то придумать! В военно-полевых условиях, понимаете, не лаборатория стерильная! Я требую пересмотреть техусловия!

– Какие техусловия, Михаил Анатольевич? – грубо, без церемоний, оборвал его Сашка. Он стоял, скрестив руки на груди, и его могучее тело выражало сплошное отрицание. – Я же говорил, еще в прошлом месяце говорил, нужно налаживать массовый выпуск самого простого! Шприцы, жгуты, капельницы! А вы со своими спектрографами и хроматографиями… – он с силой ткнул пальцем в сторону Льва, но смотрел на Мишу, – Мы умными статьями сыты не будем! И раненый боец тоже! Ему нужен не идеально очищенный фермент, а сухая повязка и щепотка антибиотика!

– Это примитивизация! – вспыхнул Миша. – Мы обязаны дать армии лучшее!

– Лучшее есть враг хорошего! – парировал Сашка. – И тем более, враг того, что можно произвести здесь и сейчас в нужных количествах!

– Товарищи, – в разговор спокойно, но властно вступила Катя. Ее голос, обычно мягкий, сейчас резал воздух, как скальпель. – Спорить бесполезно. Факты налицо. Методики Владимира Александровича работают, – она кивнула в сторону Неговского, который сидел, гордо выпрямившись, с блеском в глазах, – но им нужно учить. Массово! И учить не профессоров, а санитаров. Нужно срочно готовить инструкции! Простейшие, с картинками! Как пользоваться РВ-2, как делать массаж сердца, как отличить артериальное кровотечение от венозного. Без этого все наши технологии лишь мертвый груз.

Неговский энергично кивнул, его седая голова закивала, как маятник.

– Абсолютно верно, Екатерина Михайловна! Мои методики доказали свою эффективность! Шестерых вернули! Шестерых! Но… – он развел руками, – … им действительно нужно учить. В каждой роте должен быть человек, умеющий это делать. Это вопрос организации обучения, а не науки.

Лев внимательно слушал этот взрыв эмоций. Он видел, как Ковалев, руководитель отдела витаминологии, нервно перебирает бумаги, а инженер Крутов смотрит в окно, сурово сдвинув брови. Все они были правы. И Миша со своими полосками, и Сашка с его прагматизмом, и Катя с ее системным подходом. Задача была не в том, чтобы найти виноватого, а в том, чтобы синтезировать из этой бури противоречий новую стратегию.

Он выпрямился. Движение было нерезким, но все снова замерли, чувствуя исходящую от него волю.

– Хватит, – сказал Лев тихо, но так, что слово прозвучало громче любого крика. – Претензии друг к другу оставим. Проблема не в том, что кто-то сделал плохую работу. Проблема в том, что мы смотрели не туда.

Он подошел к доске, где еще остались меловые следы от прошлого совещания по сульфаниламидам, и взял мел.

– Полковник Соколов прислал нам не отчет, а диагноз. Диагноз нашей общей стратегической ошибки. Мы создали инструменты для хирурга-виртуоза, а на войне работают тысячи фельдшеров, у которых нет времени на виртуозность.

Он с силой провел мелом по доске, разделив ее на две части. Слева написал: «ПЕРСПЕКТИВА». Справа «ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС».

– Итак, новое распределение приоритетов, – его голос стал жестким, командным. – Все работы по усовершенствованным, сложным диагностическим системам, – он посмотрел на Мишу, – приостанавливаются. До дальнейшего распоряжения.

Миша ахнул, будто его ударили, но Лев уже был настроен беспощадно.

– Все силы и ресурсы немедленно перебрасываются на три направления. Первое: доводка, упрощение и организация массового, поточного производства того, что уже доказало свою эффективность и простоту. Жгуты. Складные носилки. Полевые капельницы. Это твоя зона ответственности, Сашка. Добейся, чтобы их делали тысячами. Не сотнями. Тысячами.

Сашка, нахмуренный, кивнул, его взгляд стал сосредоточенным и острым.

– Будет сделано. Договорюсь с заводами. Упрощу чертежи.

– Второе, – Лев повернулся к Кате и Неговскому. – Екатерина Михайловна, Владимир Александрович. Ваша задача к концу недели подготовить макет «Боевого листка санитара». Простейшие иллюстрированные инструкции по триажу, базовой реанимации, остановке кровотечений. Текст на пальцах. Картинки понятные даже неграмотному. Никакой науки, только алгоритм действий. Согласовали?

– Да, – хором ответили Катя и Неговский. В их глазах вспыхнул огонь новой, понятной и нужной работы.

– Третье. Логистика и упаковка. Александр, это тоже твоя головная боль. Любая наша разработка должна быть упакована так, чтобы выжить в грязи, воде и при минусовой температуре. Забудьте про вощеную бумагу. Ищите новые решения. Консервная банка, если надо!

Он отшвырнул мел. Он снова обвел взглядом команду. Напряжение в зале сменилось сосредоточенностью. Задача была ясна, а план действий очевиден.

– Вопросы есть?

Миша мрачно поднял руку.

– А мои исследования? Хроматография? Новые методы очистки? Синтез препаратов?

– Они подождут, Михаил Анатольевич, – без раздражения, но твердо сказал Лев. – Сейчас твой главный талант умение находить простые химические решения нужен здесь. Подключись к Кате и Владимиру Александровичу. Помоги им. Придумай, как тот же опытный сульфидин можно упаковать в одноразовую, простую в применении ампулу. Сначала массовость и простота. Потом прорыв. Понятно?

Миша тяжело вздохнул, но кивнул. Он был бойцом в этой армии, и приказ есть приказ.

– Тогда приступаем, – заключил Лев. – У нас нет ни дня в запасе. Хасан показал наши слабые места. Следующая проверка будет строже. И плата за ошибку выше.

Он вышел из зала первым, оставив за спиной гул голосов, в котором уже слышались не растерянность и страх, а энергия и целеустремленность. Он шел по коридору, и в голове его уже складывался план разговора с Ждановым. Нужно было заручиться поддержкой старшего товарища, чтобы пролоббировать новые приоритеты наверху. И в этом разговоре ему потребуются не только аргументы, но и конкретные, готовые к внедрению решения. Одно из них уже зрело в его голове, рожденное болью первых потерь и необходимостью спасать жизни здесь и сейчас, без права на ошибку.

Решение было принято, приказ отдан. Команда разошлась, заряженная новой, пусть и суровой, задачей. Сашка, уже забыв про усталость, живо что-то объяснял Крутову, чертя в воздухе пальцами схемы упаковки. Катя и Неговский склонились над листом бумаги, с жаром обсуждая первые наброски «Боевого листка». Энергия хаоса и растерянности преобразовывалась в энергию действия. Это было главное.

Лев вернулся в свой кабинет, чтобы сделать два звонка. Первый профессору Жданову. Тот, выслушав сжатую информацию о телеграмме и принятых решениях, не стал задавать лишних вопросов.

– Понимаю, Лев Борисович. Вы правы. Приходите сейчас, у меня как раз Юстин Юлианович Джанелидзе в гостях. Послушает, вместе подумаем.

Лев положил трубку, на секунду закрыв глаза. Джанелидзе. Тот самый светило военно-полевой хирургии, чье мнение весило больше иных постановлений наркомата. Его участие было подарком судьбы. Второй звонок домой, тёще, предупредить, что они с Катей задержатся. Потом он взял со стола папку с заранее заготовленными схемами и расчетами и вышел. Ему предстоял разговор, который мог перевернуть всю военную медицину. Или разбиться о стену здорового консерватизма.

Кабинет Жданова, в отличие от рабочего хаоса в СНПЛ-1, был оазисом академического порядка. Пахло старыми книгами, качественным табаком и ландышевыми духами Надежды Павловны, запах которых почему-то всегда витал в этой комнате. За массивным письменным столом, отодвинув в сторону чашки с остывшим чаем, сидели двое: Дмитрий Аркадьевич Жданов и приземистый, коренастый мужчина с умными, цепкими глазами и седыми, щеточками усов – профессор Юстин Юлианович Джанелидзе. Он был в форме военврача первого ранга, и его китель сидел на нем так естественно, будто он родился в нем.

– Лев Борисович, проходите, – Жданов жестом пригласил его к креслу. – Юстин Юлианович как раз рассказывал о практике применения вашего пенициллина в госпитале. Результаты впечатляющие.

Джанелидзе оценивающе взглянул на Льва, его взгляд был острым, профессиональным.

– Да, товарищ Борисов. Препарат революционный. Гнойные ранения, сепсис… Мы таких больных раньше списывали в архив. Но есть и проблема. Серьезная.

Лев кивнул, устраиваясь в кресле. Он знал, о чем пойдет речь.

– Анафилактический шок, – четко произнес он.

Джанелидзе мрачно хмыкнул.

– Именно. Страшная вещь. Внезапно, стремительно. Теряли больных. Двоих из двадцати. Десять процентов – непозволительная цена за прорыв.

– Цену можно снизить до нуля, – так же четко заявил Лев. Он открыл свою папку и достал оттуда лист с кратким описанием методики, ту, которую он забыл по своей наивности. – Необходимо ввести обязательную кожную пробу перед первым введением пенициллина во всех лечебных учреждениях СССР. Методика проста: 0.1 миллилитра очищенного препарата, разведенного в физрастворе, вводятся внутрикожно, обычно на сгибе предплечья. Результат оценивается через 15–20 минут. Покраснение, отек, папула более сантиметра – противопоказание к применению.

Он протянул листок Джанелидзе. Тот внимательно, вглядываясь в каждую строчку, изучил его.

– Просто… – наконец произнес он, откладывая бумагу. – До безобразия просто. И гениально. Почему мы сами до этого не додумались? – Он посмотрел на Льва с новым, глубоким уважением. – Если это действительно так же надежно, как кажется, это нужно внедрять немедленно. Немедленно! Я дам распоряжение по своему госпиталю и напишу статью в «Военно-медицинский журнал». Это спасет сотни жизней.

Лев почувствовал, как камень свалился с души. Первый рубеж взят. Теперь второй, куда более рискованный.

– Это лишь тактика, Юстин Юлианович. Позвольте предложить нечто, что может стать стратегией. – Он достал еще один лист, на котором была изображена схема лимфатической системы конечности. – Речь о новом способе введения антибиотиков. О лимфотропной терапии.

Жданов, до этого молча наблюдавший, с интересом наклонился. Джанелидзе насторожился, его брови поползли вверх.

– Лимфотропной? – переспросил он, как бы проверяя, не ослышался ли.

– Да. Моя гипотеза, – Лев сделал акцент на этом слове, – основана на том, что при многих ранениях, особенно конечностей, основной очаг инфекции локализуется именно в лимфатическом русле. Мы вводим антибиотик внутримышечно или внутривенно, он разносится по всему организму, а в нужном месте его концентрация часто недостаточна. А что если доставлять его целенаправленно? – Он провел пальцем по схеме. – Методика такова: на здоровое бедро или плечо накладывается венозный жгут, чуть выше манжета от аппарата Рива-Роччи со средним давлением. Это создает временную, частичную лимфостазию. Затем, ниже манжеты, мы вводим наш антибиотик, например, пенициллин, внутримышечно. Препарат, не имея возможности оттока по лимфатическим путям, устремляется вглубь, создавая в регионарных лимфатических узлах и сосудах концентрацию, в десятки раз превышающую обычную. А потом разносится лимфой по организму, коммулируясь в зоне поражения

В кабинете воцарилась тишина. Джанелидзе не двигался, уставившись на схему. Его лицо было непроницаемым. Жданов тихо насвистывал, глядя в потолок, но по его лицу было видно, что он оценивает масштаб идеи.

– Товарищ Борисов, – наконец медленно, отчеканивая каждое слово, заговорил Джанелидзе. – Это звучит… фантастически. Более того, опасно. Нагружать и без того перегруженную при ранении лимфатическую систему? Создавать искусственный стаз? Вы не боитесь, что это приведет к массивному лимфостазу, слоновости, усугублению интоксикации? Где, скажите мне, хоть какие-то доказательства, хоть одна серия опытов, подтверждающая безопасность и эффективность этого… метода?

Лев не отводил взгляда. Он ждал этого вопроса.

– Доказательства – в логике, Юстин Юлианович. Лимфатическая система это не сточная канава, это магистраль. Мы не засоряем ее, мы используем ее как целевой транспорт. Да, стаз временный, ровно на время введения. Что касается опытов… – он развел руками, – … их пока нет. Только гипотеза. Но посмотрите. – Он снова ткнул в схему. – При гнойных ранениях, остеомиелитах, флегмонах… Мы можем повысить концентрацию антибиотика в очаге инфекции в разы, снизив общую, системную дозу! Это значит меньше токсичности для почек и печени, меньше риска дисбактериоза, и главное, смертоносная для бактерий доза именно там, где это нужно! Мы будем бить точно в цель, экономя патроны!

Он говорил страстно, забыв о осторожности, его слова летели, опережая мысли. Джанелидзе слушал, не перебивая. Его взгляд из скептического стал внимательным, затем задумчивым. Он взял со стола карандаш и что-то пометил на краю схемы.

– Целенаправленная доставка… – тихо проговорил он, словно пробуя на вкус. – Экономия препарата… Повышение эффективности в очаге… – Он поднял глаза на Льва. – Вы понимаете, что предлагаете перевернуть один из базовых принципов фармакотерапии? Не «где тонко, там и рвется», а «где враг, туда и удар».

– Понимаю, – твердо сказал Лев.

Профессор Джанелидзе откинулся на спинку стула, заложил руки за голову и уставился в потолок. Прошла минута, другая. Жданов молча налил всем по новой порции остывшего чая. Наконец Джанелидзе резко выпрямился, с силой хлопнул ладонью по столу, отчего чашки звякнули.

– Черт возьми! – вырвалось у него, и его глаза внезапно вспыхнули молодым, азартным огнем. – Это же… это меняет все! При гнойных ранениях, остеомиелитах, трофических язвах… Да мы сможем спасать конечности, которые раньше только ампутировали! Мы сможем лечить сепсис, не грозя сжечь больному печень и почки лошадиными дозами! – Он встал и прошелся по кабинету, его коренастая фигура излучала энергию. – Товарищ Борисов, это рискованно. Это дерзко. Но это… гениально в своей простоте!

Он остановился перед Львом.

– Гипотеза, говорите? Хорошо! Прекрасная гипотеза! Ее нужно проверить. Немедленно. Я беру на себя организацию первых контролируемых клинических испытаний в моем госпитале. Под мой личной ответственностью. Дмитрий Аркадьевич, – он повернулся к Жданову, – обеспечите нас препаратом и методическими рекомендациями?

– Безусловно, Юстин Юлианович, – Жданов кивнул, и на его лице играла улыбка. Он гордился своим протеже.

– Отлично! – Джанелидзе снова сел, схватил карандаш и начал что-то быстро чертить на листке. – Разработаем протокол. Отберем первых двадцать больных с хроническим остеомиелитом… Нужна контрольная группа… Замеры концентрации в лимфе… – Он бормотал себе под нос, полностью уйдя в работу.

Лев перевел дух. Второй, самый опасный рубеж был взят. Идея, украденная у будущего, нашла своего проводника в настоящем. Он посмотрел на двух профессоров, склонившихся над схемой, и почувствовал не гордость, а глубочайшее облегчение. Пусть не он сам, но его знание, его оружие против смерти, теперь попало в верные руки. Руки, которые не дадут ему пропасть и превратят в реальную силу, спасающую жизни. Война приближалась, и на его стороне появлялись новые, могущественные союзники.

Выйдя от Жданова, Лев почувствовал не энергичный подъем, а глухую, выматывающую усталость. Голова гудела от перенапряжения, затылок ныл. Разговор с Джанелидзе, несмотря на блестящий результат, потребовал колоссальной концентрации, каждое слово приходилось взвешивать, каждую «гипотезу» облекать в одежды логического предположения. Иногда ему казалось, что он ведет тончайшую хирургическую операцию по трансплантации знаний, где малейшая ошибка грозит смертельным отторжением.

Он посмотрел на часы. Вечер. Он только сейчас вспомнил про ужин у родителей и повернул в сторону их квартиры. Сегодня ему до боли хотелось простого человеческого тепла, того самого фундамента, на котором держалась его новая жизнь. Того, ради чего, в конечном счете, все это затевалось.

Дверь открыла Анна. Увидев сына, ее уставшее, умное лицо озарилось безмолвной радостью.

– Лёва, а мы тебя уже не ждали, думали до ночи работать будешь. Заходи, заходи, как раз собираемся ужинать. Катя с Андрюшей уже тут.

Из квартиры пахло чем-то домашним, вкусным и бесконечно далеким от лабораторного запаха спирта. Лев снял китель, повесил его на вешалку и прошел в столовую. За столом, под ярким абажуром, сидели Катя, кормившая Андрюшу, и Борис Борисович, с невозмутимым видом читавший «Правду». При виде Льва малыш радостно захлопал ручками и произнес нечто нечленораздельное, но полное восторга.

– Папа пришел, – улыбнулась Катя, и в ее глазах Лев прочитал то же облегчение, что чувствовал сам. Она тоже нуждалась в этой передышке.

Лев сел рядом, взял сына на руки, ощутив его теплый, доверчивый вес. Андрей ухватился крохотными пальцами за его отутюженный галстук и принялся его сосредоточенно жевать. В этой простой, бытовой сцене был такой мощный заряд жизни, что напряжение последних дней начало понемногу отступать.

Анна Борисовна внесла большую супницу с дымящимися щами. Застучали ложки. Завязался негромкий разговор о пустяках, о том, что Андрей уже ползает вовсю, о том, что Катя нашла отличную няню в помощь маме, о том, что в саду поспели первые яблоки. Лев молча слушал, вдыхая знакомый, родной запах щавеля и говядины, и чувствовал, как понемногу оттаивает.

И тут Борис Борисович, отложив газету, негромко, как бы между прочим, произнес, глядя на внука:

– В Туркестане, при Буденном, в такую же жару мы как-то неделю без нормальной воды просидели. В колодцах соленая жижа. Кони дохли. Бойцы… бойцы с ума сходили от жажды. А медики… – он качнул головой, – … медикам хуже всех было. Раненых поить надо, а взять негде…

Анна Борисовна резко, почти с испугом, посмотрела на мужа.

– Боря, не надо при детях о войне, – мягко, но настойчиво остановила она его.

Борис Борисович кивнул, замолчал, но его взгляд, устремленный в прошлое, был красноречивее любых слов. Лев впервые с такой ясностью увидел в отце не строгого и несколько отстраненного служаку, а человека, прошедшего через ад и хранящего его в себе.

Чуть позже, когда Катя ушла собирать Андрея, а Борис Борисович удалился в кабинет «покурить», Лев помогал матери убирать со стола. Анна Борисовна, стоя у раковины, вдруг заговорила тихо, почти шепотом, глядя в окно на темнеющее небо:

– В германскую войну я на курсах фельдшерских училась. Потом в лазарете… – она помолчала, вспоминая. – Антисептиков не хватало, Лёва. Раны обрабатывали карболовой кислотой, и та в дефиците была. Помню, как умирали мальчики от газовой гангрены… Кости пилили почти без обезболивания, морфий берегли для самых тяжелых… А сейчас… – она обернулась к сыну, и в ее глазах стояли слезы. Не горечи, а гордости. – … сейчас твои капельницы, твой пенициллин… Это же небо и земля. Ты спасаешь мальчишек, которые там, на Хасане… Спасаешь их от того, через что мы прошли. Спасибо тебе, сынок.

Она быстро вытерла руки о фартук и, прикоснувшись ладонью к его щеке, вышла из кухни. Лев остался один, и эти ее слова, простые и такие искренние, тронули его глубже, чем любое признание со стороны Джанелидзе или Жданова. Это была благодарность не ученому, а сыну. И это было самое ценное.

Он вышел в коридор и увидел, что дверь в кабинет отца приоткрыта. Лев постоял мгновение, затем толкнул ее и вошел. Борис Борисович сидел в кресле у окна, курил, глядя в ночь. Он не обернулся, но Лев знал, отец слышал его.

– Садись, Лёва, – тихо сказал Борис.

Лев сел в кресло напротив. Двое мужчин молчали, окутанные сизым табачным дымом. Наконец Борис Борисович тяжело вздохнул и затушил папиросу в пепельнице.

– Лёва, я тогда, перед твои поступлением… с институтом… был неправ, – проговорил он, глядя куда-то поверх головы сына. Его голос был негромким, но каждое слово падало, как молот. – Говорил, инженеры нужнее. Страну поднимать. Думал, по своему пути идешь… упрямый… – он махнул рукой, отмахиваясь от старой обиды. – А ты… ты делаешь великое дело. Понимаю это теперь. Давно уже понял, да все момента не было. Я вижу, что в газетах пишут. Слышу, что в верхах говорят. Горжусь тобой. Понимаешь? Горжусь.

Лев смотрел на отца, на его седеющие виски, на жесткие, привыкшие к команде руки, и чувствовал, как внутри у него что-то переворачивается, какая-то давняя, занозившая душу трещина вдруг срослась, оставив лишь шрам, память о былой боли, но уже не саму боль. Память Льва Борисова и Ивана Горького срослась, и порой было сложно их дифференцировать.