Текст книги "Врач из будущего. Война (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Глава 22
Новый уровень

На следующее утро Лев снова стоял в кабинете Громова. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь плотные занавески, выхватывали из полумрака пылинки, кружащиеся в воздухе. Лев заметил, что на столе майора появилась новая папка с грифом «Особой важности», лежавшая рядом с привычными ему документами.

– Иван Петрович, – начал Лев, прежде чем Громов успел предложить ему присесть, – я принял решение по командировке на Халхин-Гол.

Громов, достав папиросу «Казбек» из серебряного портсигара, с любопытством посмотрел на него. Его пальцы привычным движением раскурили папиросу, и тонкая струйка дыма медленно поднялась к потолку.

– Так скоро. И каково же оно? Кого назначаете? – спросил майор, откидываясь на спинку кресла. – Должен сказать, ваши сотрудники проявили неожиданную активность. У меня уже есть три списка добровольцев от отделов Ермольевой и Неговского.

– Да, наши сотрудники проявляют себя как настоящие советские граждане. Но я принял другое решение. Я еду сам. Вместе с Алексеем Морозовым, – четко произнес Лев.

Спичка в руках Громова замерла на полпути к пепельнице. Он медленно опустил ее, не сводя с Льва пристального взгляда.

– Ты… совсем с ума сошел, Борисов? – в его голосе прозвучало неподдельное изумление, смешанное с растущим раздражением. – У тебя там, в лабораториях, мозги закипели от перегрузок? Или ты на себе новый препарат испытываешь? Ты сам, стратегический актив государства! Мы только что говорили об этом! Твоя гибель где-нибудь в монгольских песках будет равносильна проигрышу крупного сражения! Я не позволю…

– Иван Петрович, – мягко, но настойчиво перебил его Лев, – я не собираюсь там гибнуть. И я не поеду в первую линию окопов. Моя цель это полевые госпиталя, эвакопункты, санитарные палатки. Именно там я смогу увидеть то, что не увидит никто другой.

Громов резко встал и прошелся по кабинету. Его тень медленно скользила по стене, усиливая драматизм момента.

– Для этого есть опытные военврачи! Они пришлют отчеты! Подробные, детальные отчеты! – он ударил кулаком по столешнице. – У нас есть специальные люди в военной медицине занимающиеся этими вопросами!

– Отчеты… Это сухие цифры и описания, – парировал Лев, его голос зазвучал жестче. – Они не передадут, как жгут, сделанный по нашему образцу, впивается в рану после трех часов тряски в переполненном грузовике. Они не покажут, как в условиях пыльной бури санитары не могут найти воротник у раненого, потому что цветовая маркировка оказалась нестойкой. Они не объяснят, почему наши прекрасные капельницы остаются нераспакованными, потому что для их использования не хватает простейших штативов, которые мы не додумались включить в комплект!

Лев сделал шаг вперед, опираясь руками о стол. Между мужчинами повисло напряженное молчание, прерываемое лишь тиканьем настенных часов.

– Вы сами говорили, Иван Петрович, что ситуация накаляется. «Стальной пакт» подписан. Война с Финляндией уже на пороге. А что мы знаем о реальных потребностях армии? Мы создаем инструменты, не зная, как их будут использовать в полевых условиях настоящие люди.

Громов медленно вернулся к своему креслу, его лицо выражало глубокую озабоченность.

– Продолжайте, Лев Борисович – коротко бросил он.

– Я провел анализ отчетов после боев у озера Хасан, – Лев вытащил из портфеля несколько листков с пометками. – И знаете, что самое удивительное? Больше половины раненых погибали не от самих ранений, а от кровопотери во время эвакуации. Наши жгуты есть, но их не успевают или не умеют правильно накладывать. Есть проблемы с обезболиванием, с сортировкой раненых… Я могу так перечислять долго.

Он отложил бумаги и посмотрел Громову прямо в глаза.

– Иван Петрович, я создаю систему. Я не могу делать это из кабинета, как инженер, который никогда не видел свой самолет в полете. Мне нужен личный опыт. Мои знания… моя интуиция позволят мне за недели увидеть то, что другие не увидят за месяцы. Я смогу лично, точно определить самые критические узкие места и найти им решение. Это риск, да, определённо точно. Но он оправдан. Поверьте мне!

Громов молча курил, его взгляд был очень пристальным и тяжелым. Он видел перед собой не упрямого юнца, а расчетливого стратега, осознающего и цену, и потенциальную выгоду. Минуты растягивались, наполненные напряженным молчанием.

– Знаете, Борисов, – наконец произнес Громов, – когда я впервые познакомился с вами, я был уверен, что вы либо гений, либо вредитель. Сейчас я уверен в первом варианте. – Он тяжело вздохнул. – Ваша логика, как всегда, чертовски убедительна. И чертовски опасна. Но так же, я убежден, что все гении того… С небольшим приветом.

Майор потушил папиросу и взял со стола телефонную трубку.

– Соедините меня с Москвой, – приказал он в трубку.

Пока Громов ждал соединения, он снова посмотрел на Льва.

– Ладно. Я выйду с этим на самый верх. Но готовьтесь к тому, что вам поставят условия. И очень жесткие. И если Москва откажет, то никаких самовольных решений, понял?

Лев кивнул. Он понимал, что эта игра ведется на самом высоком уровне, и ставки в ней были исключительно высоки.

Пока Лев ждал решения из Москвы, в СНПЛ-1 кипела работа. В отдельном кабинете, выделенном Сашкой, архитекторы Сомов и Колесников день и ночь работали над проектом «Ковчег». Стены комнаты были завешаны чертежами и схемами.

– Вот здесь, Виктор Ильич, я предлагаю разместить блок чистых помещений, – Лев показывал на один из эскизов. – Операционные, перевязочные, палаты интенсивной терапии, которые мы создадим с Неговским. Полностью изолированный контур с собственными системами вентиляции и фильтрации, это важно.

Сомов, с покрасневшими от бессонницы глазами, внимательно изучал схему.

– Лев Борисович, я просчитал варианты. Для такой системы потребуется отдельная приточно-вытяжная вентиляция с подогревом воздуха. По нашим нормам…

– Нормы мы будем устанавливать сами, – уверенно сказал Лев. – Это должен быть эталон. Посмотрите сюда, – он перевел палец на другую часть чертежа. – Центральный операционный блок. Шесть операционных, расположенных звездообразно вокруг центрального стерилизационного ядра. Чтобы медсестра могла подать любой инструмент в любую операционную за 30 секунд.

Колесников что-то быстро подсчитывал на логарифмической линейке.

– Товарищ Борисов, по предварительным расчетам, только на системы вентиляции и отопления потребуется около 200 тонн металла. А где его взять в таких количествах?

– Это уже моя забота, – ответил Лев. – Вы считайте, а я буду добывать все необходимое. Напоминаю, у нас «зеленый коридор» от самого товарища Сталина! Вы думаете, мы не сможем достать необходимое количество материалов?

В этот момент в кабинет вошел Сашка с озабоченным видом.

– Лев, тебя срочно к Громову. Кажется, из Москвы ответ пришел.

* * *

Дача на Ладоге, которую Сашка раздобыл на выходные, была точной копией идиллии: старый деревянный сруб, почерневший от времени, скрип вековых сосен, терпкий запах хвои и свежего озёрного ветра. У берега покачивалась на волнах рыбацкая лодка, а на лужайке перед домом догорали угли в самодельном мангале, на которых еще дожаривались последние куски шашлыка из свинины и рыбы.

Дети, Андрюша и маленькая Наташа, дочка Сашки и Вари, заливисто смеялись, следя за стрекозами на залитой солнцем лужайке. Их беззаботные крики наполняли воздух жизнью и радостью.

Но под этой безмятежностью скрывалось напряжение, витавшее между взрослыми. Все они: и Катя, нервно поправлявшая скатерть на импровизированном столе, и Сашка, с необычной для него задумчивостью разглядывавший озерную гладь, и даже всегда невозмутимый Миша, знали, зачем они здесь на самом деле. Это была не просто очередная встреча друзей, а прощание.

Когда солнце начало клониться к воде, окрашивая озерную гладь в багряные и золотые тона, Лев, сидевший с Мишей у догорающего костра, поднялся. Он постучал ножом по своей жестяной кружке, и звук разнесся по вечернему воздуху.

– Друзья, – его голос прозвучал громче, чем нужно, и в нем слышалась легкая дрожь. Все разговоры стихли, даже дети прекратили гомон, почувствовав внезапную серьезность момента. – Я собрал вас здесь, чтобы сказать кое-что важное.

Он обвел взглядом лица самых близких людей: Катю, прижавшую к себе Андрюшу, на лице которой застыла маска тревожного ожидания; Сашку с Варей, сидевших рядом, их руки были крепко сцеплены; Мишу и Дашу, чьи пальцы едва касались друг друга, но в этом легком прикосновении читалась глубокая связь; и Лешу, смотревшего на него с обожанием и готовностью, свойственной больше для юности.

– Послезавтра мы с Лешей уезжаем. В командировку На Халхин-Гол, минимум на две недели, а там как получится.

Тишина, наступившая после этих слов, была оглушительной. Казалось, сам воздух застыл, и даже озеро перестало шуметь. Даже дети замерли, инстинктивно почувствовав взрослую тревогу.

Первым взорвался Сашка. Он резко вскочил, опрокинув свою табуретку.

– Брось, Лев! Это же не твое дело! Давай я сам поеду, мне не впервой! Кому как не мне, старому заводскому, смотреть за хозяйством в полевых условиях? – его голос дрожал от возмущения. – Ты тут институты строишь, наукой руководишь! А я… Куда мы тут без тебя⁈

– Нет, Саш, – мягко, но непреклонно остановил его Лев. – Ты нужен здесь. Ты мое второе я. Без тебя все тут развалится в тот же день. Стройка НИИ, снабжение, координация с Москвой, решение ежедневных проблем… Ты остаешься за главного. Это не просьба, а приказ.

Сашка хотел было возразить, но, встретившись с твердым взглядом Льва, лишь с силой выдохнул, сжал кулаки и отвернулся к озеру. Его широкие плечи напряглись, выражая безмолвный протест.

– Лев… – прошептала Катя. В ее глазах стояли слезы, но она сдерживала их, не желая показывать свою слабость перед другими. Ее пальцы бессознательно вцепились в плечико Андрюши, и мальчик, почувствовав материнское напряжение, насупился.

Миша поправил очки, его лицо было бледным, как мел.

– Это… очень опасно, Лев, – произнес он, и его обычно уверенный голос дрогнул. – Я читал сводки. Там идут ожесточенные бои. Японская артиллерия… авиация… Ты уверен, что это правда так необходимо?

– Я уверен, что это необходимо, – ответил Лев, и в его голосе прозвучала стальная убежденность. – Мы с Лешей будем глазами и ушами для всех вас. Мы привезем не просто отчет, а понимание. То, что поможет нам спасти тысячи жизней в будущем. Не где-то абстрактно, а здесь, в наших госпиталях, на наших заводах, выпускающих медицинское оборудование.

Леша, сидевший все это время сгорбившись, поднял голову, и его лицо озарила улыбка, в которой была и гордость, и страх, и юношеская отвага.

– Мы не подведем, Лев Борисович, – сказал он громко, и его голос прозвучал неожиданно уверенно в наступившей тишине.

– Я верю в вас, смотрите, какие вы у меня все талантливые! Даже если я не… В общем, я уверен что наше дело, наше общее дело, оно будет жить и без меня! – Лев заметил ужас в глазах жены и встрепенулся. – Да это я так, на всякий случай. Конечно я вернусь! И мы все вместе отметим это с размахом! Что весь Ленинград на уши поставим!

– Лев Борисович, вы и правда человек большой души! – высказалась молчавшая до этого Даша.

– Даша, не на работе, я для тебя просто Лев! Миша, поговори со своей девушкой уже наконец! – сказал Лев, и Миша тут же покрылся багряным румянцем. Все ребята засмеялись над неловкостью момента

– Ладно тебе Миш, что бы когда я вернулся, ты уже задумался над созданием новой ячейки общества! – продолжал Лев подливать масло в огонь, отчего Миша чуть не поперхнулся, пытавшись что-то сказать, но в итоге лишь махнул рукой. А Даша в это время сильнее сжала его руку в своей.

– Да у вас, ребята, и правда почти семейная идиллия, – добавил уже Леша. – Мы вернемся, точно вам говорю! Я за нашего Леву горой!

Позже, когда сумерки сгустились и дети, утомленные впечатлениями, уснули в доме, все собрались у разгоревшегося костра. Пламя рисовало танцующие тени на серьезных лицах взрослых. Леша достал гитару и тихо заиграл старую русскую мелодию. Сначала никто не пел, просто слушали, как струны перебирают знакомые аккорды. Потом кто-то негромко подхватил, затем другой. И скоро над ладожским берегом поплыла простая, задушевная песня, объединившая их в этот прощальный вечер.

Лев обнял Катю, сидевшую рядом на бревне, и прижал к себе. Он чувствовал, как дрожит ее тело.

– Я вернусь, – тихо сказал он ей на ухо, чтобы не слышали другие. – Обещаю. У меня есть ради кого возвращаться.

Она лишь кивнула, прижимаясь к его плечу, и смотрела на огонь, в котором трещали сосновые ветки, выпуская в ночное небо сонмы искр.

Ровно через три дня Лев снова сидел в кабинете Громова. На этот раз майор не предлагал ему коньяк и не курил. Его лицо было серьезным и сосредоточенным, а на столе лежала объемистая папка с многочисленными пометками.

– Ну что ж, Борисов, – начал он, положив перед собой папку и сложив руки на столе. – В Москве твои аргументы сочли… убедительными. Хотя, должен признаться, ругались сильно и долго. Особенно возражали товарищи из Наркомата обороны. Считают, что риск слишком велик.

Лев почувствовал, как камень свалился с души, но тут же напрягся, ожидая продолжения.

– Добро дали, – Громов сделал паузу, давая этим словам прозвучать с нужной весомостью. – Но! – он поднял палец, и его лицо стало еще более суровым. – Условия. И они не подлежат обсуждению.

Майор открыл папку и начал зачитывать:

– Первое: для обеспечения вашей безопасности приставляются два оперативника из центрального аппарата. Опытные ребята, прошедшие многое. Их задача не допустить вашей гибели или, не дай бог, пленения. Вы для них главный и единственный приоритет. Их приказы, касающиеся безопасности, являются для вас обязательными к исполнению.

Лев кивнул. Он этого ожидал.

– Второе, – Громов усмехнулся, но в его глазах не было веселья, – от РККА к вашей группе будет прикомандирована для связи и помощи… военфельдшер службы Островская. Она уже знает театр военных действий. – Он внимательно посмотрел на Льва, словно ожидая его реакции. Будто он что-то знал.

Внутри у Льва все похолодело. Островская. Женщина, которая, возможно, держала в руках его блокнот с планом эвакуации. Теперь она будет рядом с ним в условиях, где любой «несчастный случай» можно списать на войну. Угроза из абстрактной стала осязаемой и смертельно опасной.

– Третье, – продолжал Громов, – срок командировки не более трех недель. Ни дня больше. Четвертое: вы не имеете права приближаться к линии фронта ближе, чем на пять километров. Пятое: все ваши перемещения согласовываются с сопровождающими.

Майор закрыл папку.

– Вас это устраивает?

– Да, – ровным голосом ответил Лев, не подав вида своим опасениям относительно Островской. – Когда выезд?

– Послезавтра. С нашего аэродрома, в 09:00. Всю подробную информацию и документы вам передадут сопровождающие. – Громов встал и протянул Льву руку. – Так что удачи, товарищ Борисов. Возвращайтесь живыми. И с результатами. Страна вас ждет.

Лев вышел из «Большого дома» и остановился на набережной Невы. Светило майское солнце, по реке сновали лодки, слышались гудки пароходов. Город жил своей обычной, мирной жизнью. А он через два дня уезжал навстречу песчаным бурям, разрывам снарядов и лицу настоящей войны.

Он смотрел на воды Невы, и ему вспомнились строки из «Тихого Дона», которые он недавно перечитывал: «Выметываясь из русла, разбивается жизнь на множество рукавов. Трудно предопределить, по какому устремит она свой вероломный и лукавый ход. Там, где нынче мельчает жизнь, как речка на перекате, мельчает настолько, что видно поганенькую её россыпь, завтра идёт она полноводная, богатая»

Сейчас его собственная жизнь делала крутой поворот, унося его в неизвестность. И кроме очевидных опасностей войны, его ждали таинственный майор Артемьев, два телохранителя из НКВД и лейтенант Островская, чьи глаза, возможно, хранили его самую страшную тайну.

Игра действительно перешла на новый, смертельно опасный уровень.

Глава 23
Испытание огнем и песком

Последний луч заходящего солнца умирал в темных водах Карповки, окрашивая стены кабинета в темные тона. Лев стоял перед открытым сейфом, и каждая клетка его тела кричала о противоестественности происходящего. Война. Я еду на войну. Сорокалетний Иван Горьков, привыкший к безопасности, сжимался внутри него комком страха. Двадцатишестилетний Лев Борисов делал глубокий вдох, заставляя руки не дрожать.

Он методично раскладывал в полевые чемоданы не просто инструменты, а частицы себя, созданные за семь лет титанического труда.

Массовое производство: шприцы, капельницы, жгуты, «Норсульфазол». Фонд. Но как они поведут себя там, в пекле, где нет времени на стерильность, где кровь и грязь становятся нормой?

Его пальцы скользнули по упаковке «Димедрола». Готов к массовому производству. Следующие: Прометазин, Ципрогептадин. Если, конечно, мы успеем.

Он мысленно пробегал по списку, и каждый пункт отзывался эхом будущих спасенных жизней и горьким осознанием, как много еще не сделано.

«Промедол», «Ибупрофен»: проходят испытания. Но для настоящей военной боли нужен «Кеторолак». Нужен «Стрептомицин» (штамм 169, Ермольева близка). Нужен «Бициллин» для пролонгации действия. Нужен стабильный очищенный «Гепарин».

Он открыл свой походный блокнот, тот самый, что будет с ним в дороге, и начал записывать. Не отчет, а крик души, обращенный к самому себе.

«Новые направления. Гидрокортизон – для шока, аллергий. Начать с выделения из тканей. Противосудорожные (Фенитоин) для ЧМТ. Заменители плазмы (Полиглюкин) для массовых кровопотерь. Гипербарическая оксигенация портативная барокамера „Ока“ для шока, газовой гангрены. Электрокоагуляция: внедрить повсеместно, снизит кровопотерю. Остеосинтез – аппарат Илизарова для сложных переломов. Методы борьбы с переохлаждением для Финской войны, которая не за горами.»

Он писал, и ему казалось, что он пытается заткнуть пальцем дыры в тонущем корабле. Столько идей, а время утекает сквозь пальцы как песок.

И тут его мысли, словно наткнувшись на риф, остановились на Островской. На ее влажном, цепком взгляде, который видел слишком много. На ее пальцах, листавших страницы его блокнота. Холодный ужас, липкий и противный, сковал желудок. Она знает. Она что-то знает.

Сердце забилось чаще. Он не мог позволить ей иметь над ним такую власть. Не мог рисковать ни собой, ни Катей, ни Андреем.

С решимостью обреченного он взял чистый блокнот, точную копию старого. И начал переписывать. Кропотливо, выверяя каждую запись. Все медицинские гипотезы и технические идеи остались. Но исчезли все даты. Все намеки на знание конкретных событий. Ни слова о 22 июня, о блокаде, о масштабах грядущей бойни. Остался лишь сухой каркас гениальных, но вполне объяснимых для гения, прозрений.

«Пусть попробует что-то доказать с этим „сыром“, – подумал он с горькой усмешкой, водя пером по бумаге. – Здесь одни гипотезы, а не пророчества попаданца»

Оригинальный блокнот «План „Скорая“», испещренный роковыми датами и пометками, знавшими будущее, он спрятал. Тщательно, с холодной ясностью профессионала. Огромный сейф у стены имел потайной отсек на верхней крышке, закрепленный тончайшими деревянными планками. Он провел ладонью по гладкой поверхности – идеально. Ни выступов, ни щелей. Если не знать, то и не найти.

Были мысли и уничтожить компромат. Но там было записано слишком много. То, что он с таким трудом вспоминал ночами, глядя на небо.

Он захлопнул сейф, повернул ключ. Щелчок прозвучал как приговор. Одна угроза, пусть и не устраненная, но была локализована. Оставались другие. Более реальные и куда более смертоносные.

Он погасил свет в кабинете и вышел в коридор. Отныне его война шла на два фронта: внешний с японцами, и внутренний с призраками собственного прошлого и настоящего.

Утро было неестественно тихим, словно город, привыкший к грохоту трамваев и гомону голосов, затаился, провожая его. У парадного входа дома на набережной Карповки собрались те, кто за эти годы стал ему дороже всего на свете. Дороже несуществующей жизни Ивана Горькова.

Катя стояла, прижимая к себе Андрея. Мальчик, сонный и румяный, уткнулся носом в ее шею, в одной руке сжимая деревянную лошадку. Лицо Кати было маской спокойствия, но Лев видел, видел крошечную дрожь в уголках ее губ, видел бездну страха в огромных, потемневших глазах. Она держалась, как держатся жены солдат испокон веков, с гордо поднятой головой и ледяным ужасом в душе.

Он подошел, и она, не выпуская Андрея, прижалась к нему. Он ощутил хрупкость ее плеч, знакомый запах ее волос и сердце его сжалось так, что перехватило дыхание.

– Возвращайся, любимый – выдохнула она прямо в ухо, и ее голос был обжигающим шепотом. – Ты обещал мне.

Он не нашел слов. Только кивнул, прижимая ее и сына к груди, пытаясь вдохнуть в себя этот миг, эту хрупкую нормальность, чтобы хватило на все дни впереди.

Потом был Борис Борисович, отец. Его рукопожатие было твердым, как гранит, но в его обычно непроницаемом взгляде Лев прочел нечто новое, не просто одобрение, а глубочайшее уважение.

– Смотри в оба, сынок, – тихо сказал он, чтобы не слышали женщины. – Там, на фронте, свои законы. Не геройствуй без нужды. Ты теперь не просто ученый. Ты стратегический ресурс страны. Помни об этом.

Анна Борисова, его мать, не могла сдержать слез. Они текли по ее лицу молча, не сопровождаемые ни всхлипами, ни словами. Она крестила его дрожащей рукой, шепча что-то, чего он не мог разобрать. Он обнял ее, чувствуя, как она вся сжалась в комок.

Сашка, его правая рука, его брат, хлопнул его по плечу с такой силой, что Лев едва устоял.

– Кирпичики для «Ковчега» уже везут, – сказал Сашка, и его голос, обычно такой громовой, сейчас был приглушенным. – Возвращайся, главный архитектор. Без тебя мы эту махину не соберем.

Миша, вечно рассеянный и погруженный в свои формулы, стоял чуть в стороне. Он что-то бормотал себе под нос, теребя край пиджака.

– Миш, смотри за всем здесь, – сказал ему Лев. – Особенно стрептомицин. Это будет наш новый прорыв.

Миша лишь кивнул, судорожно глотая.

К подъезду подкатил черный «ЗиС-101». Леша, уже сидевший внутри, выглянул из окна. Его молодое, еще безусое лицо светилось смесью страха, решимости и мальчишеского задора. Он так молод, – с внезапной острой болью подумал Лев. Слишком молод для того, что ждет нас там.

Последнее рукопожатие с Сашкой. Последний взгляд на Катю, он поймал ее взгляд и увидел в нем не мольбу, а приказ. Приказ выжить любой ценой.

Он сел в машину. Дверь захлопнулась с глухим, окончательным звуком. Мир за стеклом: Катя, прижимающая к груди Андрея, родители, Сашка, Миша – поплыл назад, превращаясь в цветное пятно, в воспоминание.

Лев откинулся на сиденье, закрыл глаза. Путь начинался.

Глухой гул моторов, вибрация, пронизывающая все тело, запах авиатоплива, и машинного масла, вот что встретило их внутри гигантского фюзеляжа ТБ-3. Самолет, гордость советского авиапрома, внутри больше напоминал летающий сарай: голый металл, заклепки, проложенные кое-где провода, и несколько жестких сидений вдоль бортов. Лев, привыкший к комфорту «Красной Стрелы», с трудом представлял, что в этой железной птице можно провести всю дорогу.

Леша сидел напротив, бледный, сжавшись в комок. Он пытался улыбаться, но получалось жалко. Лев понимал его слишком хорошо, тот же комок страха сидел и в его горле, просто годы жизни научили его не показывать этого.

Интересно, я когда-нибудь научусь не бояться? Или просто стану лучше прятать это?

Дверь в кабину открылась, и в проеме показались их спутники. Первым вошел тот, кого представили как старшего лейтенанта ГБ Василия Игнатьевича Родионова. Мужчина лет сорока с лишним, коренастый, с лицом, которое казалось вырубленным из сибирского гранита. Шрамы на щеке и сломанная переносица говорили красноречивее любых слов. Его глаза, серые и спокойные, мгновенно оценили обстановку, задержались на Льве, затем на Леше, и, казалось, составили полное досье на каждого.

– Старший лейтенант ГБ Родионов, – отрекомендовался он коротко, пожимая Льву руку. Рукопожатие было твердым и сухим. – Наша главная и единственная задача это ваша безопасность. Не мешайте нам выполнять ее и все будет в порядке.

В его голосе не было ни угрозы, ни подобострастия. Только констатация факта. Это был профессионал высшего класса. Лев почувствовал странное облегчение. С таким человеком рядом шансы выжить, казалось, повышались.

Вслед за ним в салон вошел второй – младший лейтенант ГБ Артем Волков. Лев мысленно поправил себя: не «Тёма», как он сразу подумал, а именно Артем. Ему было около тридцати, не больше. Поджарый, с живыми, внимательными глазами, которые сканировали пространство с хищной точностью. Его движения были плавными, экономными, без единого лишнего жеста. Он не улыбался, лишь кивнул в ответ на представление, и Лев понял, это не «зеленый юнец», а отточенный инструмент, возможно, даже более опасный, чем его старший напарник.

Последней появилась она. Марина Островская. В форме младшего лейтенанта медицинской службы, с идеально уложенными волосами и подчеркнуто безупречным видом. Ее взгляд скользнул по Льву, холодный и официальный.

– Всем доброе утро. Задачи согласованы с командованием корпуса, – сказала она, не протягивая руки. – Готова оказать любое содействие вашей группе.

Лев кивнул, чувствуя, как под маской равнодушия у него сжимаются мышцы живота. Игра начинается.

Самолет с грохотом покатился по взлетной полосе. Лев вжался в сиденье, глядя в крошечное иллюминатор. Мир за бортом поплыл, затем резко ушел вниз. Ленинград, Катя, Андрей, вся его жизнь, все это осталось там, в уменьшающемся пятне города. Теперь его реальностью стал гул моторов и холодный взгляд женщины, которая, возможно, знала его самую страшную тайну.

Перелет был долгим и утомительным. Часы растягивались в бесконечность. Леша, в конце концов, сдался. Его мутило, и он, бледный, сидел с закрытыми глазами. Лев предложил ему укол димедрола, но тот отказался. Лев то и дело пытался читать, но слова расплывались перед глазами.

Он наблюдал за своими спутниками. Родионов, казалось, мог сидеть так вечно. Неподвижный, как скала, его взгляд был обращен внутрь себя. Волков временами вставал, подходил к иллюминатору, что-то высматривая, затем возвращался на место. Островская делала вид, что спит, но Лев видел, как напряжены ее веки.

Пытаясь разрядить обстановку, Леша, когда ему стало немного лучше, попробовал рассказать анекдот про чукчу. Волков едва заметно улыбнулся. Родионов не изменился в лице. Островская сделала вид, что не слышит.

Лев, преодолевая внутреннее сопротивление, решил заговорить с Родионовым.

– Вы давно в органах, Игнатьич? – спросил он, используя отчество, чтобы сократить дистанцию.

Родионов медленно перевел на него свой тяжелый взгляд.

– Уже достаточно, чтобы понимать, что любая война это бардак. Главная задача – минимизировать потери. В том числе наших бойцов. – Игнатьич довольно сухо ответил.

– А японцы? Какие они? Что про них скажете?

– Японцы… Они упрямые и дисциплинированные. В атаку идут фанатично, на пулеметы лезут без страха. Артиллерия у них послабее нашей, но авиация все равно грозная. И снайперы… – он сделал небольшую паузу, – снайперы у них отличные. Охотятся за командирами, за связистами. За такими, как вы, товарищ Борисов. Вас давно во всем мире знают, не просто так мы с вами.

Лев почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он был не просто ученым в зоне боевых действий. Он был еще и мишенью.

Островская, воспользовавшись паузой, встряла в разговор.

– Товарищ Борисов, как продвигаются работы по новым антигистаминным препаратам? В полевых условиях они были бы весьма кстати, учитывая пыль и цветение местных растений.

Вопрос был задан вежливо, по-деловому. Но Лев почуял подвох. Она проверяла его, пыталась заставить говорить, выдать что-то лишнее.

– Работы идут по плану, товарищ лейтенант, – сухо ответил он. – Димедрол готов к массовому производству. Думаем над следующими поколениями.

– А надолго ли хватит этих 'следующих поколений? – не отступала она, и в ее глазах вспыхнул знакомый ему огонек. – Год? Два? Или… больше?

Она смотрела на него прямо, и Лев понял, это не вопрос, а вызов. Она напоминала ему, что знает о его «особых» знаниях.

– Настолько, насколько потребуется Родине, – отрезал Лев, отворачиваясь к иллюминатору. – Сейчас не время и не место для научных дискуссий.

Он видел, как скулы Островской напряглись от обиды и злости. Хорошо, пусть злится. Главное держать ее на расстоянии. А дальше решение найдется.

После промежуточной посадки и дозаправки в Свердловске они снова поднялись в воздух. Следующей остановкой была Чита.

* * *

Чита встретила их суетой и хаосом. Штаб фронтовой группы, которым командовал командарм 2-го ранга Штерн, был похож на развороченный муравейник. Командиры с портфелями бежали по коридорам, телефоны звонили не умолкая, из-за дверей доносились отрывистые, взволнованные голоса.

Их провели в кабинет к высокому, худощавому командиру с уставшим, но умным лицом. Это был сам Штерн. Он бегло просмотрел их документы.

– Борисов… – произнес он, поднимая на Льва глаза. – Знаю, знаю, наслышан о вас. Ваши шприцы и капельницы уже здесь работают. – Он отложил бумаги. – Вам в 57-й особый. Товарищ комдив Жуков сейчас там наводит порядок. Будьте готовы, он человек… резкий. Но дело свое знает. Военврач 3 ранга Медведев, начмед корпуса, вас встретит на месте.

Они получили новые пропуска и направление. Выйдя из кабинета, Лев почувствовал легкую дрожь в коленях. Жуков. Георгий Константинович Жуков. Самая настоящая легенда. Человек, чье имя он знал из учебников истории. Казалось, что нет города в России 21 века, без улицы, названной в его честь. И вот сейчас он ехал к нему. Не как читатель, а как участник событий. Глупая, мальчишеская гордость смешивалась с трезвым пониманием: он ехал не на экскурсию, а в самое пекло, которым командовал этот «резкий» человек.

После быстрого и практичного обеда их снова погрузили в самолет. Теперь летели на юг, к монгольской границе. Пейзаж за окном сменился с тайги на бескрайние, выжженные солнцем степи. Воздух в салоне стал горячим и пыльным.

Когда самолет, подпрыгивая на кочках, зарулил на полевой аэродром, Льву ударила в нос знакомая по больницам смесь запахов: дезинфекции, гноя и крови, но теперь к ней примешивались пыль, гарь и сладковатый, тошнотворный душок разложения.

Их встретил военврач – сутулый, с уставшим до черноты лицом, в гимнастерке с расстегнутым воротником.

– Военврач 3 ранга Медведев, начальник медслужбы корпуса, – представился он, без особой радости глядя на них. – Мы вас ждали. Только, ради бога, без формальных проверок. У нас тут раненые гибнут, нам не до бумажек сейчас.