Текст книги "Врач из будущего. Война (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Миша и ЭКГ. В лаборатории Миши стоял ровный гул приборов. Он, сияя, подвел Льва к столу, на котором стоял знакомый аппарат.

– Завод «Светлана» выдал первую сотню, – отрапортовал Миша. – Идут в Боткинскую, в Мечникова, в Военно-медицинскую академию. Кардиология в СССР, Лев, только что совершила прыжок лет на двадцать вперед. Вчера поставили первый точный диагноз «инфаркт миокарда» женщине, которую раньше отправили бы домой умирать с диагнозом «грудная жаба».

Сашка и «простые вещи». В помещении, отданном под опытное производство, Сашка с гордостью демонстрировал плоды своих трудов. Он протянул Льву плоскую герметичную упаковку из прорезиненной ткани.

– Индивидуальный перевязочный пакет, – объявил он. – Усовершенствованный. Стерильный бинт, вата, булавка. Вскрывается одним движением. Инструкция – в картинках, как ты и просил дуракоустойчивая. – Потом он подвел Льва к странной металлической конструкции. – А это складной штатив для капельниц. Вес девятьсот граммов. Так же крепится к носилкам. Уже отгружаем в армию.

Лев взял в руки штатив, легкий и прочный. Эти «простые вещи» в полевых условиях спасут больше жизней, чем самый совершенный аппарат в стерильной операционной.

Простаков и «Фенитоин». В химической лаборатории Николай Сергеевич Простаков, застенчивый и тихий, как всегда, молча протянул Льву ампулу с прозрачной жидкостью.

– Опытный образец противосудорожного препарата, – произнес он, глядя куда-то в сторону. – Синтез… сложный, но воспроизводимый. Начинаем доклинические испытания на животных. – Он на мгновение встретился с Львом взглядом, и в его глазах мелькнула искорка. – Химическая задача была… интересной.

Лев понял, что для этого молчаливого гения это – высшая форма похвалы и благодарности.

Группа Неговского и «Полиглюкин». Владимир Александрович, энергичный и подтянутый, демонстрировал флакон с прозрачным, слегка вязким раствором.

– Работаем над декстранами, Лев Борисович. Первые образцы демонстрируют стабильность. Идут испытания на совместимость, если все получится… это будет настоящий прорыв в реанимации. Борьба с шоком, возмещение кровопотери.

Инженеры и «Электрокоагулятор». В механической мастерской инженер Колесников, вытирая руки, докладывал:

– Двадцать опытных образцов разосланы в больницы Ленинграда, отзывы положительные. Останавливает кровотечение «на раз-два». Дорабатываем рукоятку, чтобы не грелась. В январе выходим с полным пакетом документов в Наркомздрав для утверждения к серийному выпуску.

Обходя лаборатории, Лев слушал, кивал, задавал вопросы. Он испытывал колоссальную гордость за этих людей, за свою команду. Они совершали невозможное, обгоняя время. Но с каждым новым отчетом, с каждой коробкой препаратов, с каждым новым аппаратом горечь подкатывала к горлу все сильнее. «Мы создаем все это, чтобы залатать раны, которые вот-вот нанесет война, – думал он, глядя на ящики. – Мы готовимся к последствиям, которые уже не остановить».

Самая мрачная и одновременно самая обнадеживающая сцена развернулась в небольшой, пахнущей формалином и тканями животных лаборатории, где работала группа по гормонам. Ученые, бледные от бессонных ночей, но с горящими глазами, встретили Льва возбужденно.

– Получилось, Лев Борисович! Получилось! – один из них, молодой биохимик с торчащими в стороны вихрами, протянул Льву небольшую пробирку, в которой на дне лежал крошечный белый осадок. – Экстрагировали из коры надпочечников крупного рогатого скота. Активное вещество! Противовоспалительная активность в тестах – колоссальная! Это же мощнейшее средство против шока, против воспалений! Пока микрограммы, но принцип доказан!

Лев взял пробирку. Гидрокортизон. Один из ключевых гормонов в медицине будущего. Здесь, в этой убогой лаборатории, им удалось сделать первый, робкий шаг. Это была победа, настоящая научная победа.

– Молодцы, – сказал он тихо, и ученые заулыбались, как школьники. – Оформляйте результаты. Готовьтесь к масштабированию.

Но следом за победой пришло горькое разочарование. В соседнем помещении, загроможденном железными конструкциями и медными трубками, инженеры разводили руками.

– «Ока», Лев Борисович… – старший из них, седой, с умными, усталыми глазами, покачал головой. – Не выходит. Создать прочную, безопасную и портативную барокамеру с нашими материалами, с нашим уровнем сварочных работ… нереально. Слишком сложно, слишком много рисков. Проект… приходится отложить на неопределенный срок.

Лев смотрел на незаконченный скелет гипербарической барокамеры. Идея опередила время. И время пока что выиграло. Он вздохнул, но без гнева, он знал, что такое может случаться.

– Отложите, – сказал он спокойно. – Но не забывайте. Соберите все чертежи, все расчеты и сложите в архив. Эта идея опередила свое время. Но время до нее доберется, обязательно доберется.

Тридцать первое декабря 1940 года. В квартире на Карповке снова было шумно и тесно. За большим столом, сдвинутым из двух столов, сидела вся их большая, пестрая, неформальная семья. Лев, Катя и Андрюша. Сашка с Варей и маленькой Наташкой, которая, сидя на подушках, важно разговаривала с Андрюшей. Миша с Дашей и спящим на руках у матери Матвей. Леша с Аней, сиявшие тихим, глубоким счастьем. Борис Борисович с Анной и Марьей Петровной, смотревшие на всех с чувством глубокого, хоть и немного грустного, удовлетворения.

Стол ломился. Было и традиционное оливье, и холодец, и селедка под шубой. Были и диковинные для того времени салаты по рецептам Льва. Андрюша и Наташа, наевшись, бегали вокруг стола, их смех наполнял комнату самым главным смыслом.

Сначала разговоры были шумными, веселыми. Вспоминали, как Миша на своей свадьбе устроил химическое шоу и чуть не поджег скатерть. Как Сашка на спор съел двадцать пирожков и потом три дня стонал. Как Леша, еще будучи пацаном, впервые напился и читал с табуретки стихи Маяковского.

Но по мере того, как вечер шел к полуночи, разговоры стихали. Все будто чувствовали тяжесть наступающего момента. Наступал не просто новый год. Наступал 1941-й.

Первым поднял тост Борис Борисович. Он встал, держа в руке граненый стакан.

– Раньше, – начал он, и его голос, обычно жесткий, сейчас звучал глубоко и проникновенно, – я всегда говорил про победы, про успехи, про светлое будущее. Сегодня… сегодня я скажу иначе. – Его взгляд медленно обошел всех собравшихся: сына, невестку, внука, всех этих ставших ему родными молодых людей. – Выпьем за то, чтобы хватило сил. Чтобы хватило мужества. Чтобы хватило мудрости. Чтобы наш «Ковчег»… – он сделал паузу, и все поняли, что он имеет в виду не только здание в Куйбышеве, – выстоял в любую бурю. За то, чтобы выстоять.

В комнате повисла тяжелая, понимающая тишина, никто не чокнулся. Все просто подняли стаканы и молча сделали глоток. Слова были сказаны. Буря, о которой все знали, но о которой вслух не говорили, вошла в комнату и села за стол вместе с ними.

Потом заиграли куранты. Бой кремлевских часов, транслируемый по радио, отдавался в сердцах каждого. Все встали, послышался негромкий звон хрусталя, скупые поздравления: «С новым годом… С новым счастьем…»

Лев обнял Катю, привлек к себе Андрюшу, который сонно уткнулся ему в бок. Он стоял так, глядя в черное, заснеженное окно, на безмятежный, спящий предновогодний Ленинград. Огни в окнах, тишина, покой.

«Спокойной ночи, мирная жизнь, – мысленно прошептал он. – И прощай».

Финальный аккорд года прозвучал не как обещание счастья, а как прощание с миром, который оставался за стеклом, за порогом, в прошлом.

Глава 32
Тень грозы

Март в Ленинграде в тот год выдался на удивление серым и затяжным. Снег, давно превратившийся в зернистую, грязную кашу, не желал уходить, и пронизывающий ветер с Финского залива гулял по прямым улицам, не встречая преград. Именно в такое утро Лев Борисов подъехал к знакомому, мрачному зданию. «Большой дом» всегда возвышался над городом не просто архитектурой, а самой своей сутью – безмолвным напоминанием о всевидящем оке системы.

Кабинет Ивана Петровича Громова не изменился: тот же строгий порядок, голый стол, запах дешевого табака и старой бумаги. Сам Громов, казалось, врос в свой кожаный стул. Он выглядел усталым, но собранным, как всегда. Его взгляд, тяжелый и внимательный, встретил Льва у двери.

– Садитесь, Борисов, – кивнул он на стул. – Не буду тратить время на пустяки.

Лев молча сел, чувствуя, как привычное напряжение сковало плечи. Визиты к Громову редко бывали приятными.

– Поступает информация, – начал Громов, отодвинув папку, – которую я считаю нужным довести до вас. Немцы проявляют несвойственный интерес к нашим западным границам. Активно ведут топографическую съемку. Их разведгруппы, под видом геологов и туристов, изучают дороги, мосты, состояние железнодорожных путей. Особое внимание к колодцам и водным источникам.

Он сделал паузу, давая словам улечься.

– В прифронтовой полосе зафиксированы случаи, когда немецкие офицеры, ранее не проявлявшие способностей к языкам, вдруг начинают бойко, с акцентом, но вполне понятно изъясняться по-русски. Особенно в военной терминологии.

Лев внутренне содрогнулся, он знал эти факты. Они были выжжены в его памяти со школьных уроков истории, из книг и мемуаров. Это были не просто разведданные, это были классические, отработанные предвестники блицкрига. Точные, как часы. Сердце упало куда-то в пустоту, оставив за собой ледяную тягость.

– Понятно, – произнес он, и собственный голос показался ему глухим и чужим.

– Еще один момент, – Громов перевел взгляд на Льва, и в его глазах мелькнуло что-то, отдаленно напоминающее уважение. – По вашему старому делу. Работы завершены, объект сдан, эксплуатация возможна в любой момент. Никаких утечек, иностранные разведки о нем не знают.

Лев лишь кивнул, не вдаваясь в детали. Этот «объект» – его давняя, тщательно законспирированная инициатива, личный план отступления на случай самого худшего – был темой, которую вслух не обсуждали даже здесь. Его существование было гарантией, последним козырем.

– Обстановка накаляется, – Громов откинулся на спинку кресла, и его голос потерял официальные нотки, став почти что человеческим. – Ваш «Ковчег» как никогда кстати. Ускоряйтесь, Лев Борисович.

Лев смотрел в окно на крыши ленинградских домов. Он видел не их, а будущие руины, пожарища, бесконечные колонны беженцев. Внезапно, поддавшись импульсу, он повернулся к Громову.

– Иван Петрович, а вы? – спросил он прямо. – Подумывали о переводе? Куйбышев… будет безопаснее. Для вас, для ваших близких.

Он не стал расписывать преимущества, не стал давить. Они знали друг друга слишком долго. Громов, отлично изучив повадки Льва, без лишних вопросов понял, что за этим предложением стоит не простая вежливость, а трезвый расчет и, возможно, даже искренняя тревога за человека, который из надзирателя превратился в сложного, но надежного союзника.

Громов покачал головой, и на его обычно каменном лице на мгновение промелькнула тень усталой грусти.

– Пока не могу, работа здесь. Но если появится необходимость… – он кивнул в сторону, где мысленно находился тот самый «объект», – тот самый проект позволит приехать, когда будет нужно. Спасибо, Лев. Искренне.

В его голосе прозвучала неподдельная благодарность. Они и правда уже были хорошими товарищами, скованными странной, вынужденной дружбой, выкованной в горниле общей цели и взаимной выгоды.

Следующие несколько дней прошли в лихорадочной работе. СНПЛ-1, их первая крепость, их детище, готовилась к великому переселению. И кульминацией этого процесса стало общее собрание в актовом зале.

Зал был забит до отказа. Все двести с лишним сотрудников лаборатории: от седовласых профессоров до юных лаборанток – стояли, теснясь в проходах. Воздух гудел от сдержанного возбуждения. Ощущение исторического момента витало в воздухе.

Лев поднялся на невысокую трибуну под портретами Ленина и Сталина. Он окинул взглядом знакомые лица – Сашку, который уже командовал расстановкой стульев для самых старших, Катю, деловито просматривающую последние справки, Мишу, что-то увлеченно объяснявшего соседу, вероятно, о тонкостях упаковки хроматографических колонн.

– Товарищи! – его голос, без усилия заполнивший зал, заставил всех смолкнуть. – Девять лет назад здесь, в Ленинграде, начиналась наша работа. С подвальной лаборатории, с нескольких пробирок и веры в то, что мы можем изменить медицину. Сегодня СНПЛ-1 это флагман советской науки. Наши шприцы, наши антибиотики, наши методики уже спасли десятки тысяч жизней по всей стране.

Он делал паузы, давая словам дойти до каждого.

– И сегодня я объявляю: это последняя рабочая неделя в стенах нашей старой, доброй СНПЛ-1 в Ленинграде!

По залу прошел одобрительный гул, глаза людей загорелись.

– Мы едем в Куйбышев! В наш «Ковчег»! – Лев повысил голос, и в нем зазвучали металлические нотки. – Институт, который уже ждет нас. Это не просто здание, это научный город, оснащенный по последнему слову техники. И для всех вас, для ваших семей, там готово жилье. Для руководителей – лучшие квартиры в новых «сталинках» на территории комплекса. А для рядовых сотрудников – пятиэтажные дома новой конструкции. У каждого будет своя квартира, от одной до четырех комнат, в зависимости от семейного положения!

Это заявление вызвало настоящую бурю. Собственная квартира в новом доме для многих, ютившихся в коммуналках и бараках, была несбыточной мечтой.

– И помните, – добавил Лев, – перевозить с собой родителей не просто разрешено, а приветствуется! Мы создаем не просто институт, мы создаем сообщество, новый дом.

Он знал, что должен сказать следующее. Это была необходимая формальность, церемониальный поклон системе, давшей им такую возможность. Но произносил он это без привычного цинизма, а с холодной, выстраданной искренностью.

– И эта победа – победа всего советского народа, под мудрым руководством партии и товарища Сталина!

Зал взорвался аплодисментами. Энтузиазм смешивался с грустью от предстоящего расставания с городом и предвкушением нового.

– Распоряжения следующие! – Лев вернул собрание в деловое русло. – Александр Морозов координирует упаковку и погрузку всего оборудования. Екатерина Борисова ведает документацией, архивами и личными делами. Через неделю первый эшелон. Разойдись!

Собрание начало расходиться, гул голосов стал еще громче. Лев спустился с трибуны и направился к выходу, но его остановил знакомый голос.

– Масштабно, Лев Борисович, очень масштабно.

Профессор Жданов стоял в сторонке, с легкой, чуть ироничной улыбкой на умном лице.

– Дмитрий Аркадьевич, – Лев подошел к нему. – А я как раз к вам, НИИ построен. И мое предложение остается в силе. Переезжайте с нами.

Жданов покачал головой, его взгляд стал серьезным.

– Лев, у меня здесь не только научная деятельность. Студенты ЛМИ, кафедра… Я не могу их всех бросить.

– В Куйбышеве на базе нового НИИ будет создан филиал медицинского института, – парировал Лев, заранее зная этот аргумент. – Вы сможете преподавать там. Более того, вы возглавите исследовательский отдел анатомии и патологической физиологии. Ваши работы по лимфатической системе мозга требуют продолжения, а условий, как у нас, вам больше никто не предоставит.

Он видел, как в глазах Жданова загорелся знакомый огонь научного азарта. Он молчал, обдумывая.

– Вы не оставляете мне выбора, – наконец вздохнул он, и ирония в его голосу сменилась теплотой. – Ладно. Руку на отсечение, как говорится, давать не буду, но… согласен. Только лабораторию мне по последнему слову!

– Будет вам и лаборатория, – улыбнулся Лев, чувствуя прилив облегчения. Потерять Жданова было бы невосполнимой потерей.

Вечер того же дня был омрачен мрачным событием. Лев разбирал бумаги в своем кабинете, когда дверь с треском распахнулась, на пороге стоял Леша. Его лицо было белым как полотно, глаза горели лихорадочным, яростным блеском. Он дышал тяжело, словно пробежал марафон.

– Лев… – его голос сорвался на хрип. – Аню забрал!

Лев замер, чувствуя, как кровь отливает от лица.

– Кто? Когда?

– Да вот только… Двое в штатском. Сказали дело заведено, ничего не объяснили, просто забрали!

Лев не помнил, как набрал номер Громова. Его пальцы сами нашли знакомые цифры.

– Иван Петрович, это Борисов. Тут дело… Морозов Алексей, ну вы знаете его, его жена, да. Только что ее увели ваши сотрудники. Что происходит?

Голос в трубке был спокоен и сух.

– Тяжелый разговор, Лев Борисович, приезжайте вдвоем ко мне.

Дорога до «Большого дома» в «Эмке» Льва показалась вечностью. Лев молча вел машину, чувствуя, как от Леши исходит дрожь сдержанной ярости. Тот сидел, сжав кулаки, уставившись в одно точку за лобовым стеклом.

В кабинете Громова напряжение достигло точки кипения. Леша, не дожидаясь приглашения, набросился на майора.

– Где она⁈ Что вы с ней сделали⁈ Она ни в чем не виновата!

– Успокойтесь, товарищ Морозов, – холодно произнес Громов, оставаясь сидеть.

– Не могу я успокоиться! Вы понимаете, мы только поженились! Она же такая добрая, такая… – голос Леши снова прервался.

Лев положил руку ему на плечо, пытаясь утихомирить, но Леша лишь отшатнулся.

– Я не верю! Это ложь! Какие могут быть доказательства⁈

Громов молча достал из папки несколько листов и положил на стол.

– Ваша жена, Анна Морозова, была завербована немецкой разведкой, абвером. Мы узнали об этом случайно. Поскольку я являюсь куратором СНПЛ-1, все сотрудники и члены их семей проходят усиленную проверку в связи с допуском к секретным разработкам. Вот так и вышли на нее.

Он медленно, с нажимом, проговорил каждое слово. Леша смотрел на него с ненавистью.

– Доказательства? – Громов пододвинул один из листов. – Расшифровка радиоперехвата. Ее позывной – «Ласточка». Вот шифры, микропленки, взяли ее радиста. И вот самое главное. – Он посмотрел на Лешу прямо. – Она не пыталась выведать у вас информацию? О разработках? О оборудовании? О формулах?

Леша замер. Его ярость вдруг сменилась ошеломленным, медленным пониманием. Он вспомнил. Вспомнил ее милые, казалось бы, расспросы за ужином: «А что это ты, Леш, такое интересное на работе делаешь? А правда, что Лев новое лекарство изобрел? А как оно работает? А на каком аппарате его проверяют?» Он, дурак, счастливый, что жена интересуется его работой, рассказывал. Не все, конечно, но рассказывал.

– Да… – прошептал он, и голос его был полон отчаяния. – Правда… спрашивала.

Он опустил голову, и все его тело обмякло. Гнев испарился, оставив после себя пустоту и горькое, унизительное осознание собственной слепоты. «Змея в окружении… Как я мог не заметить?»

– Система отработала, – без тени злорадства констатировал Громов. Его взгляд скользнул по побелевшему лицу Леши, и в нем мелькнуло что-то похожее на сочувствие. – Из-за дружбы с Львом Борисовичем, – он сделал ударение на слове «дружба», – я помогу. Информацию о вашей свадьбе… уберем. Для всех, кроме аппарата НКВД, вы будете чисты. Жена уехала к родителям, не сошлись характерами. Только ближайшим можно рассказать правду. Но сильно не распространяйтесь.

Леша молча кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Лев, видя его состояние, снова взял его под руку, и на этот раз тот не сопротивлялся.

– Поехали, – тихо сказал Лев. – Выпьем.

Они поехали не домой, а в небольшой, полупустой ресторанчик. Сидели молча, пока не принесли водку. Леша осушил стопку залпом, поморщился и наконец поднял на Льва заплаканные глаза.

– Я… я приду в себя, – хрипло сказал он. – Обязательно приду. Просто дай мне время.

Лев лишь кивнул, налил ему еще. Никакие слова сейчас не могли помочь. Только время и молчаливая поддержка друга.

Несколько дней спустя Лев стоял на краю гигантской строительной площадки в Куйбышеве. Мартовский ветер с Волги был холодным и влажным, но не мог заглушить чувства, которое поднималось из глубины – смесь гордости, трепета и леденящей душу ответственности. Перед ним высился «Ковчег». Не чертеж, не макет, а реальное, почти достроенное шестнадцатиэтажное здание, устремленное в низкое серое небо. Вокруг – целый городок: корпуса лабораторий, поликлиники, уже возведенные пятиэтажки жилого поселка и одна парадная «сталинка» для руководства.

– Ну как? – подошел к нему Крутов, главный инженер. Его лицо, прежде часто искажавшееся скепсисом, теперь выражало спокойную уверенность. Он с гордостью водил рукой по панораме. – Строили, как для себя. По вашему плану, Лев Борисович. И построили хорошо.

Они пошли по территории. Чистота, порядок, слаженная работа – никакой суеты, только ритмичный гул стройки.

– Главный корпус, – Крутов указал на центральное здание. – Остекление завершено. Внутри идут отделочные работы. Лифты ЭМИЗ уже смонтированы и проходят испытания. Теплые переходы между корпусами готовы. Подземные тоннели для коммуникаций и транспорта – на финише, как и бомбоубежище.

Лев кивал, впитывая каждую деталь. Они подошли к отдельно стоящему зданию котельной.

– Энергоцентр, – пояснил Крутов. – Собственная котельная и дизель-генераторы. Обеспечивают автономную работу всего комплекса до месяца в случае проблем с городскими сетями.

Они обошли социальный блок: школу, столовую-кафе, магазины, детский сад и поликлинику – все было готово к приему людей. Клуб и спорткомплекс достраивались, но их сдача была делом ближайших недель.

Завершив осмотр, Лев поднялся на лифте на шестнадцатый этаж главного корпуса. Двери открылись прямо в его будущий кабинет. Просторное помещение было еще пусто, но панорамное окно занимало всю стену, открывая вид на Волгу, еще скованную льдом, и на раскинувшуюся внизу стройплощадку. Он подошел к стеклу. Чувство триумфа, которое он ожидал, не пришло. Вместо него тяжесть. Громада «Ковчега» под его ногами казалась не символом победы, а гигантским долгом. Он построил свою крепость, теперь предстояло ее удержать. В голове Льва, то и дело возникала картина, как прямо в это окно прилетает снаряд немецкой авиации…

В апреле Лев снова оказался в Москве, но на сей раз его миссия была иной. Он не пробивал финансирование и не отчитывался. Он охотился, охотился за умами.

Его первая остановка – Склифосовский институт. Кабинет Сергея Сергеевича Юдина, патриарха советской хирургии, был завален книгами, журналами, рентгеновскими снимками. Сам Юдин, грузный, с умными, цепкими глазами, предложил чаю.

– Сергей Сергеевич, «Ковчег» построен и ждет вас, – сказал Лев, отставив чашку. – Там будут лучшие операционные в стране. Освещение, вентиляция, стерилизация – все по моим чертежам. Ваша школа, ваши методы. Помогите мне создать хирургию будущего уже сейчас.

Юдин долго молчал, его взгляд блуждал по знакомым стенам, по портретам учителей.

– Вы не оставляете мне выбора, Лев Борисович, – наконец произнес он, и в его голосе послышалась не уступка, а пробудившийся азарт. – Такое предложение получают раз в жизни. Я был готов еще тогда, в кабинете Жданова. И я рад, что все готово, я еду. Соберу свою команду из готовых к переезду молодых хирургов.

Следующей целью был Александр Николаевич Бакулев. Лев поймал его после сложнейшей операции на легком.

– Александр Николаевич, я знаю, вы мечтаете о сердечной хирургии, – без предисловий начал Лев, идя с ним по коридору. – У меня для этого созданы все условия. Ваше место в НИИ «Ковчег».

Бакулев, устало вытирая лицо, скептически хмыкнул:

– Вы обещаете золотые горы, молодой человек.

– Нет, – резко остановился Лев. – Я обещаю возможность спасать тех, кого сейчас спасти нельзя. Дети с врожденными пороками. Раненые с проникающими ранениями сердца. Вы сможете это делать.

Он видел, как в глазах Бакулева загорелся тот самый огонь. Хирург молча кивнул.

– Ладно, я слышал многие ведущие умы уже дали согласие. Посмотрим на ваши золотые горы.

В Институте детской психиатрии он нашел Груню Ефимовну Сухареву, хрупкую женщину с пронзительным, умным взглядом. Он говорил с ней о необходимости создания первого в СССР отделения детской психиатрии нового типа, о ее работах, опережающих время.

– Ваши исследования, Груня Ефимовна, это ключ к помощи тысячам детей, которых сейчас считают необучаемыми или безнадежными. Дайте им практическое применение.

Сухарева, впечатленная масштабом мысли и предоставляемыми ресурсами, дала предварительное согласие.

Затем были короткие, но емкие встречи. Он ловил людей в коридорах, после лекций, в операционных. Он говорил с А. А. Богомольцем о его сыворотке АЦС для заживления ран, с П. А. Куприяновым – о будущем кардиохирургии. Каждому он бросал вызов и предлагал инструменты для его решения. Он помнил их всех по учебникам из своего прошлого – это были великие умы, и он видел в них не иконы, а будущих соратников.

В своем номере в гостинице «Москва» он диктовал секретарше десятки телеграмм, рассылая приглашения ученым по всему Союзу. Он чувствовал себя дирижером, собирающим гигантский оркестр перед решающим симфоническим взрывом.

В конце апреля он снова сидел в кабинете Артемьева. Старший майор был, как всегда, холодно-вежлив.

– Поздравляю, товарищ Борисов, вы построили чудо. Отчеты из Куйбышева впечатляют, Иосиф Виссарионович доволен.

– Спасибо. Но я не за этим, – Лев положил руки на стол. – Вспомните наше джентльменское соглашение. Пора переводить отца в Куйбышев начальником ОБХСС, его опыт незаменим.

Артемьев смотрел на него долгим, изучающим взглядом, затем медленно кивнул.

– Хорошо. Приказ о переводе Бориса Борисовича Борисова будет подписан. Считайте, что все уже сделано.

Дело было сделано, но Лев чувствовал не облегчение, а горечь. Он снова использовал систему, чтобы ломать жизни близких ради высшей цели.

Затем Артемьев, словно между делом, сообщил новости, от которых у Льва перехватило дыхание.

– Под ваш проект был куплен патент на сборку американских вертолетов Сикорского. По личной резолюции Молотова, Игорю Сикорскому было предложено вернуться в Союз на его условиях. У страны, благодаря экспорту ваших препаратов, хватило на это средств. Уговорили. Он уже готовится к тестовым полетам прототипов и ведет работу над новыми самолетами.

Лев молчал, потрясенный. Благодаря ему, его работе, в страну вернулся величайший авиаконструктор. Это была победа, о которой он даже не мечтал.

– Есть и другой вопрос, – Лев перешел к насущному. – Шестнадцатиэтажное здание в Куйбышеве, да еще прорывной НИИ, – цель номер один для вражеской авиации и диверсантов.

– Этот вопрос прорабатывался еще до утверждения проекта, – отрезал Артемьев. – Все меры будут приняты, не переживайте. Воздушная оборона будет на самом высоком уровне, а система предупреждения позволит всему персоналу укрыться от возможной опасности. Полотно Ж/Д протянуто вблизи вашего НИИ и его складов. Так же, в Куйбышеве создан новый отдел НКВД исключительно для безопасности НИИ. Строгая пропускная система, внутренние посты охраны, весь периметр под круглосуточным наблюдением.

Лев кивнул, слегка успокоенный. Система знала свою работу.

Начало мая, Ленинград. Квартира родителей Льва. За столом царило напряженное молчание. Борис Борисович, мрачный, как туча, отодвинул тарелку.

– Перевод в Куйбышев, – произнес он, глядя на Льва. – Как раз где построен твой НИИ. Это твоих рук дело?

– Да, – Лев не стал отнекиваться. – Тебе нужна достойная должность, а мне человек, которому я могу доверять на все сто. В Куйбышеве ты будешь нужен.

– Ты решаешь за меня? – вспыхнул отец. – Я не мальчишка! Я не хочу покидать Ленинград! Здесь моя жизнь, моя работа!

Лев глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Он перешел в наступление, целясь в самое больное.

– А я не хочу, чтобы мой сын рос без деда. Чтобы мы с Катей и Андрюшей были в одном месте, а вы с мамой – в другом, когда начнется… – он резко оборвался, едва не выдав себя. – … когда станет совсем тяжело. Это не карьера, папа. Это необходимость, чтобы семья была вместе.

В комнате повисла тяжелая тишина. Анна Борисова, до этого пытавшаяся сгладить углы, тихо сказала:

– Боря, он прав. Семья должна быть вместе. А работа твоя никуда не денется… Да должность ведь на повышение! Уже не заместитель, а начальник!

Борис Борисович смотрел на сына, и в его взгляде гнев медленно сменялся пониманием и горькой, тяжелой мудростью. Он молча кивнул. Капитуляция и примирение.

– Все уже готовы к отъезду, – тихо добавил Лев. – Собирайтесь.

Конец мая, Ленинградский вокзал. Сумбур, суета, крики, плач. Первые эшелоны с сотрудниками и оборудованием уже ушли. Лев, Катя и Андрюша стояли у вагона своего поезда. Андрюша, держа отца за руку, смотрел на огромное здание вокзала.

– Папа, а мы вернемся? – спросил он, и в его голосе была детская прямота.

Лев смотрел на знакомые очертания, на город, который стал ему настоящим домом. Он не нашел, что ответить сыну.

Поезд тронулся. За окном поплыли знакомые пейзажи, уступая место новым. В вагоне по радио передавали последние известия: «…полет Гесса в Англию остается необъяснимым… На границе отмечается повышенная активность немецких войск…»

Лев сидел у окна, не отрывая взгляда от мелькающих телеграфных столбов. Он видел не их, а отсчитываемые дни, часы, минуты.

И вот, утром 1 июня 1941 года, поезд подошел к Куйбышеву. На горизонте, в лучах восходящего солнца, вырисовывались гигантские, строгие корпуса «Ковчега». Лев стоял у окна, его лицо было напряжено. Он смотрел на свое детище, на воплощенную мечту, и думал: «Мы все успели».

До войны оставался 21 день.