Текст книги "Врач из будущего. Война (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Лев, стоявший рядом, с улыбкой пояснил:

– Это мясо по-новому рецепту, «а-ля Борисов». Сыр плавится и создает такую корочку. Попробуйте, не пожалеете.

Люди с опаской, но с любопытством накладывали себе на тарелки невиданные яства. Сашка, уже изрядно развеселившийся, активно рекламировал устриц.

– Не бойтесь, граждане! Смотрите, как я! – Он взял раковину, сбрызнул лимоном и с шумом втянул моллюска. Все ахнули. – Вкусно! Как… как свежий огурец, только морской!

Но настоящий фурор произвел салат «Цезарь». Многие с подозрением ковыряли в нем вилкой.

– Листья какие-то… с сухариками? – недоумевала одна из лаборанток.

Лев подошел и, взяв себе порцию, стал есть с видом знатока.

– Это новый салат, «Цезарь». Соус тут особенный. Попробуйте, это очень свежо и вкусно. И полезно.

Его пример оказался заразительным. Вскоре у блюда с «Цезарем» выстроилась очередь. А когда подали торт «Медовик» с нежнейшим сметанным кремом, восторгам не было предела.

– Лев Борисович, да ты не только медик, ты и кулинар от бога! – восхищалась Варя, забирая у официантки вторую порцию торта.

Патефон заиграл танго. Сначала танцевали только самые смелые пары, но постепенно, под воздействием вкусной еды, прекрасного настроения и алкоголя, танцевальная площадка заполнилась. Леша, раскрасневшийся и счастливый, пытался научить Дашу танцевать фокстрот, вызывая добродушный смех окружающих. Миша, сначала ревниво наблюдавший, не выдержал и присоединился к ним.

Сашка отплясывал русскую с Варей, залихватски притоптывая и вызывая оглушительные аплодисменты. Катя, сияя, танцевала с Львом медленный танец, на мгновение забыв обо всех тревогах и заботах.

Позже, когда страсти немного поутихли, кто-то из младших сотрудников достал гитару. Первые, робкие аккорды, и взгляд всей компании невольно обратился к Льву. Он улыбнулся, махнул рукой, но Сашка уже толкал его в спину:

– Спой, Лев! Спой что-нибудь для души!

Лев взял гитару, настроил ее и запел по-особенному, с каким-то фирменным, Горьковским цинизмом и в то же время искренней удалью.

'Я московский озорной гуляка,

По всему тверскому району,

В переулках каждая собака

Знает мою легкую походку…'

Сначала подпевали тихо, потом все громче и громче, а на припеве уже гремел весь зал, хлопая в ладоши и притоптывая. В этот момент не было ни начальников, ни подчиненных, ни академиков, ни лаборантов, была одна большая, шумная, счастливая семья.

Поздней ночью, когда основные страсти утихли и основная масса гостей разбрелась по комнатам или дремaла в креслах, «старая гвардия»: Лев, Катя, Сашка с Варей, Миша, Леша и счастливая Даша устроились в более тесном кругу в малой гостиной, у самого камина. В воздухе витал запах кофе, дорогого табака и полного, глубокого удовлетворения.

Сашка, развалившись в кресле и попивая портвейн, вздохнул:

– Вот это праздник так праздник. Прям душа поёт.

Лев, глядя на огонь в камине, улыбался. Алкоголь и общая атмосфера сделали его разговорчивее.

– А вы знаете, – начал он задумчиво, – пока я все это организовывал, мне в голову пришла одна идея. Побочная, но… прибыльная.

Все с интересом перевели на него взгляды.

– Мы тут с вами всю эту кухню будущего устроили, – он обвел рукой стол с остатками яств. – А почему бы параллельно с медициной не начать делать патенты на бытовую технику? Приборы, которые лет через двадцать-тридцать должны быть в каждом доме.

– Например? – с любопытством спросила Катя.

– Ну, например… тостер, – сказал Лев, и все замерли. – Тот самый Сашка, его ведь можно запросто в массовое производство пустить. – Или электрический чайник. Воду вскипятит в разы быстрее, чем на плите. Или капельная кофеварка… Блендер, чтобы супы-пюре делать… Или… – он сделал драматическую паузу, – микроволновка.

– Микро… что? – не понял Леша.

– Микроволновая печь, – пояснил Лев, стараясь говорить максимально просто. – Прибор, который разогревает еду с помощью особого излучения. За минуту, без огня. Внутри все молекулы воды начинают… колебаться, от этого и жар.

В комнате повисло ошеломленное молчание. Даже Миша, знавший толк в физике, смотрел на Льва с широко раскрытыми глазами.

Первым опомнился Сашка. Он фыркнул, потом рассмеялся, и его смех подхватили все остальные.

– Лев, да ты тот еще изобретатель! – сквозь смех выдохнул он. – Сначала кровь останавливаем, сепсис лечим, а потом бац! И тостерами весь мир завоевываем! Я уже вижу вывеску: «Борисов и Ко: от пенициллина до тостера!»

Все смеялись, шутили, представляя себе эти диковинные приборы. Идея воспринималась как бредовая, но гениальная, рожденная в атмосфере полного расслабления и праздника.

Когда общество окончательно разошлось, Лев и Катя вышли на веранду. Морозный воздух обжег легкие после натопленного дома. Небо было черным и бездонным, усыпанным мириадами звезд. Где-то вдали завывали волки, да из трубы поднимался к луне тонкий столб дыма.

Катя прижалась к нему, кутая руки в рукава его пиджака.

– Холодно, – прошептала она.

– Зато как тихо, – ответил Лев, обнимая ее за плечи. – И как красиво.

Они молча смотрели на звезды. Где-то там, в другой жизни, остался Иван Горьков. А здесь, в морозной тишине подледеневшего декабрьского неба, стоял Лев Борисов. Со своей женой. Со своими друзьями, спящими в доме. Со своей миссией.

– Мы создали не просто лабораторию, Кать, – тихо сказал он, и его голос прозвучал особенно четко в ночной тишине.

– Мы создали… дом. Настоящий. И его нужно беречь.

Катя ничего не ответила, лишь сильнее прижалась к нему. Этого было достаточно. Они стояли так долго, пока мороз не начал пощипывать щеки, глядя на темный силуэт спящего леса и яркие, не мерцающие в морозном воздухе звезды. Впереди был 1939-й год. Год обещаний и год угроз. Но сегодня, в этой тишине, они были просто были счастливы.

Глава 14
Врач и писатель

Запах хвои, воска и мандариновой кожуры витал в просторной гостиной, смешиваясь с ароматом только что заваренного чая. Накрахмаленная скатерть ломилась от небогатого, но с любовью приготовленного угощения: холодец, селедка под шубой, винегрет и шпроты, аккуратно разложенные на ломтиках батона. Не обошлось без бутербродов с икрой, и еще нескольких блюд, приготовленных их оставшихся после «корпоратива» продуктов. В центре стола, как главный трофей, красовался румяный гусь по рецепту повара из «Норда».

Лев, откинувшись на спинку стула, наблюдал за Андрюшей. Сын, сидя на коленях у деда, с упоением разглядывал новую деревянную лошадку-качалку, которую Борис Борисович собственноручно выпилил и отполировал в домашней мастерской.

– Держи крепче, – глуховатым, но неожиданно мягким голосом сказал отец, помогая внуку ухватиться за деревянные ушки игрушки. – Чтобы не свалился.

– Спасибо, отец, – тихо сказал Лев. – Отличную лошадку сделал.

Борис Борисович кивнул, не отрывая глаз от Андрея.

– Пусть растет. А игрушки деткам нужны, и соображать учатся быстрее.

Анна Борисовна, сидевшая рядом с Катей, перебирала ее новогодний подарок: шелковый, нежно-голубой платок.

– Катюша, красота какая! Где ты такой раздобыла?

– Это Лёва постарался, – улыбнулась Катя, с теплотой глядя на мужа. – Через нашего Сашку. Говорит, видел, как я на старый засматривалась, и решил заменить.

Лев поймал ее взгляд и ответил легкой улыбкой. Эти тихие, семейные моменты были для него теперь не просто передышкой между битвами, а тем фундаментом, ради которого все затевалось. Он смотрел на счастливое лицо сына, на спокойные, умиротворенные лица родителей и жены, и мысленно подводил итоги года. От первой, кустарной лаборатории в подвале, до СНПЛ-1, признанной на государственном уровне. От подпольных экспериментов, до массового производства жгутов и собственных препаратов. Они строили стены. Крепкие и надежные.

Ровно в двенадцать раздался бой курантов из репродуктора. Все подняли бокалы с советским шампанским.

– Ну что ж, – Борис Борисович встал, выпрямив свою всегда подтянутую фигуру. Его взгляд, обычно строгий, сейчас был серьезным, но без привычной суровости. Он обвел взглядом всех собравшихся, задержавшись на Льве. – Поднимаю тост за семью. За здоровье всех присутствующих. И… – он сделал небольшую паузу, – чтобы новый, тридцать девятый год, стал для нас всех годом строительства. Только строительства.

Последнюю фразу он произнес с особым смыслом. Никто не произнес вслух слов «война» или «угроза», но все их услышали. Тост был выпит в почтительном, немного тяжелом молчании.

Позже, когда Андрюша наконец уснул на руках у Марьи Петровны, а Катя с Анной пошли накрывать на стол к чаю, Лев и его отец остались в гостиной.

– Как дела на работе, отец? – спросил Лев, закуривая папиросу.

– Работа есть работа, – Борис Борисович пригубил коньяк, который Лев подарил. – Бюрократия, отчетность. Но твои успехи… – он качнул стопкой, глядя на золотистую жидкость, – твои успехи очень многим заткнули рот. Раньше шептались: «Борисов-старший сынка в науку пристроил, по блату». А теперь… теперь молчат.

В его голосе не было ни хвастовства, ни торжества. Лишь спокойное, твердое удовлетворение.

– Спасибо, отец. Без твоей поддержки в самом начале… вряд ли что получилось бы.

– Ладно тебе, – отмахнулся старый чекист. – Ты сам прошел. Доказал чего стоишь. – Он помолчал, глядя на коньяк в бокале. – А теперь скажи мне как простой гражданин, а не как сын сотрудника структур… Чувствуешь это, да? Что ветер меняется?

Лев кивнул. Об этом не говорили по радио, но напряжение в воздухе ощущалось все сильнее.

– Чувствуется, отец. Впереди непростые времена ждут.

– Да… – задумался Борис. – И правда, впереди нас точно что-то ждет. Не к добру расстановки сил в мире, ой не к добру…

Они просидели так еще с полчаса, не говоря ни о чем важном, но в этом молчании было больше понимания, чем в десятках громких фраз. Просто два мужчины, отец и сын, в тишине новогодней ночи, глядя в будущее, которое несло с собой и надежду, и неизбежную грозу.

* * *

Воздух в больничных коридорах был густым и многослойным: запах антисептика, хлорки и лекарств. Лев, в белом халате поверх костюма, шел по палатам в сопровождении главврача Анатолия Федоровича Орлова, невысокого, юркого человека с вечно озабоченным выражением лица.

– Ну, Лев Борисович, доложу я вам, начали мы, как вы и завещали, – говорил Орлов, потирая руки. – Протоколы соблюдаем строго. Документация вот, можете сами посмотреть.

Они зашли в палату, где у окна лежал молодой парень, рабочий с завода. Его звали Николай. Три дня назад его доставили с температурой под сорок и тяжелейшей двусторонней пневмонией.

– Больной Петров, – представил Орлов. – Поступил в критическом состоянии. С четвертого января начали курс вашего «Норсульфазола».

Лев подошел к койке. Николай, бледный, но уже с ясным взглядом, слабо улыбнулся.

– Доктор… Дышать легче стало. Вчера впервые за неделю поел нормально.

Лев взял со столика температурный лист. Кривая, взметнувшаяся до 39.8, уверенно поползла вниз и сегодня держалась на отметке 37.5.

– Прекрасно, – сказал Лев. – А питье? Обильное, щелочное? Молоко с содой, боржоми?

– Да, да, поили меня, – кивнул Николай. – Как вы и говорили.

В следующей палате их ждала совсем иная картина. Молодая женщина с огромным, багровым пятном рожистого воспаления на голени. До применения «Норсульфазола» ей грозила гангрена. Сейчас воспаление заметно побледнело, края стали четкими, ушла отечность.

– Температура нормализовалась на вторые сутки, – тихо, но с нескрываемым восторгом доложила палатная медсестра. – Сама говорит, что боль почти прошла.

Лев удовлетворенно кивнул. Первые результаты были обнадеживающими.

В экспериментальном отделении аллергологии царила почти праздничная атмосфера. Здесь шли испытания «Димедрола». Девушка лет двадцати, вся покрытая уртикарной сыпью: крапивницей, возникшей на введение антибиотика, полчаса назад получила инъекцию.

– Зуд прошел! – с легким изумлением говорила она, разглядывая свои руки, где волдыри начали буквально на глазах бледнеть и спадать. – Как будто пелена какая-то с глаз упала… Тяжесть с головы сняло.

– Седативный эффект, – пояснил Лев Орлову. – Побочное действие, но в данном случае только на руку.

В палате, где лежали больные для премедикации перед операциями, царила спокойная, почти сонная атмосфера. Мужчине, которому предстояла аппендэктомия, ввели «Димедрол». Он мирно дремал, несмотря на предоперационную суету.

– И еще сухость во рту отмечает, – шепотом сказала анестезистка. – Но для плановой операции это терпимо.

Затем они спустились в подвал, где в отделении функциональной диагностики стояли те самые, собранные на «Светлане», громоздкие, но революционные 12-канальные электрокардиографы.

У первого аппарата лежал мужчина лет пятидесяти, корчащийся от загрудинных болей.

– Поступил с подозрением на грудную жабу, – пояснил профессор Жданов, который лично курировал испытания аппаратуры. – Смотри, Лев Борисович.

Тонкое перо выводило на разворачивающейся бумажной ленте причудливые зубцы. Лев, стоя рядом с Ждановым, смотрел на кривую, видел характерный подъем сегмента ST в нескольких грудных отведениях.

– Заднедиафрагмальный, – тихо сказал он. – Инфаркт. Не «подозрение», а точный диагноз.

Жданов тяжело вздохнул, кивая.

– Да. Теперь мы можем не гадать, а видеть. Видеть локализацию, масштаб… – Он повернулся к ординаторам. – Назначения: строжайший постельный режим! Кислородная палатка. Папаверин подкожно для снятия коронароспазма. Камфора, кофеин для поддержания тонуса. Никаких лишних движений!

У второго аппарата обследовали пожилую женщину с жалобами на «перебои» и «замирания» в сердце. ЭКГ вырисовывала совершенно иную, хаотичную картину.

– Мерцательная аритмия, – уверенно заключил Лев, глядя на беспорядочные колебания кривой. – Пульсовая волна не соответствует сердечным сокращениям. Назначения: дигиталис для урежения ритма. Ограничение жидкости. Мочегонные по показаниям.

Они вышли из отделения, оставив за спиной ровный гул аппаратов. Орлов, шедший рядом, был в приподнятом настроении.

– Лев Борисович, это же революция! Мы по сухим жалобам и данным перкуссии ставили диагнозы, а теперь… теперь у нас есть глаза!

Лев кивал, но внутри его грызла мысль. Да, они сделали огромный шаг в диагностике. Но терапевтический арсенал все еще был беден и убог. Они могли точнее поставить диагноз, но чем лечить? Камфора, кофеин, дигиталис с его узким терапевтическим окном… Это капля в море по сравнению с тем, что было нужно. Его взгляд упал на палату, где лежали те, кого они не смогли спасти, несмотря на все их «норсульфазолы» и «димедролы». Стены возводились, но пробелов в них оставалось еще слишком много.

Утренний обход с главврачом Орловым подходил к концу, когда в палату, где они находились, вбежала запыхавшаяся санитарка.

– Анатолий Федорович! В приемное доставили рабочего с «Красного путиловца»! Травма от разорвавшегося шкива! Рваная рана бедра, кровотечение массивное! И живот, кажется, тоже задело!

Орлов резко повернулся к Льву.

– Лев Борисович, вы уж извините…

– Ничего, идемте, – коротко бросил Лев, и они быстрым шагом направились в приемное отделение.

Хаос. Крики. Кровь на кафельном полу. На носилках лежал мужчина лет тридцати в промасленной робе. Лицо землисто-серое. Из разорванной штанины торчали клочья мышц, пульсирующим алым фонтаном била кровь из бедренной артерии. Но это было не самое страшное. В нижней части живота зияла глубокая, рваная рана, из которой выпадали петли кишечника с странным, синюшным оттенком.

– Проникающее в брюшную полость! – крикнул дежурный хирург, склонившийся над пострадавшим. – Иванченко уже в операционной, готовятся!

Носилки с грохотом покатили по коридору. Лев, не раздумывая, пошел следом.

– Доктор Иванченко! – обратился он к высокому, сутуловатому хирургу, который с хмурым сосредоточенным лицом мыл руки у огромной эмалированной раковины. – Лев Борисов из СНПЛ-1. Разрешите присутствовать? Как наблюдатель. Для оценки потребностей фронтовой хирургии.

Иванченко, не прекращая движений щеткой, бросил на него быстрый, оценивающий взгляд.

– Борисов? Тот самый? – буркнул он. – Проходите. Только, ради бога, не мешайте и не разговаривайте. У нас секунды на счет идут.

Лев кивнул и подошел к соседней раковине. Он знал этот ритуал. Метод Спасокукоцкого—Кочергина. Сначала механическая очистка щеткой с мылом в теплой воде, до локтей. Пять минут. Затем обработка 0.5% раствором нашатырного спирта. Потом 70% этиловый спирт. И так два круга. Руки горели, кожа натягивалась. Пахло мылом, спиртом и потом от напряжения.

Медсестра помогла ему надеть стерильный халат, завязала за спиной тесемки, надела марлевую повязку и шапочку. Операционная поразила своим аскетизмом. Яркая лампа над столом, блестящие никелированные инструменты на зеленых простынях, и запах едкий эфир, смешанный с кровью и йодом.

Пациент был уже под наркозом. Маска с эфиром и циклопропаном. Лицо анестезиолога было сосредоточено. Хотя в то время уже и использовали первые внутривенные анестетики: гексобарбитал и тиопентал натрия. От эфира так же не отказывались.

– Начинаем, – тихо сказал Иванченко.

Разрез по средней линии живота: быстрый, точный. Хирург работал молча, лишь изредка отдавая тихие команды ассистентам. Когда брюшная полость была вскрыта, Лев невольно ахнул. Массивное внутрибрюшное кровотечение. Кровь стояла буквально везде. Петли тонкого кишечника были разорваны в нескольких местах, их содержимое смешалось с кровью.

– Зажимы! Срочно! – голос Иванченко был ровным, но Лев видел, как напряглись его плечи. – Ассистент, промакивай! Быстро!

Лев про себя отметил необходимость внедрения и создания медицинского аспиратора – для отсасывания жидкостей при операциях.

Они работали, как в кошмарном сне. Накладывали зажимы на кровоточащие сосуды. Иванченко быстрыми, уверенными движениями резецировал размозженный участок кишки, накладывал анастомоз «конец в конец», сшивая здоровые концы шелковыми нитями.

– Переливание! – скомандовал Иванченко. – Группа четвертая! Давайте кровь!

Медсестра поднесла к капельнице стеклянный флакон с темно-красной жидкостью. Но Лев видел, крови было мало. Один флакон. Второго не было. А потери были катастрофическими.

Лицо пациента под маской стало восковым. Губы синими.

– Давление падает! – тревожно сообщил анестезиолог. – Пульс нитевидный!

– Адреналин! В сердце! – крикнул Иванченко.

Но было уже поздно. Давление упало до нуля. Пульс исчез.

– Остановка! – голос анестезиолога дрогнул.

Иванченко отбросил инструмент и начал непрямой массаж сердца, ритмично надавливая на грудину. Минута. Две. Пять. Напряженная, страшная тишина, нарушаемая лишь хрустом ребер под мощными пальцами хирурга и его тяжелым дыханием.

Он остановился, выпрямился. Его халат был весь в крови. Он снял маску. Лицо было усталым и пустым.

– Констатируем смерть. Время… 11:47.

Лев стоял, не в силах оторвать глаз от тела на столе. Это не был шок от увиденного, в своей прошлой жизни Иван Горьков видел и не такое. Это был шок от осознания. Осознания пределов. Они сделали все, что могли. Лучший хирург. Стерильность. Даже его усовершенствования. Но не было достаточного количества крови. Не было эффективных кровезаменителей. Не было того, что могло бы поддержать организм в такой массивной кровопотере.

И тут его озарило с болезненной ясностью. Острая, режущая мысль, пришедшая из глубины памяти Ивана Горькова. «Я же ради этого когда-то в медицину шел… Мечтал о скальпеле. Хотел стать хирургом, а не бюрократом от науки. Хотел вот так, стоя у стола, бороться за каждую жизнь. А вместо этого…»

Он посмотрел на свои руки. Руки ученого, организатора, администратора. Но не хирурга. Впервые за долгое время он почувствовал острое, почти физическое сожаление.

– Выносите, – тихо сказал Иванченко санитарам. Он подошел к раковине и начал снова мыть руки, смотря в стену. – Каждый раз думаешь… ну что еще можно было сделать? И каждый раз понимаешь, ничего. Просто не хватило ресурсов. Не хватило возможностей.

Лев молча кивнул. Он вышел из операционной в предоперационную, снял халат. Дрожь в руках была не от страха, а от бессильной ярости. Они строили стены. Но дыры в этих стенах были еще слишком велики.

* * *

Кабинет Льва в СНПЛ-1.

Лев сидел за своим столом, пытаясь сосредоточиться на отчетах по клиническим испытаниям витаминов. Цифры и графики расплывались перед глазами. Он снова и снова видел восковое лицо умершего рабочего, слышал хруст ребер под пальцами Иванченко.

Внезапно резко зазвонил телефон. Лев вздрогнул, отложил перо и снял трубку.

– У аппарата Борисов.

– Лев Борисович? – донесся из трубки слабый, но узнаваемый голос с характерными бархатистыми нотами. – Михаил Булгаков вас беспокоит. Мы в Москве говорили…

– Михаил Афанасьевич! – Лев выпрямился в кресле, мгновенно собравшись. – Слушаю вас внимательно. Как ваше самочувствие?

– После нашей встречи… был тяжелейший приступ, – голос писателя звучал устало и отрешенно. – Думал, не встану. Елена Сергеевна… она настаивает на моем визите в Ленинград. Мы все обсудили. Решили принять ваше предложение.

Лев почувствовал, как сжалось сердце. С одной стороны тревога. А с другой решимость.

– Вы приняли правильное решение. Когда сможете выехать?

– Собираем нехитрый скарб. Думаю, сегодня вечером и поедем.

– Прекрасно, – Лев говорил быстро и четко, уже составляя в уме план. – Михаил Афанасьевич, берите «Красную Стрелу». Это самый комфортный и быстрый поезд. Отправляется с вокзала в 23:55, прибывает к нам утром. Я беру на себя все расходы по купе. Вас встретят на вокзале и сразу доставят ко мне.

На том конце провода повисла короткая пауза.

– Вы… слишком любезны, коллега. Мы столько хлопот…

– Это не любезность, Михаил Афанасьевич, – твердо перебил его Лев. – Это необходимость. Вам нужен покой и скорейшее начало обследования. Чем раньше мы начнем, тем больше у нас будет возможностей. Завтра утром я вас жду.

– Хорошо, – просто сказал Булгаков. – До завтра, благодарю.

Лев положил трубку. Смерть рабочего отошла на второй план. Теперь у него была новая, личная битва. Битва за жизнь гения.

Телефон в квартире Сашки Морозова разрывался. Прогремев несколько гудков, он наконец был снят, и трубку подняла Варя.

– Алло?

– Варя, это Лев. Сашка дома?

– Привет Лев. Дома, конечно, уже спит. Сейчас позову.

Слышны были приглушенные звуки, недовольное ворчание, и, наконец, сонный голос Сашки:

– Лев? Что стряслось? Пожар?

– Пожар, Саш, но не тот, о котором ты думаешь, – быстро начал Лев. – Внимание, срочное задание. Завтра утром, в 8:40, прибывает «Красная Стрела». Встретить нужно Михаила Булгакова с женой. Писатель, тот самый, с которым мы в Москве общались.

– Булгаков? – Сашка, судя по голосу, мгновенно проснулся. – Серьезно? К нам едет? Ну, дела… Сделаю. В «Астории» место найдем, не первый раз.

– Не просто встретить, Саш, – продолжал Лев. – Возьми служебную машину. Встретишь и сразу, без заездов в гостиницу, к нам в лабораторию. У него серьезные проблемы со здоровьем, нужно начинать обследование немедленно. И подготовь для них номер в «Астории», да, самый хороший. Чтоб тепло, тихо и удобства были.

– Понял, шеф, – в голосе Сашки зазвенели деловые нотки. – Встречу, устрою, привезу. За мной не заржавеет. Писатель… Ничего себе. А что с ним, я уже забыл?

– Гипертония, почки, – коротко сказал Лев. – Состояние тяжелое. Так что действуй быстро и аккуратно.

– Будет сделано! Не переживай!

Лев положил трубку. Один пункт в плане был выполнен. Теперь предстояло самое сложное.

Воздух в лаборатории Зинаиды Виссарионовны Ермольевой был насыщен знакомым, но от этого не менее волнующим аромато: пахло питательными бульонами, дрожжами и чем-то еще. На стеллажах рядами стояли колбы и чашки Петри с культурами различных штаммов грибов. Лев, пройдя через несколько помещений, застал Ермольеву за микроскопом. Она была сосредоточена, ее тонкие пальцы аккуратно регулировали фокус.

– Зинаида Виссарионовна, – тихо окликнул Лев, чтобы не спугнуть ее.

Она обернулась, и усталое лицо ее озарилось легкой улыбкой.

– Лев Борисович! Как своевременно. Как раз рассматриваю наш новый штамм, тот, что из калужской почвы. Перспективный, очень перспективный.

– Рад это слышать, – Лев подошел ближе. – Но я к вам не только за этим. Есть мысли, которые не дают покоя. Гипотезы, если хотите.

– Ваши гипотезы, Лев Борисович, имеют неприятное обыкновение сбываться, – с легкой иронией заметила Ермольева, отодвигая микроскоп. – Я вся во внимании.

Лев прошелся по лаборатории, собираясь с мыслями. Нужно было быть предельно осторожным. Не давать готовых решений, а подбрасывать идеи, которые могли бы естественно родиться в уме гениального исследователя.

– Вы знаете, Зинаида Виссарионовна, мы с вами ищем в основном в почвах под ногами. А что если… расширить географию? Организовать масштабный скрининг? Представьте: образцы почв со всего Союза: с Кавказа, из Средней Азии, с Дальнего Востока. Микроорганизмы, живущие в разных условиях, в симбиозе с разными растениями… Они ведь могут продуцировать совершенно разные, неизвестные нам антибактериальные вещества. Возможно, даже активные против таких монстров, как туберкулезная палочка. Нужно только искать целенаправленно.

Ермольева внимательно смотрела на него, ее умные, проницательные глаза сузились.

– Вы предлагаете искать не вслепую, а по экологическому принципу? Это… грандиозно. И дорого. Но идея имеет право на жизнь. Актиномицеты, да, они уже не раз преподносили сюрпризы.

– Это первое, – кивнул Лев. – А второе… Вот мы бьемся над пенициллином, но он нестоек, быстро выводится. А что если создать его пролонгированную форму? Труднорастворимую соль? Скажем, с новокаином? Чтобы препарат медленно высвобождался из места введения, создавая в крови постоянную концентрацию. Эффект депо.

Зинаида Виссарионовна задумалась, постукивая карандашом по столу.

– Депо… Это меняет всю схему терапии. Вместо многократных инъекций одна. Это революция в применении. Надо будет обсудить с химиками… – Она сделала пометку в своем блокноте.

– И еще одна мысль, – Лев почувствовал, что ее интерес достиг пика, и сейчас можно бросить самый смелый, но теоретически возможный для 1939 года вызов. – Мы боремся с бактериями. Но есть же еще и вирусы. От них нет никакой защиты. А что если… что если сам организм в ответ на вирусную агрессию вырабатывает некий защитный фактор? Белок, который мешает вирусу размножаться? Если такой фактор существует, его можно попытаться выделить… Например, из лейкоцитов крови. И изучить в культуре тканей.

Ермольева откинулась на спинку стула. Ее лицо выражало крайнюю степень заинтересованности и скепсиса одновременно.

– Защитный белок… Культуры тканей… Лев Борисович, вы понимаете, что это снова звучит как фантастика?

– Все великие открытия поначалу звучали как фантастика, – парировал Лев. – Но если такой механизм существует, его можно использовать. Создать не антибиотик, а… противовирусный щит.

Она молчала несколько секунд, глядя в окно на заснеженный двор института.

– Вы знаете, – наконец сказала она, – когда вы приходите, у меня возникает ощущение, что я разговариваю не с коллегой, а с оракулом. Вы не даете ответов. Вы задаете направления. И эти направления… они оказываются верными. – Она взглянула на него. – Лечение туберкулеза, депо-формы, противовирусный фактор… Это не гипотезы, Лев Борисович. Это готовые исследовательские программы на годы вперед. Грандиозные.

Лев с облегчением улыбнулся. Следующий мост в будущее был перекинут. Теперь все зависело от гения Ермольевой и ее команды.

Лаборатория СНПЛ-1, специально оборудованный кабинет.

Лев ждал, стоя у окна в своем новом кабинете, который он на скорую руку превратил в некое подобие смотровой. Здесь было все необходимое: кушетка, застеленная чистой простыней, стол с инструментами, тонометр…

Ровно в десять утра он услышал тормознувшую у подъезда машину. Через минуту дверь распахнулась, и в кабинет вошел Сашка, а за ним, медленно, опираясь на трость и руку жены, – Михаил Булгаков.

Лев был шокирован переменами. Писатель, которого он видел в Москве уставшим, но полным внутренней энергии, теперь казался тенью самого себя. Лицо одутловатое, землистого оттенка, под глазами тяжелые, темные мешки. Он дышал тяжело, с одышкой. Елена Сергеевна, державшая его под локоть, смотрела на Льва умоляющим, полным тревоги взглядом.

– Михаил Афанасьевич, Елена Сергеевна, – Лев сделал шаг навстречу. – Проходите, пожалуйста. Саша, спасибо.

– Не за что, – кивнул Сашка и, поняв, что его присутствие больше не нужно, ретировался, прикрыв за собой дверь.

– Коллега… – голос Булгакова был тихим, хриплым. – Простите за наш вид… Дорога далась нелегко.

– Я понимаю, Михаил Афанасьевич. Не беспокойтесь. Сейчас все будет. Елена Сергеевна, помогите ему прилечь.

Пока Булгаков, кряхтя, укладывался на кушетку, Лев налил ему и жене стакан воды.

– Сначала я вас осмотрю, потом поговорим.

Осмотр был тщательным. Лев пальпировал отеки на голенях: плотные, оставляющие ямки. Измерил артериальное давление. Столбик на тонометре поднялся до отметки 210 на 110 мм рт. ст. Выслушивание сердца выявило акцент второго тона на аорте. Перкуссия показала расширение границ сердца.

– Елена Сергеевна, – тихо сказал Лев, – будьте добры, помогите мужу вот в эту баночку… – он протянул ей стерильный сосуд для анализов.

Когда пробы были собраны, Лев отнес их лаборанту для срочного исследования на белок и цилиндры.

Возвратившись, он сел напротив Булгакова.

– Михаил Афанасьевич, мой предварительный диагноз, к сожалению, подтверждается. Гипертоническая болезнь. Длительная, запущенная. Она привела к поражению почек: нефросклерозу. Почки не справляются с выведением жидкости и токсинов, отсюда отеки, интоксикация, такое высокое давление.

Булгаков закрыл глаза.

– И что же, доктор? Очередная диета и капли? Я их уже испробовал предостаточно.

– Диета это основа, – твердо сказал Лев. – Но не просто «не солить». Строгая бессолевая диета. Полный отказ. Ни грамма. Ни селедки, ни колбасы, ни соленых огурцов. Молочные продукты, отварные овощи, каши. Это первое.

Он взял блокнот и начал выписывать рецепты.

– Второе мочегонные. Но не ртутные, они слишком токсичны. Будем использовать отвар толокнянки. Третье, для снижения давления и снятия спазмов папаверин. Четвертое, вам нужен покой. Не только физический, но и душевный. Бромиды, валериана. Никаких волнений, никаких стрессов. И главное постельный режим. Вставать только по необходимости.

Булгаков горько усмехнулся, не открывая глаз.

– Писатель без стресса, доктор… это как актер без сцены. Беззубый тигр. Мой роман… он питается моими страстями.