Текст книги "Врач из будущего. Война (СИ)"

Автор книги: Федор Серегин

Соавторы: Андрей Корнеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Глава 33
Рубеж

Солнце субботнего утра, еще не жаркое, но уже уверенное, заливало светом новый жилой комплекс «Ковчега». Воздух, свежий и пахнущий полынью и речной сыростью, был непривычен для ленинградцев, но уже начинал ощущаться как свой. Поселок, выросший на пустом месте за считанные месяцы, гудел, как растревоженный улей. С балконов пятиэтажек доносились звонки посуды, детский смех, вздохи облегчения – люди обживались, вбивали первый колышек в новую жизнь.

Лев Борисов стоял у панорамного окна своей квартиры на верхнем этаже «сталинки», отведенной под руководство. Внизу, у подножия здания, кипела жизнь. Андрюша, прилипший к стеклу, водил по нему пальчиком, пытаясь догнать грузовик, выгружавший чей-то скарб.

– Папа, смотри, какой большой! – восторженно прошептал он.

Лев положил руку на теплую головенку сына. «Да, сынок, большой. И очень хрупкий», – подумал он, глядя на суетящихся внизу людей. Они были его работой, его ответственностью. Каждый из них.

Катя, укладывая последние книги в стеллаж, поймала его взгляд. Она подошла, тихо встала рядом.

– Никогда не думала, что буду жить в городе, которого нет на карте моего детства, – тихо сказала она, глядя в окно на очередь у входа в главный корпус.

Лев обнял ее за плечи, почувствовав знакомую, успокаивающую теплоту.

– Мы строим новую карту, – так же тихо ответил он. – Для Андрюши она будет единственной.

В его голосе была гордость, но Катя уловила в нем и другое, ту самую, вечно живущую в нем щемящую ноту тревоги. Она прижалась к нему сильнее, словно пытаясь разделить эту невидимую тяжесть.

В этом же подъезде, этажом ниже, царил свой, шумный быт. Сашка Морозов, уже не врач в белом халате, а хозяин с гаечным ключом в руках, колдовал над велосипедом своей дочери Наташи. Варя, его жена, вытирала пыль с новой, пахнущей деревом мебели.

– Пап, ну когда уже? – капризничала Наташа, ровесница Андрюши.

– Сейчас, заинька, папа все починит, – успокаивал Сашка, и в его голосе звучала та самая уверенность, с которой он когда-то организовывал поставки для всего СНПЛ-1.

Рядом, в другой квартире, пахло молоком и детским мылом. Миша Баженов, нобелевский лауреат, с гордым и растерянным видом держал на руках своего маленького сына Матвея, в то время как Даша, его жена, пыталась навести порядок в коробках с книгами по химии.

– Он же срыгнет, Миш, – беззлобно заметила она, видя, как муж неуклюже поддерживает голову младенца.

– Пусть, – отмахнулся Миша. – Важно, чтобы нейронные связи формировались правильно при тактильном контакте.

Даша лишь улыбнулась. Ее гений был непредсказуем во всем, кроме науки.

И лишь одна квартира в этом подъезде была тихой. Леша Морозов жил один. Его жилье было почти пустым, обстановка – казенной. Он редко выходил, а если выходил, то старался не встречаться взглядом с соседями, особенно с Катей и Львом. Тень недавнего предательства и личного провала висела над ним тяжелым грузом. Он сам стал для себя тюрьмой.

Внизу, у входа в главный корпус, за столом с вывеской «Комиссия по приему персонала» кипела своя, бюрократическая жизнь. Внутри огромного приемного отделения, еще пахнущего свежей краской, сидели присланные из Москвы парторг и комсорг – молодые, идеологически подкованные, но сейчас явно робевшие перед масштабом происходящего. Перед ними непрерывным потоком двигались люди – врачи в скромных, но чистых костюмах, лаборантки с умными, уставшими глазами, инженеры с папками чертежей под мышкой. Они приехали со всего Союза – из Москвы, Харькова, Томска, – по личному вызову Льва Борисова или по рекомендации светил, согласившихся работать в «Ковчеге».

У входа в кадровый отдел, небрежно прислонившись к косяку, стоял человек в штатском. Его взгляд, спокойный и всевидящий, скользил по документам, по лицам. Процедура была долгой, тщательной, но люди терпели. Это была плата за работу в легендарном институте, за шанс спасать жизни на передовой медицинской науки. Плата, которую все были готовы нести.

День разгорался, и компания «старой гвардии» СНПЛ-1 переместилась на берег Волги. Последний пикник. Этого никто не говорил вслух, но все чувствовали – что-то висит в воздухе, какая-то незримая граница.

Сашка, сняв китель и закатав рубаху, с видом заправского шеф-повара управлялся с мангалом, откуда вкусно пахло жарящимся шашлыком. Варя и Даша расстилали на траве большую клетчатую скатерть и раскладывали припасы.

– Смотри, чтоб не подгорело как в прошлый раз, Саш! – крикнула Варя.

– У меня все под контролем! – бодро отозвался он, сдувая пепел с углей. – Я ж не как тот раз, больше не уроню все мясо в угли!

Все засмеялись. Даже Леша, сидевший поодаль у самой воды и молча бросавший в волны камешки, на мгновение хмыкнул.

Дети, Андрюша и Наташа, с визгом носились по лужайке, их смех был самым естественным звуком этого дня. Маленький Матвей мирно спал в коляске.

Неожиданно к пикнику подкатила «эмка». Из нее вышел профессор Жданов с супругой.

– Дмитрий Аркадьевич! – поднялся ему навстречу Лев. – Вас попутным ветром занесло?

– Приехали посмотреть на вашу вольницу, Борисов, – улыбнулся Жданов, окидывая взглядом идиллическую картину. – Вы знаете, что вы создали? Вы создали не институт, вы создали государство в государстве.

Лев встретил его взгляд. Веселье мгновенно схлынуло с его лица.

– Государству скоро понадобятся все наши ресурсы, Дмитрий Аркадьевич, – тихо, но отчетливо сказал он.

Жданов кивнул, и в его глазах мелькнуло то же тяжелое понимание.

Внутри у Льва все сжалось в холодный ком. Он смотрел на смеющихся друзей, на жену, на сына, беззаботно бегающего по траве, и мысленный взор видел совсем другое. Карты, усыпанные флажками немецких дивизий. Даты, он знал их наизусть.

Завтра, – стучало в висках. Они придут завтра. Я знаю это так же точно, как знаю биение собственного сердца. Девять лет. Девять лет я шел к этой черте. А вдруг… Вдруг я все изменил? Вдруг цепь событий порвалась, и завтра наступит обычное воскресенье? Нет, не может быть. Слишком много признаков. Эта тишина на границе… она обманчива, как затишье перед бурей. Они идут. И мы должны быть готовы…

– Папа, держи! – Андрюша, запыхавшийся и счастливый, подбежал к нему и сунул в руку подобранный на берегу гладкий, теплый от солнца камень. – Это тебе!

Лев сжал камень в кулаке. Крошечный, шершавый кусочек мира. Хрупкий, как и все, что его окружало.

– Спасибо, сынок, – хрипло сказал он и сунул камень в карман брюк. Он будет носить его с собой.

Ночь на 22 июня была теплой и тихой. Слишком тихой. Лев лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к этому звенящему безмолвию. Он встал, босиком вышел на балкон. Внизу, в корпусах «Ковчега», кое-где горели огни – ночные дежурства, ученые, не способные оторваться от работы. Это зрелище всегда наполняло его гордостью. Сейчас оно вызывало леденящий ужас.

Издалека, со стороны железной дороги, донесся гул. Не обычный гул поезда, а какой-то протяжный, настойчивый. Эшелоны? С войсками?

Внезапно резко зазвонил телефон, Лев вздрогнул. Он поднял трубку.

– Слушаю.

– Лев Борисович, – узнал он голос Громова. – Будьте на связи. Завтра может быть… насыщенный день.

Трубку положили, Лев медленно вернулся в спальню. Катя спала чутким сном. Он сел на край кровати, дотронулся до ее плеча.

– Кать, – тихо позвал он. – Ты спишь?

Она открыла глаза, мгновенно протрезвев от сна, увидев его лицо.

– Что-то происходит, – сказал он, и больше не было нужды в словах.

Они сидели в обнимку в темноте, слушая неестественную, зловещую тишину за окном, которая, казалось, вбирала в себя все звуки мира, готовясь выплеснуть их одним оглушительным гулом.

Утро 22 июня было солнечным и безмятежным. В квартире Льва пахло кофе. Андрюша капризничал за столом, отворачиваясь от тарелки с манной кашей.

– Не буду! – упрямо твердил он.

– Андрюша, надо, – устало уговаривала Катя. – Это полезно.

В соседней квартире Сашка, наконец-то победив велосипед, с удовлетворением смотрел на свое творение. Варя, чтобы создать фон, включила радио. Из тарелки репродуктора полилась бодрая музыка.

Лев сидел за столом, сжимая в кармане тот самый камень. Он пытался есть, но еда вставала комом в горле. А вдруг?..

Внезапно музыка оборвалась. Послышался скрип, шум, потом пауза, показавшаяся вечностью. И наконец голос, не диктора Левитана, а дрожащий, но полный невероятной тяжести. Голос наркома иностранных дел Молотова.

' Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек

…'

Лев замер. Рука в кармане с такой силой сжала камень, что казалось камень не выдержит и треснет. Он не видел Катю, не видел комнату. Перед его глазами поплыла карта. Белоруссия, Украина, Прибалтика. Красная, ядовитая линия фронта, которую он знал по учебникам истории. Началось. Значит, я ничего не изменил. Ничего…

Катя резко встала, зажимая рот ладонью. Ее глаза, полные ужаса и непонимания, были прикованы к Льву. В них читался немой вопрос: «Ты… ты знал?»

Из соседней квартиры донесся грохот – Сашка уронил гаечный ключ. Его лицо, обычно живое и подвижное, стало каменным. Он смотрел в одну точку, и губы его беззвучно прошептали: «Вот и началось».

И тут же, оглушительно, раздался дикий, разрывающий душу вопль в подъезде. Это был Леша.

– ЛЕВ! ТЫ СЛЫШИШЬ⁈ СЛЫШИШЬ, СВОЛОЧИ, ОНИ НАПАЛИ⁈

Его крик, полный боли, ярости и отчаяния, пронзил стены, став голосом общей трагедии. По всему комплексу «Ковчега» нарастал гул – приглушенные возгласы, женский плач, хлопающие двери. Мирная воскресная жизнь была порвана в клочья одним-единственным голосом из репродуктора.

Ровно в 13:00 кабинет Льва на шестнадцатом этаже был полон. Заполнился он стремительно, за считанные минуты. Здесь были все: Катя, Сашка, Миша, Леша с заплаканными, но полными решимости глазами, Жданов, Ермольева, Неговский, Постовский, Вороной. И новые лица – Юдин и Бакулев, только что приехавшие, но уже понявшие, что их место теперь здесь.

В углу тихо шипел репродуктор, повторяя выступление Молотова. Голос диктора, на этот раз – Левитана, был тверже, но от этого не менее страшным.

Лев стоял спиной ко всем, у большой карты СССР, на которой еще не было ни флажков, ни линий фронта. Он не оборачивался, когда они заходили. Он смотрел на очертания своей страны, которую ему было суждено защищать не на фронте, а здесь.

Когда голос диктора смолк, Лев медленно повернулся. Его лицо было бледным, но абсолютно спокойным. Маска собранности и воли, натянутая поверх бури.

– Началось, – его голос прозвучал тихо, но с металлической твердостью, заглушившей последние шорохи. – Откладываем все плановые исследования. Начинаем тотальную мобилизацию по трем направлениям.

Он подошел к большой грифельной доске и крупно, с нажимом, написал мелом:

ФРОНТ: Ускоренное производство и упаковка полевых комплектов (ИПП, жгуты, капельницы, порошки для регидратации). Все, что есть, на упаковку и отправку. Приоритет – Западный фронт.

ГОСПИТАЛЬ: Подготовка корпусов к приему раненых. Развертывание дополнительных операционных и палат по необходимости. Все плановые больные – на второй план, возможно массовое поступления раненых.

НАУКА: Приоритет – противошоковые препараты, антибиотики широкого спектра, кровезаменители.

Первым нарушил молчание Юдин. Его грузная фигура излучала спокойную мощь.

– Я уже отправил телеграммы в Москву. Жду своих лучших учеников. Мне нужны молодые, голодные, с крепкими нервами хирурги. Мое место у операционного стола.

– И мое, – тут же отозвался Бакулев. – Готов принимать самые сложные случаи. Ранения грудной клетки, крупных сосудов.

Сашка, уже мысленно просчитав логистику, выступил вперед:

– У меня уже готов план перепрофилирования цехов. Через сорок восемь часов выйдем на максимальную производительность. Сырье есть, люди готовы.

Все взгляды обратились к Леше. Он стоял, сжимая и разжимая кулаки, его тело напряглось, как тетива.

– Мое место на передовой, – выдохнул он, глядя прямо на Льва. – Я не могу тут сидеть, когда там…

Лев прервал его, и в его голосе не было места для дискуссий.

– Твое место здесь, Леша. Твоя война здесь. Ты будешь курировать доставку наших комплектов в войска. Координировать с военными, организовывать логистику. Это не менее важно, чем стрелять. Понял?

Леша замер, потом, с трудом, кивнул. Приказ был принят.

В этот момент дверь открылась без стука. В кабинет вошел Громов. Он был в форме НКВД, и на его лице не было и тени обычной сдержанной вежливости. Только холодная служебная строгость.

– Лев Борисович, компания, привет. «Ковчег» переходит на особый режим функционирования. Охрана усилена, пропускной режим ужесточен. Готовьтесь к приему правительственной комиссии завтра. Меня перевели из Ленинграда, теперь я курирую безопасность объекта здесь, вместе с Артемьевым.

Команда, получившая свои задачи, стала быстро расходиться, поглощенная теперь уже военной суетой. Не успел Лев выдохнуть, как в кабинет вновь вошли, Лешка и Громов.

– Лев… Иван Петрович, – обратился он к Громову. – Я… я не могу.

Громов кивнул Льву, давая понять, что разговор был предрешен.

– Товарищ Морозов после совещания изъявил желание, крайне настойчиво. Я понимаю его мотивы, но решать вам, Лев Борисович. Он ваш человек.

– Леша, – тихо начал Лев, но тот перебил его, и в его голосе впервые за долгое время не было ни тени сомнения, лишь стальная, отчаянная решимость.

– Нет, Лев. Ты меня не отговоришь. Я не могу тут сидеть, зная, что они там творят. Я… после того, что случилось с Анной… во мне всё кипит. Я должен быть там, должен стрелять, должен спасать! Понимаешь? Хоть что-то делать!

Лев смотрел на друга, видя в его глазах не просто ярость, а потребность искупить несуществующую вину болью и риском. Он взглянул на Громова, тот лишь пожал плечами.

– Учитывая его награду и прежние заслуги, могу помочь. Есть одно перспективное направление. Не в обычный батальон, – он посмотрел на вспыхнувшего надеждой Лешу. – Белостокский выступ, N-ый полк НКВД.

– Я согласен, – тут же выдохнул Леша.

Лев закрыл глаза на секунду. Он снова должен был отпустить близкого человека навстречу смертельной опасности. Но спорить было бесполезно, он видел это по лицу Леши.

– Хорошо, – сдавленно сказал он. – Иди, если ты принял решение.

– Собирай вещи, – сухо отдал распоряжение Громов. – Я оформлю документы. Завтра, 23-го, с первым военным эшелоном. Вас провожать будут? – он посмотрел на Льва.

– Да, – коротко кивнул тот. Громов развернулся и вышел.

Когда дверь закрылась, в кабинете повисла тягостная пауза.

– Леша, черт возьми, – с горестью произнес Лев. – Это же Белосток. Они там в котле…

– Не очень понимаю о чем ты, но а где сейчас легко? – отрезал Леша. – Я должен, Лев.

Лев тяжело вздохнул, подошел к нему вплотную и положил руки ему на плечи.

– Тогда слушай. И запомни раз и навсегда. Ты обещаешь мне, что никому и никогда не повторишь того, что услышишь сейчас. Никому, даже под пытками. Ты просто должен будешь знать это. Понял?

Леша, ошарашенный его тоном, кивнул.

– Клянусь.

– Ты ведь задумывался, откуда я беру идеи? – Лев пристально смотрел ему в глаза. – Представь, что ты однажды проснулся и понял, что видел во сне книгу. Книгу, где была описана наша жизнь. Вся, до мелочей. И всё в ней – чистая правда. И ты знаешь, что будет. Можешь считать, что я предвижу будущее, называй это как хочешь. Но я знаю о этой войне многое. И я делюсь этим знанием только с тобой, потому что не могу отпустить тебя вслепую.

Леша замер, его глаза стали круглыми от потрясения. Все странности, все «гениальные озарения» Льва вдруг сложились в единую, пугающую картину.

– Так оно… как все будет? – прошептал он.

– Будет тяжело, очень тяжело, как никому и никогда, – жестко подтвердил Лев. – Итак, слушай…

Он быстрыми, четкими фразами стал рисовать картину грядущих лет: о котлах, об отступлении, о ключевых точках сопротивления, о тактике немцев, об их слабых местах. Он говорил о том, где не стоит попадать в окружение, как выходить из него, если всё же попал. Он делал короткие, понятные только им двоим пометки на листке бумаги.

– Это не отменит боя, – закончил Лев, всучив ему в руку сложенный в несколько раз листок. – Но может сохранить тебе жизнь. Ты член нашей семьи, и ты должен выжить. Обещай мне это.

Леша, бледный, с горящими глазами, сжал его руку.

– Обещаю. Спасибо, брат.

Весть о том, что Леша уезжает на фронт, обрушилась на их маленький круг вечером того же дня. В квартире Льва и Кати собрались все.

– Ты с ума сошел! – первым выкрикнул Сашка, хватая брата за плечи. – У тебя тут дело есть! Важное!

– Мое дело теперь там, – тихо, но твердо ответил Леша.

Варя и Даша смотрели на него с ужасом, а Катя, не сказав ни слова, обняла его, и по ее щекам потекли беззвучные слезы. Леша, смущенно, похлопал ее по спине.

– Не плачь, Кать. Всё будет в порядке.

Но слез было не остановить. Они все понимали, что провожают его в самое пекло.

На следующее утро, 23 июня, на перроне вокзала, забитого военными эшелонами и плачущими женщинами, стояла их семья. Леша в новой, по размеру гимнастерке, с вещмешком за плечами.

Обнимались молча, крепко, до хруста в костях. Сашка, сжав челюсти, сунул ему в руку свою флягу. Варя и Даша, рыдая, целовали его в щеки. Катя, держа за руку сонного Андрюшу, сунула в карман его кителя маленькую иконку.

– Возьми, мама для тебя передала.

Лев обнял его последним.

– Помни, что я сказал, – шепнул он ему на ухо. – И возвращайся, ты нужен всем нам!

– Постараюсь, командир, – тень улыбки тронула губы Леши.

Он резко развернулся и прыгнул на подножку уже тронувшегося вагона. Он не оборачивался, не желая, чтобы они видели его лицо. А они стояли и смотрели, пока длинный состав не скрылся из виду, увозя с собой частичку их общей семьи навстречу огню.

Вся команда тяжело перенесла скорое отбытие Леши, но война не давала поблажек.

К вечеру, через несколько дней, теория стала кошмарной практикой. Идиллия недавнего пикника сменилась суровой реальностью госпиталя. К главному корпусу, еще пару дней назад бывшему символом мирной науки, одна за другой стали подъезжать санитарные машины. Это были не раненые с линии фронта – до нее было еще далеко. Это были первые жертвы – пограничники, солдаты частей прикрытия, попавшие под первые, самые страшные удары авиации и артиллерии.

Лев спустился вниз, в приемное отделение, которое уже превращалось в сортировочный пункт. Воздух гудел от сдержанных стонов, команд санитаров, запаха крови и антисептика. Хирурги уже работали. В двух основных операционных Юдин и Бакулев, как два капитана в шторм, руководили своими командами.

Лев проходил мимо носилок, залитых кровью. Его взгляд упал на молодого лейтенанта с рваным, пузырящимся раной в груди. Дыхание было хриплым, прерывистым. Один из молодых хирургов, ассистировавший Юдину, растерянно смотрел на зияющую рану.

– Напряженный пневмоторакс, – тихо, но четко сказал Лев, подходя. – Дренаж по Бюлау, Сейчас же.

Хирург смотрел на него с непониманием. Метод был известен, но не так широко распространен, и в панике он вылетел из головы. Операционная уже была готовы к началу операции.

Не говоря ни слова, Лев протянул руку к инструментам. Его пальцы, давно не державшие скальпель в боевой обстановке, сами вспомнили нужные движения, выученные с работой у Юдина. Быстро и точно. Разрез, введение трубки. Шипение выходящего воздуха. Лицо раненого на мгновение исказилось гримасой боли, а затем дыхание стало чуть глубже, чуть ровнее.

– Дальше сами, – бросил Лев ассистенту и пошел дальше, оставляя за спиной спасенную, пока еще живую жизнь. Их здесь будут тысячи. Десятки тысяч.

Поздней ночью Лев снова был в своем кабинете. Темнота за окном была непроглядной, лишь настольная лампа отбрасывала желтый круг света на карту, которую он уже успел испещрить первыми, тревожными отметками. Красная линия фронта, составленная по сводкам Генштаба, которую ему принес Громов, уже глубоко вклинилась на советскую территорию.

В руке он снова сжимал тот самый камень – теплый теперь от его ладони. Он подошел к окну. Внизу горел весь «Ковчег». Огни лабораторий, где Миша и Ермольева, не смыкая глаз, ставили опыты. Огни цехов, где под руководством Сашки кипела работа. Огни операционных, где Юдин и Бакулев боролись за каждую жизнь. Это была его линия фронта. Самая главная.

Передышка закончилась. Девять лет. Девять лет я готовился к этому дню. Девять лет я строил этот «Ковчег», собирал команду, копил знания, воровал у будущего его технологии. И вот она – война. Не в учебниках, не в воспоминаниях деда. Здесь и сейчас, они наступают. Они сильны, уверены в себе, они сокрушили пол-Европы. Но у них нет «Ковчега». У них нет нашего пенициллина, наших шприцев, нашей команды. У них нет Кати, Сашки, Миши, Леши. Наша война не в окопах. Она здесь, в этих стенах. В каждой пробирке, в каждом шприце, в каждой прооперированной ране. Мы должны выиграть эту войну любой ценой. Мы должны дать им, там, на передовой, шанс выжить. Чтобы Андрюша, Наташа и Матвей никогда больше не услышали этот голос из репродуктора. Чтобы следующий камень, который он мне подарит, был подобран на берегу мирной реки в мирной стране.

Он повернулся от окна. Его тень, гигантская и резкая, легла на карту с ползущей на восток красной линией, накрыв ее собой. Он подошел к столу, взял телефонную трубку. Диск прожужжал, отвечая на его поворот.

– Дежурному по институту. Соберите руководителей отделов на совещание, через пятнадцать минут.

Его война началась.

Конец второго тома.

От авторов:

Дорогой читатель!

Вот и завершился второй том истории Льва Борисова. Спасибо, что были с нами на этом непростом отрезке пути. Для нас она не просто альтернативная история, а попытка ответить на вопрос: как далеко можно пойти, обладая знанием грядущей беды, и какой ценой оплачивается попытка ее предотвратить.

Лев прошел гигантский путь – от испуганного попаданца, скрывающегося от системы, до стратега государственного масштаба, который эту систему вынужден использовать для своих целей. Он построил свой «Ковчег», и научный, и человеческий. Но самые страшные испытания ждут его впереди.

Огненный смерч Великой Отечественной войны уже обрушился на страну. Впереди – долгие года сражений, потерь и невероятного напряжения всех сил. «Ковчегу» и его команде предстоит выдержать страшный экзамен на прочность. Эвакуация, работа на износ, бомбежки, нехватка всего и вся, и ежедневная битва за тысячи жизней. Именно здесь, в аду тотальной войны, Льву придется делать самый тяжелый выбор в своей жизни – не между добром и злом, а между жизнями, между долгом и совестью, между спасением одного и спасением тысяч.

И как же сложится судьба Лешки? Уже решившему для себя, пойти на фронт. Что его ждет? Выживет ли он, станет героем, или погибнет в самый напряженный момент? Ответы вы найдете в следующем томе.

Мы уже активно работаем над третьим томом, где все нити этого сложного клубка начнут сходиться. Обещаем, что будет еще масштабнее, жестче и эмоциональнее. Ведь главная интрига для нас – не в том, удастся ли Льву изменить ход войны, а в том, удастся ли ему самому, пройдя через все круги ада, остаться человеком.

До скорой встречи на страницах третьего тома: «Врач из будущего. Подвиг».

Спасибо, что остаетесь с нами. Мы ценим каждого читателя! Будем рады вашим мыслям, теориям и отзывам в комментариях. Ваши лайки и комментарии помогают истории жить и развиваться.

С искренним уважением и благодарностью,

Андрей Корнеев

Федор Серегин