Текст книги "Польский детектив"

Автор книги: Ежи Эдигей

Соавторы: Марек Рымушко,Барбара Гордон,Казимеж Козьневский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

«Быть может, она испытывает облегчение? – подумал Левандовский. – Быть может, эта смерть, что нередко случается, разрубила какой-то семейный узел, который никак не удавалось развязать? Она не пропадет без мужа. Портниха!»

Быть может, ей теперь будет легче справляться с дочерью – стройной девушкой, открывшей ему дверь. Грычер, которого свела с Кожухом в больнице общая беда, рассказывал о его семейных делах. Своевольная дочь, без особого прилежания учившаяся в чертежном техникуме, спасалась под крылышком мягкого, безвольного отца от категорических требований матери. Видимо, плакать в этом доме будет дочь, а не мать.

– Мы начали следствие. Время не терпит. Вы в состоянии ответить на несколько вопросов?

– Сейчас? – сказала она удивленно.

– Если вам трудно…

– Спрашивайте, – тихо произнесла женщина. – Могу я позвать дочь?

Однако прежде, чем он выразил согласие, женщина передумала.

– Нет, нет, – смятенно повторила она, – еще успеется… Спрашивайте!

Сначала она подтвердила уже известные милиции факты: свое пребывание в гостинице «Сьвит», часы приезда и отъезда, приход журналиста, разговор с доктором. Кто еще заходил к мужу?

– Он сказал, что приходили несколько человек, были с верфи. Обещали дать машину. Но я советовала ему отказаться от машины… Видите ли, – впервые за время этого чересчур спокойного разговора Левандовский уловил в ее голосе иную нотку, – видите ли… я боялась машины. Опять будет катастрофа…

– Будет?

– Теперь-то уж не будет. Они расправились с ним по-другому. Но ведь тогда, на шоссе, его хотели убить!

– Кто? – поручик захлебнулся от возбуждения.

– Ох, это давняя история! Он всегда был замкнутый, скрытный, ничего не говорил, словно я ему чужая. Но тогда он стал сам не свой, ходил как в воду опущенный…

– Пил?

– В жизни не пил. Никогда я его не видела пьяным. Пива с товарищами, бывало, выпьет, а больше ничего. Я тогда не выдержала – спросила, что с ним сделалось. Он три дня молчал. Потом сказал. Накрыл он вора у них на заводе. И тот пригрозил, что если он хоть словечком обмолвится, ему не несдобровать… Муж не знал, как быть. Заявить или промолчать…

– А вы?

– Интересно, что бы вам посоветовала жена? Мало ли воруют? А ему своей шкурой расплачиваться? Я хочу спокойно жить. Я кусок хлеба всегда заработаю, и нам в такие истории незачем впутываться! – и ее голос звучал теперь пронзительно, в нем слышалась злоба. – Лишь бы сам не воровал! А тут не видел, не слышал – и дело с концом! Да они ему, видно, не поверили. Наехали на него сзади, на повороте, думали прикончить. И прикончили…

– Кого именно он накрыл? Фамилии он не называл?

– Что вы! Таких вещей он никому бы не сказал. Скрытный был человек.

– И поэтому скрывал свою лысину?

– О, – она подняла глаза на поручика, – вы и это заметили? Даже Уля не знает, что отец…

– Давно он носил парик? – Левандовский сделал вид, будто не замечает ее изумления.

– Давно ли? На моей памяти всегда. Я долго не догадывалась, что у него чужие волосы. Он не терпел свою лысину. Говорил, что в войну, кода он партизанил, им приходилось спать в завшивевших деревнях. Там к нему пристала какая-то болезнь, от которой у него вылезли волосы. Лысина его старила…

– Простите за нескромный вопрос, но он, как человек скрытный, не отличался особой общительностью. Так не все ли равно ему было, как он выглядит.

– Каждому хочется выглядеть моложе своих лет. И уж, во всяком случае, не старше.

– Вы с ним познакомились после войны?

– В сорок седьмом. Еще мои родители были живы. Здесь мы и жили, в этой квартире. Я работала в городском Совете. Он приехал из-за Буга, оформлял прописку. Были какие-то трудности, документы не в порядке. Он несколько раз приходил в Совет, как-то пригласил меня в кафе. Так и началось. Как у людей… Я была чуть помоложе, он чуть постарше. К тому времени отец умер, я стала помогать матери шить. Женщинам нужен мужчина в доме. Если вас это интересует, то могу сказать, что никакой особой любви между нами не было, но постепенно мы привязались друг к другу. Был он спокойный, очень услужливый. Дома, бывало, все сделает, починит… Для нас с Улей это большая потеря.

– Родные у него были? Отец? Мать?

– Всех его родных в войну поубивали. Он и говорить об этом не хотел, хотя Уля расспрашивала… «Не хочу, – сказал, – вспоминать об этом кошмаре…»

– И вы ничего не знаете?

– Как-то раз… – она остановилась, словно усомнившись в своем праве доверить постороннему тайну покойного мужа.

– Говорите, – настаивал Левандовский. – Расскажите мне все. Это может пригодиться.

– Как-то он разговорился. Давно, очень давно. В добрую минуту… – она вновь остановилась. Левандовскому показалось, что ее голос окрасился чувством. – Его отец был врачом в маленьком городке, далеко за Львовом. В больнице, где он работал, какого-то молодого фельдшера обвиняли в злоупотреблениях. Это было еще до войны. Отец мужа вступился за этого фельдшера, отстоял его, сблизился с ним, заботился о нем… А когда пришли гитлеровцы, фельдшер выдал их всех, всю семью, гестапо. Донес, что они связаны с подпольем. Один только муж спасся случайно…

Женщина умолкла.

– У него совсем никого не осталось? – понизив голос, спросил Левандовский.

– Никого.

– Даже знакомых?

– Старых знакомых не было. Да и новых тоже. Он ни с кем не встречался, мы никуда не ходили…

Женщина явно отстранялась от убитого. Казалось, сейчас она озабочена главным образом тем, чтобы ее не тревожили. Ей нужен покой, и она его защищает. А может быть, попросту что-нибудь скрывает? У Левандовского возникла и такая мысль.

Чтобы избежать формального обыска, он попросил разрешения просмотреть бумаги, оставшиеся после убитого.

– У меня нет ключа, – заявила женщина. – Ключ от своего ящика он всегда носил с собой.

Поручик вынул из кармана связку ключей в металлическом чехле.

– Который?

Она сама подобрала ключ. Бумаг в ящике было немного. Но и не так уж мало. Перебирая их, поручик равнодушно откладывал в сторону договоры о найме квартиры, квитанции об уплате за услуги, школьные свидетельства дочери, хранившиеся в плотном, хорошей бумаги конверте, редкие письма от жены, написанные, когда она уезжала отдыхать. Левандовский потерял было надежду, что найдет хоть что-нибудь, что сможет стать путеводной нитью. Как вдруг на самом дне ящика он наткнулся на белый, слегка пожелтевший конверт, в котором лежала немецкая «кеннкарте», гитлеровское удостоверение личности времен оккупации. Три серые странички. Имя, фамилия: Анджей Кожух. Дата рождения та же, что в паспорте: 1915 год. Место рождения, выдачи документа и жительства Анджея Кожуха одно и то же – город Б. Город Б.! Левандовский хорошо знал географию страны, даже довоенную. Ведь столько довоенных драм и дел перенеслись в наше время, и их финал разыгрывается теперь в милицейских расследованиях и документах! Сколько людей еще помнит, что происходило до войны в маленьком городке Б.? Где эти люди сейчас?

Первый след прошлого – «кеннкарте» – Левандовский спрятал в карман.

* * *

Первый след! Но с кем бы потом ни беседовал поручик, никто ему не помог. После каждого разговора он долго всматривался в снимок на оккупационном документе. Лицо было моложе на двадцать, а то и больше лет по сравнению с тем, которое он увидел в 315-м номере гостиницы «Сьвит», а волосы – точно такие же. Точно так же причесаны, такие же густые – и на снимке времен оккупации, и на снимке в паспорте, и в парике, хотя и сделанном заново театральным парикмахером, однако по желанию Кожуха в точности воспроизводящем старый парик. «Итак, можно предполагать, – рассуждал Левандовский, – что уже тогда, с помощью парика, Кожух изменил свою внешность. Кто знал его настоящее лицо? Кто кроме убийцы?»

Среди служащих дирекции машиностроительного завода поручик не нашел такого человека.

Начальник отдела, в котором работал Кожух, отзывался о нем очень положительно: незаметный, тихий, спокойный, очень добросовестный работник, выполнявший все более ответственные задания. Левандовский без труда расшифровал подтекст такой прекрасной характеристики: Кожух умел слушать, а возражения, если они у него возникали, держал при себе. Сослуживцы были крайне изумлены. Конфликт, достигший такой остроты, разрешившийся убийством, абсолютно не подходил, на их взгляд, к тому Анджею Кожуху, с которым они проработали много лет. Кожух мог погибнуть от несчастного случая – это вполне естественно, но что Кожух восстановил кого-то против себя – это не укладывалось в их сознании. Кожух не сплетничал, не интересовался личной жизнью сослуживцев. Порой они даже удивлялись и за глаза называли его бирюком. А дома? Дома никто у него не бывал. «Его жена дорого берет, такая портниха нам не по карману», – с оттенком обиды и зависти говорили сослуживцы. Сам он, однако, не был элегантным мужчиной и выглядел, как старый холостяк. Кожух вносил свою долю, когда они покупали друг другу подарки на день рождения, но домой он никогда ни к кому не ходил. Иной раз, правда, забегал в соседний бар выпить кружку пива. Есть несколько человек, с которыми он пил пиво. Один из таких любителей выразился образно: «Он гнулся, как тростник, каждому поддакивал, никому не противоречил». – «Уж слишком он был вежливый, до приторности! – сообщила Левандовскому сослуживица Кожуха, сидевшая с ним когда-то в одной комнате. – Мужчине положено иметь определенный взгляд на вещи, прикрикнуть, когда потребуется, настаивать на своем. А этот… Если нам случалось поссориться, он никогда не вставал на чью-нибудь сторону. И только улыбался, когда я ему говорила, что у него нет собственного мнения даже о погоде. Просто невозможно себе представить, чтобы такого человека убили!»

«Что вы можете сказать относительно краж на вашем предприятии?» – выспрашивал Левандовский у директора. Тот пожимал плечами: «Вы требуете от меня невозможного, добиваетесь показаний о кражах, про которые мне самому ничего не известно. Если бы я что-нибудь знал, у другого вашего сотрудника куда раньше было бы работы по горло». – «А махинации при поставках? Взятки?» – «Не исключены ни воровство, ни махинации, но, как показывает опыт, хищения обычно имеют место в торговле товарами широкого, массового спроса. А что у нас можно украсть? Станок? Вагон? Взятки за прием некачественного сырья? Взяточники – люди расчетливые. Левый заработок? С удовольствием. Убийство? Думаю, что на это они не пойдут».

Кто знал, что Кожух в середине января поехал на попутной машине, вместо того чтобы, как всегда, ехать в командировку на поезде? Кто, кроме водителя? Референт директора признался без каких-либо уверток: «Дело было так, пан поручик… Кожух пригласил меня в бар и спросил, может ли он воспользоваться случаем и поехать с шофером, который завтра поведет в порт „Нису“. Я согласился. Есть место, пусть едет. Только велел ему пометить в командировочном удостоверении, что он ехал на служебной машине…

Прошлое?

Об этом никто ничего не знал. В отделе кадров поручик листал анкеты и документы Кожуха. Кто его принимал на работу? Все перерыли и не нашли следа. С тех пор трижды проводилась реорганизация отдела снабжения и сбыта. Сменились четыре генеральных директора. В его личном деле не хватало первоначальных документов. Кожух не отличался словоохотливостью, документы пропали, прошлое отрезано от настоящего. Анкеты однообразные: родился в Б., там же окончил среднюю школу. До войны не принадлежал ни к какой организации. В Сопротивлении не участвовал. Не участвовал? В анкете писал одно, а жене говорил другое? Вспоминал о партизанском отряде, о событиях, завершившихся трагическими потерями, а здесь черным по белому: нет. Трещина. Анкета становится подробнее в части, касающейся послевоенных лет. В 1946 году Кожух уже проживает в Познани, в 1947 году приступает к работе на этом заводе. Документа, на основании которого его оформили на работу, нет. Тогда принимали на работу столько народа! Принимали каждого, кто хотел.

Итак, никаких данных…

Есть еще одно место, где хранятся документы, – паспортный стол. Там бумаги не пропадают. Поручику дали тощую папку. Фотографии? Левандовский разложил бумаги рядком на столе и смотрел на них, машинально переводя взгляд с документа на документ, с „кеннкарте“ на бланк, содержащий анкетные данные. На „кеннкарте“ – отпечатки пальцев и на бланке в паспортном столе – отпечатки пальцев. Как вдруг…

Поручик вскрикнул. Работник архива подал ему увеличительное стекло. То, что поручик заметил невооруженным глазом, подтвердилось: отпечатки пальцев были неодинаковые. Отпечатки пальцев Анджея Кожуха, 1915 года рождения, уроженца города Б., оставленные на оккупационном документе, отличались от отпечатков пальцев человека с той же фамилией и той же датой рождения, получившего семь лет назад паспорт в милиции. Какие же из них были отпечатками пальцев мужчины, убитого ударом кинжала прямо в сердце?

* * *

Майор Кедровский вызвал всех своих сотрудников. „Левандовский сделал в Познани сенсационное открытие. Начнем с основных фактов, установленных нами тут, на месте“, – так начал майор совещание.

Чьи отпечатки, чьи следы обнаружены в комнате? Огромное количество. Отпечатки пальцев прежних жильцов этого номера, прекрасно сохранившиеся на небрежно вытертой мебели. Старые отпечатки под новыми. Горничных – идентифицированы. Грычера из воеводской газеты – идентифицированы. Служащего судоверфи Познанского – идентифицированы. Доктора Смоленского – идентифицированы. Жены, даже не подозревавшей, с какой целью Левандовский, представляясь, протянул карточку, тоже идентифицированы. Отпечатки самого Кожуха остались повсюду. И еще одни – очень свежие, на столе и на кресле, – неидентифицированные. Неизвестного, условно названного мужчиной со шрамом на носу. Так можно предполагать, хотя и нельзя утверждать с полной уверенностью.

Никаких отпечатков нет ни на кинжале, ни на парике.

Алиби? У персонала гостиницы, работавшего в вечернюю смену, нет никакого алиби. Но нет и никаких мотивов убийства. Милиция не может исключить виновности этих людей, однако доказательств их вины у нее нет. Грычер дежурил по редакции. Редакция недалеко от гостиницы. Он мог выйти на четверть часа и вернуться так, что никто этого не заметил. Вечером в вестибюле гостиницы толчется столько народа, что кто угодно может незаметно подняться по лестнице и через несколько минут выйти на улицу. Все его видели и никто не запомнил. Алиби у Грычера шаткое. Но опять же – никаких мотивов. Кажется, они действительно познакомились только в больнице. Однако не исключено, что были знакомы и раньше. Кожух много лет ездил сюда в командировки. Грычер постоянно живет в этом городе. Познанский? Алиби как будто не вызывает сомнений. Навестив Кожуха в гостинице, он поехал домой, на дальнюю окраину. Его жена справляла именины, были гости – соседи, родня. Гостей допросили. Познанский никуда не отлучался, разве что все они сговорились. А если он все же сумел незаметно съездить на несколько минут в город? Возможно, но только на машине, и то потребовалось бы довольно много времени. Доктор Смоленский? Алиби нет. Живет он один, поблизости от гостиницы. Жена бросила его несколько месяцев назад. Отсутствие алиби зачастую лучше всякого алиби. Вот именно! Сплошные вопросы, никаких ответов. По-прежнему не хватает четвертого…

Кто из них курит „Спорт“? Анализ окурков показал, что Грычер курит „Гевонт“, Познанский – „Клуб“, – товарищи информировали Левандовского о результатах исследований, проведенных во время его пребывания в Познани.

– Доктор Смоленский курит „Кармен“, а Кожух вообще не курил, – подхватил Левандовский.

– Отсюда вывод, что „Спорт“ курит четвертый, и выглядит он примерно так…

Майор Кедровский развернул на столе портрет мужчины со шрамом на носу. Показания портье сопоставили с показаниями медсестры, выбрали сходные элементы, из которых художник составил портрет. Портье и сестра подтвердили достоверность рисунка: да, именно такой мужчина бывал у Кожуха в больнице, именно такой мужчина заходил к нему в гостиницу, был в последний день… Портье даже вспомнил, что видел его вечером.

Поручик Левандовский вгляделся в воссозданные портретистом черты неизвестного. Вгляделся – и снова его охватила дрожь. „Лубий!“ – воскликнул он, торопливо доставая из портфеля фотоснимок, который позавчера нашел в картотеке паспортного стола и Познани, просматривая документы людей, каким-либо образом связанных с Кожухом. Об этом своем открытии, пожалуй, самом важном, он еще не успел доложить. И внезапно увидел перед собой нарисованное лицо Лубия! Сходство было огромное: наиболее ярко выраженные черты совпадали, совпадала и особая примета – шрам на носу.

– Кто это?

– Александр Лубий, знакомый Кожуха, которого он пригласил в суд в качестве свидетеля и который впоследствии исчез…

– По порядку! Спокойно!

Левандовский рассказал о познаньских открытиях, уже подтвержденных экспертизами.

Отпечатки пальцев на оккупационном документе Анджея Кожуха действительно не имеют ничего общего с отпечатками пальцев Анджея Кожуха на учетном листке в познаньской милиции и с папиллярными линиями убитого. Анджей Кожух, убитый в гостинице „Сьвит“, – тот самый человек, которому семь лет назад выдали паспорт в Познани.

Почему же в Б. кто-то еще отпечатал свои пальцы?

– Почему Анджей Кожух отклеил и уничтожил фотокарточку, первоначально помещенную на оккупационном документе, вклеив новый снимок? При анализе обнаружены два вида клея. Означает ли это, что на первой фотографии Анджей Кожух был снят без парика?

Почему подпись Анджея Кожуха на „кеннкарте“ не совпадает с сотнями его подписей в платежных ведомостях, при прописке, на документах, найденных у него на квартире, наконец, с подписью в паспорте? Разные подписи, разные отпечатки пальцев, подмененный фотоснимок…

Но и это еще не все.

В 1953 году, когда ему выписывали паспорт, Анджей Кожух, житель Познани, служащий машиностроительного завода, не мог представить метрики. Метрические книги католического прихода в Б. пропали во время войны. Анджею Кожуху пришлось удостоверять свою личность, время и место рождения судебным порядком. Это не так уж сложно, достаточно двух свидетелей. Кожух привел свидетелей: Александра Лубия и Корнеля Закшевского. Из протокола судебного заседания следует, что оба они родом со Львовщины, хотя из разных мест. Оба единодушно показали, что знали Анджея Кожуха во Львове еще гимназистом и студентом. Оба подтвердили, что он родился в Б. Оба дружили с ним во Львове в довоенные годы. На основе их показаний суд выдал Кожуху соответствующую справку. В то время Лубий и Закшевский жили в Познани. Лубий – автомеханик, Закшевский работал в бухгалтерии небольшого промкооператива. Лубий шесть лет назад переехал из Познани в Гдыню, откуда перебрался в Кошалин. Год назад он уехал из Кошалина, где по-прежнему прописан и… с тех пор не появлялся, даже не подал о себе вести… Но побывал у Кожуха и в больнице, и в гостинице. Возможно, он курит „Спорт“!

– Следовало бы сравнить отпечатки пальцев неизвестного с отпечатками Лубия в паспортном столе.

– Действительно, следовало бы. Придется послать за ними в Познань. Теперь о Закшевском. Полгода назад его убили. Тело нашли под утро в познаньском городском парке. Закшевского задушили. Преступник действовал в перчатках. Из кармана убитого взят бумажник, это позволяет предполагать, что убийство совершено с целью ограбления. Согласно показаниям жены убитого, у него в бумажнике было около пятнадцати тысяч злотых. Убийца до сих пор не найден.

Какое странное стечение обстоятельств!

Оккупационный документ – фальшивый. Паспорт выдан на основании свидетельских показаний, и вот один из свидетелей убит. Кожух вскоре после убийства Закшевского попадает в автомобильную катастрофу. Врачу удается спасти его – и после этого Кожуха убивают. Серия случайностей? Или серия преступлений? Третий бросил свою квартиру и затаился. Можно предположить, что он был последним человеком, с которым виделся Кожух.

– Жена Кожуха не узнала по снимкам ни Лубия, ни Закшевского. Она утверждает, что никогда не видела их в обществе своего мужа. По ее словам, ей вообще почти не приходилось сталкиваться со знакомыми мужа. Либо она что-то скрывает, либо говорит правду. Упрямо повторяет все одно и то же. И плачет. Прокурор велел задержать ее. Так что же мы предпримем?

Майор Кедровский распорядился:

– Немедленно разослать фотографию Лубия и его портрет в органы милиции и на контрольно-пропускные пункты пограничных войск.

* * *

Застрекотали милицейские телетайпы. Приказ Главного управления всем органам милиции: „Установить, есть ли в их районе люди, проживавшие до войны в городе Б. на реке Стрипа. Сообщить фамилии“.

Через три дня поступили первые донесения, преимущественно из Нижней Силезии, все – из маленьких городов.

– Анджей Кожух? Анджей Кожух? – пожилой мужчина вспоминал с трудом. – Да, я знаю эту фамилию, с чем-то она у меня ассоциируется, но опасаюсь, что больше ничего не сумею вам сказать.

– Он учился в вашей гимназии? – Левандовский старался помочь бывшему директору гимназии в Б.

– В моей гимназии? Валя! – позвал он жену. – Ты не помнишь, учился ли у нас Анджей Кожух? Жена тоже преподавала в гимназии, – объяснил хозяин дома, обращаясь к поручику.

– Анджей Кожух, 1915 года рождения, – громко повторил Левандовский. – В 1942 году он наверняка был в Б.

– Кожух? – женщина вбежала в комнату, держа чайник в руке. – Это же столяр, который нам делал полки! У него мастерская была по ту сторону шоссе.

– И Анджей, вероятно, его сын. Но разве он учился в нашей гимназии?

– Нет, в гимназии у нас Анджея Кожуха не было, но столяр с такой фамилией в городе жил. А у этого столяра был сын.

– Не помню…

* * *

– …Столяр Кожух? Был такой, а как же. Я его прекрасно помню. Он всю столярную работу делал у меня в аптеке.

Левандовский задрожал от возбуждения. Стоило помучиться, ездя из городка в городок! У старого аптекаря из Б., который на покое разводит цветы, поселившись в Силезии, в заводском районе, память оказалась лучше, чем у директора гимназии.

– …Столяра Кожуха убили украинские фашисты под конец войны. Это был очень порядочный человек. Сын у него, безусловно, был… Но я этого сына не видывал годами. Кажется, он жил в Варшаве…

Напрасно поручик радовался! Кожух вновь ускользает от него… Человек, промелькнувший в городке, как тень, не оставил о себе никаких воспоминаний. А все же именно в Б. ему выдали немецкое удостоверение личности, значит, он был там, Анджей Кожух, сын столяра…

* * *

– Нет, пан поручик, это был не его сын. – Столь категорический ответ поручик услышал от инженера автозавода, мужчины лет сорока, чье детство и военная юность прошли в Б. – Анджей Кожух был старше меня на несколько лет. У столяра детей не было. Анджей – его племянник, который еще в первую мировую войну уехал с родителями из Б. и действительно перебрался к дяде, когда немцы захватили Львов. Я лично не был с ним знаком, но много слышал о нем от… Она вам все скажет, они были очень близки. Ева вышла за врача, живет во Вроцлаве…

– Вы знали Анджея Кожуха? – спросил он красивую элегантную брюнетку. Левандовский пришел к ней утром, когда она была одна дома. Поручик заметил, как взволновало ее это имя.

– А вы его знали? – ответила она вопросом на вопрос.

– Я его не знал. Но нам хотелось бы узнать о нем как можно больше.

– Столько лет спустя? – удивилась женщина. – Это скорее могло бы заинтересовать историков…

– Историков? – поморщился поручик. – Историкам принадлежит прошлое, судьбами живых занимаемся мы. Еще две недели назад пан Анджей Кожух…

– Анджей?! Он жив? Где он? – она вся озарилась внутренним светом. – Где же он? Где? Анджей…

– В Познани, он жил там с 1947 года. – Левандовский уже понял, что его опять постигла неудача.

– Он жив – и не попытался разыскать меня? Это невозможно!

Без лишних слов он положил перед ней паспорт Анджея Кожуха, выданный в Познани в 1953 году.

Она взглянула. Прочла имя и фамилию. И, успокоившись, подняла глаза на гостя:

– Конечно, это недоразумение. Этот человек даже отдаленно не напоминает Анджея.

– А этот? – Левандовский протянул ей „кеннкарте“ – документ, выданный в 1942 году жителю Остланда Анджею Кожуху 1915 года рождения.

Она взяла „кеннкарте“ в руки. Внимательно присмотрелась к оккупационному документу.

– У нас у всех были такие „кеннкарте“. Возможно, что это „кеннкарте“ Анджея. Все совпадает, даже адрес. Он приехал из Львова летом сорок первого. Мы очень дружили. Он был старше меня. Мы вместе участвовали в Сопротивлении. Анджея арестовали в 1943 году, гестаповцы увезли его в Станиславскую, там он сидел в тюрьме и там его убили. А это, – она постучала пальцем по фотографиям на обоих документах, – вовсе не Анджей! Это совсем другой человек.

– Вы в этом вполне уверены?

– В том, что Анджея убили? Сколько я ночей тогда проплакала! Мне было восемнадцать лет. Я не верила в его смерть. Я сходила с ума. Это не Анджей. Посмотрите! – она открыла ящик письменного стола, вынула папку, среди множества писем и фотоснимков отыскала карточку. Молодой человек в расстегнутой рубашке сидел в лесу на пеньке, стоящая сзади девушка держалась сзади за его плечи. Левандовский узнал в ней свою собеседницу.

– Вот Анджей незадолго до ареста.

Достаточно было одного взгляда: убитый в гостинице „Сьвит“ муж познаньской портнихи, служащий машиностроительного завода, не был Анджеем Кожухом из города Б. на реке Скрипе.

* * *

– Простите, что я отнимаю у вас время, – начал Левандовский, представляясь адвокату. И, поскольку говорил с юристом, сразу перешел к сути дела: – Вы знакомы с пани Фигур?

– Фигур? Женой врача?

– В студенческие годы Ева Жвано…

– Вот именно, в студенческие годы мы были знакомы. Впрочем, вряд ли это можно назвать знакомством. Я разговаривал с ней один единственный раз. Мы встретились здесь, во Вроцлаве.

– А сами вы из Станиславува?

– Да. Я там учился.

– И там сидели в гестапо?

– Совершенно верно. Кстати сказать, панна Жвано расспрашивала меня…

– Потому-то я к вам и пришел! Она расспрашивала вас…

– Об Анджее Кожухе. Мы сидели с ним в одной камере. Его расстреляли.

– Вы помните его? – поручик разложил на столе пять фотографий разных мужчин. – Который из них?

Адвокат всмотрелся в снимки и указал на лицо, переснятое с карточки, которую на время предоставила в распоряжение милиции пани Фигур.

– Вы хорошо его знали?

– Мы с вами, поручик, отдаем себе отчет в том, что в тюремной камере люди не сходятся по-настоящему. А уж тем более в гестапо. Я знал его просто как товарища по несчастью.

– Что же с ним случилось?

– С допроса его принесли к нам в камеру избитого до такой степени, что на нем живого места не оставалось. Это был настоящий герой. В сентябре 1943 года его вынесли из камеры, потому что после пыток он еле двигался. И больше он к нам не вернулся. Мы только слышали, как отъезжала машина. На следующий день заключенные, работавшие в канцелярии, сказали, что его и еще человек пятнадцать, взятых по разным делам, расстреляли в пригородном лесу.

– А с этим человеком вам не приходилось встречаться? – Левандовский указал на соседний снимок – снимок Анджея Кожуха с „кеннкарте“.

– Нет, – адвокат пожал плечами. – Никогда в жизни.

– Ну, а вот этого вы когда-нибудь видели? – поручик вытащил еще одну фотографию – убитого без парика, с лысой головой.

– Это одно и то же лицо, – заметил юрист с профессиональной наблюдательностью. – Но я его впервые вижу. К сожалению, ничем не могу вам помочь.

* * *

Объявление о розыске разослали работникам органов госбезопасности и охраны общественного порядка, следственных органов. Главное место в нем занимали четыре фотографии: одно и то же лицо в анфас и профиль, с волосами и без волос. Две последние пришлось реконструировать, поскольку посмертного снимка рассылать не следовало, а никакой фотографии убитого без волос у него на квартире, разумеется, не нашли. Предполагалось расспрашивать население, особенно репатриантов из Восточной Галиции, не припомнят ли они такого человека.

А в северном портовом городе напрасно ожидали вестей. В жаркий летний день еще раз собрался штаб следствия, на который прибыл из Варшавы офицер Главного управления.

* * *

– Собственно, мы этого ожидали, – майор Кедровский раскачивался в кресле, – с тех пор, как установили несоответствие папиллярных линий в документах и два вида клея в „кеннкарте“. Однако… Во время оккупации „кеннкарте“ подделывали многие, но один принцип соблюдался неукоснительно: и в фальшивом удостоверении фотокарточка и отпечатки пальцев должны принадлежать тому, кто его предъявляет. Ведь это было проще всего проверить в случае провала или просто облавы. Следовательно, наш Икс, Игрек или Зет не пользовался этим документом во время оккупации. Он обзавелся им потом, может быть, в последние дни оккупации, так как по тем или иным соображениям хотел или был вынужден скрыть свою настоящую фамилию.

– И настоящую внешность. Парик!

– Да, и внешность тоже. На фотокарточке в „кеннкарте“ мы видим его уже в парике. Значит, он успел заблаговременно сняться в парике.

– Может, он и прежде носил парик?

– Вполне возможно.

– А как он раздобыл „кеннкарте“ человека, расстрелянного в 1943 году в Станиславуве?

– Знай это, мы знали бы все. Надо рассуждать логически. Удостоверение личности казненного, видимо, находилось в архиве гестапо в Станиславуве. И тут возможно несколько вариантов. Либо это…

– Гестаповец! – торжествующе закричал Левандовский.

– Либо человек, укравший документ при эвакуации гестапо.

– Не исключено, что удостоверение доехало до Германии и вернулось к нам с Запада вместе с этим человеком, – эта версия еще больше устраивала поручика.

– Нет, – возразил Кедровский. – Если бы его заслали сюда в 1947 году, все бумаги были бы у него в идеальном порядке. Специалисты не сделают таких промахов с отпечатками пальцев, не говоря уже о подписи, и не оставляют на документе двух слоев клея.

– Может, он сам сфабриковал себе удостоверение…

– …И вернулся в Польшу для того, чтобы годами маскироваться? На Западе ему легче было бы скрываться. Нет! Я думаю, что он попросту не смог отсюда выбраться. Такие случаи бывали.

– Гипотезы, – буркнул Левандовский.

– Что же нам еще остается? Мы не нашли преступника – и потеряли жертву. Вместо одной загадки надо решать все. Уравнение с двумя неизвестными.

– Товарищ майор! – докладывал по телефону из управления дежурный офицер. – Вы ведете дело об убийстве в гостинице „Сьвит“? Тут гражданка одна явилась, из типографии, хочет дать показания.

– Через четверть часа буду в управлении. Пусть ждет! Пусть непременно меня дождется!