Текст книги "Польский детектив"

Автор книги: Ежи Эдигей

Соавторы: Марек Рымушко,Барбара Гордон,Казимеж Козьневский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

Майор проработал в милиции около пятнадцати лет, и весь его следовательский опыт свидетельствовал о том, что, если в управление в десять часов вечера приходит женщина, которая хочет дать показания, это всегда означает открытие каких-то новых фактов. Женщине больше невмоготу сохранять тайну, ей нужно поскорее снять тяжесть с души, и она прибегает в милицию именно вечером, украдкой, чтобы никто ее не заметил.

– …Вы ко мне? – майор указал женщине на кресло.

Она присела на самый краешек и не знала, с чего начать. Майор помог ей:

– Вы работаете в типографии?

Женщина утвердительно кивнула.

– Вы знаете журналиста Грычера?

– Потому-то я и пришла.

– Откуда вам известно о преступлении в гостинице „Сьвит“? – он хотел это выяснить, поскольку в редакции и в типографии милиция старалась по возможности не привлекать внимания к расследованию алиби Грычера.

– Я узнала случайно, от соседки. Ее знакомая работает в „Сьвите“.

– Понятно. Продолжайте, пожалуйста.

– Она рассказала мне об убийстве неделю назад. А я… А я, пан майор, сказала неправду! – с отчаянной решимостью призналась женщина.

– Кому? – майор притворился удивленным, хотя уже обо всем догадывался.

– Я работаю в типографии вахтером…

Майор принял это к сведению.

– Меня вызвали в отдел кадров… И спрашивали обо всех, кто вечером 15 мая входил и выходил из типографии. Я тогда ни о чем понятия не имела… Ни о преступлении в гостинице, ни о том, что Грычер там был… – Женщина очень волновалась, как бы ее не привлекли к ответственности за ложные показания. – Я тогда сказала, что он никуда не отлучался. А на самом деле он…

– Грычер? – уточнил майор Кедровский.

– Грычер… Он вышел около девяти и отсутствовал целый час.

– Почему же вы об этом умолчали?

– Да ведь думалось, зачем болтать лишнее, у человека будут неприятности… Я знаю, ну, он изменяет жене. И встречался с той, другой, во время дежурства. А он, оказывается, был в гостинице. В тот самый вечер.

– Вам придется подписать протокол, – предупредил майор.

Женщина уже не сдерживала слез, она плакала открыто, не таясь. Кедровский успокаивал ее, уверяя, что никто об этом не узнает.

Он поспешно записывал ее показания.

– Часто Грычер выходил, когда был дежурным редактором?

– Нет, изредка. Но я его девушку знаю в лицо. Она иногда ждет его у проходной…

Итак, Грычер утаил, что отлучался на целый час. В типографии никто его не выдал. Может быть, для дела этот факт не имеет ровно никакого значения. А может быть?.. Сын крестьянина из-под Быдгощи, Грычер, в то время еще мальчик, всю оккупацию прожил в деревне у отца. Только за год до освобождения его отправили в Познань на завод, тот самый, где впоследствии работал Кожух. Однако парень появился там в последний раз накануне вступления поляков в Познань. Он добровольцем пошел в армию, участвовал в боях на Западных землях, дошел до Одера. После демобилизации сдал в Торуни экзамены на аттестат зрелости, там окончил юридический факультет и к ним, в портовый городок, приехал уже журналистом. Никогда его жизненные тропы не пересекались с тропами Кожуха. Один лишь раз, в больнице, вне всякого сомнения, – случайно. Но не встречались ли они в нашем городе раньше? – думал Кедровский. – Не была ли встреча в больнице случайным продолжением давнего знакомства? Что в действительности связывало Грычера с Кожухом? Почему он утаил от следствия этот час? Почему? Из джентльменских побуждений, чтобы уберечь даму сердца от неприятных расспросов, а также для самозащиты, чтобы не нарушать семейный покой?

Он пододвинул женщине протокол на подпись.

* * *

Вызванный к майору Левандовский взбежал по лестнице, прыгая через три ступеньки. Еще бы, обнаружен четвертый!

– Поступайте, как сочтете нужным. Мы можем взять его, а можем и понаблюдать. Нельзя только допустить, чтобы он ускользнул или понял, что нам о нем кое-что известно. Наши люди с него глаз не спускают. – Майор Кедровский предоставил поручику широкие полномочия. Поручик стал энергично готовиться к поездке. Он вызвал портье из „Сьвита“ и медсестру воеводской больницы. Они понадобятся для опознания четвертого гостя Кожуха. Но каждый из них поедет отдельно.

Три легковые машины двинулись в путь. Через полтора часа они должны быть на месте. Надо объехать широкий залив, чтобы добраться до города, стоящего на самом берегу моря. Оттуда сегодня сообщили, что найден человек со шрамом на носу. Левандовский в головной машине подгонял водителя.

В местном управлении милиции подготовили основные данные. Александр Лубий по всем правилам оформлен шофером на автобазе, временно прописан в общежитии, постоянно в Кошалине. Ездит Лубий на „Зубре“. Все совпадает. Донесение поступило вчера во второй половине дня, вечером собрали информацию. Лубий ведет себя спокойно, за последнее время ничего особенного за ним не замечено. Сейчас Лубий пьет в „Балтийской“.

В „Балтийскую“ Левандовский сначала зашел один. В битком набитой, дымной, темной, третьеразрядной пивнушке он разглядел наконец человека, лицо которого знал по фотографии. Плечистый мужчина в кожаной куртке, со шрамом на кончике носа, сидел опершись о стенку, лицом к залу, боком к своему собутыльнику, и громко разглагольствовал. Это ли убийца мнимого Кожуха? Знающий прошлое того, кто называл себя Анджеем Кожухом? Когда-то в суде, дав присягу, он свидетельствовал, что знаком с Анджеем Кожухом много лет. Известно ли ему все то, что хотелось бы узнать поручику Левандовскому?

Левандовский вышел на улицу, где его ждал портье „Сьвита“, и подробно объяснил ему, что следует сейчас делать. Они вместе сядут за столиком поблизости от Лубия. Пусть портье к нему присмотрится. Его ответ будет записан в протокол.

– Пива, две кружки.

Портье, исполненный сознанием своей высокой миссии, выцедил всю кружку и медленно, значительно покивал.

– Этот? – спросил Левандовский, как только они вышли.

– Этот! Наверняка.

– Протокол подпишете?

– Подпишу. С чистой совестью подпишу.

Лубий был занят разговором с собутыльником. Поручик ввел в ресторан медсестру. Она не отличалась яркой внешностью – никто и не обернулся.

– Это тот самый человек, который приходил к пану Кожуху в больницу, – подтвердила женщина, когда они вышли на улицу.

Левандовский отослал свидетелей и поспешно отдал распоряжения своим людям. Он стремился немедленно, сейчас же, поговорить с Лубием. Сесть с ним рядом, взглянуть ему прямо в лицо, прежде чем надеть на него наручники.

– Ждите! – приказал поручик. – Когда я выйду с этим типом и мы с ним остановимся на тротуаре, пусть подъедет машина. Водитель предложит подвезти нас. Он подумает, что берем „левака“.

И вот Левандовский вновь лавирует в толчее „Балтийской“. За ним в отворенную дверь проскользнули агенты. Поручик еще раньше приметил свободное место за столиком Лубия.

– Разрешите?

Занятые разговором, собеседники кивнули.

– Пива и сто грамм! – заказал Левандовский.

Разговор шел, конечно, об автобазе и девушках. Оба – шоферы. Они толковали о своем начальстве, сравнивали достоинства знакомых девиц… Левандовский ждал подходящего момента, чтобы вступить в разговор.

– Спички есть? – спросил Лубий.

– Пожалуйста. Может, моих закурите? – поручик предложил „Гевонт“. Второй шофер взял. Лубий отказался.

– Я только „Спорт“ признаю, – объяснил он.

Наскучив друг другу, они были рады третьему собеседнику. Левандовский представился, неразборчиво пробормотав фамилию. Он проявлял щедрость командировочного. Они не удивились: обычное дело. Заказав еще по сто грамм, поручик сразу уплатил официантке. Пусть они не думают, что он надеется выпить за их счет. А главное, теперь он мог в любой момент уйти. Но как избавиться от лишних ушей и глаз, чтобы остаться один на один с Лубием?

Шофер сам облегчил его положение.

– Минуточку… – он встал и удалился в туалет.

Левандовский сразу приступил к делу.

– Пан Лубий, – произнес он отчетливо. Лубий вздрогнул.

– Вы меня знаете? – спросил он изумленно. Он не был пьян.

– Я увидел вас час назад. На базе мне сказали, что вы здесь.

– Вы меня искали?

– Да. Я приехал из Познани, – сказал Левандовский. – Но при нем не хочу говорить, – движением головы он указал на туалет. – Перейдем в другое место. Я уже уплатил.

– Из Познани? – Лубий не двинулся с места. Его голос звучал настороженно.

– От Анджея, – шепнул Левандовский, напряженно ожидая реакции на это имя.

– От Анджея? – переспросил Лубий, словно знал в Познани несколько Анджеев.

– От Кожуха, – продолжал поручик. – Он дал мне адрес вашего общежития.

– Он? – Лубий впервые окинул Левандовского подозрительным взглядом. – Он не знает, что я живу в общежитии…

Почему он сказал это в настоящем, а не в прошедшем времени? Но поручику некогда было раздумывать.

– Он знает, где вы работает. Я искал вас на автобазе, там мне сказали, что вы живете в общежитии и что сейчас находитесь здесь, – отступать от этой версии было поздно, поручик лишь несколько видоизменил ее. – Пойдемте! – торопил он. – Тут не поговоришь.

Не мешкая, Лубий поднялся. Они быстро прошли меж столиков, окруженных людьми. Левандовский заметил, что вслед за ними устремились к выходу агенты и забеспокоился, как бы они не привлекли внимания его спутника.

– Подвезти? – сказал водитель, высунувшись из „Варшавы“?

Лубий заколебался, но не успел опомниться, как поручик ловко усадил его в машину.

– Куда поедем? – спросил он Лубия. – Вы знаете здешние рестораны. Какой по-вашему самый лучший?

– „Оаза“.

Шофер дал газ. Левандовский выдавил из себя несколько ничего не значащих фраз о том, как вырос город. Лубий молчал, поглощенный своими мыслями.

В „Оазе“ – ресторане, оставлявшем желать лучшего, было уже несколько клиентов. Приближалось обеденное время. За Левандовским и Лубием вошли еще несколько мужчин. Поручик убедился, что подоспело подкрепление.

– Чего надо Кожуху? – Лубий первый приступил к делу, как только они сели за столик.

– Он просит, чтобы вы мне помогли… – к ним подошел официант, подал меню. Пришлось прервать разговор. Левандовский пододвинул меню Лубию. Тот потребовал сто грамм и селедки. Как только официант, приняв заказ, ушел, поручик продолжал: – Видите ли, я ищу работу. В этом городе. Я заинтересован в том, чтобы остаться здесь, и хотелось бы зацепиться за какое-нибудь местечко. В долгу не останусь…

– Кожух этим занимается? – удивился Лубий.

– Чем? – Левандовский притворился непонимающим.

– Такими комбинациями…

– Каждый комбинирует как может, Кожух посоветовал мне…

– Когда?

„Внимание! – подала сигнал система восприятия Левандовского. – Первый контрольный вопрос!“

– Недавно. Но не вчера и не позавчера. Когда он выписался из больницы.

– Как он себя чувствует?

Кто тут кого прощупывает? Кто кого подозревает?

– Да как он может себя чувствовать?

Левандовский вдруг осознал, что его раздражало в Лубии. Неестественные жесты! Он резал закуску левой рукой.

– Ваше здоровье! – Левандовский приподнял рюмку.

Лубий взял свою левой рукой.

– Вы его, кажется, давненько не видели? – поручик шел ва-банк. – Последний раз в гостинице „Сьвит“?

– Он вам говорил, что я заходил к нему в гостиницу? – снова удивился Лубий. Левандовский промолчал. – Как он добрался до Познани, благополучно? – осведомился Лубий.

– Ага…

– Он побаивался ехать на машине. Очень нервный стал. Все время чего-то боялся.

– Неудивительно. После такой аварии! Психическая травма… – Левандовский ограничился общими фразами. Однако пора было развертывать наступление. – Он сильно переживал смерть Закшевского…

– И об этом он вам тоже говорил? Значит, вы его хороший знакомый. Простите, я не расслышал фамилию…

– Левандовский.

– Впервые слышу.

– Зато мне он рассказывал и о вас, и о Закшевском.

– Что же он про нас рассказывал?

– Многое. Вы ведь очень давно знакомы.

– Да, знакомы, как же, знакомы. – Казалось, Лубий неохотно подтвердил этот факт. – Извините, я отлучусь на минутку. – Лубий поднялся и направился в туалет.

Что это значит? Он в самом деле ничего не знает об убийстве Кожуха? Левандовский ждал. „Минутка“ затягивалась. Лубий не возвращался.

Из гардероба в зал проскользнул один из агентов.

– Взяли его! Он пытался бежать, – доложил он, – через второй выход. Мы хорошо знаем этот ресторан!

* * *

Сейчас Левандовский уже не церемонился. Он посадил Лубия прямо против себя. Майор Кедровский пристроился в сторонке.

– В суде вы дали заведомо ложные показания. Вам было известно, что человек, выдававший себя за Кожуха, вовсе не Кожух. Вечером 15 мая вы убили мнимого Кожуха ударом кинжала прямо в сердце.

– Я? Нет…

Грузный мужчина застонал, зашатался, съежился.

– Нет! – отчаянно крикнул Лубий. Лавина надвигалась, грозя ему гибелью. – Я не давал ложных показаний. Просто немножечко приврал. С кем этого не случалось. Мы на суде говорили сущую правду. Соврали только, что знали его до войны…

– Только и всего! Сущие пустяки!

– Да ведь так многие делали! Если кого-нибудь в самом деле хорошо знаешь и полностью ему доверяешь, неужели нельзя сказать, что познакомился с ним чуть раньше? Ведь это пустая формальность. Я никого не обманывал. Для меня он всегда был Анджеем Кожухом. С начала и до конца, когда мы виделись в последний раз. Закшевский тоже не знал его ни под какой другой фамилией. Нам такое и в голову не приходило. Мы встретились с ним у Грыня, летом сорок четвертого.

– У Грыня? В банде УПА? – Левандовский даже вскочил со стула.

Лубию в этом отношении нечего было скрывать. Ему уже не раз приходилось давать показания. Протоколы есть, можно проверить. Однако они находились не там, где их искала милиция. В познанском суде ни Лубий, ни Закшевский ни словом не обмолвились о том, что несколько месяцев были в банде Грыня. Впрочем, их об этом никто и не спрашивал. Речь шла только о том, знали ли они Кожуха еще до войны. Оба подтвердили: да, знали.

– В начале 1946 года, в феврале, к уполномоченному госбезопасности в Пшемысле явились трое мужчин: Антоний Закшевский, Александр Лубий, Анджей Кожух. Они заявили, что выходят из подполья. Банда Грыня была разбита, рассеяна. Эти трое решили не идти на сборный пункт, назначенный главарем. Они повернули в Пшемысль, решив сдать оружие, покончить с прошлым. Оружие у них взяли, всех троих перевезли в Краков, там продержали под арестом несколько месяцев и выпустили. Все трое выбрали местом жительства Познань из тех соображений, что в этом городе, куда не направляли никаких репатриантов, наименее вероятна встреча с кем-нибудь из восточных районов, а уж тем более – из банд. Кожух собирался бежать за границу, на Запад, но остался в Познани. Все они осели, друг с другом встречались редко, начав жизнь заново, каждый на свой лад. Раньше они опасались, как бы их не выследили бывшие дружки из УПА и не расправились с ними. После окончательного разгрома банд стали жить спокойнее. Кожух обратился к ним, когда ему понадобилось по суду установить свою личность. В конце концов, если они познакомились летом 1944 года в Восточных Бескидах, то с таким же успехом могли познакомиться за несколько лет до этого во Львове.

– И что же? Вы не знали его настоящей фамилии? – насмешливо спросил Левандовский, интонацией подчеркивая, что не верит Лубию.

– Не знал. А какая была его настоящая фамилия?

Они оставили его вопрос без ответа.

Как попал в банду Кожух, Лубий не знал. Он упорно повторял: „Не знаю!“ Левандовский на него прикрикнул. Лубий стал божиться. На эту тему они никогда не разговаривали. Прошлое было личным делом каждого и никого не касалось.

– А вы?

– Я политикой не занимался. До войны работал во Львове на фабрике, тогда я был еще мальчишкой. В войну, после 1941,– поспешно уточнил он, – устроился водителем в Украинское бюро взаимопомощи. Мы развозили по деревням товары и оружие.

Когда русские шли на Львов, мой начальник сказал, что надо уходить в горы, а не то нас перережут. Мы взяли машину и поехали подальше в горы. Там собралась уже уйма народу. Поляков, украинцев. И немцев тоже. Закшевский был стопроцентный поляк. А Кожух… – Лубий призадумался. – Он был так себе, ни рыба, ни мясо, не поймешь, что за человек, говорил, что поляк, католик…

– Почему он пошел в банду? Ведь вы полтора, нет, целых два года были вместе. Неужели ни слова он вам не сказал?

– Ничего. На следствии он показал, что был в Армии Крайовой, и командование приказало им скрыться в лесах. Ну а уж в лесу… Кого там только не было?

– Честных людей наверняка не было, – резко возразил Левандовский.

– Честных не было. – Лубий с ним не спорил. – Но я не знал, что он вовсе не Кожух…

Левандовский выдвинул второе обвинение. И снова услышал: нет!

– У него в гостинице, в „Сьвите“, я был 15 мая под вечер, часов в семь. Через два часа вернулся на базу. Можете проверить по нарядам.

– Знаю я ваши наряды, – пренебрежительно фыркнул Левандовский. – Филькина грамота!

– Расспросите людей. В девять я был на базе. В семь – у него.

– Как он был одет?

– При мне переодевался. Снял костюм, надел пижаму. Собирался лечь спать.

– А парик тоже снял?

– Какой парик? – В голосе Лубия звучало неподдельное изумление. – Я представления не имел, что он носит парик.

– Представления не имели? – Поручик протянул Лубию фотографию убитого с голым черепом. – Разве он не так выглядел в лесу, у Грыня? Может, скажете, что у него были тогда волосы?

– Всегда были. И тогда, и после.

– Итак, вы не знали его настоящей фамилии, не знали, что он носит парик, ровно ничего о нем не знали, но в суде свидетельствовали, как по-писаному… Ох, Лубий!

– Не знал я, – прошептал тот, уже не способный к самозащите.

– Продолжим… Прокурор еще с вами поговорит, суд разберется. В больницу вы к нему ходили?

– Был несколько раз.

– Откуда вы знали, что он лежит в больнице?

– В январе он написал мне из Познани, что поедет в командировку, остановится в „Сьвите“ и хочет со мной повидаться. Я пришел в гостиницу. Там мне рассказали про аварию и дали адрес больницы. Я заходил к нему раза три. Как-никак человек воротился с того света. Потом я бывал у него в гостинице…

– Каждый день?

– Ровным счетом два раза. Когда ехал в Познань и на обратном пути.

– А после?

– После? После уже ничего не было. Зачем бы я стал туда ходить? Он простился со мной, сказал, что едет домой. Очень боялся ехать в Познань на машине.

– Когда же, Лубий, – Левандовский вновь повел атаку, – вы оставили там пачку „Спорта“?

– Какую пачку? Где оставил? – удивился тот.

– В гостинице, в номере у Кожуха, на столе.

– Я оставил?

– А кто же еще? Вы курите „Спорт“. Никаких других сигарет не признаете.

– Может, и оставил. Черт его знает. Мало ли пачек сигарет теряется в пути? Не помню. Зашел я к нему, перекинулся с ним двумя словами и уехал на базу. Вот и все.

– В общем, пай-мальчик… Только вчера вы почему-то предложили ехать в „Оазу“, откуда можно уйти черным ходом, и попытались это сделать! Если у вас совесть чиста, чего же вы испугались?

– Вас испугался.

– Меня? У кого совесть чиста, тот меня не боится.

– Я и не подумал, что вы из милиции. Но вы уж очень темнили и мне показались подозрительным. Кожух никогда не говорил ни о каком Левандовском. Это был чертовски осторожный тип. Не то что своих знакомых, он и жену нам ни разу не показал. А тут вдруг прислал ко мне чужого человека. И о Закшевском вы знали. Я испугался…

– Он чего-то боялся, вы боялись…

– Ну да, после того, как расправились с Закшевским…

– Что? – удивился Левандовский.

– В январе, – рассказывал Лубий, – Кожух предложил мне встретиться, чтобы поговорить о Закшевском. Я и не знал, что того убили. Кожух пожаловался, что Закшевский, дескать, вымогал деньги и грозился, что, если Кожух не откупится, всем разболтать насчет банды УПА, а это, конечно, не больно приятно. И еще он будто бы грозился отказаться от своих показаний в суде. Мне не верилось, что Закшевский способен на такое дело.

Но черная кошка между ними пробежала, факт. К счастью – это Кожух сказал „к счастью“ – на Закшевского напали бандиты и прикончили его. Убили и ограбили, деньги взяли…

– Каким образом Кожуху стало известно, что у Закшевского взяли деньги?

– Не знаю, он не говорил. А вообще-то весь этот разговор он, по-моему, затеял, чтобы меня припугнуть. Мол, если и ты сболтнешь лишнее, тебе тоже несдобровать.

– Сочиняете, Лубий, бабьи сказки, – усмехнулся Левандовский.

– Ей-богу, правду говорю! Когда вы сказали о Закшевском и что хотите со мной работать, страх на меня нашел…

Лубия отправили в камеру: „Поговорим попозже, когда перестанете путать“. Прокурор санкционировал арест в интересах следствия.

– А если не он убил Кожуха? – неуверенно спросил Левандовский.

– Сильно сомневаюсь, что в наших руках убийца. Да и вы тоже! – съязвил майор.

* * *

Этого района Варшавы Левандовский не знал, хотя довольно часто бывал в столице. Автобус вез его долго, часто сворачивая. Наконец остановился у нового многоподъездного дома. Поручик пробежал глазами по списку жильцов, поднялся на пятый этаж. Широкий коридор с дюжиной дверей. Он отыскал нужный номер, позвонил.

Высокий тучный мужчина в годах, с густой шевелюрой, свежим румянцем и веселыми глазами открыл дверь.

– Пан Левандовский? – спросил он. Гость предупредил его о своем приходе по телефону. Отчетливо выговорив свою фамилию – Брацкий, хозяин пригласил офицера в комнату.

– Красиво у вас, – поручик оглядел большую комнату, со вкусом обставленную стильной мебелью.

– Мебель мне от сестры осталась в наследство…

– Вы были бухгалтером на металлургическом заводе „Варшава“, – начал разговор Левандовский.

– Что же еще мог делать бургомистр Пилсудского? Как вы полагаете? Ни директором, ни кадровиком такого не поставят. Остается только сбыт, снабжение, бухгалтерия…

Оба рассмеялись несколько натянуто. Ведь не об этом будет вестись разговор, тема которого пока оставалась загадкой для хозяина.

– Вы много лет, вплоть до тридцать девятого, – официальным тоном начал Левандовский, – были бургомистром Станиславува?

– Совершенно верно.

– Вы знали семью доктора Смоленского?

– Семью доктора Смоленского? Хирурга?

– Да, именно это меня интересует.

– С семьей я был мало знаком. Супругу и обеих дочерей я знал, собственно, только в лицо. С супругой доктора один раз танцевал вальс на городском балу… А его самого знал хорошо. Это был известный врач с большой практикой. Он удалял мне аппендикс. Но бургомистру и без того положено знать таких людей, – охотно рассказывал старичок.

– У него было только две дочери?

– Две дочери и сын, намного моложе их. Дочери были уже барышнями, прелестными барышнями, а сын…

– Ежи?

– Ежи? – хозяин задумался. – Кажется, Ежи. Точно не помню. В конце 1939 года, когда я не вполне добровольно покидал наш город, этому мальчику было десять, от силы двенадцать лет. Говорят, он стал врачом…

– Хирургом.

– Как отец. А ведь ребенок тогда чудом уцелел! Это была страшная история.

– Что вы имеете в виду?

– Гибель доктора Смоленского.

– Гибель доктора? – Левандовский вздрогнул.

– Как? Никто из моих земляков вам еще не рассказывал?

Левандовский молча покачал головой.

– Это началось до войны. Доктора Смоленского причисляли у нас к так называемым прогрессивным, левым. Нет, коммунистом он не был! Типичный либеральный интеллигент… Он был членом демократического клуба, и на этой почве мы с ним нередко ссорились. Я представлял государственную власть, которую доктор Смоленский упрекал во многих грехах. Примерно за год до войны в больнице, где работал доктор Смоленский, одного молодого канцеляриста обвинили в злоупотреблениях. Сейчас в ходу словечко „недостача“, а тогда применялось более сильное определение „растрата“. Там речь шла о мелкой краже. Да и доказательств не хватало. Молодой человек отрицал свою вину, а доктор Смоленский заявил, что дирекция больницы с предубеждением отнеслась к пролетарию – молодой человек был из простой семьи. Смоленский возместил больнице убытки, утверждая, что канцеляриста обманули при выплате жалованья. Среди интеллигенции нашего города дело горячо обсуждалось, а „герой“ быстренько собрался и уехал то ли во Львов, то ли в Варшаву. Все это происходило на моих глазах. А продолжение я узнал со слов друзей, когда вернулся на родину, то есть уже после войны. Тот молодой человек вновь появился в городе вскоре после прихода немцев. Доктор и его дочери обрадовались ему как другу. Он сказал им по секрету, что прибыл из Варшавы в качестве представителя польского подполья. И с помощью энергичных дочерей доктора стал собирать молодежь. Девушки, воспитанные в патриотическом духе, как нельзя больше подходили для такой деятельности. Они организовали нелегальные группы. Молодого человека мало кто знал, он соблюдал строжайшую конспирацию, держался в тени. А через несколько месяцев ночью в квартиру доктора Смоленского ворвались гестаповцы. Они арестовали доктора, его супругу, одну из дочерей. Чудом спасся сынишка, который спал отдельно в маленькой комнатушке. Гестаповцы в темном коридоре не заметили двери в эту каморку. Вторая дочь через окно выскочила в сад, тоже спаслась, и именно она способствовала разоблачению провокатора. Того самого молодого человека, который предал своего благодетеля. В ту ночь взяли многих. Подпольщики приговорили провокатора к смерти. В него, говорят, стреляли, но он остался в живых…

Левандовский не мог собраться с мыслями.

– Вы его знали? – прошептал он.

– Кого?

– Провокатора.

– В глаза не видел.

– Его фамилия?

– В свое время, наверное, мне называли и фамилию… Когда рассказывали об этом деле… Рассказывали, беспощадно обвиняя доктора Смоленского.

– Доктора Смоленского?

– Да. Люди считали, что за его легкомыслие и прекраснодушие пришлось расплачиваться другим. И ему самому, конечно. Но и другим тоже. Гестапо устроило кровавую бойню. Люди не могли простить доктору гибели своих близких…

– Фамилия, фамилия провокатора!

– Не помню…

– А есть, кто помнит?

– Очень многие. В частности, мой приятель инженер Левицкий, работавший у нас в магистрате. Сейчас он живет в Ченстохове.

Зазвонил телефону. Старичок взял трубку.

– Алло! Да, у меня. Передаю трубку… Вас спрашивают. Очень срочно!

Левандовский рванулся к телефону.

– Поручик Левандовский? Вас ждут. Сейчас же зайдите в управление.

Сержант Брыла час назад приехал в Варшаву по поручению майора Кедровского. Размахивая выписанным на имя Левандовского командировочным удостоверением и проездными документами, он передал поручику распоряжение майора – немедленно выехать в Замосьц.

Сообщение из Замосьца было откликом на разосланные фотографии. Кто-то распознал человека, убитого в гостинице „Сьвит“. Кто же?

Скромная комнатка в доме железнодорожников едва вместила Левандовского, сержанта Брылу и офицера местного управления милиции. Не хотелось тревожить старушку вызовом в милицию. Они решили, что лучше переговорить с ней в домашней обстановке. Несколько испуганная, она смотрела на троих мужчин, которые вежливо, но настойчиво вторглись в ее дом.

– Не волнуйтесь, мама, – успокаивала ее дочь, первой узнавшая человека на фотографии.

Снимки убитого, в парике и без парика, разосланные всем органам милиции, сопровождались указанием, что разыскиваемый, по всей вероятности, уроженец бывшей Восточной Галиции. Это облегчало задачу. Однако в городах, где репатриантов из тех мест было много, поиски людей, которым эти фотографии что-нибудь напомнят, могли продолжаться очень долго. Помог, как часто бывает, случай. У одного милиционера в Замосьце был приятель-железнодорожник, женившийся на девушке из городка в окрестностях Львова. Он взял снимок, пошел с ним к приятелю, спросил: „Может, твоя жена знала этого человека?“

Особенно рассчитывать было не на что, но когда железнодорожник показал снимок жене, та вскрикнула и побежала к матери: „Мама, смотри! Ведь это…“

Старая женщина присмотрелась к разложенным на столе фотографиям, подняла глаза, улыбнулась и сказала:

– Это Коваль, Анджей Коваль. Вот этот, лысый…

– Анджей Коваль? Вы не ошибаетесь? – Левандовский не мог допустить, чтобы неверная память старушки спутала следствие.

Дочь вступилась за мать:

– Я тоже его узнала, хотя на этой карточке он намного старше. Мне тогда было двенадцать лет, столько же, сколько сыну доктора Смоленского.

Мать ей поддакнула:

– Ведь Коваль был влюблен в докторскую дочку. С этого все и началось. Об этом все знали, вся наша улица.

Брыла подготовил лист бумаги и щелкнул шариковой ручкой. Левандовский попросил рассказать все подробно.

Муж старушки был в Станиславуве дворником. Их дом стоял напротив виллы Смоленских. Улица была небольшая, узкая, и они знали всех, кто регулярно посещал доктора.

Дворничиха прекрасно помнила Анджея Коваля, которому в то время было уже за тридцать. До войны он был одним из подопечных доктора, а в войну, вернувшись в Станиславув, очень часто заходил к Смоленским.

Старушка вспомнила, что Анджей Коваль работал в одной больнице с доктором Смоленским. Она понятия не имела, как он попал в их город, не знала его родных… Впервые она услышала о нем от своего мужа, скончавшегося в сорок пятом. Как-то муж показал ей на улице молодого, но совершенно лысого человека и сказал, что в больнице из-за него скандал: этот тип проворовался, а доктор за него заступился. Дворник не одобрял доктора. В больнице все сходились на том, что Коваль – вор, а у доктора Смоленского было золотое сердце. Это был очень, очень хороший человек. Бедных он лечил даром, еще и лекарства им покупал.

Старая женщина разговорилась. Дочь вторила ей. Сама она плохо помнила Смоленских, но много раз слышала передававшиеся из уст в уста рассказы об этой семье.

– Он влюбился тогда в старшую дочь доктора. Об этом все знали, хотя на улице я их вместе не видела. Странный был человек: уж такой вежливый, такой угодливый, до тошноты. Хитрый, как лиса. Потом он уехал… Как вдруг, в сорок первом, перед самым Рождеством – это уж я точно помню, – они вдвоем с докторской дочкой прошли по улице. С тех пор и началось! Все в один голос говорили, что он по барышне сохнет. Кристиной ее звали. Красавица была…

– Уж такая красавица! – подхватила дочь.

– А этот негодяй ее убил. Он их всех убил. Страшная была ночь. Убежала только младшая – Ванда. И сын уцелел – Ежи. Весь город говорил, что Коваль на них донес. Так-то он отблагодарил доктора! Обиделся, что Кристина не захотела выйти за него замуж! Отомстил ей, всей семье отомстил. Подлец, иначе и не скажешь. Слух шел, что наши его потом убили. Настигла ли его кара Господня?

– Настигла… – прошептал поручик Левандовский. – Только покарал его человек.

* * *

– Убийца не оставил никаких следов. Он нанес удар рукой в перчатке. В комнате много отпечатков, однако их нет ни на кинжале ни на парике. И нет на пачке „Спорта“. Мы задумывались над тем, почему их нет на пачке сигарет. Видимо, убийца вынул ее из кармана, когда уже надел перчатки. И от волнения забыл на столе. Первоначально мы установили, что из шести человек, включая убитого, которые побывали в этот день в гостиничном номере, двое не курили вообще, а „Спорт“ курил только один… Однако выяснилось, что „Спорт“ курил еще один человек…