Текст книги " Душа моя - элизиум теней"

Автор книги: Евгения Вейтбрехт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

рядом с любовью.

«По моим наблюдениям, – как-то сказал мне брат, – человек никогда не желает и не может

по своей природе искренно желать другому больше счастья, чем сам его имеет.

Исключается, разумеется, материнское чувство».

Совсем в другом роде был мой другой брат, Вениамин Алексеевич. В отличие от других

членов семьи он обладал небольшими талантами. Хорошо рисовал, задушевно пел

украинские песни, аккомпанируя себе на гитаре. Характера был властно-тяжелого,

сумрачного. Но был цельный, переживал все глубоко, героически разрешая жизненные

проблемы. Материнская характеристика трехлетнего сына: «Веня не ласковый, но душа у

него хорошая» – оказалась верной. В февральскую морозную ночь, когда умер отец, он в

галошах на босу ногу и пальто поверх белья побежал искать доктора. Как-то он сказал

мне: «Если бы городовые защищали слабых от сильных, а не сильных от слабых, я бы

хотел быть городовым». Однажды на Невском он умелым приемом ветеринара усмирил

взбесившуюся лошадь. И моментально скрылся в толпе. Любимая им девушка полька

отказалась выйти за него замуж, потому что он русский. Нанявшись корабельным

кочегаром, Вениамин Алексеевич отплыл в Америку. Там он пробыл год, зарабатывая на

жизнь физическим трудом. Америка ему не понравилась. «В этой стране деньги – все.

Если у тебя нет заработка, нет денег, ты всюду встречаешь презрение» – так вкратце

характеризовал он тамошнюю жизнь.

Прошло два-три года. Вениамин Алексеевич жил в Петербурге, решил заняться пением. В

это время в городе славилась преподавательница Евгения Федоровна Лежен, сестра

профессора Консерватории. К ней обратился мой брат. Немолодая, она, как истая

француженка, была живая, изящная, интересная. Как часто бывает, уроки увенчалась

взаимной любовью. Решили соединить свои жизни. Вениамин Алексеевич получил

хорошее место в Харькове, она ликвидировала часть обстановки. Осталось достаточно, чтобы красиво начать новую жизнь. Он получал хороший оклад, она прирабатывала

уроками. Я радовалась, что хоть один из братьев устроил прочно и хорошо свою семейную

жизнь. Но скоро все разрушилось самым трагическим образом. Не прошло и года, как

Вениамин Алексеевич, вернувшись из командировки, обнаружил, что его жена сошлась с

соседом по комнате. Это был тяжелый удар. В это время у нее появились первые признаки

помешательства. Вениамин Алексеевич быстро ликвидировал ее имущество и отправил ее

к родным в Петербург. Болезнь быстро шла вперед, и вскоре она попала в дом

душевнобольных. Я слышала, что там она еще раз вышла замуж. Вениамин Алексеевич

погиб в Харькове в конце революционного 1919 года. Мне не удалось выяснить, при каких

обстоятельствах это случилось.

21

Наш младший брат Виктор Алексеевич оказался в жизни милым, добрым пустоцветом.

Отчасти это объясняется двумя перенесенными им мозговыми заболеваниями. В детстве, играя, он упал и сильно ударился головой. В результате – сотрясение мозга. Лет в двадцать

у него начались тяжелые головные боли. Нашли гнойный процесс в мозгу. Старший брат

повез его в Берлин, и там ему сделали трепанацию черепа. Он вернулся совершенно седой.

Не имея достаточных данных, он пробовал свои силы то в опере, то в драме под

претенциозным псевдонимом «Апполонский». Лет пятнадцать числился студентом

Рижского Политехнического института. Особенностыо этого института было отсутствие

сроков для прохождения курса. Бывали случаи, что сыновья догоняли отцов и

одновременно с ними числились студентами.

Виктор Алексеевич был любимцем мачехи, она иногда живала около него в Риге.

Рассказывала о его необыкновенной доброте и безалаберности. Товарищи пользовались

его вещами, как своими. Раз кто-то попросил надеть его зимнее пальто и не вернул.

Виктору Алексеевичу пришлось проходить вою зиму в летнем. Кто что брал – он никогда

не помнил. Внешне он был очень интересный, седина ему шла. Всегда веселый,

жизнерадостный, он пользовался большим успехом у женщин. Как-то он был ненадолго в

Петербурге, и нам случилось быть вместе в Гатчинском балу. На другой день ему в моем

присутствии вручили письмо. Он дал мне его прочесть – оно начиналось: «Я вам пишу, чего же боле, что я могу еще сказать...». Я посмотрела на подпись. Очень милая барышня, я ее знала. «За последнее время пять девушек осчастливили меня признаниями в таком

Татьяновском стиле. Как будто сговорились». – «Что ты делаешь в таких случаях?» –

спросила я. «С барышнями я только танцую. Ухаживаю за дамами. Рыжие дамочки

прелесть». И он поцеловал кончики пальцев. Это был настоящий Дон-Жуан.

Наконец, в 1915 году Виктор Алексеевич окончил Политехнический Институт, получил

где-то на юге место по министерству земледелия. В момент революции, по сведениям

мачехи, которая тоже была на юге, он погиб на пароходе, потопленном интервентами.

После смерти отца нашим опекуном был Исидор Петрович, его брат. Надо сказать, что

братья были в ссоре и в течение 15 лет не виделись, также как их семьи. Это была вражда

домов Монтекки и Капулетти. Только смерть примирила их. У дяди Сиди, как мы его

называли, было большое потомство – 6 дочерей и 2 сына. Он заведовал канцелярией

Попечителя Петербургского учебного округа. Канцелярия и громадная казенная квартира

при ней занимали целый этаж малого здания тогда Технологического института. Мне было

16 лет, когда я впервые пришла с мачехой познакомиться со своими родственниками.

Потом была еще раза два. Но в 1896 году после лета, проведенного всей нашей семьей в

Журавке, мы все разъехались в разные стороны. Я со своим чемоданом отправилась на

житье к своему опекуну. Больше мне некуда было деваться. Собственно и там мне было

по-прежнему бесприютно. Я спала на кретоновом диване. в гостинной. Исидор Петрович

долго работал в своем кабинете. Затем, проходя через гостинную, останавливался

недалеко от моего дивана, ставил на стол свечку и проделывал гимнастику, отсчитывая

шепотом раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Только после его ухода я могла спокойно

заснуть.

Но зато душевно как мне было хорошо. В какую чудесную, во всем созвучную мне семью

я попала. Я полюбила их, они полюбили меня. В лице этих дорогих мне людей я

приобрела вторую родную семью. А была ли у меня первая?..

Исидор Петрович был красивее моего отца. Прекрасный семьянин, добросовестный

служака, он был консервативного склада ума. Отец был шире, умнее, интереснее. Но когда

Исидор Петрович ласково трогал мочку уха своих малышей, приговаривая: «шишки-

барашки», как он напоминал мне отца! В отличие от него Исидор Петрович был очень

ласков со своими детьми. Екатерина Ивановна, моя тетка, была очень добрая женщина.

На всю жизнь я сохранила к ней теплое чувство благодарности. Про два года, проведенные

под ее крылышком, я подлинно могу сказать: «В вашем доме как сны золотые мои юные

годы текли». Во время моего пребывания в семье дяди за громадный обеденный стол

садилось двенадцать человек. В кухне было три прислуги. У них кроме меня жила еще

одна девушка моего возраста – Маруся Казаринова . Мать ее была вторично замужем и

была вынуждена отдать свою дочь за плату в чужую семью. При большой взаимной любви

у них с дочерью были странные, больные отношения. Мать часто ее навещала, минут

через десять их разговор принимал неприятный характер взаимного раздражения.

Совместная жизнь была невозможна. Старшие мои кузины проходили с Марусей

гимназический курс. Эта Маруся, впоследствии сама актриса, вышла замуж за известного

актера того времени Бориса Глаголина.

Как хорошо, как тепло я себя чувствовала среди моих кузин. Со старшей, Верой

Исидоровной, мне пришлось побыть недолго – она скоро выбыла из семьи, выйдя замуж

за Александра Львовича Погодина, вскоре получившего профессорское звание. Она

училась пению, у нее было прекрасное колоратурное сопрано. Вся она такая милая,

хорошенькая, казалась мне неземным, поэтическим созданием. Вера Исидоровна была

хорошей переводчицей. Были у нее и самостоятельные литературные работы. Через

несколько лет после тяжелого заболевания, а затем операции голосовых связок, она всю

остальную жизнь говорила почти шопотом. У нее было трое сыновей, старший из них

Сергей – композитор.

Я где-то читала, что у Александра Дюма была вилла в окрестностях Парижа. Он назвал ее

«Монте Кристо». На фасаде этой виллы красовался лозунг: «J’aime ceui qui m’aiment»

(Люблю тех, кто меня любит).

22

В знак солидарности с великим писателем, мысленно подписываюсь под этим лозунгом.

Любовь ко мне всегда была для меня притягательной силой. В первое время пребывания в

семье дяди, идя по линии такого момента, я подружилась с Надей , четвертой по счету

кузиной, моей однолеткой. Это было нежное, хрупкое создание. Блондинка с чудесным

цветом волос и очаровательным личиком. По состоянию здоровья она не посещала

гимназию. С ней занимались старшие сестры. Ее любовь ко мне, переходившая в

обожание, длилась долгие годы. Когда я вышла замуж, она перенесла свое чувство и на

моего мужа, а потом и на детей. Сама она была очень недолго замужем и рано умерла от

туберкулеза. Эта болезнь подстерегала ее с детства. Последнее время она лежала в

больнице. Мать была неотлучно при ней. Умирала она очень мужественно. Однажды,

когда мать, чувствуя ее близкую кончину, расплакалась, она, остановила ее: «Мама, выйди

в коридор, здесь нельзя плакать». Во время нашего последнего свидания она сказала мне

спокойно, почти с улыбкой: «Знаешь, умереть это так страшно, что даже не страшно». Она

умерла в 1914 году. Ей было 35 лет.

Все потомство Исидора Петровича и Екатерины Ивановны отличалось прекрасными

способностями. Если не ошибаюсь, все окончили школу с медалями. Наиболее

талантливой из них была Маруся, пятая дочь. Рыженькая, с правильными чертами

красивого лица, она обладала большим женским обаянием. Жизнь ее была короткая, но

какая интересная, содержательная, блестящая! Окончив Смольный институт, она вышла

замуж за Алексея Васильевича Ливеровского. Он был врач Морского корпуса.

Симпатичный, чудесный человек. Имея трех детей, Мария Исидоровна поступила в

Университет. Разумеется, учеба полностью отвлекла ее от семьи и детей. Не знаю, каково

было мужу, но дети не страдали. Алексей Васильевич был не только прекрасный отец, но

обладал и всеми качествами нежнейшей матери. Мария Исидоровна была в полном

расцвете своих талантов. Дар слова, прекрасные способности, исключительная

музыкальность, небольшой, но очень приятный голос, интересная, обаятельная внешность

– весь этот комплекс делал ее единственным и неповторяемым явлением в стенах

Университета. Окончив вуз, она немедленно взялась за работу по соисканию ученой

степени. Я присутствовала на защите ее диссертации. Тема – не помню какая эпоха, из

истории французской литературы. Это ученое собрание вылилось в какойто необычайный

праздник. В аудиторию был внесен рояль, Мария Исидоровна иллюстрировала свою

работу пением, под собственный аккомпанимет. В своей диссертации она обнаружила

недюжинные способности переводчицы стихов. Мария Исидоровна получила профессуру

в Самарском университете. Проработав там два года, она нашла свое новое личное счастье

в лице обаятельного молодого ученого Николая Николаевича Семенова. В настоящее время

он – академик и директор Физико-Химического института в Москве. Их союз, давший

необычайно много взаимной радости и удовлетворения, был очень кратковременным.

После тяжелой болезни Мария Исидоровна скончалась в 1923 году.

Мария Исидоровна Борейша (Ливеровская, Семенова).

Ее два сына – Юрий и Алексей – талантливые советские ученые. Муж дочери

Борис Константинович Шембель– тоже многообещающий научный сотрудник Физико-

Химического института (сейчас лауреат Сталинской премии).

В одном из своих чудесных стихотворений Тютчев назвал свою душу «элизиум теней, теней безмолвных и прекрасных». Моя душа тоже насыщена такими тенями, но одна из

них, самая прекрасная и одна из самых дорогих, всегда со мной.

Прошло почти двадцать лет со дня кончины Екатерины Исидоровны , моей любимой

двоюродной сестры. Мы с ней не сразу нашли друг друга, но, найдя, уж никогда душевно

не расставались. Она была старше меня на два-три года. В 1896 году, когда я, ребячливая

девочка, внедрилась в семью дяди, Катя была уже взрослым сложившимся человеком,

студенткой Высших Бестужевских курсов . Она была «мозгом» семьи, пользовалась

авторитетом не только у сестер, но и у родителей. «Катя так сказала», «Катя так думает» –

было основой для многих семейных решений. Ее отличительной чертой было душевное

благородство. Я всегда считала, что это необычайно ценное свойство человека образуется

из элементов самоотверженной доброты и хорошего, действенного разума. Ум,

сердечность, приветливость – все эти качества Екатерины Исидоровны нашли отражение в

ее удивительно милом лице рыжеватой блондинки. В зрелом возрасте она располнела.

Вредная для ее больной печени эта полнота очень украшала ее.

В семье дяди приемный день была суббота. Все бывали дома, к вечернему чаю

прибавлялись бутерброды с колбасой и сыром. Приходили подруги старших дочерей,

знакомые родителей. Но завсегдатаями суббот были четыре брата Мелиоранские. Прежде, чем переехать в Технологический институт, канцелярия попечителя помещалась в здании

университета. Там и состоялась знакомство и дружба девочек Борейша и мальчиков

Мелиоранских. Дружба сохранилась на всю жизнь. Заглядывая в будущее, можно было

думать, что из детской дружбы скомбинируется хоть один брак, но этого не случилось. Я

думаю, что это потому, что девочки были прелестные, а мальчики неинтересные.

Мелиоранские очень заполняли субботы. Они пели дуэты и соло, играли на рояле в две и

четыре руки, вели оживленные беседы. Два старших брата были профессорами

университета. Часто на этих субботах появлялся и поклонник Екатерины Исидоровны

некий Бильбасов. Они всегда уединялись в каком-нибудь уголке громадной гостиной.

Внешне они представляли прелестную пару – он красивый брюнет, она – изящная

блондинка. Как-то раз Катя передала мне сказанную по моему поводу фразу Бильбасова:

«Удивительное свойство у вашей кузины – когда она входит в комнату, в комнате делается

светлее».

Как и всякой хорошенькой девушке, мне пришлось слышать много всяких отзывов, но

мнение Бильбасова, с которым мы никогда не проронили ни одного слова, запечатлелось у

меня в памяти, как особенно лестное.

Но сердце нашей Катюши было занято. Вскоре она вышла замуж за Николая Ивановича

Бурцева, врача-окулиста. Брак был необычайно удачный. У них было двое детей. Сын

ненадолго пережил мать, скончавшуюся в 1929 году. Дочь Наташа вышла замуж за вдовца

Н.Н. Семенова, бывшего мужа Марии Исидоровны. Она напоминает тетку. Очень

интересная как внешне, так и внутренне, она прекрасно играет, поет. Но главное

достоинство – ее молодость, – она на целое поколение младше своей тетки. У них двое

красивых, талантливых детей – сын и дочь.

От большой семьи дяди в живых остались трое: недавно овдовевшая

Наталия Исидоровна Рейтц. Она также как покойный муж ее Густав Владимирович ,

врач-психиатр. Человек большой культуры, крупный специалист, он много лет был

главным врачем больницы Николая Чудотворца . Она работает там же. Несмотря на

преклонный возраст (73 года), она несет полную рабочую нагрузку, инициативна, бодра

телом и духом. Всеволод Исидорович, юрист по образованию, живет в Саратове. Младшая

из дочерей – Любовь Исидоровна – мать двух сыновей и двух дочерей. Сыновья –

талантливые исследователи Колымы, дочери – врач и инженер-химик, тоже отличаются

прекрасными способностями. Такая исключительная одаренность передается из поколения

в поколение всему потомству Исидора Петровича и Екатерины Ивановны.

Возвращаюсь к 1896-1898 гг., которые я с перерывами провела в семье дяди. К «золотым

снам» этих лет надо отнести и счастливые случаи попадания в Александринку. Театры

того времени были недоступны для людей даже среднего достатка. А дешевые места

раскупались студентами ценою ночных очередей. Вот как удачно сложились театральные

дела в семье дяди: у тети была подруга по гимназии, не знаю ее отчества, в домашнем

обиходе все, вслед за тетей, называли ее Сашей Рагозиной. Муж ее был директором

Медицинского департамента. Но главноето дело в том, что брат ее Погожев был

директором императорских театров. Швейцар Адам поднимался в квартиру Борейш и

заявлял: «Просят кого-нибудь подойти к телефону». Это почти всегда звонила Саша

Рагозина, что место директора в таком-то театре свободно. А место-то какое! Второй ряд

партера направо, второе с края. В такой большой семье любителей театра было много, но

не знаю, какими судьбами, за две зимы мне раз пять выпало счастье побывать в

Александринке. К опере я в то время была равнодушна и очень любила драму. А на сцене

бесподобная тройка – Савина, Варламов, Давыдов вся славная плеяда других актеров.

Сидишь, смотришь, а сердце замирает от восторга. Мне выпала большая удача попасть на

дебют Комиссаржевской в «Бесприданнице» . На весенние выпускные экзамены

Театрального училища тетя доставала, наверное, тем же путем, громадную янтарную ложу

под куполом театра, шли наслаждаться всей семьей. Помнится, выпускали мы Ходотова в

какой-то пьесе с пением. Брали с собой бумагу и карандаши, ставили баллы выпускникам.

То-то радости и веселого оживления было в нашей ложе.

Семья дяди была трудовая. Старшие сестры сами учились и готовили к школе малышей. С

сестрой Надей и Марусей Казариновой проходили гимназический курс. Я тоже обучала

грамоте порученного мне малыша. Имела я и частный урок в семье Воронцова-

Вельяминова. Хозяйка дома – маленькая миловидная женщина, мать нескольких детишек, моих учеников, и взрослого сына, заканчивавшего, не помню, какое высшее учебное

заведение. Помнится, хозяин дома – генерал. У маленьких детей бонна-русская, очень

интересной наружности. Под большим секретом она мне сообщила, что тайно обручена со

старшим сыном, влюбленные ждут только, пока он окончит образование и получит работу.

В это же время я воспользовалась предложением Саши Рагозиной пройти даром

шестинедельный курс кулинарной школы. Оттуда я вынесла много практических знаний.

В последующей жизни они мне очень пригодились.

На курсах было много девушек из петербургской знати. Я никогда не была активной в

выборе друзей и знакомых. Сознательное желание кому-нибудь понравиться мне было

чуждо. Но я легко приобретала симпатии. Поэтому из тех, кому я нравилась, мне было

всегда легко выбирать людей по вкусу. И вот за короткий период пребывания на курсах я

сблизились с тремя девушками из богатых семей. Если в жизни все целесообразно, то, наверное, мне нужно было получить щелчок, чтобы быть впредь осторожней. Одна из

этих девушек была из семьи Ратькова-Рожнова (городской голова), вторая – Попова, степени ее знатности не знаю, но родители жили очень зажиточно. Затем к их компании

принадлежала Черныш, ее сестра была замужем за известным в то время артистом-

баритоном Мариинской оперы Яковлевым. Я помню его бесподобное исполнение Онегина

с Фигнером-Ленским. Черныш была, очевидно, из богатой помещичьей семьи. Она

рассказывала, между прочим, что когда она и сестры переезжают осенью из имения в

город, то все свои летние туалеты отдают прислуге. Каждую весну нашивают себе все

новое. Всю жизнь внешние блага вроде знатности, богатства не возбуждали во мне ни

малейшей зависти, но я всегда любила радовать, дарить, хотя у меня всего бывало в обрез.

Впоследствии когда у меня был муж и преданная няня, оберегавшая наши общие

интересы, любовь к широкому раздариванию вещей, часто мне самой нужных, не

уменьшилась. «Над тобой нужно назначить опеку», – шутя говорил мне муж. «А кто нам

даст?» – ворчала няня. Помню, сообщение Черныш произвело на меня впечатление,

открыв такую приятную сторону богатства. Мне тогда только что минуло семнадцать лет.

Мои новые знакомые были года на три-четыре старше меня. Мы собирались по очереди у

каждой из них и весело проводили время. Когда очередь дошла до меня, я пригласила всех

трех к себе. Они обещали придти. В это время я на очень короткий период пребывания

Елены Георгиевны в Петербурге жила с ней где-то в Измайловских ротах . Мачеха

согласилась дать мне деньги на скромное угощение. В назначенный час у меня был

приготовлен чай, фрукты, печенье и конфеты. Чтобы нам не мешать, мачеха ушла, а я

долго сидела у стола и ждала гостей. Как мне было горько и обидно, когда, очевидно, сговорившись, никто из них не пришел..

24

Хорошо жилось мне у дяди, но неспокойна была моя душа. Тетя с трудом сводила концы с

концами, вернее сказать, они у нее никогда не сходились. Расходы на содержание такой

большой семьи были колоссальные. Кроме основной, Исидор Петрович имел еще

дополнительную работу по юрисконсульству. Он работал целый день и часть ночи, но все-

таки заработок был недостаточный. Чем ближе к 20-му (день выплаты жалованья), тем

озабоченнее становилась Екатерина Ивановна. Всюду, где можно, делались займы. Значит

следующий месяц нехватка будет еще больше. Характер у моей тети был необычайно

легкий. Чуть только трудный момент так или иначе ликвидирован, к ней возвращается ее

милая улыбка, природная веселость, живость. Туча миновала, она опять поглощена

мелочами, заботами текущего дня. А мое сознание отравляется мыслью: «Им и так трудно, а тут еще я с неба свалилась». Лишний рот, лишняя нагрузка. Ко мне все относятся с такой

теплотой, что я и не пробую ни с кем говорить по этому поводу. Конечно, мне скажут, что

шестнадцатый или семнадцатый человек в такой большой семье ничего не значит. Велят

выбросить эти мысли из головы. А их не выбросишь!

И вот я опять гувернантка. Мой вдовый хозяин – лесопромышленник Барышнев. Новая

воспитанница Верочка – девочка некрасивая, но приятная. Ей десять лет, я должна

приготовить ее к экзамену во второй класс. Я неотлучно при девочке. Хозяина никогда нет

дома. Он не плохой, но совсем серый. Мне очень скучно. Я достала «Историю

цивилизации Англии» Бокля и читаю с громадным наслаждением. До сих пор живо помню

впечатление от основной мысли автора. «Цивилизация народов измеряется количеством

употребляемого ими мыла» . Незаметно зреет желание учиться, поступить на

Бестужевские курсы. Решение принято! Надо сшить платье, добавить белья и подкопить

сто рублей – годовая плата за обучение. План готов – зажать зубы и перетерпеть год, летом

в Журавке, а осенью на курсы. И живется мне плохо – фактическая хозяйка дома –

малограмотная тетка хозяина. У нее вязальная мастерская на Надеждинской улице. О

каждом моем шаге она получает сведения от двух прислуг. Приехал на побывку в

Петербург мой младший брат и раза три у нас обедал. Я получила замечание. Кухня и

комната для прислуг внизу, в подвале. По вечерам Верочка спит, я сижу, читаю, а

горничная, исполняющая все обязанности при хозяине, несколько раз наведывается, тут ли

я, не ушла ли куда. Осенью Верочка, сдав экзамены, поступила в гимназию. У меня стало

много свободного времени. Пока она на уроках, я у Борейш. Дышу родным воздухом,

отвожу душу. Но задумала подзаняться музыкой. Когда Верочка засыпает, иду через

столовую в гостинную, прикрыв плотно обе двери, и упражняюсь на рояле. Через

несколько дней донесено тетке. «Прекратите музыку по ночам, вы не даете спать

ребенку». Очень плакала Верочка, когда, перетерпев ровно год, я заявила об уходе. Я

утешала ее, говорила, что у нее будет другая гувернантка. «Ты хорошая девочка, она тоже

будет любить тебя». – «Да, но у нее не будет такой длинной косы», – по-детски еще пуще

зарыдала она. Вот за это я уже не могла ручаться. Покидая дом Барышневых, как я рада

была избавиться от унижающего меня шпионства и серости, порождающей недоверие.

Но время все стирает. И через много лет как мне было приятно снова увидеться с моей

воспитанницей, уже взрослой девушкой. Каким-то чудом они с отцом разыскали меня.

После пятилетнего отсутствия в Петербурге, я была прописана под фамилией мужа.

И вот я опять в благословенной Журавке. После двухлетней разлуки опять встреча с

братьями. У меня гостит Леночка Бойе. Мы переписывались, дружны попрежнему, и

встреча тоже очень радостная. Я мечтала показать ее братьям. Мне очень нравилась ее

наружность. Она высокая, стройная, у нее прекрасный цвет лица, толстая, каштанового

цвета коса до колен. Правильные черты лица, хорошие зубы. Немного слишком выпуклы

близорукие глаза. Моим братьям не угодишь. Леночка не в их вкусе. Но моя Леночка уже

не та. За эти 4-5 лет, что мы не виделись, в состоянии ее нервной системы произошло

какое-то ухудшение, возможно, в связи с потерей горячо любимой матери. Еще в

Креславке, когда мы познакомились, Леночка страдала головными болями, иногда целые

сутки лежала без движения, пищи и питья. Врачи советовали остричь ее дивные волосы, но она не послушалась. Теперь в нашу новую встречу головные боли как-будто

прекратились, но обнаружились новые явления душевной прострации, если этот термин

можно применить к ее душевному заболеванию. Она вдруг замолкала, было такое

впечатление, что у нее отнимался язык. Глаза делались тусклые и безжизненные. Все

время проводила в лежачем положении. Утром вставала, одевалась и снова ложилась.

Когда надо было пройти куда-нибудь, передвигалась самостоятельно, но как-то

автоматически. Могла есть и не есть. Ей все было безразлично. В то лето такие состояния

были у нее раза два и очень ненадолго. Я не придавала им особого значения – просто

нездоровится, плохо себя чувствует. Ну а потом эти припадки участились и удлинились.

Мне-таки пришлось с ней повозиться. Что-то мешало мне спросить ее, обращалась ли она

или ее отец к врачу. Леночка сама никогда не говорила о своей болезни. Приходила в

норму, и все опять шло как ни в чем не бывало. Надо сказать, что с момента встречи в

Журавке Леночкина и моя жизнь переплетаются роковым образом. И как ни странно,

самое ее заболевание было необходимо, чтобы моя жизнь прошла так, как она сложилась.

Мачеха наша в это лето не приезжала в Журавку. У нее появился друг – пожилой человек, вдовец. Она не знает, как быть. С одной стороны, хочется закрепить союз – выйти замуж.

Но жалко терять пенсию. Лето она проводит с ним где-то на курорте. Я с удовольствием

принимаюсь за ведение хозяйства. До сих пор мы в деревне питались обильно-сытно, но

примитивно. Кухарила у нас Алена, простая деревенская женщина. Специальностью

Алены были белорусские гречневые блины. Нигде, кроме Журавки, не ели мы такого

вкусного кушанья. Мой старший брат, Георгий Алексеевич, зачитывался до поздней ночи, а утром любил поспать. Очень трудно было поднять его к общему завтраку. «Сейчас,

сейчас, – бормотал он спросонья, – только еще немножко посплю», – и спал, а завтрак

стыл на столе. Но стоило только произнести магические слова: «Жорж, вставай, сегодня

блины» – как он вскакивал, поспешно совершал свой туалет и через десять минут сидел с

нами за столом.

25

Я стараюсь применить приобретенные кулинарные познания, пеку булки, пироги, делаю

сладкие кушанья. Мои изделия хвалят и уплетают за обе щеки. По приезде в деревню

братья устанавливают часы, посвященные физическому труду. Они с азартом пилят и

колят дрова. Аппетит у них развивается необыкновенный. Мои пироги кажутся особенно

вкусными.

По моей просьбе братья привезли с собой много книг. Покончив с хозяйством, мы с

Леночкой отправлялись с книгами в яблоневый сад. Упиваемся чтением Чернышевского, Писарева, Добролюбова, Герцена, Белинского. Я заражаю Леночку желанием учиться. Она

списывается с отцом. Он не возражает против ее поступления на курсы. Мои братья

приветствуют наше решение. Они обещают мне материальную помощь.

К концу лета мне пришлось по хозяйственным закупкам поехать в губернский город

Мстиславль .

Узнав, что в тамошнем клубе назначен танцевальный вечер, я решила воспользоваться

случаем повеселиться. Соблазняла Леночку, братьев, никто не захотел. Я всегда была

очень общительна, и к тому времени жизнь выработала во мне достаточную

самостоятельность. Мысль придти одной в совершенно незнакомое общество меня ничуть

не пугала. Мне было интересно посмотреть тамошних людей и потанцевать. И вот я вхожу

в клубный зал. Меня поражает отсутствие мужского пола. Около стен сидят только

барышни и дамы. Рядом в маленькой комнате находится оркестр в полной готовности. Как

магнитом, потянуло меня к хорошенькой девушке, сидевшей с мамашей близко от входной

двери. Я подсела к ним, познакомилась, разговорились, оказались земляками. Они мне

рассказали, что в клубе сейчас происходят странные вещи. По неизвестным причинам вся

мужская молодежь города устроила забастовку. Все уехали на какой-то пикник с рыбной

ловлей и до сих пор не вернулись. На танцевальный вечер пришли только старики, и все

уже сели за карты. Очевидно, вечер не состоится. Я посмотрела вокруг. Все сидят с

постными лицами. Собираются расходиться. Для меня уйти из светлого, хорошего зала с

натертым полом, не потанцевав, казалось невозможным. Я так любила танцы, что мне

доставляло удовольствие танцевать одной с подругой, со стулом. А тут еще оркестр, венец

танцевальных желаний. Что делать? Выйдя на середину зала, я предложила, не хочет ли

кто-нибудь вместе со мной исполнять роли кавалеров. Желающие нашлись. Я попросила

оркестр сыграть вальс, и танцы начались. Моей веселости и жизнерадостности хватило на

всех, все оживились, стали шутить, смеяться, ухаживать за своими дамами, исполняя роли

кавалеров. Затем я дирижировала кадрилью и мазуркой с фигурами. Старики побросали

карты и пришли смотреть, как мы веселимся без кавалеров. Вечер состоялся. С

понравившейся мне девушкой Соней мы окончательно подружились. Она оказалась

ученицей консерватории. Отец ее Миллер был знаменитый в то время врач-горловик.

Около Мстиславля у него была небольшая усадьба, где он с семьей проводил лето.

Дружба, начавшаяся в Мстиславском клубе, прошла через всю нашу жизнь. Были, правда, перерывы, когда мы не виделись, не переписывались, по несколько лет, но при новой

встрече чувства оказывались неизменными. Окончив Петербургскую консерваторию,

София Васильевна три зимы провела в Берлине, занималась у знаменитого пианиста и

композитора Годовского. Она была замужем за врачем Слободовым. Закончив свое

музыкальное образование, она вернулась к семье. У нее было четверо детей. Слушать ее

виртуозную игру, как в концерте, так и в домашнем исполнении, было громадным

наслаждением. Удивительно скромная, милая, она была щедрой в своем искусстве, охотно

играла часами для своих друзей, идя навстречу их желаниям.