Текст книги " Душа моя - элизиум теней"

Автор книги: Евгения Вейтбрехт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Я считаю, что в этот тяжелый период нашей жизни, когда кругом люди умирали голодной

смертью, наша няня вела себя геройски. У нас всегда был какой-то обед, сделанный на

заработанные няней деньги. Кроме булочек она делала очень вкусные меренги и тоже

продавала или меняла их на улице.

В это время я не была единичным явлением, пробуя свои силы на новом поприще

торговли. Многие интеллигенты, выбитые из строя жизни, доставали какими-то путями

разрешения на открытие ресторанов и кафе. Но не хватало навыков, уменья организовать и

вести торговое предприятие. Да и время было трудное. Все эти учреждения возникали и

лопались, как мыльные пузыри.

В одно из таких маленьких кафе на Кирочной, как раз напротив Воскресенского

проспекта, я и обратилась с предложением поставлять ежедневно свежие меренги. Хозяин, бывший полковник и его жена, изящная дама, стоявшие за прилавком, согласились.

Недели через две полковник спросил меня, не хочу ли я взять на себя полностью ведение

кафе. При этом поставил условием, что его семья будет поставлять нам ежедневно свои

изделия. Моим девочкам очень понравилась мысль иметь свое кафе, и они уговорили меня

согласиться. Но очень скоро мы поняли, что это дело хлопотливое и невыгодное. Дочери

мои учились, я служила, и нам приходилось оплачивать человека для постоянного

прибывания за прилавком. Место было не бойкое, торговля шла плохо. Хитрый полковник

оказался в выгодном положении. Мы были обязаны ежедневно брать и оплачивать его

товар, а его неохотно покупали, и он нам был не нужен. Кроме того, это дело было

рискованное и даже опасное в то неустановившееся время.

Однажды вечером мы отпустили нашу продавщицу и остались втроем, я и две старшие

дочери. Было поздно, надо было запирать кафе и идти домой. Только что мы закрыли

дверь на улицу, как к еще освещенному кафе подошла группа сильно подвыпивших

молодых шалопаев и стала стучаться, прося впустить их. Хорошо, что моя старшая дочь

Наташа быстро догадалась запереть вторую дверь на двор. Постучав в одну дверь,

хулиганы нашли вторую и стали ломиться в нее. Помнится, мы потушили свет и сидели

тихонько в темноте, порядком перетрусив. Все обошлось благополучно. Хозяин кафе был

взбешен, когда я вернула ему ключи от кафе и категорически отказалась вести торговлю.

Он был рад, что нашел дураков, и думал прибрать нас к рукам всерьез и надолго.

Полковник скандалил, старался уверить меня, что, разрывая наше соглашение, я поступаю

нечестно. Странные были у него представления о честности.

Немного спустя мои старшие дочери работали продавщицами в ресторане того же типа, открытого на Невском группой интеллигентов. Но и он просуществовал не больше месяца.

Разумеется, ни нянины булочки, ни пирожные не включались в нашей питание. Мы ели

конину, лепешки из кофейной гущи. Хлеб доставали с трудом и в очень ограниченном и

количестве.

Вспоминается сочельник 1918 года, мои именины. У нас были гости. Мой кузен

Всеволод Исидорович с женой, вскоре покинувшие Петербург, и Наташина подруга по

гимназии, где они пробыли вместе два года – Лида Павлова. Эта семнадцатилетняя

девочка была дочерью хозяина знаменитого тогда «Зала Павловой» на Троицкой . В

1918 году она была ученицей балетной школы. Окончив ее в первые годы революции, она

вышла замуж и вместе с мужем эмигрировала в Париж, где у нее были родственники

матери-француженки. Там ее ждало даже небольшое наследство, доходы с маленькой

табачной лавочки. Она была некрасивая, но очень изящная. Думается, что в Париже ей, как ученице лучшей в мире балетной школы, был обеспечен большой артистический

успех.

45

В трудные минуты жизни у меня всегда оказывалось достаточно мужества и сил для

борьбы. А борьба в то время была не на жизнь, а на смерть.

В 1920 году по желанию детей мы перебрались с первого этажа в большую квартиру в

восемь комнат на третий этаж того же дома. Такая большая квартира дала нам всем

возможность устроиться очень удобно. И пока Николай Арнольдович, выйдя в отставку, не

потерял права на эту прекрасную квартиру военного ведомства, мы продолжали жить все

вместе.

Возвращаюсь к нашим булочкам. Раз как-то нас предупредили, что к нам придут с

обыском. Мы разнесли запасы муки по знакомым, целую неделю не пекли, ожидая гостей.

Особенно тревожно было ночью. Но все обошлось благополучно, никто не пришел, и все

пошло по-старому.

Каждый шаг няниной геройской работы требовал неустанного внимания и управления.

Она, например, никогда не могла понять, что, если мука дорожает – а она дорожала все

время – то и булочки надо продавать дороже. Каждый такой случай она рассматривала с

точки зрения покупателя, жалела его, скандалила и уверяла, что такие дорогие булочки

никто не будет покупать. «Тогда мы прекратим это дело и придумаем что-нибудь другое»,

– говорила я.

Это тоже была борьба. Меня очень утомляло и раздражало ее упрямство и неспособность

понять азбуку торгового дела.

Нянины булочки славились во всем районе. У нас появились покупатели, которые сами в

определенный час приходили за булочками. Между ними был известный художник

Эберлинг, живший напротив нас. Он обычно приходил за булочками утром, когда я была

на работе, мы с ним не встречались. Художник видел моих дочерей и высказывал няне

восхищение их наружностью. Как-то летом он просил меня через няню разрешить Олечке

позировать ему в какой-то его картине из греческой жизни. «Старшая ваша барышня

красивее, но мне для моей картины нужна вторая», – сказал он няне. Предложение было

очень лестное, но через несколько дней я уезжала в служебную командировку в Гдов и, разумеется, брала с собой девочек. До отъезда мы с Олечкой один раз были у художника, по его приглашению. Затем мы уехали, и тем дело и кончилось.

Я считаю, что в этот тяжелый период нашей жизни, когда кругом люди умирали голодной

смертью, наша няня вела себя геройски. У нас всегда был какой-то обед, сделанный на

заработанные няней деньги. Кроме булочек она делала очень вкусные меренги и тоже

продавала или меняла их на улице.

В это время я не была единичным явлением, пробуя свои силы на новом поприще

торговли. Многие интеллигенты, выбитые из строя жизни, доставали какими-то путями

разрешения на открытие ресторанов и кафе. Но не хватало навыков, уменья организовать и

вести торговое предприятие. Да и время было трудное. Все эти учреждения возникали и

лопались, как мыльные пузыри.

В одно из таких маленьких кафе на Кирочной, как раз напротив Воскресенского

проспекта, я и обратилась с предложением поставлять ежедневно свежие меренги. Хозяин, бывший полковник и его жена, изящная дама, стоявшие за прилавком, согласились.

Недели через две полковник спросил меня, не хочу ли я взять на себя полностью ведение

кафе. При этом поставил условием, что его семья будет поставлять нам ежедневно свои

изделия. Моим девочкам очень понравилась мысль иметь свое кафе, и они уговорили меня

согласиться. Но очень скоро мы поняли, что это дело хлопотливое и невыгодное. Дочери

мои учились, я служила, и нам приходилось оплачивать человека для постоянного

прибывания за прилавком. Место было не бойкое, торговля шла плохо. Хитрый полковник

оказался в выгодном положении. Мы были обязаны ежедневно брать и оплачивать его

товар, а его неохотно покупали, и он нам был не нужен. Кроме того, это дело было

рискованное и даже опасное в то неустановившееся время.

Однажды вечером мы отпустили нашу продавщицу и остались втроем, я и две старшие

дочери. Было поздно, надо было запирать кафе и идти домой. Только что мы закрыли

дверь на улицу, как к еще освещенному кафе подошла группа сильно подвыпивших

молодых шалопаев и стала стучаться, прося впустить их. Хорошо, что моя старшая дочь

Наташа быстро догадалась запереть вторую дверь на двор. Постучав в одну дверь,

хулиганы нашли вторую и стали ломиться в нее. Помнится, мы потушили свет и сидели

тихонько в темноте, порядком перетрусив. Все обошлось благополучно. Хозяин кафе был

взбешен, когда я вернула ему ключи от кафе и категорически отказалась вести торговлю.

Он был рад, что нашел дураков, и думал прибрать нас к рукам всерьез и надолго.

Полковник скандалил, старался уверить меня, что, разрывая наше соглашение, я поступаю

нечестно. Странные были у него представления о честности.

Немного спустя мои старшие дочери работали продавщицами в ресторане того же типа, открытого на Невском группой интеллигентов. Но и он просуществовал не больше месяца.

Разумеется, ни нянины булочки, ни пирожные не включались в нашей питание. Мы ели

конину, лепешки из кофейной гущи. Хлеб доставали с трудом и в очень ограниченном и

количестве.

Вспоминается сочельник 1918 года, мои именины. У нас были гости. Мой кузен

Всеволод Исидорович с женой, вскоре покинувшие Петербург, и Наташина подруга по

гимназии, где они пробыли вместе два года – Лида Павлова. Эта семнадцатилетняя

девочка была дочерью хозяина знаменитого тогда «Зала Павловой» на Троицкой . В

1918 году она была ученицей балетной школы. Окончив ее в первые годы революции, она

вышла замуж и вместе с мужем эмигрировала в Париж, где у нее были родственники

матери-француженки. Там ее ждало даже небольшое наследство, доходы с маленькой

табачной лавочки. Она была некрасивая, но очень изящная. Думается, что в Париже ей, как ученице лучшей в мире балетной школы, был обеспечен большой артистический

успех.

46

В тот вечер мы хорошо накормили своих гостей. Няня состряпала нам великолепный

именинный ужин. Она где-то раздобыла ржи и сделала из нее большую кастрюлю каши.

Постное масло было тогда из доступных продуктов питания. Из картофельной шелухи с

небольшой примесью муки был подан громадный пирог, начиненный кониной. Чай бы

сервирован с сахарином и лепешками из кофейной гущи тоже на сахарине.

Благодаря няниным стараниям мы каждый день имели какую-то еду. Пирог из шелухи не

был для нас редкостным кушаньем, как для наших совершенно изголодавшихся гостей. Не

знаю, имели ли явства, подаваемые на пиршествах Лукулла, такой успех, как наш ужин.

Главное, всего было много, все наелись до отвала. Лиде Павловой сделалось дурно, но

пролежав часок в полном покое на Наташиной постели, она объявила, что все прошло

благополучно. Всеволод Исидорович, всегда корректный, просил разрешения расстегнуть

жилетку.

Мы все сильно исхудали, но не падали духом. Гимназия Таганцевой, как частная,

прекратила свое существование. Оля и Нина, вместе со всеми учащимися девочками,

влились в Тенишевское училище . Образовалась новая смешанная школа. Наташа в

1918 году окончила Екатериненский институт и вместе со своей подругой Вероникой Мец

поступила воспитательницей в детский дом, организованный педагогом Березовым.

Последний год в институте девочки пользовались большой свободой. Помнится, Наташа

жила дома и только ходила на занятия в бывший Павловский институт. У нашей красивой

Наташи появилось много поклонников. Ее прозвали мадонной. «Пойдем поклониться

мадонне», – говорили молодые люди.

Воспитательницей она пробыла очень недолго, в начале 1919 года вышла замуж за

секретаря Андреевой (в то время жены Горького) Сережу Васильева. Теперь он

кинорежиссер, прославившийся постановкой фильма «Чапаев». Тотчас после свадьбы

молодые уехали в Одессу, куда Сережа получил назначение. Ему было 19 лет, ей 18.

Молодые, красивые, влюбленные, на них любо было смотреть. Грустно было расставаться

в такое беспокойное время. Но в Одессе они пробыли недолго и через два года опять были

с нами. Наташа ждала ребенка и к моменту родов хотела быть со мной. Они возвращались

в теплушке, баз малейших удобств, чем были вызываны преждевременные роды.

Пришлось остановиться в Харькове, где Наташа произвела на свет мертвого мальчика.

Какой внук был бы у меня теперь.

Большая часть ГАУ переехала на работу в Москву. В Петербурге осталась небольшая

группа служащих. Эти остатки крупного учреждения были переброшены из большого

здания на Литейном, с пушками у входа, в один из домов ГАУ угол Моховой и

Сергиевской. Вот там и началась моя служебная карьера. Работа делопроизводителя, на

которую я нанялаась, очень скоро расширилась общественной нагрузкой. К нам в

кладовую ГАУ изредка поступали то съестные припасы, то промтовары. Мне, вместе со

старшим дворником здания, было поручено хранение и распределение этих благ земных.

Распределялось все по строго демократическому принципу – всем поровну. Помню,

однажды мы получили громадное количество осетрины, каждому досталось по двадцать

фунтов. Был сильный мороз, и пока я дотащила до дому замороженную рыбу, отморозила

себе руки. Я с ужасом смотрела на свои белые пальцы, стучавшие друг о друга как

совершенно посторонние для меня предметы. Ледяная вода из-под крана привела их в

нормальное состояние. Зато как хорошо мы полакомились этой превосходной рыбой! Но

что бы мы ни ели, тоска по хлебу никогда не покидала нас в то голодное время. В другой

раз кладовая получила большую партию ботинок. После распределения оказалась лишняя

одна дамская пара. Наш начальник В.И. Рукавишников заявил, что он берет эти ботинки

для супруги. Но я запротестовала. «Давайте устроим лотерею». Сказано-сделано. Ботинки

достались все-таки Рукавишникову, это уж судьба. Но он не забыл моего поступка, и, когда

через два-три месяца произошло сокращение штатов, я была уволена. Меня давно звали в

Комиссариат просвещения на работу, более живую и интересную, я не знала, как уйти из

ГАУ. Увольнение как нельзя лучше устраивало меня. В Наркомате на Казанской я получила

место секретаря дошкольного отделения.

Светлым воспоминанием о ГАУ осталась у меня встреча и, правда, очень недолгая

совместная работа с Ольгой Георгиевной Казико. Она только что кончила гимназию и пока

что, уже мечтая об актерской работе, тоже сидела в ГАУ за какими-то счетными книгами.

Ольга Георгиевна – одно из самых милых существ, когда-либо встретившихся на моем

жизненном пути. Она, между прочим, показывала мне гимназический альбом, в котором

все подруги по классу написали ей что-нибудь на память. Эти тридцать теплый хвалебных

гимнов могли быть адресованы только девочке, обладающей исключительно хорошими

качествами. Через несколько лет увидела ее на сцене уже известной актрисой.

В 1918 году при ликвидации Екатерининского института, который заканчивала моя

Наташа, в нем было проведено два-три родительских собрания. Не помню вопросов,

которые обсуждались, но мне случилось познакомиться там с дамой из нового для меня

мира. Покойный отец моей новой знакомой был крупным банкиром. Воспитывалась она в

большей роскоши, говорила свободно на трех иностранных языках. Была очень красивая, моложавая, еще сохранила прекрасные туалеты. Муж ее, тоже покойный, занимался при

жизни вопросами геральдики. Сама она, умная, дельная, после смерти мужа продолжала

его дело. Очевидно, материально помогла ей мать, обладательница большого количества

бриллиантов. Красивая дама рассказала мне между прочим с большой простотой и

искренностью, как она устраивалась, когда ей бывали нужны деньги. Она особенно в них

нуждалась для ежегодных поездок заграницу. В Петербурге до революции жил человек, необычайно богатый. Имя его было Митька Рубинштейн. Перед поездкой заграницу моя

знакомая обращалась письменно к секретарю Рубинштейна, прося свидания с его

хозяином. Секретарь присылал ей ложу в театр, куда приходил Митька. Свидание

заканчивалось в отдельном кабинете ресторана. По окончании свидания она получала чек

в 1000 рублей. Моя собеседница уверяла, что так поступали многие красивые и шикарные

женщины Петербурга.

47

Секретарская работа в дошкольном отделе была, конечно, интереснее описи деловых

бумаг в ГАУ. Моим начальником была София Ивановна Пфейфер. Мне казалось, что моя

работа ее удовлетворяла. Но я была там очень недолго и вспоминаю об этом периоде, как о

последнем этапе, приведшем меня к участию в громадной работе, о которой я так давно

мечтала. «Блажен, кто свой челнок привяжет к корме большого корабля» .

6. Педагогическая деятельность

В дошкольном отделе в то время шла большая работа по организации детских домов и

очагов. За короткое время моего секретарства мне пришлось обследовать несколько

учреждений. Один детдом на Моховой, носивший название «показательного», произвел на

меня очень хорошее впечатление. Заведующий И.И. Герасимов, совсем еще молодой

человек, очень приветливый, на вид симпатичный, проявлял исключительную

заботливость по отношению к своим питомцам. В то тяжелое время его детский дом, как

«показательный», обеспечивался продуктами в первую очередь и обильнее других. В

заведующем чувствовалась настойчивость и умение раздобыть все нужное для своего

учреждения. Дело подходило к лету. Меня, как всегда в этот период, заботила мысль, как

бы устроиться так, чтобы мои девочки подышали свежим воздухом. Я уже была на

большой работе во внешкольном отделе, когда Иван Иванович отыскал меня и обратился с

таким предложением: он получил для своего детского дома прекрасную большую дачу в

Стрельне и просил меня взять на себя хозяйственную часть учреждения. У него будут

свободные вакансии, и я смогу устроить на даче, помимо своих детей, еще несколько

мальчиков и девочек, их школьных товарищей. Я была в то время так загружена работой, что могла приезжать в Стрельну только через день на несколько вечерних часов.

Иван Иванович сказал, что его это устраивает. Провизию кухарке можно выдавать на два

дня. Я решила тогда уже оставлять на всякий случай ключи от кладовой моей

пятнадцатилетней дочери Олечке. В ее благоразумии и надежности не могло быть

сомнений. Я радовалась, что все устроилось так хорошо. Не только мои девочки, но и их

школьные друзья проведут лето в чудесных условиях, включая хорошее питание, которое

родители не могли дать им дома. Сама я была полна энергии, и лишняя нагрузка меня не

пугала. Списки приглашенных детей с адресами я передала Ивану Ивановичу. Почти

накануне отъезда детдома я встретила проф. Филиппова, сын и дочь которого были в

списках. Филиппов, которого я мало знала, подошел ко мне со словами: «Как я рад, что вас

встретил. Мне очень нужно поговорить с вами». И с места в карьер: «Вы хорошо знаете

Герасимова?» – «Не могу сказать, чтоб хорошо, но обследовала его детский дом, который

считается лучшим в городе. Думаю, что он хороший педагог. А в чем дело?». Филиппов

сообщил мне, что Иван Иванович на днях собрал всех мальчиков по переданному ему

списку в ложе театра. Попал туда и маленький Филиппов. Он рассказал отцу, какой

добрый Иван Иванович, как угощал он их конфетами и как ласкал мальчиков, а особенно

его, Женю Филиппова. «Все, что рассказал мне сынишка, возбудило во мне подозрение в

нравственности Герасимова. Мы с женой очень благодарим вас за предложение вывезти

наших детей на дачу, но сына я решил пока что оставить дома. Ближайшее будущее

покажет, верно ли мое предположение».

Мы простились. Мои летние блестящие планы покрылись темными тучами. Усилием воли

взяла себя в руки, вспомнила мудрую английскую пословицу «Why go to meet trouble half way» (Зачем идти встречать беду на полпути). Но очень скоро мне стало ясно, в какую

большую беду я попала. Ближайшая помощница Ивана Ивановича была симпатичная

женщина Маргарита Томасовна, очевидно, опытный педагог. Я никогда не могла понять, как могла она работать в таких условиях и с таким человеком. Через несколько дней

пребывания детей на даче я передала ей разговор с Филипповым и категорически просила

ее подтвердить или рассеять его подозрения. Она подтвердила и даже поделилась со мной

кое-какими подробностями прошлого Герасимова. Я задумалась, что же мне делать.

Неужели пожертвовать отдыхом детей и просто уйти из этого грязного дела! Через неделю

я узнала, что приезжал отец одного из мальчиков, имел крупный разговор с Герасимовым и

взял сына домой. Дальше терпеть было нельзя. Для меня выяснились два обстоятельства: Иван Ивановичу нужно было мое сотрудничество, чтобы придать респектабельность

своему делу. Маргарита Томасовна сказала мне, что Герасимов относится брезгливо к

простым детям. Аристократически настроенный, он заставил меня собрать ему гарем из

мальчиков интеллигентных семей. Какая ответственность легла на мои плечи! Я решила

действовать. Выбрав план наступления, я осталась на ночь в Стрельне и, когда весь наш

детский дом погрузился в сон, вызвала Ивана Ивановича и имела с ним продолжительный

разговор. Он всячески отпирался, вилял, но у меня были неопровержимые доказательства

его виновности, и я старалась в течение нескольких часов показать всю неблаговидность

его поведения и гнусную роль, навязанную мне. Наконец, я поставила ему ультиматум: он

должен утром покинуть на все лето детский дом, передав бразды правления

Маргарите Томасовне, в противном случае я немедленно передаю все дело в Наркомпрос.

Он беспрекословно выполнил мое приказание, на другой день рано утром он навсегда

очистил дачу от своего присутствия. Оформив передачу руководства

Маргарите Томасовне, он уехал утешаться к своей матери. Скатертью дорога!

Дети мои и чужие прекрасно провели это лето и с удовольствием вспоминали о нем. Но я

всетаки считала своим долгом сообщить заведующей детскими домами о недостойном

поведении руководителя показательного учреждения. Говорят, осенью, когда он приехал, ему была запрещена педагогическая деятельность. По слухам он был потом секретарем

народного артиста Юрьева. Прошло лет пять, и однажды меня вызвали к зав. отделом

народного образования. Оказывается, И.И. Герасимов, желая получить какую-то

должность, сослался на меня. Он заявил, что я его знаю и могу дать ему рекомендацию. Я, конечно, отрекомендовала его по заслугам. Больше я никогда о нем ничего не слышала.

48

В период моего секретарства я познакомилась с сотрудницей дошкольного отдела

Ольгой Николаевной Фарфель. Маленькая, прехорошенькая женщина и очень дельная, она

сделалась моим неразлучным спутником в работе на многие годы, и я привыкла ощущать

возле себя ее милое и полезное присутствие.

В эти годы хлеб почти отсутствовал в нашем питании. Помнится, свои четверть фунта мы

съедали утром, а на завтрак брали из дома по куску селедки. Муж Ольги Николаевны был

в то время железнодорожным врачом и имел возможность закупать или выменивать у

крестьян продукты питания. Поэтому и завтраки Ольги Николаевны были несравненно

интереснее и питательнее. Несколько раз было так, что, когда нам случалось завтракать

вместе, она, говоря, что любит селедку, брала у меня кусочек и заменяла его чем-нибудь

вроде бутерброда с яйцом. Для того голодного времени это было проявлением большой

доброты и сохранилось таким в моей памяти.

26 декабря 1919 года Совет Народных Комиссаров издал декрет о ликвидации

неграмотности. Этот декрет Надежда Константиновна Крупская по праву называет

ленинским декретом.

Надежда Константиновна писала по поводу декрета: «Массы темны и неграмотны не

потому, что им нравится быть темными, а потому, что до сих пор нужны были особо

благоприятные условия, чтобы рабочий или крестьянин, тем более работница или

крестьянка, будучи уже взрослыми, могли обучаться грамоте. Нет никого,кто бы обучил, разъяснил, растолковал – нет времени, нельзя отлучиться из дому и проч. Вот декрет и

должен поспособствовать тому, чтобы были созданы такие условия, при которых бы

каждый желающий выучиться грамоте мог бы это сделать, не употребляя для этого

героических усилий, не принося тяжких жертв».

В основном декрет и создавал такие условия. Декрет обязывал обучению всех граждан в

возрасте от 14 до 50 лет в государственных школах. Наркомпросу предоставлялось право

привлекать к работе по ликбезу в порядке трудовой повинности все грамотное население

страны. К этой работе привлекались организации профсоюзов, комсомола и др.

Работающим по найму и обучающимся в школах ликбеза на два часа сокращался рабочий

день. Предоставлялось право использовать для занятий помещения клубов, церквей,

народных домов и соответствующие помещения на фабриках и заводаx. Был создан

специальный орган – Всероссийская Чрезвычайная комиссия по ликвидации

неграмотности.

В то время я работала секретарем дошкольного отдела на Казанской ул. (теперь

ул. Плеханова). В Наробразе пронесся слух, что внешкольный подъотдел нуждается в

сотрудниках для проведения в жизнь ленинского декрета. Вот куда меня потянуло! Как

радостно принять участие в выполнении долголетних мечтаний русской интеллигенции!

Внешкольным подотделом заведывал тогда Давид Николаевич Анкерт , 69 еще совсем

молодой человек, едва ли не студент физико-математического факультета. Прекрасный

организатор, он умел подбирать людей и вдохновлять их на творческую работу. Анкерт

недолго пробыл в Наробразе, через год он перешел на какую-то большую должность в

Госиздате.

Вот к этому Анкерту я и пришла с просьбой дать мне работу. Он внимательно посмотрел

на меня, как бы стараясь выяснить мои потенциальные возможности, и сказал: «Во всем

городе уже идет в полном разгаре подготовительная работа по организации школ ликбеза.

Совершенно неблагополучно обстоит дело в Выборгском районе. Там для этой цели

выделена старая большевичка Рубцова, но она тяжело больна. Согласны ли вы взяться за

работу в этом районе? Предупреждаю, что район ответственный, работа должна начаться и

проводиться в повышенных темпах, надо догнать город. Через месяц предполагается

начать работу во вновь организованных школах. Предварительно у меня будет собрание

председателей комиссий, и вам наравне с ними предстоит сделать доклад о результатах

проделанной работы. Согласны ли вы взять на себя такую нагрузку? Считаете ли вы, что

она будет вам по силам?».

Конечно, я с радостью согласилась. Я чувствовала в себе непочатые залежи сил и энергии.

А главное, дело-то какое интересное!

И вот с этого дня начался самый счастливый период моей жизни. Никакое личное счастье

не может сравниться с удовлетворением, которое дает творческая общественная работа

широкого масштаба. У меня как-будто выросли крылья, я вся загорелась энтузиазмом к

порученному мне делу. Мое горение зажигало товарищей по работе.

Скоро вокруг меня организовался крепко спаянный коллектив школьных педагогов. Через

месяц я доложила на общегородском собрании комиссии по ликбезу, что школы

Выборгского района полностью организованы и приступили к работе.

Работа в школах ликбеза началась при самых неблагоприятных условиях разрухи, голода и

холода. Уроки зачастую проходили при 2-х градусах мороза в помещении.

Характерно, что в книжке Д. Элькиной «О практическом руководстве ликвидаторам

неграмотности» даются советы, как обойтись без бумаги, без перьев, без карандашей.

Сколько надо было энергии и доброй воли, чтобы привлечь неграмотных к учебе. Так

называемое «чаевое довольствие» (восьмушка хлеба и конфетка), носившее характер

премирования, значительно помогало поддерживать посещаемость школ. Впоследствии

для злостно уклоняющихся было организовано привлечение к суду. Очень импонировала

инсценировка суда со всеми аксессуарами и часто производила желаемый эффект.

Ввиду беспрецедентности нашей работы приходилось все время искать новые пути и

учиться на ошибках.

В самом начале работы школ нам удалось сговориться с администрацией Народного дома

и повести всех наших учащихся на оперу «Царская невеста». Уже в первом антракте стало

ясно, что наши учащиеся, впервые слышащие оперу, совершенно в ней не разбираются, она до них не доходит. «Нельзя ли прекратить музыку, она нам мешает слушать песни», –

просили они. Явилась мысль проделывать перед походом в театр пояснительную работу с

учащимися. Так создались наши методические субботники для педагогов ликбеза. В

школах малограмотных, когда учащиеся знакомились с классиками литературы, мы

устраивали после обычной подготовки вечера, посвященные отдельным писателям.

Особенно удачным вышел у нас Пушкинский вечер. Участвовали актеры

Александринского и Гайдебуровского театров. После этих вечеров учащиеся в анкетах

давали краткий отчет о полученном впечатлении. Летом мы организовали поездки

учащихся в Петергоф и Шлиссельбург и просто прогулки на пароходах. Нами впервые был

проделан опыт постановки живой газеты для школ грамоты. Опыт прошел с выдающимся

успехом, и мы решили пользоваться этим средством, как одним из лучших для

агитационных целей. Как-то мы пригласили Горького побеседовать с неграмотными, он

охотно согласился. Собеседование происходило в большом зале бывшего Михайловского

артиллерийского училища. Зал был переполнен. Темой беседы Горький избрал «Как

нужно относиться к вещам». Он подробно остановился на вопросе создания каждой вещи.

Скольно труда человеческого и энергии затрачивается на то, чтобы сделять какую-нибудь

вещь! Поэтому теперь, когда все, что имеется в государстве, принадлежит народу, каждый

из нас должен и сам беречь вещи, и учить других бережно относиться к народному

достоянию. Учащиеся задавали вопросы, Горький отвечал, беседа носила оживленный и

дружеский характер.

48

В период моего секретарства я познакомилась с сотрудницей дошкольного отдела

Ольгой Николаевной Фарфель. Маленькая, прехорошенькая женщина и очень дельная, она

сделалась моим неразлучным спутником в работе на многие годы, и я привыкла ощущать

возле себя ее милое и полезное присутствие.

В эти годы хлеб почти отсутствовал в нашем питании. Помнится, свои четверть фунта мы

съедали утром, а на завтрак брали из дома по куску селедки. Муж Ольги Николаевны был

в то время железнодорожным врачом и имел возможность закупать или выменивать у

крестьян продукты питания. Поэтому и завтраки Ольги Николаевны были несравненно

интереснее и питательнее. Несколько раз было так, что, когда нам случалось завтракать

вместе, она, говоря, что любит селедку, брала у меня кусочек и заменяла его чем-нибудь

вроде бутерброда с яйцом. Для того голодного времени это было проявлением большой

доброты и сохранилось таким в моей памяти.

26 декабря 1919 года Совет Народных Комиссаров издал декрет о ликвидации

неграмотности. Этот декрет Надежда Константиновна Крупская по праву называет

ленинским декретом.

Надежда Константиновна писала по поводу декрета: «Массы темны и неграмотны не

потому, что им нравится быть темными, а потому, что до сих пор нужны были особо

благоприятные условия, чтобы рабочий или крестьянин, тем более работница или

крестьянка, будучи уже взрослыми, могли обучаться грамоте. Нет никого,кто бы обучил, разъяснил, растолковал – нет времени, нельзя отлучиться из дому и проч. Вот декрет и

должен поспособствовать тому, чтобы были созданы такие условия, при которых бы