Текст книги "Ты умрёшь завтра(СИ)"
Автор книги: Евгений Немец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
20-го августа 1969-га года Никодим навестил директора школы Сымчинбаева Дамира Давлетовича, и вогнал пожилого татарина в оторопь, потребовав выдать ему аттестат зрелости. На хилый вопросик, почему мальчик не хочет учиться, Никодим ответил, что учиться в школе ему незачем, а поскольку идиотские правила социалистической бюрократии предписывают в обязательном порядке иметь бесполезную бумажку, подтверждающую завершение десятилетней школьной тягомотины, то бумажкой этой Никодиму обладать необходимо, во избежание возможных проблем. На какие именно проблемы намекнул Никодим, Дамир Давлетовичя не понял, и возразил, что при всем желании, выдать аттестат зрелости семилетнему мальчику права не имеет, на что Никодим сообщил, что овчарка Гульназ – любимая сука товарища Сымчинбаева, на завтра издохнет, после чего развернулся и покинул кабинет опешившего директора. Следующий день для любимой суки Дамира Давлетовича оказался последним, она угодила под колеса заводского автобуса. Директор школы, до смерти перепуганный, бросился к участковому и попросил защиты, жалуясь, что семилетний мальчик угрожает его жизни и вообще терроризирует.
Участковый Полищук был не высокого мнения о директоре школы, то есть считал его человеком бесхарактерным, слабым, и трусливым. А теперь еще и спятившим. Но школа в городе была одна единственная, и весь поголовно Полищуковский выводок в ней учился. Из всех предметов юным Полищукам легко давалась одна физкультура, и из класса в класс их переводили только потому, что своего мнения о Сымчинбаеве участковый не обнародовал, но напротив, школе всегда оказывал посильную помощь, когда она в ней нуждалась. Сейчас же Полищук эту помощь видел в необходимости доставить Дамира Давлетовича к доктору Чеху, что без промедления и сделал.
Уже находясь в кабинете заведующего поликлиникой, участковый с улыбкой слушал сбивчивое повествование директора школы о странном мальчике, который потребовал себе аттестат, а затем, в качестве меры давления, накликал на любимую собаку Дамира Давлетовича смерть. Полищук, предвкушая удовольствие, ждал, когда Антон Павлович поставит диагноз, какое-нибудь заумное мозговое расстройство, а то и наденет на выжившего из ума татарина смирительную рубашку. Но доктор Чех слушал Сымчинбаева внимательно, ходил по кабинету, закинув руки за спину, и всем видом показывал, что к словам директора школы относится серьезно. Когда Дамир Давлетович закончил свой монолог, Антон Павлович остановился перед участковым и сказал:
– Дамир Давлетович не болен, голубчик. Все, что он рассказал, скорее всего, правда.
Улыбка сползла с лица участкового.
– Но… Антон Павлович!.. Однако…
– Я знаю этого мальчика, – продолжил доктор Чех. – Я наблюдаю за ним уже пять лет. Он обладает уникальными способностями, в том числе и в умственном развитии. В среднем образовании он действительно не нуждается, я полагаю, потому как знает куда больше, чем все мы вместе взятые. А именно, он совершенно точно может сказать, кто и когда умрет.
Повисла пауза. Участковый Полищук смотрел на Антона Павловича, вытаращив глаза, наконец, до него дошло:
– Так значит, эти слухе о пацане – правда?!
– Дайте ему этот аттестат, – посоветовал доктор Чех. – Пребывание Никодима в школе может быть опасным.
– Но, Антон Павлович, уважаемый! – подал голос директор школы. – Как же мы дадим ему аттестат? Ему же только семь годочков!
– Товарищи, придумайте что-нибудь, – отмахнулся Антон Павлович. – Я и так вынужден кроме медицины заниматься биологией, зоологией и биохимией. Не вешайте на меня еще и бюрократические проволочки.
– Антон Павлович, если пацан так опасен, почему его не посадить под замок? – Полищук был человеком действия, шок от откровения доктора Чеха прошел, и к нему возвращалась его обычная практичная хватка.
– А на каком основании, голубчик? Предсказывать чью-то смерть не преступление, и не болезнь. И вот еще что, Казимир Григорьевич, не забывайте, что в эту школу ходят и ваши дети. А если однажды он кому-то из них напророчит смерть? Как вам такое?
Полищук сглотнул, часто заморгал, но быстро с паникой справился, глухо произнес:
– Ну его… Вот что, можно выдать аттестат с пометкой, что действителен он будет, когда парню стукнет семнадцать. Так товарищи из гаи иногда делают, когда пацаны права раньше паспортов получают. Товарищ Сымчинбаев?
– Да, да! Это выход, это решение! – радостно отозвался директор школы.
– Ну вот и славно, товарищи, – подвел итог Антон Павлович. – А теперь я попрошу вас меня оставить, потому как мне необходимо найти способ покончить с Fluvius nigra, пока она не покончила с нами.
К первому сентября Никодим получил аттестат, а доктор Чех разгадал один секрет Черного Мао. Оказалось, что Fluvius nigra боится холода. Из этого следовало, что с первыми заморозками колония пожирателей нефтепродуктов уйдет глубоко под землю. И действительно, в начале октября Черный Мао был замечен в последний раз и показался только в конце весны следующего года.
– Глава 7 —
Господь так устроил, что они
(реки) текут туда – на север.
Он имел что-то в виду?
Д. Гранин, «Из интервью телеканала Россия».
1971-ый год для ПГТ Красный оказался довольно нервным. В начале лета в город прибыл эшелон военной техники в сопровождении подразделений внутренних и инженерных войск. Четыре БТР-а, четыре тягача и восемь тентованных грузовиков, приглушено рыча, сползли с железнодорожных платформ, пересекли город, и притихли возле военкомата. Следом, выбивая из города, как из пыльного ковра, бурое марево пропечатала шаг колонна солдат. На пустыре за военкоматом военные и разбили лагерь.
– Это что, «специалист по работе с кадрами» и его личная охрана?! – поразился почтальон Семыгин, памятуя предупреждение доктора Чеха о посещении Красного офицером госбезопасности, но Антон Павлович ответа не знал, да и вообще никто в городе понятия не имел, что происходит.
Еще через три дня на заброшенное вертолетное поле, что возле церквушки, опустился пузатый Ми-8, доставивший двенадцать человек гражданских. Гражданских препроводили в расположение воинской части, и оградили от всяких контактов с местным населением, которое, глядя на непонятно откуда и зачем явившуюся военную мощь страны, забеспокоилось, предполагая, что началась какая-то секретная война, и милая сердцу держава в опасности.
Поворотов Леонид Валерьевич, по роду службы обязанный к волнениям народа относиться внимательно, отправился в расположение гарнизона выяснить, что именно происходит, но к командиру гарнизона полковнику Рубакову не попал, а попал к замполиту Котавасеву, служившего в чине майора, и капитану Особого Отдела Червякину. Майор Котавасев имел массивное квадратное тело среднего роста, в плечах сажень косая, ладони – лапища, на ногах стоял твердо, будто в землю вкопанный, а лицом был красен, как пролетарское знамя, ровную алость которого немного портили синие мешки под глазами и мутные зрачки в желтоватых глазных яблоках. Одним словом майор Котавасев смахивал на средний танк, у которого вместо артиллерийского орудия в башню вмонтировали излучатель психического действия, – майор одним своим видом вызывал страх, а то и панику. Капитан Червякин, напротив, был худ, плюгав, рост имел ниже среднего, носил круглые очки с толстыми линзами, отчего глаза его казались навыкате, а под жидкими усиками прятал узкие длинные губы, которые иногда выпячивались, открывая наблюдателю свое родство с земноводными. Особист вел себя тихо, на стуле сидел неподвижно, точно хамелеон в засаде, и трогательно так складывал на колени ладони, словно прилежный ученик за партой. В общем, такой себе рядовой чиновник канцелярии смерти.
– Здравствуйте, товарищи. Я гм… Поворотов моя фамилия, – заикаясь представился Леонид Валерьевич, робея под пристальным взором майора Котавасева. – Я гм… председатель городского исполкома.
– Документ! – потребовал замполит, сделав ударение на второй слог.
Леонид Валерьевич документы предоставил, майор их внимательно просмотрел и передал капитану Червякину. Тот бумаги изучил еще более детально, после чего вернул их владельцу, присовокупив от себя толстенькую папку. В папке Поворотов обнаружил утвержденный план застройки территории под воинскую часть.
– Ну что ж… Раз все официально разрешено и гм… утверждено, не смею чинить препятствия, – согласился Леонид Валерьевич, но все же осторожно полюбопытствовал о причине появления военных в Красном, на что получил ответ замполита, что не его это собачье дело, задумался, попытался возразить:
– Но люди волнуются… Неизвестность, она же пугает…
На это капитан Червякин, облизнув губы, вкрадчиво ответил:
– Мы, товарищ Поворотов, проследим, чтобы решения Партии народные волнения не вызывали.
С тем председатель горисполкома и покинул неразговорчивых офицеров.
Ничего не смог выяснить и директор завода Огрехин. По линии своего министерства он уже получил приказ оказывать военным всяческую поддержку, и отправил в расположение части три строительных бригады, оснащенные сваебоями и бетономешалками, как военные того затребовали. Доктора Чеха и почтальона Семыгина тоже интересовали и настораживали текущие события в городе, но офицерский состав на контакт не шел, а солдаты, отпускаемые по выходным в увольнения, понятия не имели, что тут делают, и что делать им прикажут назавтра. Гражданские же, прибывшие на вертолете, оберегались армией так, словно являлись послами вражеских государств, – даже если кому-то из них требовалось выбраться в город, его сопровождал военный конвой. Но вскоре надменным солдафонам пришлось гордыню свою поубавить.
В конце июня 1971-го года, когда строители уже поставили деревянные солдатские бараки и возвели бетонное ограждение с колючей проволокой по периметру гарнизона и, следовательно, никто посторонний не мог проникнуть на территорию, в гости к ним наведался Черный Мао и откушал двумя десятками бочек горючего, которые механики автотранспорта по неразумности оставили прямо на земле.
Командир части полковник Рубаков был в бешенстве и даже хотел ввести в городе комендантский час, раз милиция своими силами с воровством справиться не в состоянии. Участковый Полищук, вызванный на место преступления, осмотрел поеденные коррозией бочки, ничего объяснять не стал, а послал за доктором Чехом. Антон Павлович также понимал, что слова окажутся бесполезными, и решил продемонстрировать природный феномен в действии. В воронку, оставшуюся после посещения Черного Мао, бросили бочку с соляркой, предварительно открыв крышку, так, чтобы часть топлива разлилась по земле, и принялись ждать. Через час, когда терпение полковника начало иссякать, воронка вдруг быстро наполнилась черной жижей, полностью скрыв топливную емкость, а через пять минут так же быстро ушла назад в грунт.
– Можете взять пробы почвы, – прокомментировал доктор Чех, – вы не найдете там и следа горючего. Мао nigra забирает нефтепродукты до последней молекулы. Как, впрочем, и любую другую органику. Так что рекомендую всем держаться от него подальше, а топливо хранить в недосягаемых для Черного Мао местах.
Опешивший полковник приказал своему военврачу Гуридзе в ситуации разобраться, и назавтра в деталях доложить. Поэтому военврач, человек общительный и доброжелательный, прихватив бутылку чачи, отправился в вотчину доктора Чеха – в поликлинику, где Антон Павлович и поведал ему все, что знал о происхождении и повадках Fluvius nigra, а заодно и о мутациях окружающей город флоры, и посоветовал запретить военнослужащим без хим-зищиты разгуливать по лесу.
Военврач Четыре Г, как его ласково звали в гарнизоне, – грузин Гуридзе Гиви Георгиевич слушал коллегу с интересом, не забывая время от времени наполнять стаканы, все сильнее добрел и проникался к Антону Павловичу симпатией. В конце поблагодарил за ценную информацию и предупреждение, и поинтересовался, почему природным феноменом не заинтересовались ученые. Ответа на этот вопрос Антон Павлович не знал, хотя своему начальству в областной центр о Черном Мао докладывал неоднократно.
– Очевидно, биология и микробиология не очень интересует членов Политбюро, – сделал Антон Павлович заключение. – Некогда им за строительством коммунизма на такие мелочи внимание обращать, я полагаю.
На что военврач Гуридзе погрустнев, ответил:
– Слушай, дорогой, ты бы поаккуратнее, да? Червякина видел? На вид мышь мышью, а если укусит, то по самое горло. Ему что муравья прихлопнуть, что человека, все одно. Слушай, дорогой, это Гиви тебе говорит.
Антон Павлович понимающе кивнул, и в свою очередь спросил, что армия тут забыла, потому что никаких военных объектов, насколько доктор Чех знал, в радиусе сотни километров не было. На это Гуридзе заметил, что военные – люди скрытные, и информацией об их объектах располагают только те, кому это по долгу службы положено, а доктор Чех к таковым не относится. Антон Павлович же полагал, что какие-нибудь сведения, хоть в виде сплетен, все равно бы в народ просочились.
– Не иначе, как собрались ракетную базу строить, голубчик? – настаивал он.
Гиви Георгиевич погрустнел еще больше, и вместо ответа почти шепотом посоветовал коллеге запастись цистеином. Добавил:
– Я дам тебе немного, но ты закажи лучше. Случись чего, моего тебе не хватит. На весь то город… Прости, дорогой, больше ничего сказать не могу.
От этих слов Антон Павлович похолодел. Он прекрасно знал, что цистеин входит в комплект военных индивидуальных аптечек, как средство защиты от облучения проникающей радиацией. Доктор Чех молчал долгую минуту, обдумывая услышанное, наконец, произнес:
– У меня практически нет опыта лечения подобных заболеваний. Ну, то есть, в общих чертах я кое-что знаю, но… Гиви Григорьевич, чего ждать то? Каковы могут быть последствия?
– Антон, дорогой, ждать надо худшего, а надеяться на лучшее. Симптомы известны, да. Горло дерет, кровь идет носом, а дальше – поражение поджелудочной, холецестит, гепатит, рак… Последствия, говоришь… У тебя тут город от железа красный, да? Крапива похуже гадюк ядом жалит, да? Под землей червь размером с нефтепровод Дружба ползает, бензин кушает – плохо, совсем плохо. Но видел я хуже. И дожди кислотные, и озера не с водой, а с холодцом цвета виноградного листа, – такого полно там, где химические комбинаты. Видел я и пустыню вместо моря, где ветер не песок гонит, а соляную и нитратную пыль, да… Но бывает и того хуже. Ты про озеро Чаган слышал? Посмотри газеты за шестьдесят пятый – шестьдесят шестой год, писали об этом «рукотворном чуде». Я туда ездил два раза, опыта набирался по своей теме. Три года назад на берегу этого озера организовали биологическую станцию, они в озеро выпустили прорву живности. Водоросли, рыбу, раков, червей всяких беспозвоночных, амфибий, млекопитающих – много чего, сотни три видов, да. Девяносто процентов откинулось сразу же, а остальные мутировали. Уровень радиации до сих пор для человека опасен, а уже шесть лет прошло. И что бы там не писали газеты, как бы не хвалили достижения мирного атома, местное население озеро стороной обходит и зовет его Атом-Куль – Атомное озеро. Вот тебе и последствия. Думай, дорогой, это Гиви тебе говорит…
Целую неделю Антон Павлович не решался поделиться тревожными новостями с Аркадием Юрьевичем, но при случае попросил его найти информацию об озере Чаган, зная, что друг ведет подшивки периодики. В газете «Известия» за 1966 год почтальон Семыгин и в самом деле отыскал статью об этом «рукотворном чуде», созданном с помощью ядерного взрыва, и понял, что они с Антоном Павловичем копают в одном направлении, хотя и с разных сторон, потому что Аркадий Юрьевич и сам уже кое о чем догадывался. Вечером 16 июля 1971 года почтальон Семыгин, прихватив две газеты, отправился в гости к доктору Чеху.
– Цитата, – объявил он, усевшись за стол и развернув газету. – «Использование атома в мирных целях приносит долгожданные плоды. Советским атомщикам понадобился всего один заряд, в результате чего было создано прекрасное озеро Чаган с чистой прозрачной водой. Местность преобразилась. Наконец, произошло событие, которое так долго ждали…» Так, тут идет стандартная хвалебная чушь. Вот дальше: «Стояла обычная для этих мест жара. Люди изнывали. Правда, на берегу было чуть прохладнее, но как манила эта безмятежная водная гладь! Поистине, близок локоть, да не укусишь. Наконец, медики дали «добро», и все обитатели посёлка побежали на пляж. Купались долго, от души».
Почтальон Семыгин сложил газету, перевел взгляд на доктора Чеха, спросил:
– Антон Павлович, вы что-то еще знаете об этом, не так ли?
– Да, к сожалению, – с неохотой отозвался доктор Чех. – Военврач Гуридзе поделился. Его свидетельства прямо противоположны.
Аркадий Юрьевич понимающе кивнул, затем развернул другую газету, положил перед собеседником, сказал:
– Я в последнее время чаще в гарнизон наведываюсь, объем почты для них растет. Так вот, недавно заметил там одного из тех гражданских, которые на вертолете прибыли, и за пределы части носа не высовывают. Мне его лицо показалось знакомым, так что я помимо вашего озера в своих подшивках искал еще кое-что. Не подвела меня память, вот статья и фотография, – Аркадий Юрьевич ткнул пальцем в газету, – это он. Алексей Николаевич Кушев – физик-атомщик. Думаю, что все остальные тоже ученые.
– В этом, голубчик, сомневаться уже не приходится, я полагаю, – согласился доктор Чех. – Особенно после того, как коллега Гуридзе порекомендовал запастись цистеином на весь город. А цистеин – это антирад, черт бы его побрал! Да и о последствиях намекнул…
– Все сходится. Все один к одному. Все вокруг… бомбы, будь она не ладна…
– Сходится. Только непонятно, что именно они делать собираются? Взрывать? В тайге? Почему в тайге? Зачем? У них же есть полигон, как он там?..
– Семипалатинск, – подсказал почтальон Семыгин, немного подумал, добавил. – Возможно, это как-то связано с запретом испытания ядерного оружия на земле, в воде и в воздухе, который подписали владеющие ядреным оружием страны несколько лет назад. Возможно, с этим и озеро Чаган связано…
Почтальон Семыгин и сам не предполагал, насколько был прав. Запрет испытаний ядерного оружия имел место быть, и своим фактом сильно обидел физиков-атомщиков, которые очень любили свои бомбы взрывать, и с негодованием встретили такое ограничение. Но, как и положено воинам трудового фронта Страны Советов, сдаваться ученые не собирались. Из самых отъявленных расщепителей атома они организовали ударную группу и поручили ей проблему устранить. Ударная группа устроила мозговой штурм, и родила проект под названием «Тайга». Проект был гениален, и заключался в том, чтобы реанимировать другой проект, придуманный еще Иосифом Виссарионовичем сорок лет назад, суть которого заключалась в наполнении мелеющего Каспия водами северных рек. Только вместо экскаваторов, бульдозеров и тротила хитрые ядерщики предложили использовать милые их сердцу атомные бомбы. Экономический эффект, изложенный на бумаге, выглядел потрясающе, – бабах!.. и миллионы тонн грунта, леса и незадачливой дикой фауны, так некстати оказавшегося на линии фронта между реками Печора и Колва, превращаются в радиоактивную пыль, и вот уже воды Печоры, насыщенные лучистой смертью без вкуса и запаха, убивая все на своем пути, неспешно направляются в Каму, затем в многострадальную Волгу и, наконец, в Каспийское море… Наверное, величие этой картины и подтолкнуло членов Политбюро, – людей, на воображение богатых, не мешкая проект утвердить, и довольные атомщики кинулись претворять в жизнь очередную стройку века. В самом деле, выгоды же налицо! С одной стороны спасем Каспий, с другой, под видом хозяйственной деятельности продолжаем расщеплять атом, ведь подземные ядерные взрывы в целях хозяйственной деятельности не подпадают под утвержденный в 1963-м году запрет испытаний ядерного оружия на земле, в воде и в воздухе… Спите спокойно, жители Перьми, Ульяновска, Самары, Саратова, Волгограда, Архангельска и еще пары сотен городов вдоль берегов Камы и Волги, ваши жизни в надежных руках мудрой Партии, а значит, вы умрете в неведенье, но за идею – за светлое будущей, которое, как известно, без термоядерных взрывов немыслимо… Мудрая Партия не колеблясь бросала жизни горожан ПГТ Красный в топку металлоплавильных печей, с чего ей было сомневаться в правильности подобного подхода в атомных программах? Ядерный Бог был могуч и требовал все больше жертв, а жрецы Политбюро знали, что человеческие ресурсы в Стране Советов неисчерпаемы, стало быть, жалеть их – экономически нецелесообразно.
4 августа 1970-го года на северной границе Пермской области, был заложен и активирован первый заряд, – первый из запланированных двух с половиной сотен. К счастью, в том районе последний. Правительство вдруг всполошилось, что мировая общественность будет негодовать, узнав, насколько грандиозен затеянный в СССР ядерный проект, и решила атомщиков с их бомбами отодвинуть от любопытных глаз западной цивилизации подальше, за Уральский хребет. Так что ни доктор Чех, ни почтальон Семыгин не могли знать, что прибывшая в их город армия должна была обеспечить физикам-атомщикам реализацию проекта «Вепрь», целью которого был уже сибирский Иртыш, ждавший возможности поделиться своими водами с убитым войной за хлопок Аральским морем.
После того, как военных научили прятать горючее и технику от Черного Мао, и даже активно его защищать с помощью огнетушителей (школьный учитель физики Вениамин Альбертович Цандеровский однажды сообразил, что струя пены создает фронт пониженного давления, следовательно, охлаждает поверхность, с которой соприкасается и, стало быть, эту технологию можно использовать в борьбе против Черного Мао), отношения между армией и горожанами потеплели. Военные механики оградили свои запасы топлива бетонными кожухами, и соорудили огнетушительные расчеты, закрепив на поворотных рамах сразу по четыре промышленных пенодуя. Нагрянувшему в начале июля Черному Мао пришлось спешно отступать под перекрестным обстрелом огнетушительных турелей, – так что система работала, и армия была гражданским за содействие благодарна. Офицеры стали чаще появляться в городе в компании еще аппетитных вдов, а солдатики и вовсе расхрабрились и клеили молоденьких жен металлургов, за что неоднократно получали по лицу, но от намерений своих не отказывались, а собирались отделениями и шли на металлургов с ответным мордобоем. Городок оживился, чему участковый Полищук радовался мало, потому как отлавливать дебоширов требовалось теперь в два раза чаще, а писать письма приходилось не только на завод, но еще и в военный гарнизон.
Но к сентябрю оживление заметно спало, так как две роты ВВ и одна рота инженерных войск отбыли в восточном направлении прямо через лес, по ходу продвижения прокладывая себе дорогу. Раньше там была просека, но тянулась она всего километров пятнадцать и упиралась в речушку, за которой армию поджидала совсем уж непроходимая тайга. Да и просека была сильно завалена буреломом и плотно заросла молодняком. А в конце сентября хлынули осенние ливни, так что продвижение военных шло медленно и к реке они вышли только к началу октября. До первых снегов солдаты успели построить мост и расчистить площадку на другом берегу, но затем ударили морозы, и войска вернулась в город на зимовку.
Пока армия воевала с тайгой, председатель горисполкома Поворотов готовился к приему большого начальства, которое обещало посетить ПГТ Красный на праздник Октябрьской Революции, то есть 7-го ноября. Областное начальство подобными визитами удостаивало Красный не часто, раз в пять–шесть лет, потому Леонид Валерьевич решил навести основательный порядок в бумагах, коих за последние годы накопились небоскребы, дабы быть во все оружии, и случайно не опростоволоситься, если, скажем, коварное начальство вдруг придумало бы задать вопрос о какой-нибудь директиве трехгодичной давности. За работу председатель горисполкома принялся энергично и уже на третий день добрался до нижнего ящика стола, в котором находились документы, приговоренные на пожизненное неисполнение. В этом то ящике Поворотов и наткнулся на желтый конверт и ключ от церковных ворот.
Озадаченный находкой, Поворотов долго крутил конверт в руках, не понимая, почему письмо находится у него в столе, а не в Тобольской епархии, чей адрес значился в качестве получателя, пока не вспомнил, что это письмо ему вручили строители, которые вернули на место балку в трапезной церкви, убившую отца Сергия. Леонид Валерьевич вспомнил следом, что не отправил письмо, потому как считал, что вскорости начальство отца Сергия пришлет ему замену, но девять лет уже минуло, а епархия так никого прислать и не сподобилась. Поворотову стало неловко, ведь это было последнее послание отца Сергия, возможно, его последняя воля, а он, председатель горисполкома, – должность, изначально обязывающая к аккуратности в документообороте, поступил так безответственно, и не только письмо не отправил, но вообще забыл про него и думать. Пожурив себя за такую непростительную оплошность, Леонид Валерьевич решил, что лучше поздно, чем никогда и отправился на почту. Со словами «так вот нехорошо получилось», он передал конверт почтальону Семыгину, полагая, что тот сию минуту письмо по назначению отправит. Но Аркадий Юрьевич письмо отправлять не стал, и в отличие от Поворотова, сделал это осознано. Имея аналитический ум, историк Семыгин предположил, что послание отца Сергия может содержать важные сведенья, а раз епархия никого не прислала даже на похороны своего сотрудника, то либо ей до отца Сергия не было никакого дела, либо хитрые попы знали что-то такое, чего обнародовать, по их соображениям, было нежелательно. Аркадий Юрьевич вскрыл конверт и письмо прочел. И чутье историка Семыгина не подвело.
Аркадий Юрьевич Семыгин родился в Ленинграде в 1929-ом году. Его отец, Юрий Васильевич, был военным и командовал бригадой артиллерии Ленинградского военного округа. Отца Аркадий помнил как человека решительного, отважного и глубоко патриотичного, но с его мнением сотрудники НКВД согласны не были, и в конце тридцатых комбриг Ю. В. Семыгин попал под армейские чистки и был репрессирован. Арест родителя поверг Аркадия в шок. Вернее, не то, что отец оказался «врагом народа» – в это младший Семыгин не верил и секунды, а то, что самая лучшая в мире страна – вершина развития политико-экономической мировоззрения, как наставляли их в школе, так жестока и несправедлива к преданным детям своим. Но самое страшное потрясение ждало Аркадия два месяца спустя, когда семье Семыгиных разрешили свидание с Юрием Васильевичем. Вместо сильного, уверенного в себе человека с офицерской выправкой, в комнату для свиданий шаркающей походкой вошел сгорбленный старик. Обнимая сына, его руки дрожали, и еще Юрий Васильевич отводил глаза, стыдясь засевшего в них страха и отчаянья. Это был последний раз, когда Аркадий видел отца. В возрасте девяти лет юный Семыгин впервые усомнился в идеалах социалистического строя. Конечно, никакого анализа с последующими выводами Аркадий в то время сделать был не способен, но потрясение от того, как страна обошлась с верным подданным своим – комбригом Семыгиным, было для юного Аркадия, как штормовой ветер, сметавший доводы разума и коммунистические догмы. Так что, на одной чаше весов оказалась идеология государства, вколачиваемая в мальчика школьными преподавателями, праздничными демонстрациями и победными маршами по радио, а на другой – любовь к отцу, горе его утраты, тихий ужас матери и напряженное молчание бывших друзей родителей.
Бывшие друзья и знакомые родителей Антона теперь сторонились дома Семыгиных, словно он был заражен чумой, а если изредка и заходили, то приносили с собой гнетущую тишину, исполненную безнадежности, отчаянья и страха. Тишину, когда сказать нечего, когда каждое произнесенное слово в один момент может обернуться отравленным жалом против говорящего, и, стало быть, лучше молчать… Они приходили все реже, и лучше бы они не приходили вовсе.
Не успев достаточно очерстветь от воздействия идеологической обработки пионерских и комсомольских вожаков, руководствуясь скорее чувствами и инстинктами, чем разумом и здравым смыслом, Аркадий выбрал отца, а в отношении к Стране Советов затаил недоверие, опаску и даже злобу, которые только с годами обрели форму конкретных мыслей, убеждений и протеста.
В начале войны мать Аркадия Наталья Владимировна успела отправить сына к сестре в Пермь, сама же осталась в Ленинграде. Работала она инженером в КБ Ленинградского машиностроительного завода. Страна нуждалась в тяжелых танках, и Наталья Владимировна не могла бросить родину в столь ответственный час. 28-го января 1943-го года сброшенная бомбардировщиком люфтваффе авиационная бомба превратила в руины дом № 56 по улице Полтавская, оборвав жизни двенадцати человек, в том числе Семыгиной Натальи Владимировны. О подробностях смерти матери Аркадий узнал только пятнадцать лет спустя, случайно наткнувшись на документы Ленинградской гражданской обороны тех лет. До этого же времени Наталья Семыгина числилась без вести пропавшей.
По окончании школы юный Семыгин пошел по стопам отца и поступил в Пермское военное артиллерийское училище, но вовсе не потому, что хотел быть военным и тем более артиллеристом. От отца Аркадий унаследовал твердость в достижении цели, а цель он себе поставил нешуточную, и случилось это еще в 1938-ом, когда отец трясущимися руками обнял его в последний раз. Аркадий хотел доказать, если не окружающим, то самому себе, что его родитель ни в чем не виновен, поэтому решил стать военным историком, или кем-то со смежной профессией, чтобы иметь доступ к армейским архивам, и разобраться, что и почему творится в стране. Так что курсант Семыгин немало удивил своих командиров-преподавателей, подав после третьего курса рапорт о переводе во Львовское высшее военно-политическое училище. На вопрос, в чем причина такого решения, Аркадий честно ответил, что хочет стать военным корреспондентом. Начальство оценило высокий замысел амбициозного курсанта, потому как выбранная им профессия была хоть и перспективной, но редкой, юношу отпустило, и даже снабдило рекомендательными документами. Вообще-то, начальство не сильно надеялось, что молодой Семыгин, несмотря на отличную успеваемость, пройдет жесточайший конкурс и будет зачислен в Львовское училище, а потому по осени ждало его назад. Типа, молодой-горячий, пусть обожжется – преданнее делу артиллерии будет. Но Аркадий с честью прошел собеседования, победил все экзамены и осенью 1950-го года был зачислен курсантом Львовского высшего военно-политического училища ордена Красной Звезды, которое благополучно и окончил пять лет спустя.
