Текст книги "Ты умрёшь завтра(СИ)"
Автор книги: Евгений Немец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
– Ладно, вернемся к материи – к объективной реальности, данной нам в ощущение, как обозвал ее немецкий еврей Маркс. Итак, где может быть свиток? Из четырех вариантов мы отбраковали три, стало быть, надо искать человека, который побывал в церкви в день смерти отца Сергия раньше Марии. И я думаю, что это, скорее всего, женщина, который на данный момент лет семьдесят пять, если она, конечно, жива.
– Почему женщина? – спросил приходящий в себя историк Семыгин.
– Да потому что вероятность больше. Приход отца Сергия только из пожилых женщин да старух и состоял, – Никодим произнес это так, словно втолковывал ребенку, почему слово «КПСС» важнее, чем слово «мама». – И потому, что если бы свиток нашли строители, они, скорее всего, передали бы его в горисполком. Для атеистов–строителей церковный документ не представляет ценности, но в глазах верующего человека он ценность имеет огромную, потому что становится религиозным артефактом, который требуется беречь, лелеять и охранять. Так что ситуация, при которой прихожанка, обнаружив подле мертвого отца Сергия древний документ, не раздумывая забрала его с собой, видится мне наиболее вероятной. Но это была не Мария. И это, друзья мои, все. Больше ничего я вам сообщить не могу.
Проводив гостей на лестничную площадку, Никодим на какое-то время задержался, наблюдая, как мужчины спускаются по ступеням, затем догнал их вопросом:
– Аркадий, когда ты найдешь свой свиток, могу я рассчитывать на то, что его содержимое станет мне доступно?
Семыгин резко оглянулся и упрямо посмотрел Никодиму в глаза.
«Черта с два!», – захотелось выкрикнуть Аркадию Юрьевичу, но он сдержался.
Никодим с улыбкой рассматривал историка, но теперь в этой улыбке не было стали, скорее в ней можно было найти намек на доброжелательность. Удовлетворившись созерцанием негодования в глазах Семыгина, молодой человек сказал:
– В тебе умирает настоящий воин, Аркадий. Я понимаю, откуда взялось твое диссидентсво. Чертов Дон Кихот. Готов ринуться на бетонную башню с деревянным копьем, если только в ее очертаниях мелькнет образ врага. Так всю жизнь головой, как отбойным молотком, и долбишь железобетонную толщу человеческой глупости, спрессованной тысячелетиями, а потому изначально непробиваемой. И этим ты мне нравишься. Дай знать, когда найдешь свиток, я могу оказаться тебе полезен.
И Никодим захлопнул дверь, не дав Аркадию Юрьевичу возможность чего-то ответить.
По дороге назад историк Семыгин и доктор Чех долго молчали. Только отдалившись от дома Никодима квартала на три, они остановились, чтобы перевести дыхание, и поделиться впечатлениями.
– Ну что, голубчик, получили свои ответы? – толи иронично, толи печально осведомился доктор Чех.
– Знаете, Антон Павлович, как-то я говорил вам, что волею судеб был закинут в Будапешт. Случилось это в далеком 56-ом году. Но я не рассказывал, что мне довелось пообщаться с Имре Надь. Знаете, кто это?.. Впрочем, не важно. Так вот, это была волевая личность, я бы даже сказал – железная. Общаться с ним было крайне трудно, он буквально давил авторитетом. Но теперь я понимаю, что рядом с Никодимом Имре – просто неразумное дитя, ползающее под ногами Платона. Психологический пресс, который он обрушивает на собеседника, по силе сопоставим со снежной лавиной, или там с камнепадом. Увернуться невозможно.
– А на что вы рассчитывали? Я вас предупреждал.
– Да нет. Я нисколько не жалею. У меня уже несколько лет не было психологических встрясок. Я даже бодрее себя чувствую, – Аркадий Юрьевич хохотнул.
– Помните, я говорил, что он видит людей насквозь? Я думаю, он знает вас лучше, чем я… Да что там я, лучше, чем вы сами.
– Да, – озадачено согласился Аркадий Юрьевич, но потом тряхнул головой, прогоняя тревожные мысли о самом себе, которые некоторое время назад так бестактно озвучил Никодим, добавил с напускной бодростью, – но все же он дал новое направление поиска! Так что наше путешествие даром не прошло.
– Согласен. И его словам можно верить, голубчик. В отличие от нас всех, Никодим никогда не врет.
– Но и правду, похоже, не договаривает, – заметил историк Семыгин.
– Я думаю, он нас щадит. Есть в нем какое-то неведомое нам милосердие, я полагаю. Его правда для нас может быть невыносима. Кто знает, какие демоны одолевают его душу. Может, поделись он своей правдой с нами, и мы тут же скончались бы от ужаса.
– Это звучит так жутко, что лучше об это не думать, – тут же отозвался Аркадий Юрьевич и поежился. Но где-то внутри он чувствовал, что в словах друга есть смысл. И еще он осознавал, что, как бы там ни было, встреча с Никодимом принесла положительный результат, – Мария и в самом деле была не единственной верующей. Теперь требовалось разыскать остальных.
На реализацию идеи мотодельтаплана Петя потратил два года. Первой и главной проблемой являлся двигатель, достать который было просто неоткуда. Но затем Пете пришло в голову, что участковый Полищук уже несколько лет перемещается по городу пешком, значит, его транспортное средство приказало долго жить. Предположение оказалось верным, Полищуковский ИЖ-49 давно выработал свой моторесурс, к эксплуатации был непригоден и восстановлению не подлежал, потому что достать запчасти не представлялось возможным. Впрочем, такая же участь постигла половину городского автопарка, – большая часть грузовиков и автобусов стояла на приколе и отчаянно ржавела. И с каждым годом количество техники, отданной на волю ветрам и дождям, увеличивалось.
Петя, памятуя, как в былые времена у него складывались отношения с участковым, предстоящей беседе не очень радовался, но деваться ему было некуда.
– На кой он тебе черт сдался? – рявкнул на парня подозрительный Полищук.
– Мне мотор нужен. Я самолет строю.
– Шею сломать? Эх, Петька, лучше бы ты конфеты тырил. Как-то спокойнее было.
– Казимир Григорьевич, так ведь конфеты в магазин второй год не завозят.
– И слава Богу, у меня хлопот меньше! – снова гаркнул участковый, не заметив, что противоречит сам себе, но тут же тон поубавил, продолжил отечески. – Ну на хрена тебе этот самолет? Убьешься же!
– Убьешься – не убьешься. Это не так уж и важно.
– Смотри-ка, какой умный стал. А что важно то?
– Важно его построить. Каждый человек должен построить свой самолет…
Прижимистый Полищук в метафизику Петиных посылов вникать не хотел, да и не умел, и долго не соглашался отдать бесполезный металлолом парню в пользование, но, в конце концов, уступил. Годы сказывались, терял куркульскую хватку Казимир Григорьевич, непростительно добрел, да и к Петьке с теплотой относился, как к сыну почти, потому что много лет они тесно общались, имели, так сказать, одно на двоих прошлое, хотя и с разной уголовной направленностью. Ну да кого теперь это интересовало?
Из старого мотоцикла Петр извлек двигатель, освободил его от коробки передач, восстановил карбюратор и выточил новый поршень, благо заводские мощности пока позволяли. После тщательной наладки реанимированный двигатель заработал. С пропеллером хлопот оказалось больше. Чертежи Петр выполнил по всем правилам, как заправский инженер-конструктор, да только изготовить такую хитрую штуковину никто не брался. Петя плюнул и решил делать сам. Всю зиму и весну, вплоть до начала лета 81-го Петр упорно стругал пропеллер. Пять заготовок запорол, два готовых винта отбраковал, но технологию отладил, и восьмой пропеллер вышел на славу. Рама, шасси, кресло и механизмы управления так же требовали тщательности и кропотливости, но в целом проблемой не являлись, и уже к концу июля Петр Маслов вывел свое детище на испытания. Но аппарат от земли не оторвался, не хватило мощности. Петю это расстроило, но не остановило. Он вернул дельтаплан в «сборочный цех», коим являлся гараж соседа, используемый последним, как склад для всякого хлама, и разобрал свой СЛА до винтика. Болтовые соединения Петр заменил сварными, все, что было можно, облегчил, собрал назад, и, полный энтузиазма, снова вывел свой мотопланер на стартовую полосу. В конце августа Петя осуществил первый управляемый полет на собранном собственными руками самолете. Этот полет был не высок, и не долог, метров двадцать. Мощности двигателя по-прежнему катастрофически не хватало. Но хуже всего было не это, а все отчетливее проявляющийся топливный кризис. В последнее время бензин достать было невозможно, а Петины запасы иссякли, осталась последняя канистра. Еще в прошлом году горючее стало дефицитом, даже Черный Мао теперь редко на глаза показывался, потому что ловить ему в городе было нечего. Да и чем подлые микроорганизмы могли поживиться, когда автотранспорт практически не работал, а завод относился к своей базе ГСМ, как к стратегическому объекту. Территория базы горюче-смазочных материалов находилась под наблюдением армии, вооруженной автоматами (от людей) и огнетушителями (от Черного Мао), а начальник базы ГСМ Сливко Павел Геннадьевич просто зверел, стоило заикнуться о литре бензина. Впрочем, товарищ Сливко зверел по любому поводу, и началось это много лет назад, с того злополучного дня, когда Черный Мао отъел у него часть руки.
Петя оказался на перепутье. С одной стороны его самолет уже почти летал, и нужно то было еще одно усилие, последний рывок!.. Но с другой стороны, какой смысл пытаться увеличить мощность двигателя или облегчить конструкцию, когда в городе не достать для него топлива?.. Петр запер свой СЛА в гараже и отправился за советом к Никодиму.
– Не знаю, что теперь делать, – сознался он, предварительно поведав товарищу о возникших трудностях.
– Дистилляция, – отозвался Никодим, наблюдая сквозь окно военный патруль. Три темные фигуры в касках и плащ-палатках, с автоматами на плечах, неторопливо удалялись в сторону гарнизона. – Процесс очистки жидкости методом выпаривания, с последующей конденсацией.
– Дистилляция? – не понял Петя. – То есть, я в курсе, как гонят самогон, но… – Петр запнулся, потому что до него вдруг дошло, о чем говорил Никодим, продолжил возбужденно. – Спирт! Точно! Двигатель вполне может работать на спирту. Переналадить придется, но работать может! Ты – гений!..
Никодим, по-прежнему глядя в окно, с иронией продекламировал:
– И он, вдохновляемый новой перспективой, пулей сорвался с места.
– Ты о чем это? – осторожно поинтересовался Петя, оглянувшись на Никодима. Он и в самом деле готов был припустить со всех ног на поиски самогонного аппарата.
– Мужское население города распнет тебя, узнав, что ты сжигаешь столь ценную для них жидкость.
– А-а… – Петр улыбнулся. – Да меня это не сильно волнует.
– К тому же нет сырья, для того, чтобы гнать спирт с нуля. Можно, правда, перегонять водку, но тогда топливо твое по цене будет смахивать на плутоний. Вряд ли ты способен потянуть столь масштабные денежные траты. Да и водку сейчас отпускают по две бутылки в руки. А для длительного полета требуется много горючего, хотя… если говорить о горелке, а не о двигателе внутреннего сгорания, литра три спирта вполне хватит на сто, а то и двести километров. Хотя нет, там газ нужен. Пропан, или бутан…
– Какая еще горелка? – удивился Петя.
– Я о воздушном шаре. Будешь парить над землей, над черной тайгой, свободный как мысль, и смеяться ветрам, – Никодим отвернулся от окна и заглянул товарищу в глаза, тот слушал друга с опаской, раньше Петр не замечал за другом склонности к поэзии. Но Никодим уже оставил стихи и продолжил прозой. – Очень скоро это место можно будет покинуть только по воздуху. Даже если ты построишь аэробус, его нечем будет заправить. А воздушному шару много не надо, подняться он может высоко, а улететь на противоположный край планеты. Если, конечно, обуздаешь атмосферные стихии.
– Да, в самом деле… – задумчиво произнес Петр. Идея воздушного шара уже оборачивалась к нему привлекательной стороной, но все же самолет, с его управляемым полетом, с его визгом пропеллера и встречным ветром в лицо!.. казался Пете куда притягательнее.
Петр в неуверенности молчал целую минуту, а затем Никодим вдруг добавил, и голос его был мрачен, тягуч и окончателен, как бывает окончателен приговор, словно Никодим только что заглянул в будущее и увидел там новую неизбежную смерть:
– Ты должен. Это. Сделать.
И прежде, чем Петя пришел в себя, Никодим продолжил, но голос его уже не был репродуктором потустороннего мира, – обычный человеческий тембр:
– У меня есть спирт. Много. Но я тебе его не дам. Мне он нужнее, к тому же, мне понадобится еще больше. Но к строительству шара это не имеет отношение, и поверь, этот проект важен. И для тебя в том числе.
– Почему важен? В чем важность? – Петя все еще пребывал в состоянии легкого испуга.
– Боюсь, это станет известно только со временем. Деталей я не знаю.
– Ну… ладно… – неуверенно согласился Петя.
– И еще. Я хочу попросить тебя об одолжении, – как бы между прочим обронил Никодим, и до Пети не сразу дошло, что за девять лет их знакомства, Никодим впервые его о чем-то просит. – Время от времени мне будут нужны детали, я буду давать тебе чертежи. Сможешь для меня их изготовить?
– Да какие вопросы! Что за детали?
– Валы, редукторы, блоки ферм – разные.
– Скажешь, что ты собрался строить? – Петр был заинтригован.
– Для начала генераторы тока. Затем разрядники и возбудители электромагнитного поля.
– Ого! Зачем тебе это?! – поразился Петя.
– Я хочу подружиться с электричеством. Но это не имеет к тебе отношения. Твоя главная цель – воздушный шар. Он – твоя миссия.
Петя в нерешительности посмотрел на друга. Он никогда не сомневался в способностях Никодима, но эти способности его пугали, хотя в тоже время и завораживали, притягивали. Петр всегда хотел понять природу феномена товарища, и за долгие годы их дружбы много раз собирался поговорить с ним на эту тему, но так ни разу и не отважился. Какая-то внутренняя неуверенность удерживала его от этого шага, а возможно, просто было не подходящее время.
«Но как я узнаю, что время подходящее, если не попытаюсь?» – задал себе справедливый вопрос Петр, глубоко вздохнул и решился:
– Скажи, как ты это делаешь? Как ты заглядываешь в будущее?
Никодим ответил не сразу. Но размышлял он не над ответом, а над тем, стоит ли отвечать. Затем, очевидно заключив, что парень вполне готов для подобных бесед, начал лекцию:
– Судьба человека, муравья, кедра или звезды – это цепь событий от рождения до смерти. В сущности, это сложная математическая формула, вернее совокупность формул. Число их огромно, но конечно. Дождливое утро, чашка с чаем в твоих руках, скрип половиц под ногой, ладонь сестры на твоей голове, отвалившийся от угла дома № 13 кирпич, дочитанная вчера вечером книга, треск автоматной очереди, далекий лай собак, завядший фикус в окне напротив твоей квартиры, шаркающие шаги за стеной, твои тревоги о двигателе, который нечем заправить, и каждое слово, которое я тебе сейчас говорю – все это сущности, из которых слагаются уравнения. Много, не правда ли? Ты слеп, потому что не видишь, не замечаешь и сотой их доли. А если и замечаешь, то не придаешь значения. И лучше тебе оставаться незрячим, сознание обычного человека не может вместить столько информации, тем более – переработать. Есть сомнения? Скажи, каков твой возраст в минутах?
– Ничего себе вопросик!
– А я свой знаю всегда, с самого рождения, причем, мне не нужно даже его считать. Но скорость обработки информации – не самое важное. Поскольку судьба – формула, то она подчиняется математическим законам. А это значит, что при определенных обстоятельствах элементы уравнения могут самоустраняться, вычитать друг друга, в этом случае формула упрощается, судьба укорачивается, потому что ей необходимо преодолеть меньшее количество ситуаций, пережить меньше образов и ощущений. Но элементы уравнения могут и складываться, порождая новые, в этом случае судьба удлиняется. В течение жизни человека это удлинение-укорачивание происходит постоянно, то есть его будущее до конца не определено. Но иногда, а такое случиться с человеком может только единожды, происходит массовое вычитание, обвал элементов, и… судьба подходит к своему логическому завершению. Этот процесс необратим, как энтропия, начавшись, он всенепременно сведет уравнение к нулю. И по времени он длится ровно сутки. Ты спросишь, как же можно понять, когда с человеком происходит массовый обвал элементов? Отвечаю. Составляющие уравнение элементы крепко связаны между собой на всех физических уровнях, включая те, которые ученые пока еще не открыли. По большому счету, эта связь и определяет новую жизнь, ведь рождение – всего лишь следствие существования уже действующей, работающей, судьбы. Строго говоря, когда сущности начинают связываться в судьбу, еще не известно, кто станет ее физическим носителем (а биологическое существование всего лишь разновидность физического), на первых стадиях существования судьба пластична, и может принять любую форму, так что на свет может появиться и муравей, и дерево, и человек, и даже звезда. Но когда происходит массовое самовычитание, связи между элементами теряются, они становятся чужими друг другу. В картине, которая из них состоит, пропадает гармония. Но научить тебя видеть гармонию, ровно как и ее отсутствие, я не могу, увы. Очевидно, моя способность ее ощущать – особая разновидность врожденной мутации, как сказал бы доктор Антон.
– Смерть – отсутствие гармонии. Она же – решение уравнения судьбы, – произнес ошеломленный Петр.
– Верно, мой сообразительный друг. А теперь иди, и построй воздушный шар. Нашим судьбам этот элемент крайне необходим.
Вернувшись домой, Петя не мог найти себе места. Он испытывал странное чувство, будто само Просвещение коснулось его своим невесомым крылом, осенило и благословило. Парню хотелось ликовать и в тоже самое время застыть, замереть и наслаждаться мигом единения с Знанием. В конце концов, не каждому юноше в двадцать один год выпадает удача подглядеть свою миссию. Петр испытывал прилив сил, волну возбуждения, словно Никодим поделился с ним своей энергией, как это уже случалось семь лет назад, когда Никодим посоветовал Пете начать строительство самолета. Правда, Петю немного смущало то, что суть этой миссии оставалась для него загадкой. Ну построит он воздушный шар, но для чего? Ну да, подняться в воздух на аэростате было бы здорово, но разве только в этом кроется миссия?.. Теория судьбы, как совокупность математических формул, и невидимые, неосязаемые связи между какими-то сущностями, – из всего этого Петя мало что вынес, но у него не было оснований не верить другу, не было причин сомневаться в истинности слов и выводов Никодима, и он принимал их, как есть, в надежде, что со временем сможет разобраться в хитросплетениях странной теории, и увидеть мир, таким, каким его видел Никодим.
Восемь лет спустя ему это удастся. Глядя на раздувающийся гнойный волдырь солнца, на коронарное сияние железной тайги, на ослепительные зигзаги молний, слушая, как обезумевший ветер в вое набирает силу, гася, как пена пожар в себе все прочие звуки, Петр Маслов вдруг ощутит странную вибрацию собственного сердца, а следом поймет, что эта вибрация связана с каждым окружающим его предметом, с каждой его мыслью, с каждым воспоминанием, и даже ощутит сестринскую нежность и грусть, хотя Юлия будет уже за много километров от Красного. Петр переполнится счастьем прозрения, чтобы следом вдруг осознать, что вибрации ослабевают и, стало быть, рушатся связи. Похолодевший от обреченности, Петр поймет, что является зрителем великого акта крушения гармонии – собственной смерти.
А пока Петя томился и тревожился неопределенностью и загадочностью своего будущего, но затем появилась сестра, взяла брата за руку, улыбнулась и вкрадчиво прошептала ему в самое ухо:
– Все странное и непонятное, только сегодня – странное и непонятное. А завтра утреннее солнце рассеет туман, и загадка станет обычной жизнью, ее можно будет взять в руки, рассмотреть со всех сторон и посмеяться над вчерашними страхами.
«Блин, – подумал Петя, успокаиваясь, – кажется, она с Никодимом на одной волне».
«Хуже того, – подумала Юля, – мы с ним – одна семья».
На следующий день Петр Маслов отправился в школу к учителю физики Цандеровскому держать совет, как проще всего сработать воздушный шар.
В конце октября военный патруль обнаружил в восточном секторе границы на ограждении колючей проволоки лоскутки материи, словно кто-то продирался сквозь колючую проволоку, рвя на себе одежду. Беглый осмотр лоскутков выявил, что материей являлся ситец, когда-то белого цвета, теперь же от грязи серо-бурого, и разукрашенный красными маками. Патруль о находке доложил начальству, но офицерский состав не углядел в инциденте угрозы безопасности городу, и списал его на глупый юмор городских подростков.
– Глава 14 —
На море, на Окияне есть бел-горюч
камень Алатырь, никем неведомый;
под тем камнем сокрыта сила могуча,
и силе нет конца.
Древнеславянский заговор.
К весне 83-го черные медведи – короли железного леса, уразумели, что нападать следует на поезда, идущие в Красный, а не из него. Осенью предыдущего года косолапые предприняли атаку на состав, груженный чугунной продукцией завода, разворотили пару вагонов, разметав вдоль полотна несколько тон болванок, ничего съестного не обнаружили, а перекусить машинистом не додумались, и к поезду охладели. Зато следующий набег оказался для мишек намного удачнее. К Новому году поезд вез в Красный продовольствие, и медведи, превратив в щепы четыре вагона, поживились тушенкой и рыбными консервами. Крупу косолапые отчего-то не тронули, зато вскрыли мешки с мукой и сахаром, так что белый шлейф по рыжему снегу тянулся за обворованным поездом несколько километров.
Такую наглость люди косолапым простить не могли. Ну ладно бы сожрали машиниста с помощником, но посадить на перловую кашу весь город, да еще и в канун Нового года!.. Одним словом, очень горожане обозлились, а потому военные и железнодорожники срочно предприняли следующие меры: число вагонов в составах сократили на треть, сами вагоны обшили листами железа, перед локомотивами и в конце поездов прицепили открытые платформы, и еще одну в середине составов, а на них установили бронированные пирамидальные доты. В такой дот помещалось до шести стрелков, весил он четыре тоны и медведю, – да что там медведю, самому черту был не по зубам. Расчет дота вооружался пулеметами ДШК, ручными гранатометами РПГ-7, и, разумеется, автоматами АКМ. БВР (бронированный военизированный расчет), как его тут же окрестили военные, создавал такую плотность огня, что даже стволы железных сосен падали, словно скошенный шашкой камыш.
В начале мая обнаглевшим мохнатым разбойникам пришлось дорого заплатить за свою беспечность. Дошло до того, что один из них (видимо, главный), сидел прямо на железнодорожном полотне, лениво рассматривая неспешное приближение поезда. На платформу перед локомотивом со странным пирамидальным наростом самоуверенная зверюга не обратила внимание. Когда же до состава оставалось всего метров двадцать, главарь косолапых неторопливо поднялся, освободил железнодорожное полотно и утробным рыком подал команду к атаке. С обеих сторон леса выскочили мохнатые налетчики, прямо, как безбашенные бандиты дикого запада (о них советскому человеку поведали ГДР'овские фильмы с участием Гойко Митича). Медведи двигались молча и сосредоточенно, но тут умиротворенное бормотание тайги взорвалось треском пулеметных очередей, а со средней платформы шарахнули из гранатомета. Атака в миг захлебнулась. Уцелевшие медведи бросились наутек, а на поле боя осталось три черных туши и огромное пятно месива из крови, костей, кусков мяса, внутренностей и шерсти – в этого угодила граната. Поезд остановили, погрузили трупы поверженных врагов (не пропадать же мясу, которое, к тому же, в дефиците) и, довольные собой, продолжили путешествие домой. В Красном их встретили, как героев, бронепоезду присвоили почетное имя «Непобедимый», а ветераны недавнего боя с гордостью вывели на стенках своих ржавых дотов первые алые звездочки, как это делали летчики-истребители во Вторую Мировую войну, чтобы, значит, враг издали видел, с каким асом ему предстоит иметь дело. К концу лета собственные имена получили еще три бронепоезда: «Доблестный», «Отважный» и «Леонид Ильич Брежнев». Последний бронепоезд поначалу хотели обозвать привычным народу: «Дорогой Леонид Ильич», но затем расценили, что в подобном словосочетании присутствует некоторое неуважение к ныне покойному генсеку, и остановились на официальной версии, тем самым, увековечив в броне имя целой социалистической эпохи.
Только к середине весны 1983-го года историк Семыгин составил полный список паствы отца Сергия. Сложность работы заключалась в том, что почти никого из тех прихожан уже не было в живых, да и родственников практически не осталось. Так что Аркадию Юрьевичу пришлось опросить буквально все взрослое население города, то есть около семи тысяч человек. Работа была кропотливая и тяжелая, учитывая, что до опрашиваемых не доходила важность задаваемых Семыгиным вопросов, так что многие просто отмахивались от дотошного почтальона, не желая по пустякам напрягать извилины. Для поднятия мозговой активности горожан Аркадию Юрьевичу пришлось прибегать к допингу. И действительно, алкоголь стимулировал память опрашиваемых (особенно мужчин, хотя и женщины по большей части были не против пропустить на халяву стаканчик). Впрочем, фантазию водка стимулировала тоже, так что выискивать крупицы ценной информации среди гигабайт разрозненного (а зачастую и бессвязного) словесного мусора опять же требовало много сил, терпения, но главное – времени. Со всеми этими опросами Аркадий Юрьевич и сам чуть не спился, потому как на древнейшую формулу склонения к выпивке «Ты меня уважаешь?» пока что не изобрели адекватный по силе контраргумент. Еще одной сложностью в опросе населения оказалось то, что некоторый процент жителей города избегал встречи с Аркадием Юрьевичем. В ходе своего расследования историк Семыгин обнаружил таинственную социальную группу, на которую раньше никто не обращал внимания. Поначалу Семыгин принял их за детей, но вскоре выяснилось, что это не дети, а карлики. Жили они обособлено в восточном секторе города, занимая несколько деревянных бараков у самой границей с тайгой, и на контакт с остальным населением Красного не шли. Аркадий Юрьевич поделился открытием с доктором Чехом, на что Антон Павлович дал следующую справку:
– Пик мутаций скелета имел место с 67-го по 72-ой года, тогда у меня было много детей, страдающих заторможенностью роста, теперь они уже не дети, им от пятнадцати до двадцати лет, но и не взрослые, так что вряд ли, Аркадий Юрьевич, они обладают интересующей вас информацией, я полагаю… Стало быть, обособились, живут своей общиной, и не общаются даже с родственниками, не смогли адаптироваться к миру полнорослых людей. Несчастные малыши…
В общем, все эти осложнения и нежданные преграды сильно тормозили поиски, так что затянулись они аж до весны 83-го. Только 13-го мая Аркадий Юрьевич пришел к доктору Чеху и вручил ему список паствы иерея Сергия 1962-го года. В списке значилось двадцать два человека. Антон Павлович пробежался глазами по документу и, пораженный, остановился на последнем имени. Это имя он знал. В ту секунду заведующий поликлиникой понял, какая мысль на протяжении нескольких лет так настырно пыталась обозначится в его сознании, но постоянно ускользала.
– Путикова Марфа Васильевна, – прочитал вслух Антон Павлович, бросил на стол список, снял очки, откинулся на спинку стула и потер пальцами переносицу. – Это она, я полагаю.
– Почему она? – тут же заинтересовался историк Семыгин.
– Лет двадцать она работала у меня санитаркой. Как-то Никодим, еще будучи ребенком, предсказал смерть моей пациентки, прямо здесь, в поликлинике. А потом явилась Марфа Васильевна и понесла несусветную ересь про то, что Никодим – диавольское порождение, и что смерть перед ним идет… Ну да важно не это, а то, что она упомянула Марию. Санитарка Путикова сказал что-то вроде: когда Мария увидела мертвого отца Сергия, то тронулось умом. Следовательно…
– Следовательно, она была этому свидетелем! – догадался Аркадий Юрьевич. – Марфа Васильевна первой обнаружила мертвого отца Сергия, Мария пришла после!
– Так оно и было, я полагаю, – устало отозвался доктор Чех. – Вот только…
– Что только?! Где она живет, вы знаете?
– Точнее – жила. Померла она пару лет назад. Крепкая женщина оказалась, лет семьдесят пять протянула.
– Проклятье!
– Не отчаивайтесь, голубчик. Насколько я помню, у нее не было родственников, так что ее квартира, скорее всего, осталась нетронута. Поговорите с Полищуком, все же вломиться в чужой дом – это как-то не по-человечески. Если свиток был у нее, вполне возможно он и до сей поры пылится где-то в ее квартире.
– Да-да! – возбужденно согласился историк Аркадий Юрьевич и без отлагательств отправился к участковому Полищуку выпрашивать содействия в поисках исторически важного документа.
– И прекращайте пить, – напутствовал его доктор Чех. – Выглядите вы уже, как будто мы с вами ровесники. А новой печени у меня для вас нет, голубчик…
– Мне не новая печень нужна, дорогой мой Антон Павлович, – уже с порога отозвался радостный Аркадий Юрьевич. – Нам всем нужна новая жизнь!
И, счастливый предстоящему открытию, Аркадий Юрьевич скрылся в коридоре.
– Боюсь, что она недостижима, как коммунизм Барабанова, – тихо отозвался Антон Павлович захлопнувшейся двери.
Участковый Полищук пошел науке навстречу. В сущности, Казимир Григорьевич был рад помочь историку Семыгину, потому что последние пару лет ничего толком не делал, и маялся скукой. Выслуга лет позволяла ему выйти на пенсию, но что было с этой пенсией делать, Полищук не знал, а потому ей противился. Дети выросли, кое-как обзавелись семьями (кроме самого младшего Ильи) и жили отдельно, стариков избегали, жена уверенно скатывалась в старческий маразм, и Казимир Григорьевич все больше предпочитал ее общество компании своих сослуживцев. Бывшие любовницы либо скончались, либо превратились в дряблых развалин, да и не до любовных утех теперь было Казимиру Григорьевичу – старость подмяла под себя потенцию, свела на нет мужскую силу. Тридцатипятилетний прапорщик Бабулькин и два молодых сержанта прекрасно справлялись с текущими задачами, к ветерану милицейской службы Полищуку относились уважительно, и с почтение выслушивали его истории про былые подвиги (хотя знали их наизусть), так что на службе Казимиру Григорьевичу было комфортно. Когда же историк Семыгин появился перед Полищуком, и с горящими глазами поведал, что в квартире гражданки Путиковой вполне может таиться важнейший исторический документ, участковый, не раздумывая, дал добро на обыск квартиры, в толстых книгах отыскал требуемый адрес, и самолично отправился Аркадия Юрьевича сопровождать. Очень хотелось Полищуку присутствовать при историческом открытии, в надежде, что его скромное имя будет вписано во всемирную историю, как первооткрывателя, рядом с именем великого ученого Семыгина.
