Текст книги "Серый туман"
Автор книги: Евгений Лотош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
– Ну ладно, ладно, убедила! – машет рукой Стелла. – Делай, что хочешь. Я не против. Только выведи его из игры аккуратно. Он нам еще очень пригодится.
Лестер пожимает плечами и тянет коктейль из бокала.
– Ну, вот и хорошо, – в голосе Суоко слышится явное облегчение. – Разумеется. Кислицын нам еще пригодится. Лет через пять-семь, возможно, когда Треморова все равно придется менять…
– Так дело не пойдет, – внезапно вклинивается Фарлет. Все поворачиваются к нему. – Суоко, я против. Извини, я вынужден потребовать созыва Совета для обсуждения поднятого тобой вопроса.
– Но ты не член Совета…
– Что?! – Фарлет смотрит на Ведущую широко раскрытыми от удивления глазами. – С каких это пор требовать созыва Совета могут только его члены?
– Ну да, ладно, ты прав! – Суоко обиженно отворачивается. – Можешь потребовать, разумеется. Но я думала, ты мне друг…
Фарлет медленно встает и подходит вплотную к Ведущей. Та старательно избегает его взгляда.
– Суоко, скажи мне, пожалуйста, каким образом наши личные отношения влияют на дело? – медленно, растягивая слова произносит он. – Мы – Хранители. Наши чувства здесь ни при чем. Я твой друг, и мне хочется верить, что и ты мне друг тоже. Но долг выше эмоций. Я считаю, что ты подняла слишком важный вопрос, чтобы решать его на ходу. Возможно, ты права, и Кислицына нужно удалять из процесса. Возможно, на его участии можно сыграть. Парень доказал, что умен и перспективен, и вот так, щелчком, словно клопа, вышибать его из игры…
– Да никто не собирается!… – вскидывается было Ведущая, но Фарлет не дает ей договорить.
– Я отправил официальный запрос на сбор Совета. Полагаю, проблему должно вынести на обсуждение не позже завтрашнего дня. А сейчас я прошу меня извинить…
Он откланивается и делает шаг к выходу. Туманное облако перехода окутывает его, и Хранитель исчезает.
– Ну вот, опять толковище… – досадливо морщится Лестер. – Слушай, Суоко, ну зачем ты начала обсуждать работу на отдыхе? Будто и без того мало проблем. Ну, вы, девочки, как хотите, а я собираюсь вылезти из этой куклы, лично забраться на какой-нибудь уединенный пляж и до конца дня жариться на солнышке.
Несколькими мгновениями спустя исчезает и он.
– Я тоже, пожалуй, побегу, – пожимает плечами Стелла. – Пока-пока. Зови, если что…
Оставшись в одиночестве, Ведущая несколько минут смотрит прямо перед собой, ожесточенно кусая губы. Потом поднимает голову:
– Робин, контакт!
"На связи, Суоко."
– Соедини-ка меня с Треморовым.
23
Народный Председатель по своему обыкновению был не в духе. Шварцман попытался припомнить, когда в последний раз видел Самого улыбающимся – или хотя бы довольным – и не смог. Возможно, полгода назад, когда на охоте завалил крупного кабана. А может быть, и нет…
– Что это такое? – Народный Председатель постучал пальцем по столу, на котором лежали глянцевые плакаты.
– Предвыборная наглядная агитация, как положено по закону, – осторожно ответил Шварцман. – Я принес образцы на просмотр. Решил, что, возможно, вам интересно взглянуть на конкурентов, – он позволил ехидной улыбочке на пару секунд появиться у него на губах. – Все исполнено в лучшем стиле…
– Ты за идиота меня держишь? – задумчиво поинтересовался Народный Председатель. – Я и без тебя вижу, что… агитация, – он поморщился, как будто само слово оказалось на редкость неприятным на вкус. – Я тебя спрашиваю, что это такое?
Шварцман посмотрел на плакат, на который указывал перст Народного Председателя. На плакате задумчиво улыбался Кислицын. Олег Захарович. Тридцати пяти лет от роду, борец с террористами и замминистра строительства. Окончил Сельхозакадемию с отличием, имеет пять благодарностей от начальства. Весьма перспективный молодой политик. О последнем, впрочем, плакат умалчивал, оставляя читателю возможность сделать нехитрый вывод самостоятельно.
– Это? – удивленно переспросил начальник канцелярии. – Это один из кандидатов, Кислицын, кажется, его фамилия. Неплохой парнишка, старательный. Помните, нам жмурик в свое время был нужен, да не вышло? Он это. Везунчик, далеко пойдет, если вовремя не остановим, – его лицо расплылось в многозначительной улыбке.
Народный Председатель не соизволил поддержать тон.
– Убрать! – коротко приказал он. – Чтобы я о нем больше не слышал, понял?
Шварцман ошарашенно открыл рот.
– Как так убрать? – растерянно спросил он. – Почему?
– Убрать молча, без шума, – терпеливо разъяснил Треморов. – Или наоборот. Устрой ему какое-нибудь покушение. Например, недобитые в свое время террористы мстят за смерть товарищей. Мы же со своей стороны поклянемся усилить борьбу с ними и под шумок уберем еще кой-кого. Кто у нас, в конце концов, мастер-провокатор, ты или я? Зачем ты мой хлеб ешь, если я тебе такие вещи объяснять должен? – Народный Председатель выбрался из кресла и неторопливо подошел к съежившемуся в кресле Шварцману. – Все понял, или еще вопросы есть?
Начальник канцелярии с испугом смотрел на него.
– Но… почему? – с трудом пролепетал он. – Скандал ведь выйдет… Международный…
– Ах, скандал… – зловеще протянул Треморов. – А вот про скандал у нас с тобой пойдет отдельный разговор. Скажи-ка мне, сукин ты сын, почему народ – мой народ, который за меня проголосовать должен! – начал про нового Народного Председателя толковать? Мол, пора бы старому и в отставку, а на его место молодой да перспективный есть, Кислицыным прозывается. И Хранители ехидно эдак интересуются, уж не собираюсь ли я часом на пенсию? Дурак! – гаркнул он во всю мощь своей глотки, так что Шварцман вздрогнул всем телом и съежился в своем кресле. – Дурак ты или предатель, уж и не знаю, что для тебя хуже!
Народный Председатель прошелся по ковру взад и вперед, словно выбирая подходящий момент для прыжка на свою жертву.
– Ты хочешь сказать, что не знаешь, какие фортеля выкидывает этот твой кандидат? Не знаешь про митинг перед Управлением, на котором он языком трепал без всякой санкции? Не знаешь про его фокусы на последнем прямом эфире, где ерунду всякую нес? Не знаешь, как обо мне в разговорах отзывается? Не знаешь? Так почему же ты до сих пор моей канцелярией заведуешь, а не курятником в нархозе "Светлый Путь"? – Треморов подхватил со стола стаканчик с карандашами и яростно швырнул его на пол. Жалобно звякнуло бьющееся стекло. Что-то много стаканов я перевожу в последнее время, мелькнуло в голове. – Ну, что скажешь на это, советничек?
На Шварцмана было жалко смотреть. Он трясся как осиновый лист на ветру, разом утратив все свое достоинство.
– Нет, шеф… Не знал, шеф… – почти всхлипывал он в ужасе. – Чесслово, не докладывали мне ничего такого… Не сообщили…
– Ах, не докладывали! – в ярости заорал Треморов. – Ах, не сообщили! – Он подскочил к Шварцману, схватил за лацканы пиджака, вытащил из кресла и с наслаждением потряс. Что-то несильно укололо его в палец. Он зло отшвырнул заведующего канцелярией от себя, так что тот покатился по полу, и бросился к столу. – Ну все, друг милый, кончилась твоя долгая и добросовестная служба. Хватит с меня. Можешь считать себя уволенным!
Он изо всех сил надавил скрытую под столешницей кнопку и секунд пять не отпускал ее. Распахнулась дверь, и в нее вошли два парня в строгих костюмах, под которыми угадывались атлетические мышцы.
– Убрать его, сами знаете куда, – брезгливо кивнул Народный Председатель на свою бывшую правую руку. – И вызовите Дуб… Дровосекова.
Ярость туманила ему глаза, стало трудно дышать. Боль в уколотом мизинце вдруг стала невыносимой. Он взглянул на него и увидел на подушечке пальца микроскопическую каплю крови. Машинально стер ее о костюм. Сердце колотилось в грудной клетке, словно желая разорвать ее изнутри. Треморов обессиленно рухнул в кресло, и тут его взгляд упал на Шварцмана.
Тот стоял между двумя охранниками, но никакой растерянности или страха не ощущалось в его взгляде. Наоборот, наблюдалось в его глазах какое-то непонятное ожидание и… что-то еще. Торжество. Да, торжество. Треморов раскрыл рот, чтобы приказать раздавить эту пакость прямо здесь, в его кабинете, и ничего, что потом все отмывать придется, лишь бы знать что с этой паскудной гнидой покончено раз и навсегда… но из рта вырвался лишь нечленораздельный хрип. Глаза его заволок багровый туман. Тело Народного Председателя, несколько раз судорожно дернувшись, обмякло в кресле. Его глаза остекленели.
– Да позовите же врача, наконец! – закричал начальник канцелярии, делая попытку броситься в его сторону. – Народному Председателю плохо!
Он круто развернулся на месте и прошипел машинально удержавшим его за плечи охранникам: "Да отпустите же меня, кретины!", свирепо дернулся, высвобождаясь из их ослабевшей хватки. Конвоиры тупо смотрели на тело Треморова, еще не понимая, что происходит.
– Вы, ослы, надо вызвать врача! Да очнитесь же наконец, придурки! Вы еще не поняли, что случилось?
– Так точно, – наконец пришел в себя охранник, выглядевший немного сообразительнее своего напарника. – Будет сделано, Павел Семенович. Ты, – он невежливо ткнул товарища под ребра. – Останешься здесь, выполнишь все, что он прикажет! – Его товарищ дернулся, но первый что-то яростно прошептал ему на ухо, и тот поспешно встал по стойке смирно. Первый пулей вылетел из кабинета, что-то на ходу прокричав секретарше.
Шварцман подошел к столу и внимательно посмотрел в глаза мертвецу. Неестественно огромные, во всю радужку, зрачки медленно сужались, принимая свои обычные размеры. Он удовлетворенно качнул головой. Через пять минут не останется никаких внешних признаков отравления, а еще через полчаса весь яд в организме распадется. Да, типичный инфаркт. Тяжелая была у шефа работа, нервная, все самому приходилось делать, за всем самому следить. Поэтому Народное Правительство республики Ростания с прискорбием вынуждено сообщить, что двадцать четвертого октября тысяча пятьсот восемьдесят второго года от основания Галлии на пятьдесят первом году жизни в результате долгой и продолжительной болезни скончался Народный Председатель Республики Ростания Треморов Александр Владиславович. Весь народ в едином порыве скорбит об утрате одного из лучших своих сынов, отдавшего себя всего беззаветному служению Отчизне. Официальная церемония прощания с телом усопшего состоится…
В коридоре раздался топот многих бегущих ног.
Двадцать пятого октября, когда по телевидению и в газетах объявили о смерти Народного Председателя, стало днем массовых беспорядков.
Толпы пьяных когда вином, а когда и эйфорией вседозволенности людей высыпали на улицы городов. Магазины, чьи стеклянные витрины не смогли сопротивляться булыжникам и металлическим прутьям, разграбили в первые же часы. Обезумевшие люди волчьими стаями метались по улицам, требуя выдать им колбасы, сахара, чая, водки, начальство, переворачивая машины и избивая тех, кто подвернулся им под руку и не имел своей стаи, чтобы защититься. Дружно забастовали железнодорожники, парализовав все грузовые перевозки. Вагоны с зерном и продуктами, а также лесом, гравием, рудой, металлопрокатом и прочим, забили пути на грузовых, а потом и пассажирских станциях. Составы безжалостно грабились обнаглевшими бандами.
Все это продолжалось и на следующий день, и через день, и еще через день. Страна погрузилась в хаос. Армия и войска Службы Общественных Дел забаррикадировались в казармах, тут и там за заборами и деревьями настороженно проглядывали стволы танковых излучателей. Впрочем, их никто не штурмовал.
Двадцать девятого октября на улицах появились Хранители. Через несколько часов по всей Ростании наступила мертвая тишина. Охваченные паническим ужасом, неизвестно откуда берущимся при приближении серо-стальных машин, люди рассеивались по переулкам, в давке ломая друг другу ребра, забиваясь в любые щели. Некоторые осторожно пробирались по домам, изредка недоуменно оглядываясь по сторонам и друг на друга, пытаясь понять, что это на них нашло. Вечером армия, наконец, выбралась из своих укрытий, и на многих перекрестках прочно обосновались тяжело присевшие на опоры туши бронетранспортеров, обнесенные мешками с песком. За мешками прятались патрульные СОД.
Машины Хранителей неторопливо курсировали по улицам городов. Вызываемый ими панический страх исчез, но люди все равно старались держаться подальше. Те, кто не мог ускользнуть в какой-нибудь подъезд, вжимались спиной в стену, молча провожая их взглядом.
На следующий день по телевидению объявили о временной приостановке деятельности Народного Правительства и формировании Малого Совета, берущего власть в стране до выборов в свои руки.
24
– Коллеги, коллеги! – успокаивающе поднял ладонь Перепелкин. – Не надо ссориться по пустякам. Нам всем хватит места в этом мире, нет нужды уничтожать противников.
Двое претендентов, сопя, исподлобья уставились друг на друга. Из взгляды метали молнии, а в глотках еще бурчали последние раскаты грома.
– Андрей Геннадьевич! – обратился Перепелкин к одному из них. – Ну сами подумайте – что вы выиграете от войны? У всех у нас есть свои сторонники и свои противники. Если мы вцепимся в глотку друг другу, сторонники могут предать, а враги не упустят случая ударить в спину. Зачем вам это? Зачем это нам всем?
– Как у вас все просто получается, многоуважаемый Владислав Киреевич! – язвительно откликнулся секретарь по идеологии, переводя взгляд на директора Индустриального комитета. – Пожмем друг другу руки – и в дальний путь на многие года? И наверняка с вами в руководящей и направляющей роли?
– Во-во! – поддержал его визави. – Ты, Владик, всегда много на себя брал. И я ни под него, ни под тебя не лягу, и не старайся!
– А ты, Ваня, всегда языком болтал, не подумав! – поморщился Перепелкин. – Несет тебя сегодня, как дизентерийного. Совсем со своими коровниками да комбайнами разучился по-человечески общаться. Да помолчи ты! – раздраженно рявкну л он, увидев, как багровеет и приподнимается над стулом собеседник. – Еще раз повторяю вам обоим: нам не из-за чего ссориться. За каждым из нас – сила, и сила солидная. Никто не сможет перетянуть одеяло на себя, только общий раздрай ухудшим.
– И что же вы, Владис…
– Я об этом и говорю! – директор Индустриального комитета метнул на идеолога раздраженный взгляд. – Нам не соперничать надо, а объединяться. Пусть остальные грызутся, как им вздумается, а мы трое сделаем, как решим.
– И как же ты хочешь решить? – саркастически хмыкнул министр продовольствия, все еще багровея лицом. Впрочем, краска уже сходила с его пухлых щек. – Себя на царство, а мы твои шестерки?
– Ну что у тебя за тюремные словечки? – досадливо поморщился Перепелкин. – При чем здесь шестерки? Еще раз повторяю: неважно, кто станет Народным Председателем. Я бы с радостью снял свою кандидатуру, да только мои не поймут. Шушукаться начнут, слухи потянутся… Председателем может стать любой, наша задача – сделать так, чтобы он остался пустым местом. По-хорошему бы посадить на трон какого-нибудь надутого идиота вроде Дуболома…
– Только через мой труп! – резко выплюнул идеолог.
– Ну, не Дуболома, – пожал плечами Перепелкин. – Это я так, к слову. Ни Дуболома, ни Шварцмана туда, разумеется, пускать нельзя, они всех под себя подомнут. Но любую пустышку, которой нравится на экранах мелькать и перед журналистами важную персону строить. Сами смотрите: индустрия, продовольствие и идеология – все, что нужно, чтобы крутить страной, как вздумается…
– Не все, – тонко улыбнулся идеолог Папазов. – У нас нет главного – силы. Все равно придется звать либо Дуболома, либо Шварцмана. Ну, или Тропинкина…
– Тропинкин – дебил, – хмыкнул Смитсон. – Иметь в руках армию – и не взять власть, когда она валялась на дороге? Да я бы на его месте…
– …сидел в казарме и чесал репу, – оборвал его Перепелкин. – Ты, Ваня, всегда слишком прямолинеен, уж извини меня за правду. Ты бы попер танками на толпу, и солдаты бы точно взбунтовались. А сошедшие с ума танковые роты – это, знаешь ли, не сахар даже в нормальной обстановке.
– Тропинкин ничего не решает, – задумчиво проговорил идеолог. – Он только и умел, что поддакивать Треморову. Не дурак, но инициативы лишен начисто. Генерал – он и есть генерал. Хотя… он может оказаться нам полезным именно потому, что исполнитель, не игрок. А вот со Шварцманом я договариваться не буду, и не просите. Во-первых, власть у него уже не та, что раньше. Во-вторых, старый крокодил сожрет нас, как только получит шанс. Дуболом… не знаю, не знаю. Вот он дурак, и дурак амбициозный. Тоже попытается нас сожрать, хотя ума не хватит. Но запросто устроит очередные беспорядки на пустом месте. Нет, их обоих нужно… того, чем быстрее, тем лучше. И своих людей на их места…
– Ну вот, это уже конструктивно, – с облегчением вздохнул директор Индустриального комитета. – Ванюша, твоего голоса не слышу. Ты как, согласен играть в команде?
Кривая ухмылка исказила лицо Смитсона.
– Что я, тебя не знаю? Обязательно ведь кинешь, если удастся.
– Да и ты не образец порядочности, – парировал Перепелкин. – Сколько раз ты меня подставлял? Чуть что – и не ты в неурожае виноват, а я дерьмовые трактора делаю!… Ладно, не о том речь. Нас трое, как паритет держать – как-нибудь договоримся. Каждый из нас при желании сумеет устроить стране небо в овчинку, так что обманывать друг друга – не в наших интересах. Да что мы, в самом деле, на троих этот мир не поделим?!
– Может, и поделим, – согласно кивнул Папазов. – Как делить – еще обмозговать надо. Может, это и в самом деле лучше, чем в глотки друг другу вцепляться. Ну, а в Председатели кого?
– Да хоть кого! – отмахнулся Перепелкин. – Какая разница? Рулить все равно мы будем.
– Не скажите, Владислав Киреевич, не скажите… – покачал головой идеолог. – После десятилетий самоличного властвования Председатель – это фигура. Ему просто по инерции продолжат подчиняться. Посторонних на таком посту, пусть и декоративном, быть не должно. Предлагаю так: пусть им станет кто-то из нас троих. Кто – пусть решит народ. В конце концов, полезные иллюзии нужно поддерживать. Пусть массы почувствуют себя значимыми, это выпустит пар и даст нам некоторую передышку. Остальных же кандидатов нужно… убедить снять свои кандидатуры. Ну, пообещать им чего-нибудь…
– Дельно, – кивнул Перепелкин. – Наверное, так и поступим. Ваня, что думаешь?
– Что глупо все это, – пробурчал Смитсон. – Не надо было в Малый Совет пускать Шварцмана. У меня от этой змеюки мурашки по коже. Заявили бы, что только кандидаты в Председатели участвуют, и дело с концом.
– Тогда пришлось бы и остальных кандидатов звать, – хмыкнул идеолог. – И получили бы мы толпу полудурков на свою шею. Нет уж, пусть эта парочка под нашим приглядом побудет. Только вот… ма-ахонький такой вопросик остается. А что эти… сине-желтые скажут, когда пронюхают? А ведь они обязательно пронюхают!
– А вот здесь, – на лице директора Индустриального комитета отразилось торжество, – как раз проблем нет. Я с ними разговаривал!
– И что?
– И у нас нет особых возражений.
Все трое одновременно вздрогнули. Темная фигура обозначилась в тенях в углу комнаты, сделала шаг вперед, к тусклому свету лампочки.
– Мы понимаем, что страна в тяжелом положении, – Хранитель остановился, не доходя до стола пары шагов, и скрестил на груди руки. – Мы полагаем, что ситуацию необходимо срочно стабилизировать, и выборы правителя сейчас совсем некстати. Однако их отмена может негативно повлиять на отношения с Сахарой, чего сейчас допускать нельзя никак. Поэтому выборы должны состояться. Предлагаемый уважаемым Семеном Киреевичем триумвират… достаточно любопытен. Мы не собираемся мешать вам.
– То есть вы развязываете нам руки? – секретарь по идеологии напряженно всмотрелся в излучающую почти физический холод фигуру. – Вы не станете протестовать против давления на прочих кандидатов? Против устранения опасных фигур?
– Мы собираемся предоставить событиям возможность развиваться естественным путем, – Хранитель многозначительно улыбнулся. – А там посмотрим.
Он сделал шаг назад, второй, его фигуру окутало размытое облако. Мгновение – и неожиданный гость исчез. Министр продовольствия Смитсон со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы.
– Ну, смотри, Владик, – пробормотал он сдавленно. – С огнем играешь. И нас прямо в самое полымя тянешь…
– Жизнь такая, – пожал плечами уже пришедший в себя Перепелкин. – Ты с нами или нет?
– С вами, с вами… – Министр продовольствия мотнул головой. – Хотел бы я только знать, на что они собираются "посмотреть"!
