Текст книги "Серый туман"
Автор книги: Евгений Лотош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
20
Телекамера мигала зеленым огоньком. Народный Председатель исподтишка кинул на нее исполненный ненависти взгляд и пожал протянутую ему руку посла, с трудом подавив искушение сдавить дряблую кисть, чтобы в ней затрещали все кости. Выдавив на лице оскал-улыбку, он повернулся к телекамере – посол сделал то же самое – и несколько секунд терпеливо ждал, пока отсверкают вспышки фотоаппаратов, запечатлевающие исторический момент. Наконец он отпустил руку гостя, радушным жестом указал ему на кресло и уселся сам, засунув в ухо пуговицу наушника.
– Уважаемый господин посол! – заявил он. – Я рад приветствовать вас на этой встрече, которая, не сомневаюсь, станет исторической вехой на совместном пути великих государств Ростании и Сахары! Я хотел бы выразить свою признательность… – Интересно, что за идиот писал текст, подумал он, пока рот механически выплевывал зазубренную речь. Всех уволю. Это надо же – Народного Председателя выставлять на посмешище. Неужели ни одного грамотного писаки не осталось во всей стране? Это чтобы я выражал признательность какому-то сахарскому негритосу?! Действительно, кризис, чтоб ему…
Со стороны референтов и прочей обслуги раздались жидкие аплодисменты. Треморов взял ручку и небрежно подмахнул свой экземпляр договора, затем пихнул его в сторону посла. В ответ тот бережно, чуть не с поклоном передал ему экземпляр договора с четкой, будто профессиональным каллиграфом выведенной, подписью своего президента, блеснув ослепительной белозубой улыбкой на угольно-черном лице. Высокие договаривающиеся стороны синхронно встали из за стола и, расточая улыбки и наступая на ноги окружившей их охране, поспешно ретировались из зала. Только оказавшись за его пределами, Треморов почувствовал, как взмок в своем душном темном пиджаке под юпитерами телерепортеров.
В гостевой комнате он плюхнулся на диван, махнув рукой, освобождая, секретарю и переводчику. Из патриотических соображений на публике посол изъяснялся исключительно на суахили, но в приватной обстановке на удивление хорошо говорил на ростанийском.
– Присаживайтесь, Мгата, – пригласил Треморов посла. – Что пить будете? Коньяк, водка, макале? Или что-нибудь экзотическое? – Он дотянулся до бара и распахнул его. – Что тут у нас? А, норвежское виски. Сильно, кстати, рекомендую. Налить?
– Спасибо, господин президент… э-э-э, Народный Председатель. Благодарю за оказанную мне честь, но сейчас я бы предпочел воздержаться. Нам есть что еще обсудить глаз к глазу… в приватной обстановке, я имею в виду, – посол вытянул длинные ноги и скрестил руки на груди. – Итак, чтобы не тянуть кота за хвост, как любят у вас выражаться, я хотел бы прояснить вопрос…
– Да знаю, знаю, – невежливо перебил его Треморов. Он плеснул себе макале и захлопнул бар. – Выборы вас интересуют да нефть с газом. Что, угадал?
– Если вам угодно выразить все именно в такой форме, то именно эти вопросы мне хотелось бы быть отвеченными, – осторожно ответил посол. – Да, нашего президента и наш парламент волнует несоблюдение демократических процедур в вашей стране. Поймите меня правильно, в другой ситуации мы бы не стали так настойчиво поднимать этот вопрос, в конце концов ваш политический строй есть ваше внутреннее дело, но… у нас свои выборы, и наш избиратель хочет знать…
– Вот и я про то же, – Треморов махнул в его сторону рукой с зажатым в ней стаканом. Прозрачная жидкость в нем опасно всколыхнулась, но осталась в рамках дозволенного. – Вам перед своими выставиться надо, голоса друг у друга рвете, как крокодилы – куски мяса, а у нас проблемы. Ладно, ладно, – он примирительно поднял руки, заметив, как возмущенный посол открыл рот. – Согласен, я слишком грубо формулирую, но ведь суть такова? – Он уставился на посла немигающим взглядом.
– В чем-то вы есть правы, – неохотно согласился тот. – Хотя высказанная форма не отличается корректностью. Но…
– Тогда давайте сразу закончим с этим вопросом, – обаятельно улыбнулся ему Народный Председатель. – Сегодня я подписал указ о назначении очередных выборов через месяц. Его опубликуют во всех газетах вместе с информацией о нашем сегодняшнем выступлении. Я надеюсь, это устроит ваших избирателей и вашего президента лично?
– Через месяц? – удивленно поднял брови посол. – Но как же рекламная… прошу прощения, избирательная кампания? Вам не кажется, что этот срок слишком мал для выдвижения кандидатов, и тем более для их… как это называется? Известнования?
– Раскрутки, вы имеете в виду? – отозвался Народный Председатель. – Увы, – он придал лицу постное выражение, – в наших нынешних условиях большие сроки нереальны. Страна в кризисе, во многих регионах до сих пор не отменено чрезвычайное положение. Мы не можем позволить себе длительных периодов неопределенности, когда никто не знает, останется ли моя подпись на документе легитимна завтра или нет. Нам придется пожертвовать некоторыми формальностями, чтобы избежать значительных потерь. Но не беспокойтесь, господин посол, – Треморов сменил выражение лица на торжественное, – проведем чрезвычайно демократично. Все кандидаты, включая меня, получат одинаковые возможности для агитации в свою пользу. Никому из них не станут препятствовать, обещаю. Кроме того, господин посол, я прошу вас не забывать, что уровень политической грамотности в нашей стране гораздо выше, чем у вас. Наш избиратель не пойдет голосовать за кандидата только потому, что тот выкидывает фортели на предвыборных собраниях, – он патетически потряс пальцем в воздухе. – Наш избиратель избирает исходя из политической и экономической программы кандидатов, потому что чувствует свою ответственность за будущее страны.
– И лучшая программа почему-то всегда оказывается у действующего Народного Председателя… – как бы про себя заметил посол.
– Почему "почему-то"? – удивился Треморов. – Это объясняется вполне объективными причинами. Действующий Народный Председатель гораздо больше осведомлен о реальном положении дел в стране, должность у него такая. Да и привыкают люди к нему. Ну, тут уж ничего не поделаешь, народ у нас консервативен, все новое принимает осторожно, если не сказать – с опаской. Так что можете заверить своего президента, что все пройдет правильно. Победит, как всегда, силь… лучший, я имел в виду.
– То есть, господин Народный Председатель, – тонкая улыбка появилась на губах посла, – мы можем быть уверены, что через месяц ростанийский народ вполне демократически выберет вас на новый срок. Я правильно следую вам?
– Да, господин посол, – скромно опустил глаза долу Народный Председатель. – Именно демократически, и именно через месяц, – он сделал глоток из своего стакана. – Мгата, вы уверены, что не хотите выпить?
– Пожалуй, я все-таки возьму чего-нибудь, – согласился посол. – Вы упомянули, кажется, норвежское виски? Да, и второй вопрос, который мне хотелось бы поднять. Определенные круги, – он покрутил пальцем над головой, – обеспокоены сокращением поставок нефти из вашей страны в последнее время. Смею заметить, Александер Володиславович, что это беспокойство более неприятно для вас, чем то, что мы имели обсуждать только что.
– Временные трудности, господин посол, – сухо ответил Треморов. – Я уже заверял эти круги посредством наших представителей в Маронго, что эти трудности действительно временные. В течение ближайшего месяца в строй войдет еще пять скважин в Каратоу, и сразу после выборов вы получите свое. И, Мгата, передайте пожалуйста этим кругам, что ростанийский народ сильно огорчится, если очередной продовольственный транш задержат под таким надуманным предлогом. Например, правительство с целью поддержки отечественного производителя может уменьшить квоту ввоза определенных товаров из Сахары. Тех же курячьих огузков, например. Я достаточно ясно выражаюсь?
– Вполне, – кивнул посол. – Именно так я и передам. Кстати, вы не слышали последний анекдот о нашем президенте?…
– Подобрал кандидатов? – Треморов задумчиво катал тонкий хрустальный стакан по столу, меланхолично вслушиваясь в его стеклянное громыхание.
– Да, шеф, – Шварцман, как всегда, преданно смотрел прямо на Треморова. – Пятерых, как вы и говорили. Из молодых… ну, почти молодых… да ранних, все прямо горят желанием поработать на благо народа. На высшем государственном посту, разумеется, – он нервно хихикнул. – Прикажете начинать кампанию?
– Прикажу, прикажу, – все так же задумчиво откликнулся Треморов. – И начинать прикажу, и заканчивать – тоже прикажу. Вот ведь собаки! – Он с внезапным ожесточением швырнул стакан в угол. По комнате брызнули осколки. – Ведь нужно же им, чтобы я главным остался, с новым, если что, и контакты заново устанавливать придется, и вообще непонятно, какой он, новый, будет… Но ведь ради своих политических игрищ все, что угодно под удар поставят! Избиратели у них, видите ли, недовольны, заразы… Ладно. Кстати, что у нас там за история с погромами станций Хранителей? Твоя работа?
– Ну уж нет! – начальник канцелярии аж привстал от возмущения. – Это у нас Дуболом такой умный. Его люди сработали. Типа население недовольно чужаками и всячески выражает свои протесты…
– И результаты? – Треморов с интересом взглянул на него.
– Никаких, шеф, – ехидно хмыкнул Шварцман. – То есть у них никаких потерь. Они каким-то силовым полем станции прикрыли. А в массовке куча народа пострадала во время давки.
– Чего и следовало ожидать, – подытожил Треморов. – Значит, так. Я прикажу Дуб… Дровосекову притормозить это безобразие. Нам до выборов проблемы не нужны. Они пообещали, что вмешиваться не будут, а там увидим. Что, не нравятся конкуренты? – вдруг хитро подмигнул ин Шварцману. – Да ладно тебе, по глазам вижу, что ревнуешь, а зря. Они нам ох как сильно помочь могут, нужно только попросить правильно. Ладно, свободен, – он хлопнул ладонью по столу. – И смотри, чтобы до выборов – никаких фокусов.
Оставшись один, Треморов встал из-за стола и зашагал по кабинету вперед и назад. Пора отправлять Шварцмана на покой, ох, пора. Дуболом уже достаточно своих ребят натаскал, еще немного, и сможет его заменить. Опять же, от немца избавимся, а то в народе поговаривают, что швабы у нас всю власть захватили. Хотя при этом все знают, что эту сказку Дуболом из пальца высосал, чтобы конкурента опорочить Ну да кто у нас из простого народа немца от еврея отличит, пусть и сахарского? И история эта с пареньком, который чуть митинг не сорвал у Управления… Если он там случайно оказался, как из отчетов следует, то почему Шварцман промолчал? Вряд ли он не знал. Своих прикрывает? Или втихую почву прощупывает? Ладно, ведет он свою игру или нет – неважно. Выборов он не переживет.
Выждав для верности, он нажал кнопку интеркома.
– Давай Дровосекова, – сухо бросил он.
Директор Внутренних дел протиснулся сквозь тугую дверь и вразвалочку прошел к гостевому стулу. Дождавшись приглашающего кивка шефа, он присел и уставился на Треморова прозрачным рыбьим взглядом.
– Что у тебя такого срочного? – раздраженно поинтересовался тот. – Что за шило в заднице?
– Шеф… – Дуболом отвел глаза. – У меня… это… новости нехорошие. Порвали нам одну цепочку. Бандюков в Кораблеве порезали, груз увели… мелкую партию, но все равно обидно.
– Кто? – коротко спросил Народный Председатель, затягиваясь сигаретой. – Нашел?
– Нет, шеф, – виновато пожал плечами Дуболом. – Никаких следов, одни догадки. Главаря на месте замочили, прочая шпана словно в воздухе растаяла. Только вот мои ребята из прикрытия несколько раз канцелярских засекали. Те точно пасли сначала бандюков, а потом и моих. Кому, как не им?
– Ты же знаешь, что Шварцман наркотой не занимается. Я сам ему запретил, – Треморов помахал сигаретой в воздухе. – Это твоя, и только твоя обязанность. И пресекать, и организовывать, так сказать. И ты мне тут ваньку не валяй! – рявкнул он. – Ты мне что сказать хочешь? Что ты – ты! – не знаешь, кто порвал твою собственную цепочку и увел груз из-под носа? Что ты, обладая такой властью, такими возможностями, не можешь вычистить всякую шантрапу, шакалящую у тебя под носом? Что ты не можешь наладить нормальные каналы?
– Но Шварцман…
– Шварцман, идиот ты этакий, делает, что ему положено! И ты сам, между прочим, отговорил меня от того, чтобы ввести его в курс дела! И если он тебе гадит, то в этом только твоя вина!
Народный Председатель со злостью раздавил бычок в пепельнице. Дуболом скорчился на стуле, ожидая, когда закончится шторм.
– Сделаешь следующее, – холодно сказал Треморов после паузы. – Отдашь своим ребятам приказ взять отделения канцелярии на местах под плотную опеку. Только под опеку, понял? Я не собираюсь вместе со Шварцманом ликвидировать и его структуру, не надейся. Ненавязчиво отсекай их от ненужных дел. Силовые варианты – только в самом крайнем случае. Самого Шварцмана пока оставь в покое. Он не дурак, обязательно поймет, что к чему, а эксцессы мне не нужны. Может быть, я даже не стану его ликвидировать. Я с ним, между прочим, еще за одной партой сидел, чтоб ты знал. Пенсию он заслужил честно. Передай своим… ну, у кого ты товар берешь, что в течение ближайшего месяца мы сворачиваем всю активность. Пройдут выборы – займемся каналами поставки всерьез.
Треморов поднес было пустую руку ко рту, но спохватился и пару секунд недоуменно ее разглядывал. Потом вытащил из пачки еще одну сигарету.
– И прикажи там своим умникам, чтобы обмозговали, как шпану уличную поактивнее на наркоту сажать. Ну, там изобразить, что только крутые колются, толкать им порошок за гроши… Чем быстрее дохнуть начнут, тем лучше. Развелось мусора, понимаешь!
Народный Председатель щелкнул зажигалкой и с наслаждением затянулся табачным дымом.
– Если у тебя все, то можешь идти. Передай по пути начальнику охраны, что сегодня ко мне должен заявиться Хранитель. Пусть пропустят без звука.
"Джао, контакт."
"Да, Тилос? Я слушаю."
"Джао, нам нужно поговорить. Лично."
"Э-э-э… а чем тебя не устраивает обычная связь?"
"Если ты занят, мы можем встретиться попозже…"
"Да нет, ничего особенного. Ну, проходи, если так нужно."
"Спасибо."
Солнечная терраса покрыта паутиной шелестящей лиственной тени. Легкий ветерок ласкает кожу. Луг перед террасой спускается к широкой искрящейся под лучами реке, а где-то вдалеке кричат чайки.
– Красиво… – Тилос опускается в одно из кресел и задумчиво смотрит на открывающуюся перспективу. – Я так и не научился хорошо собирать пейзажи. Художник из меня – от слова "худо".
– Это не так сложно, как кажется, – пожимает плечами хозяин, усаживаясь напротив. – Всего лишь конструктор. Ну вот как ты задачи программируешь, так же и здесь. У меня просто опыта побольше, вот и все. Научишься и ты.
Тилос хмыкает, но не отвечает. Какое-то время он просто смотрит вдаль.
– Джао, – наконец нарушает он молчание. – Скажи, почему год назад ты так противился активному вмешательству? Ведь все единогласно поддержали проект. Ну… почти единогласно.
– Потому что это – наша смерть, – Джао кривит уголок рта. – Я много раз отстаивал свою точку зрения. Наверняка ты ознакомился с записями.
– Ознакомился, – кивает Тилос. – Но все же не понимаю. Ты – один из старейших членов организации. Ты больше других должен устать от необходимости идти окольными путями, прятаться, устраивать мелкие заговоры для достижения еще более мелких целей! Ведь действовать в открытую намного эффективнее! Смотри – мы уже справились с дефицитом основных продуктов питания, сильно прижали бандитов, уничтожаем торговцев наркотиками…
– Эффективность – не то, ради чего существует организация, – грустно качает головой собеседник. – Именно потому, что я старейший член организации, я еще помню ту главную идею, что когда-то лежала в ее основе. Наше задачей отнюдь не являлось процветание общества. Золотой Век – лишь побочная цель, достижение которой не является самоцелью. Скажи мне, мой мальчик, в чем смысл жизни?
Тилос удивленно поднимает бровь.
– Меня сложно назвать мальчиком, – холодно отвечает он. – И я не понимаю, какое отношение…
– Извини, – быстро перебивает его Джао. – Действительно извини. Я забылся. Я перестал следить за собственным языком и невольно оскорбил тебя. Разумеется, ты уже давно не мальчик, у тебя собственная голова на плечах. Просто… просто иногда я чувствую себя таким старым… – Он беспомощно улыбается, разводит руками.
– Да ладно, ничего страшного… – бормочет слегка сбитый с толку Тилос.
– Все равно извини, – упрямо хмурится Джао. – И все же – в чем смысл жизни? Мне не нужны чеканные формулировки. Мне лишь интересно, что думаешь ты сам.
– А он есть, этот смысл? – в голосе парня слышится ирония. – А если я скажу, что его нет совсем?
– Так-таки совсем?
– Так-таки совсем.
Неожиданно взгляд Тилоса потухает.
– Знаешь, иногда я действительно думаю, что жизнь бессмысленна. Все равно конец для всех один. Все, кто родились сто лет назад, уже мертвы. А еще через сто лет не останется никого из живущих сегодня.
– Но останутся великие имена… – голос Джао тих и вкрадчив.
– Имена останутся, – легко соглашается Тилос. – Только что с того их владельцам? Лубок, благородный или страшный, что остается в учебнике истории, имеет к ним такое же отношение, как это, – он кивает в сторону реки, – к настоящему миру. Люди запомнят, как тиран казнил неугодных, а герой спасал невинных. А что они при этом думали, что чувствовали – не запомнят вовсе. Собственно, никогда и не узнают. А может, тиран искренне полагал, что спасает мир ценой крови немногих? Или герой, в общем, думал только о том, как бы прославиться, а на спасаемых ему было наплевать с высокой колокольни? Или он вообще не герой, а заслуги ему приписала официальная пропаганда…
Он вздыхает.
– И все же – неужели в жизни все так плохо? И ты никогда не испытываешь радости? Никогда не улыбаешься? И не видишь ни одного просвета?
– Да нет, почему же, – хмыкает Тилос. – Мне нравится то, чем я занимаюсь. И я делаю то, что полезно для общества.
– Помнишь, год назад… да, через три дня исполняется ровно год… ты вступился за женщину, к которой пристали уличные подонки? Ты понимал, чем рискуешь, был готов заплатить цену… и заплатил ее. Ты пожертвовал собой, если можно так выразиться. Почему ты это сделал, не спрашиваю, и так ясно, правильный ты зануда… – внезапно Джао широко улыбается. – Что, не нравится определение? А ведь так оно и есть. Ты зануда, и твое пребывание среди Хранителей лишь усилило это свойство характера. И я зануда. И все остальные, в общем, тоже. Занудство и есть следование своим идеалам, несмотря ни на что.
– Да уж… – Тилос негромко смеется. – Действительно, если смотреть на мир с этой точки зрения, все мы зануды. Согласен.
– Предположим, тогда все закончилось бы хорошо. Бандиты сбежали, прекрасная девица спасена из беды и дарит спасителю свой поцелуй…
– Она была замужем, – качает головой Тилос.
– Но ты-то не знал. Ты просто вступился за нее. А теперь ответь, только честно: вступился ли бы ты так же охотно за угрюмого бородатого мужика с наколками и толстым пивным брюхом?
– Разумеется, – твердо отвечает Тилос. – Четверо на одного…
– Ничуть не разумеется. Вполне возможно, ты решил бы, что это его проблемы, что он сам виноват, да и вообще – мужик он или не мужик? Погоди! – Джао поднимает руку, останавливая возмущенный возглас. – Я же сказал – возможно. Но даже если бы и вступился, то с куда меньшей охотой. Не спорь. Если задумаешься на мгновение, то поймешь и сам.
– Предположим, – после паузы отвечает Тилос. – И что с того?
– В этом вся суть. Когда ты что-то делаешь для других, ты ждешь благодарности за поступок, сознательно или подсознательно. Это не хорошо и не плохо. Так диктуют инстинкты: спасать только тех членов племени, что важны для его выживания. А эгоист, не испытывающий благодарности, скорее всего, для выживания племени в целом мало что сделает.
– Пусть так. Но, извини меня, при чем здесь смысл жизни? И какое отношение это имеет к твоей…
– Ты нетерпелив, Тилос. Но нам остался лишь один шаг, чтобы понять, почему Хранители решились сыграть в открытую. Сможешь ли ты сделать его самостоятельно?
Молчание.
– Да, наверное. Все мы видим смысл жизни в том, чтобы помогать другим. Ведь Хранителей так и отбирают, верно? Я разбирался с фильтрами Робина. Там один из основных параметров – испытывает ли человек удовлетворение, оказывая помощь другому. Но, действуя тайно, мы не видим благодарности от тех кому помогаем, и наши инстинкты бунтуют…
– Браво, мой!… Браво, Семен! – Джао склоняет голову в шутливом полупоклоне. – Можно сколько угодно говорить об эффективности, но причина нашего раскрытия одна: мы устали от безвестности. Мы хотим признания, а может, и поклонения. О, нет, мы никогда не признаемся себе в этом, нет, никогда! Но наши глубинные мотивы именно таковы, как ни печально.
– Ну и что? – спрашивает Тилос после раздумья. – Что в этом плохого? Если это естественное чувство, может быть, ему стоит поддаться? В конце концов, от того, что нам благодарны, никому плохо не бывает.
– Вот это и есть самая главная ошибка, которую мы допускаем. Человек терпеть не может быть благодарным другому. Благодарность – узы, ограничивающие свободу. Доселе свободный индивидуум вдруг оказывается связанным некими моральными обязательствами, необходимостью принимать во внимание чужое мнение, возможно, отличающееся от собственного. Тут уже начинает бунтовать его собственное подсознание. И ты, оказав ему явную услугу, неожиданно оказываешься его врагом. Выхода всего два: либо навсегда пропасть с горизонта – а лучше вообще на нем не появляться – либо становиться Силой, навязывающей себя другим. А навязывая что-то силой, ты как Хранитель неизбежно становишься на путь саморазрушения. Вот такой выходит финт ушами… Мы, к сожалению, выбрали второй путь. И нынешняя эффективность наших действий – она, увы, временная. Сопротивление будет нарастать все быстрее.
Тилос передвигает легкое кресло, подставляя лицо теплому солнечному лучу, жмурит глаза.
– Но это не единственный мотив за моим протестом, – неторопливо продолжает Джао. – Когда наша организация только создавалась, считалось, что мы вообще должны вмешиваться только в самых крайних случаях. В человеческой истории даже за страшными падениями, бывает, следуют великие взлеты. Нельзя убрать из человеческой жизни проблемы и несчастья и не превратить его в бездумное животное. Только преодолевая трудности, человек использует единственный орган, отличающий его от животного – высокоразвитый мозг. Обеспечить бесплатное всеобщее счастье означает превратить человеческую цивилизацию в свинарник, заполненный сытым похрюкиванием. И не имеет большого значения, умрут ли свиньи от старости или под ножом мясника.
– И на какую высоту поднимут человечество страдания матери, чей грудной ребенок умер во время эпидемии? – жестко прищуривается Тилос.
– Они подвигнут ученого на создание вакцины, причем не только от этой болезни. Равно как повальный голод и мор в результате неурожаев послужат толчком к изобретению многополья, плуга и минеральных удобрений. И все, что мы можем сделать, это спасти нескольких младенцев. Но спасти всех мы не просто не можем – не имеем права.
– А легче ли матери от того, что ее горе послужило причиной прогресса?
– Не легче. Но мы не можем изменить этот мир. Развитие идет через страдание. И когда все страдания окажутся искоренены, история человечества закончится. Художники, чьи картины никому не нужны, писатели, чьи тексты так и останутся непрочтенными, и ученые, бессмысленно копящие знания… А потом исчезнут и они. И все, что останется, это сытый свинарник. Лишь изменив звериную природу человека, можно найти другой путь – но уже нечеловеческий. Мы так и не смогли на это решиться…
– Мы?
– Хранители, разумеется, – как-то слишком быстро откликается Джао. Его взгляд устремлен куда-то в сторону. – Так что наша начальная задача – лишь сглаживать пики и провалы развития человечества. Не допускать катастроф, после которых цивилизация не сможет восстановиться, и достижений, что неизбежно приведут к провалу в пропасть. Не более. Свой путь развития люди должны определять сами. Но, обнаружив себя, мы из Хранителей стремительно превращаемся в простых охранников. Пастухов, гонящих человечье стадо в нужном им направлении и даже не способных гарантировать, что это не дорога в пропасть. Мы обречены, и лучшее, что мы еще можем сделать, это прекратить свое существование. Так уже случалось и раньше…
– Когда? – в глазах Тилоса вспыхивает живой интерес. – Разве до нас были другие организации? В Архиве нет никаких упоминаний, я специально смотрел.
– Это не афишируется. Я пришлю тебе инструкцию, как добраться до этих сведений.
– Обязательно ознакомлюсь, – Тилос хмыкает. – Вообще, похоже, в Архиве куда больше всякой всячины, чем мы знаем. Взять те же куклы. Отличная штука. Электромагнитные эффекторы в пальцах – полный улет! Теперь я могу имплантировать ментоблок без постороннего оборудования!… – Внезапно он словно гаснет. – Не то, чтобы мне нравилось ставить ментоблоки. Жуткая это вещь – прямая модификация личности.
– Немногие так думают, – Джао с интересом смотрит на него. – Но ты чувствуешь правильно. Это то самое средство, которое далеко не всегда оправдывается целью. Но наши куклы – действительно прекрасное нововведение. Я сразу понял, что они придутся ко двору. Я вижу, ты полностью освоился со своей? Даже сюда пришел в ней.
– Я иногда забываю, что мое настоящее тело лежит где-то далеко в контрольной комнате, – смущенно улыбается Тилос. – Как будто в этой шкуре родился… Ладно, пойду. Я, наверное, и так тебя сильно отвлек.
– Нет, не слишком сильно, – смеется Джао. – Я уже давно не общался с кем-то, кто так внимательно меня слушает. По большей части от меня отмахиваются, как от мухи. Так что не стесняйся, заходи еще.
– Спасибо. Обязательно.
Терраса пустеет. Медленно тускнеет солнце, растворяются во мраке луг и леса. Серый туман заливает помещение, клубится вокруг кресла, в котором съежилась одинокая человеческая фигура.
– Почему он запросил личный контакт? – кажется, Джао произносит слова сквозь стиснутые зубы. – Почему отказался от обычной связи?
– Он подозревает, что я перепрограммирован, – сухой голос Робина гулко отражается от голых стен. – Он не понимает, кто и как может вмешиваться в мою работу. Судя по некоторым репликам, он предполагает самоуправство Ведущей или кого-то из членов Совета. Есть шанс, что в скором времени он докопается до запретных областей. Наверное, стоит проработать набор ложных данных, указывающих…
– Нет! – резко обрывает его Джао. – Это уже совсем неспортивно. Пусть все идет, как идет. И если именно ему суждено вывести меня на чистую воду, так тому и быть. Да и вообще пора заканчивать эту комедию. Если это судьба – пусть…
– Ты веришь в судьбу, Демиург?
– В моем возрасте вообще сложно во что-то верить, – горько усмехается тот. – Интересно, сколько же мне лет, местных, я имею в виду? Впервые над этим задумался. Девятьсот… да, почти девятьсот пятьдесят тысяч. Еще немного – и можно справлять юбилей. Даже страшно становится. Ох, страшно… Нет, судьба – это просто речевой оборот. Я не верю ни во что, за одним исключением. Я давно забыл себя в молодости. Но хочется верить, что когда-то я был похож на этого мальчика…
