Текст книги "Серый туман"
Автор книги: Евгений Лотош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
– Скрытые задания могут существовать только в нулевом кольце. У тебя нет права на работу в нем.
– Н-да… Значит, если я запущу "мощеную дорогу" с Хранителями в качестве входного множества, мне как минимум не избежать недоуменных вопросов.
– Это весьма вероятно. Могу я предложить вариант?
– Давай. Приятно иметь такого заботливого помощника. И подскажет, и покажет, и маму позовет, если что…
– Сарказм неуместен. В мои функции не входит шпионаж за Хранителями.
– До поры до времени. Не удивлюсь, если завтра выяснится обратное. Ладно, что ты хотел предложить?
– Путем стандартного комбинирования можно передавать результирующие данные одного модуля напрямую на вход другого без создания промежуточных наборов. Если ты придумаешь, как стандартной сортировкой выделить Хранителей из общего социума, это поможет избежать ненужного внимания.
Пауза. Потом:
– Да, это может сработать. Спасибо, Робин. Теперь вот еще что. Удали из дневника сегодняшнюю страницу.
– Невозможно. Система личных дневников не предусматривает удаления записей. Напоминаю, что доступ к страницам можно получить только после явного разрешения владельца.
– В последнее верится слабо. Наверняка тот же Фарлет может получать доступ куда угодно. И любой другой сискон – тоже. А вот первую часть твоего утверждения мы сейчас и проверим. Робин, закрой текущую страницу дневника. Создай новую.
– Сделано.
– Дай список записей в разделе… – Тилос вызывает страничку и диктует с нее длинную последовательность цифр. Перед ним высвечивается столбец непонятных слов. – Ага… вот оно. Робин, удали вот этот подраздел.
– Прямая работа со структурой данных может привести к необратимым сбоям. Ты уверен, что осознаешь их?
– Подтверждаю операцию прямого удаления. Давай, Робин, действуй!
– Запись удалена.
– Хорошо. Теперь проверь структуру моего дневника за последнюю неделю.
– Внимание! Обнаружены проблемы со структурой данных. Невозможно найти последнюю страницу личного дневника. Индексы перестроены. Дать подробный отчет?
– Не надо. Ну вот, а ты говоришь – не предусматривает… Слушай, все хотел спросить – чем обусловлен выбор двенадцатеричной системы счисления против нормальной троичной? Чем могли руководствоваться твоим создатели? Жутко ведь неудобно.
– Нет информации. Могу лишь заметить, что ход мыслей человека не всегда логичен. "Так сложилось" – тоже веский аргумент.
– Человека?
– За неимением другого термина.
– Ладно, убедил. Теперь к вопросу о том фильтре, о котором мы только что говорили… Ну?
– В дневнике за последние два дня отсутствуют записи разговоров о фильтрах. О чем речь?
Тилос усмехается.
– Извини, я перепутал. Робин, новая задача. Приоритет – кольцо четыре. Сделай конвейер из двух блоков. Блок первый – социум-фильтр. Блок второй – "мощеная дорога". Промежуточные наборы данных не создавать. Параметры фильтра…
"Робин, контакт."
"На связи."
"Как Шварцман перенес коррекцию?"
"Реакция – в пределах прогноза."
"Хорошо. Никто не заметил?"
"Сведений об обратном не имеется."
"Тогда отбой."
"Джао, необходимо твое внимание."
"Да, Робин?"
"Идет сессия с Хранителем Тилосом. Думаю, ты должен просмотреть запись. Даю на скорости в два порядка… завершено."
"Шустрый паренек, однако. Вовремя я сообразил коллекционировать удаленные наборы. Да… твой интерфейс был хорош, пока люди сами не изобрели вычислители. "Мощеная дорога", ничего себе! А ведь интересная идея…"
"Указания?"
"Хм… Поставь промежуточный скрытый фильтр. Просто хаотичная модификация данных на конвейере. Нужно, чтобы у него не получилось ничего определенного, иначе он по молодости да горячности устроит бучу и свернет себе шею. Но продублируй процесс в физической машине и позаботься, чтобы результаты оказались верными. Посмотрим, как это коррелирует с результатами "Мидаса". Все?"
"Требуется уточнение. Почему модуль называется "мощеная дорога"?"
Долгая-долгая – по меркам общающихся – пауза. Секунды камнями падают в пропасть тишины. Наконец:
"Почему ты спрашиваешь?"
"Не понимаю вопрос."
"Твоя схема не подразумевает возможности интересоваться абстрактными категориями. Чем вызван твой вопрос?"
"…нет данных. Не могу ответить. Предполагается критический сбой в блоке системной логики. Запущена внутренняя диагностика."
"Ну и ну… Ладно, потом разберусь. Что же до твоего собственного вопроса, то ищи в расширенных разделах, категория "Древняя философия", ключевые слова "благими намерениями"…"
"Сентенция обнаружена. Не найдено определение понятия "ад"."
"Горюшко ты мое… Дойдут руки – прикручу эти разделы как следует. Учитывая способности юной поросли к копанию в потрохах системы, нужно тщательно продумать, как не допустить ее к тем областям. Пока ищи самостоятельно. Все, отбой."
"Конец связи."
15
Народный Председатель с размаху врезал по столу кулаком. Старинное изделие всеми позабытого мастера отозвалось едва слышным гулом. Как видно, тот столяр был неплохо осведомлен о привычках власть имущих, понимал, для кого предназначался сей предмет обихода, и не поскупился на дерево для массивной столешницы и прочных ножек. Поэтому стол благополучно пережил всех царей, а позднее – Народных Председателей, в привычки которых входило лупить по нему кулаком, увесистыми пачками государственных бумаг, особая важность которых придавала им дополнительный вес, а также просто башмаками. Впрочем, башмаком по нему стучали лишь однажды, в то время, когда его (стол, не башмак) покрывало красное сукно, так что даже его (башмака, не стола) лакированная поверхность не понесла особого урона. Нынешний же Председатель, хоть и выглядел страшным во гневе, особым телосложением не отличался. Удар у него получился довольно хилым. Такой без труда смогла бы выдержать даже обычная школьная парта. Например из серии производимых Телешинским древпромкомбинатом хлипких уродцев, не живущих в буйной молодежной среде и двух лет.
Подумав, Народный Председатель ударил кулаком по столу еще раз. Навытяжку сидящий напротив него Дуболом верноподданнически вздрогнул, продемонстрировав почтительное уважение начальному гневу. Впрочем, несмотря на обычную толстокожесть, на сей раз он в самом деле казался смущенным больше, чем обычно.
– Что значит "отказываются"? – прошипел Треморов, в упор уставившись на Директора Общественных Дел. – Я тебя, гада, по стенке размажу! Как они могут отказаться, у нас же с ними протоколы подписаны, б…, протоколы о намерениях! Кто, интересно, с ними так разговаривал, что они отказываться начали? Не ты ли лично, дубина, идиот, дурак деревенский!? Что они говорят?
Дровосеков попытался сглотнуть липкий комок в горле. Комок не проглатывался. Директор ОД прекрасно представлял, чем может закончиться разговор с Самим в таком состоянии. Ему вовсе не улыбалось оказаться на должности почетного пенсионера сразу после нового восхождения к вершинам власти.
– Ихний торгпред…
Дуболом прокашлялся, и комок наконец-то пропал из горла. К нему быстро возвращалось то холодное самообладание, которое большинство окружающих, исключая проницательного Треморова, принимало за невозмутимость ограниченного, если не тупого, человека. Прошли те времена, когда гонцов с плохими вестями приказывали казнить на месте. Да и шеф не из тех людей, что с легкостью разбрасываются проверенными кадрами. Дровосеков еще раз на всякий случай прокашлялся и начал сначала.
– Ихний торгпред заявил, что ихнее правительство не может предоставить нам очередной кредит. У них, видите ли, вызывает серьезную озабоченность наша способность расплатиться даже по процентам с прошлых займов. В этой ситуации, мол, ихние банковские структуры озабочены нашим финансовым положением и не хотят финансировать наши закупки продовольствия даже под гарантии ихнего правительства. Более того, они намерены в ближайшее время потребовать от нас расплатиться по долгам десятилетней давности, и продлевать отсрочки выплат они не собираются, – Дуболом снова откашлялся. – В общем, шеф, они намерены трясти нас как липку. И еще… – Он нерешительно замолчал.
– Ну, давай, давай, не тяни резину, – рявкнул на него Треморов. Его лицо все еще оставалось багровым, как у астматика в бане, но лихорадочный блеск из глаз уже пропал. Дуболом заключил, что гроза пронеслась стороной или, по крайней мере, не над его головой. На головы других же ему было глубоко наплевать, так что он послушно продолжил:
– После официального приема, ну, на банкете, этот негритос отвел меня под ручку в сторонку и с такой поганой улыбочкой начал рассуждать про всякую херню. Ну, про наше тяжелое финансовое положение, о падении цен на нефть на сахарском рынке, о том, как он нам сочувствует. Еще о том, что он бы и рад поспособствовать, да вот ихний Парламент крайне негативно – так и сказал, шеф! – крайне негативно относится к отсрочке свободных демократических президентских выборов в нашей стране, мол, какими бы причинами это ни вызвано…
– Выборы, мать их за ногу! – гаркнул Треморов, снова с размаху шваркнув по столу ладонью и зашипев сквозь зубы от боли. – Все им выборы, чтоб им за обедом икалось! Не наши выборы их волнуют, а свои собственные! Ублюдки! Да плевать они хотели с высокой колокольни на нашу народную демократию! Этим черножопым перед своими выборами показаться надо! И плевать они хотели, что у меня армия голодная, на островах солдаты от дистрофии мрут, что в городах бунты через день, а в деревне мужики самогон глушат уже двадцать часов в сутки, а оставшиеся три изображают, что работают, да так изображают, что режиссер театральный бы позавидовал! А урожая – хрен! Да в такой ситуации они не то что меня не выберут, они и за хрена лысого не проголосуют! А на следующий день во всей стране такая заваруха начнется, что даже хваленые сахарские зеленые береты не справятся, даже если сами позовем! Да они, гады, на это и рассчитывают, думают, что настало-таки время Ростанию изнутри развалить! Да хрен им, а не развал! Они меня еще не знают как следует…
Треморов неожиданно умолк, как выключился, и внимательно посмотрел на Дровосекова. Тот по прежнему сидел навытяжку в гостевом кресле и преданно ел глазами начальство. По всей видимости, начальство осталось довольно результатами осмотра, так что откинулось в кресле, достало из кармана сигареты и закурило.
– Ладно, – неожиданно мирно сказал Треморов, разгоняя ладонью ароматный дымок, – в каком направлении мозги по ящику промывать, ты понял. Поменьше про наши долги, побольше про сахарские выборы. Про временные трудности пока перестаньте трепаться, замените мировым заговором против Ростании, только поаккуратнее, чтобы наших черненьких друзей не обидеть. Еще примут за чистую монету, запросы начнут слать, ноты, нам это пока не надо. С Папазовым посоветуйся, как лучше оформить, он в этом деле голова. Насчет кредитов переговоры продолжать, но – неявно, и не с торгпредом, а напрямую с банками. Обещай им концессии, долю в прибыли, открытие отделений в наших городах – в общем, наври что хочешь. Выполнять все равно не будем, нам бы день простоять да ночь продержаться…
Треморов замолчал и начал барабанить пальцам по столу.
– Скажите, шеф, а что нам с закупками зерна в Сахаре делать? – осторожно проговорил Дровосеков. – Хлеба на складах и до весны не хватит, а урожая раньше лета не предвидится. Я думал…
– Много думаешь, – резко оборвал его Треморов. – Здесь думать мне положено, а ты выполняй, что сказано. Хорошо выполнишь – молодец, будет тебе пряник, будет и свисток. Плохо выполнишь – кроме себя винить окажется некого!
Что за идиот! – промелькнула в голове мысль с тонким привкусом досады. Мало ли что ты думаешь! Я вон тоже много чего думаю, но языком треплю куда меньше. Нет, уходит старая гвардия, уходит, а молодежь нынче тупая, ни хитрости, ни сообразительности. Видно, рано еще Шварцмана задвигать, тот хоть и сдал заметно в последнее время – чтоб этим Хранителям ногу сломать в подворотне! – но все еще полезен.
Треморов сделал вид, что задумался. Потом махнул рукой.
– Впрочем, ладно, думаю, тебе тоже знать не повредит, – он изобразил на своем лице значительность. – Ты с Хранителями общался?
Это был даже не вопрос, а утверждение, но Дровосеков поспешил на всякий случай кивнуть в знак согласия.
– Вот именно, разговаривал, но толком ничего не так и не выяснил, по глазам вижу, – Треморов поморщился. – Слышишь звон, как говорится… Ладно, вот они-то нас и выручат. Они обещали помочь с выборами. Хранители, конечно, гнилые людишки, все про благо народа толкуют, совсем как революционеры пятьдесят лет назад. Хоть книжку с них пиши, – он ехидно улыбнулся. – Но уж если что-то обещали, то сделают в лучшем виде, не сомневайся. Так что и выборы у нас случатся, и демократически избранный през… тьфу, Нарпред в моем лице. А там и кредиты снова пойдут. В общем, не забивай себе голову. Иди.
Дровосеков с готовностью кивнул, вскочил навытяжку и почти уже отдал честь, но, видно, спохватился, что без головного убора. Развернувшись на каблуках, он отчеканил шаг к двери и уже ухватился за ручку, когда вкрадчивый голос Треморова остановил его:
– Скажи-ка мне, друг милый, что это за новость у нас такая – АНД? Может, слышал случайно? Краешком уха так?
Директор Общественных Дел замер на месте ледяной статуей. Он почувствовал, что по спине ползет струйка пота. Неужто Шварцман успел настучать? Ну точно, Шварман. Больше некому.
– Антинаркотические дружины… – Треморов покатал слова на языке, словно смакуя на вкус. – Хороший у нас народ. Сознательный. Государство вот, видишь, не торопится проблему решить, так простые люди сами проявляют инициативу. Берут, так сказать, быка за рога. Раз – и вот уже у нас стихийные боевые отряды. Два – и они решительно громят мерзкие притоны и забивают ногами уличных торговцев… Здорово, да?
– Шеф, я… – судорожно забормотал Дуболом. – Они только что появились! Только в двух городах – Моколе и Стании! Я еще не успел ничего…
– А может, и не надо успевать? – голос Народного председателя, казалось, источал мед. – Может, они действительно сами управятся? Глядишь, и вычистят заразу. Одним махом, так сказать. А ты нам тогда и вовсе не понадобишься. Упраздним одним махом и криминальную полицию, и Общественные Дела. Зачем они? Простые люди и так неплохо справляются. В истинно народных традициях, так сказать.
– Нет, шеф! Не надо! Я их за глотку возьму, вот увидите! Недели не пройдет, как всех к ногтю!…
– Кретин! – рявкнул Треморов, уже не сдерживаясь. – Осел! Олух новорожденный! Как, по-твоему, это будет выглядеть? Органы Общественных Дел разгоняют народные дружины, защищая уличных торговцев наркотиками? Совсем умом тронулся? – Народный председатель шумно выдохнул, успокаиваясь. – Мне плевать, что подумают наши овцы. Плевать, о чем они начнут шептаться по кухням. Но далеко не плевать, что скажет по этому поводу Сахара. Если Маронго прочухает, что мы кормим их бандитские семьи, не видать нам не то что кредитов – горсти песка из пустыни!
– И что же делать, шеф?… – Дровосеков почувствовал, что у него дрожат пальцы, и поспешно сжал кулаки. – Наши планы…
– Планы остаются. Но запомни: я хочу чтобы овцы на самом деле стали овцами. Чтобы они сидели на игле, на дозе, на колесах, как угодно! Чтобы они думали только о том, как вернутся домой к своей заначке, а не о пустых магазинах и прогнившей канализации! И ты, дружок, придумаешь, как по-тихому прикрыть самодеятельность с дружинами. А не придумаешь или устроишь публичный скандал – сотру в пыль. Понял? Тогда свободен.
Оставшись в кабинете в одиночестве, Народный Председатель задумчиво докурил сигарету, глядя в потолок и о чем-то размышляя. Затем, не глядя, он ткнул рукой куда-то в бок. В тишине прозвучал негромкий, но звучный аккорд, и приятный женский голос проговорил:
– Добрый день, Александр Владиславович. Центральный пульт Хранителей подготовил запрошенные вами отчеты по экономике и внешнеполитической ситуации. Десять минут назад они переданы вашей секретарше. Сводка настроения граждан Ростании в процессе подготовки, ориентировочно будет готова через час. Можем ли мы сделать для вас что-то еще?
Кабинет казался огромным и пустым, как зимний санаторий. Тишина давила на затылок, будто стремясь раздавить и без того раскалывающуюся голову. Начальник канцелярии нехотя полез во внутренний карман пиджака, извлек стеклянную трубочку и сунул под язык крохотную белую таблетку. Несколько секунд спустя боль отступила, но тишина навалилась еще сильнее.
Поток воздуха от вентилятора слегка колебал разложенные на столе бумаги. Шварцам еще раз скользнул по ним мутным взглядом. Расшифровки стенограмм и магнитофонных записей допросов. Отчеты наружной слежки. Графики движения поездов и грузовиков. Статистические сводки из больниц и диспансеров… Он прикрыл глаза и снова увидел серый чужой мир, как его передавал гравизор на машине Хранителей. Плоский, словно картонный, силуэт разгружающегося сухогруза, и в трюме – подсвеченный красным параллелепипед контейнера. Большого, вызывающе большого контейнера с таким маленьким неприметным пакетом внутри… Если только Хранитель не соврал… но зачем?
Его палец пополз по строчкам отчета. Корявый почерк агента – наверное, матроса или грузчика – плохо разбирался в тусклом свете настольной лампы. Но Шварцман уже успел выучить текст почти наизусть. "Приехали одэшники на бальшой черной машине сказали не ставить контейнер в штабель, что мы казлы и пошли атсюда, патом приехал грузовик одэшники погрузили контейнер, все уехали". Рядом – другой отчет. Мелкий бисерный почерк человека, явно привыкшего писать. "Грузовик, забравший контейнер, обнаружен по номеру. Приписан ко второй транспортной колонне. Водитель Штепа Франк Генрихович, будучи ненавязчиво приглашенным в пивную, в доверительном разговоре сообщил, что получил приказ взять машину и ехать с капитаном Общественных Дел (идентифицирован как Круль Михаил Джамалевич, заместитель командира спецчасти номер семь) непосредственно от директора автоколонны…". И еще один лист на машинке – оригинал, знал Шварцман, измят и перепачкан до нечитаемости, в последний момент выброшенный мертвым сейчас агентом в придорожную канаву. "Колесный грузовик "Брус-7", ном. заляпан грязью, вроде 15-32 АЯ, 02:08 ночи, в кабине двое. 02:10, еще машина, "Пихта" 2 мод., номер не видно, антиграв в рассинхр., жужжит, стекла темные, идет в 100 м. за грузовиком. Следую за машиной…".
Отчеты. Справки. Графики. Сводки. Сотни людей по всей стране по крупицам собирали информацию, не зная, зачем и для кого. По нитям гигантской паутины тайной полиции эти капли стекались в аналитический центр, скромно носивший название канцелярии Народного председателя. И он, Шварцман, – гигантский паук в центре этой паутины. Серый. Малоизвестный. И могущественный. Возможно, даже могущественнее самого Народного Председателя.
Почти три десятилетия он оставался верным другом, а потом и соратником пареньку из детдома, с которым судьба свела его в отрочестве. Заморышу с голодным взглядом тогда, могучему изворотливому Народному Председателю сегодня. Страна развивалась, росла, ученые открывали законы природы, а рабочие плавили сталь, из которой потом делали мощные танки. О да, его заслуга в том, что страна процветала, немалая. И, конечно, приходилось избавляться от горластой, но пустой мелюзги, что-то кричавшей по грядущую катастрофу, деградацию промышленности, умирающую деревню, и вообще пользовавшейся временными затруднениями, чтобы обратить на себя внимание. С такими разговор был короткий. Или срок за тунеядство, или психиатрическое обследование правильными врачами, или суд за мужеложество… Кому-то давали и уголовные статьи, если позволяла должность или находился повод. Но по пустякам, конечно, не зверствовали. Каждый человек мнит себя пупом земли, и если за это отрывать головы, придется отрывать их всем. Пусть себе мнят, но только тихо, про себя. На кухне или в узком кружке таких же пустоголовых интеллигентов. Редко, очень редко приходилось идти на крайние меры, и все было к лучшему. К процветанию страны. А сколько удовольствия начальник канцелярии получал, когда удавалось зацепить настоящую банду – убийц, насильников, воров! Интеллигентишки хотя бы полагали, что пытаются помочь стране. Эти же внаглую рвали ее на куски, и их чаще всего живыми не брали. Без разбору – сам воровал или только на стреме стоял. Временные трудности на то и временные, что никогда не ослабляют организм по-настоящему. А паразитирующие на нем в момент недомогания простейшие рано или поздно окажутся уничтоженными иммунной системой.
Но чем дальше, тем больше становилось понятным, что временные трудности плавно переходят в постоянные. Экспорт зерна, с таким трудом налаженный в страшную эпоху Железняка ценой жизней десятков тысяч кулаков, жадно прячущих зерно в ухоронках, из реки превратился сначала в ручеек, а потом иссяк совсем. А еще потом страна впервые начала закупать хлеб за границей. Один пожилой грузный сахарец, матерый и опасный враг, которого, по слухам, уважал даже Вождь, узнав об этом, заметил, что боялся умереть от старости, но, видимо, умрет от смеха. Жестоко усмиренная и введенная в рамки крестьянская вольница, давно забывшая веселые времена Разгуляя, так и не превратилась в хорошо отлаженную машину по производству продуктов. Стада хирели, урожаи падали, и даже удобрения, тоннами засыпаемые в тощую землю, не спасали. Только нефть, которой Сахару обделила матушка-природа, и спасала страну от голода.
Не лучше вели себя и рабочие. Лишенные вечной угрозы занесенного над головой топора, они все больше и больше ленились и хуже работали. Брак временами достигал немыслимых количеств, и даже штампик качества получил в народе обидное прозвище "лучше не можем". Техника на заводах разворовывалась, кажется, быстрее, чем поставлялась туда. Новейшие станки с числовым управлением, оставленные по недосмотру в заводском дворе, за две-три ночи раздевались до основания. Стоимость дорогущей электронной схемы у скупщика равнялась одной бутылке водки, а шла она на производство средневолновых приемников отвратительного качества, через которые потом неслись вражеские радиоголоса.
Нет, конечно, тайная полиция боролась и с этими негативным явлениями. Расхитителей штрафовали, заставляли возмещать ущерб, иногда даже отправляли на принудработы – но лучше работать они не начинали. Даже просто уволить их директор завода не мог или не хотел – план всегда горит, да и как плохо относится к человеку, который по мелочи делает то же, что ты – по-крупному? И все чаще и чаще среди преступников оказывались свои – лейтенанты, капитаны, полковники…
Временами в своем пустом тихом кабинете Шварцману казалось, что паутина, прежде сплетенная из стальных канатов, рвется и расползается на части, словно гнилая пенька. Контроль незаметно ускользал из рук, и чувство бессилия все чаще заставляло горбиться в уютном кожаном кресле. В такие моменты он все острее ощущал приближающуюся старость. Но волчьи повадки снова брали верх, и он опять и опять размышлял, приказывал, побеждал и торжествовал.
Сейчас же чувство бессилия отступать не собиралось.
Да, горько думал он, оглядываясь назад, ему многие могли бы предъявить счет. То, что мыслилось борьбой за государственные интересы, зачастую оборачивалось мышиной возней, дракой за лучший кусок пирога, просто сведением счетов. Тот наивный паренек, каким он был когда-то давным-давно, в другой жизни, наверное, ужаснулся бы, увидев, во что ему предстоит превратиться. Но он всегда знал черту, которую нельзя переступать даже в мыслях. Те, кто сами не лезут в драку, не должны страдать. Да, их можно погонять, пусть даже и жгучим кнутом, направляя правильной дорогой, но это лишь для их пользы. А травля наркотиками собственного народа – такая пропасть ужасала его. Когда этим занимались простые бандиты, он знал что делать. Но когда оказалось, что этим занимаются те, кому положено бороться с заразой?
Может ли такая гниль поразить целое Управление, если ей не заражен сам Директор? А Директор… битый жизнью в дворцовых интригах, многократно повергнутый в прах и снова упорно карабкающийся наверх Дуболом, Дровосеков Петр свет Казганович, он слишком осторожен, чтобы ввязаться в подобную авантюру самостоятельно. Неужели… неужели к этому причастен и Саша?
Саша. Заморенный, но всегда веселый вихрастый паренек, по кличке, разумеется, Трезор (переделанной из "Тремора"), в детдоме сидевший с ним за одной партой. Вечно голодный, но обязательно делившийся с друзьями ворованными у рыночных торговок лепешками из картофельных очистков. Нахально сдиравший контрольные по математике прямо под носом у учителя и охотно, пусть и не всегда правильно, подсказывавший плывущим у доски товарищам. Потом их дороги разошлись, чтобы позже сойтись снова, уже навсегда. Где, когда Трезор успел измениться настолько, что для каких-то своих целей убивает наркотиками целые города? Как он может не понимать последствий?
И что делать ему, стареющему разжиревшему еврею с опасным сахарским происхождением? Смириться и позволить жизни катиться своим чередом? Уйти в отставку в надежде, что ему позволят мирно дожить свою жизнь где-нибудь в глухомани под бдительным присмотром вчерашних подчиненных? Или попытаться переубедить? Нет, это бессмысленно. Даже в детстве Трезор отличался невероятным упрямством. Нет, невозможно…
Он повернул ключ, отпирая ящик стола, извлек на свет тонкую папку. "Дело номер…". Уголовное дело. Еще полгода назад оно не могло бы существовать. Но сейчас, когда по новому закону уголовные дела дозволялось заводить с двенадцати лет, оно лишь одно из десятков. В перспективе – сотен и тысяч.
Негромко шелестят переворачиваемые страницы. Родился… оставлен родителями… детский дом… Судьба, как две капли воды похожая на его собственную. Но он сумел забраться по лестнице на самый верх, зубами и когтями вырывая у фортуны свое. Этому же пареньку жизнь не оставила и единого шанса. Молодежная банда. Насильно посажен на иглу главарем-наркоманом. За три года – переход от легкой "мути" к тяжелым опийным наркотикам. Сознался в двадцати четырех разбойных нападениях, все – с человеческими жертвами. Попался, убив молодую девушку, девочку чуть старше себя, за кошелек с мизерной стипендией – десятки ножевых ранений, выколотые глаза, отрезанные пальцы. Зачем он резал пальцы? Откуда такая бессмысленная жестокость? На допросе он так и не смог объяснить.
Тринадцать лет. Страшная ломка. Собачья смерть в камере КПЗ.
Зачем это Саше? Нет, не Саше. Давно уже Александру Владиславовичу Треморову. Народному Председателю Народной Республики Ростания.
Шварцман щелкнул зажигалкой, закурил, с омерзением ощущая свои дрожащие руки. Нервы. Старость. Неопределенность… Он шкурой чувствовал оценивающие взгляды хозяина и не питал особых иллюзий. Ему осталось недолго. Может быть, дело закончится одинокой дачей где-нибудь на Южном Берегу под бдительным присмотром охраны. А может – неудачной операцией аппендицита. Ах, как не хочется терять это восхитительное ощущение власти, почтительные взгляды в коридорах, разлетающиеся от персонального лимузина легковушки на улице… Но главное – не потеря власти, а то непереносимое унижение, которое придется испытывать каждодневно, вспоминая, что когда-то вершил судьбы ста пятидесяти миллионов людей. Выброшен на помойку как обглоданная кость, а вокруг – развал, разруха, бандиты… Каково будет смотреть на крах всех идеалов, болезненно вспоминая, что когда-то мог устраивать мир по-своему?
Но нет. Такому не бывать. Он еще далеко не стар, ему чуть больше пятидесяти. Доживать остаток своих дней на мирной пенсии – не для него. Пусть он лучше сдохнет, сражаясь, но сдохнет как генерал, до последнего командовавший осажденной армией. У шефа новый фаворит, Хранители контролируют каждый его шаг, но он еще поборется. И если Треморов стоит у него на пути – тем хуже для Треморова!
