Текст книги "Колесница Гелиоса"

Автор книги: Евгений Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

После последней отчаянной попытки хлеб выскользнул из пальцев раба, он сел на пыльную землю и стал шарить вокруг себя руками. Слезы текли по его лицу, падая на ярмо.

– Ну, что скажешь? – заворковал над ухом Эвбулида купец. – Надежна моя «собачка»? А теперь представь, что в руке моего раба не ломоть хлеба, а муха с твоей – да ниспошлют ей удачу боги – мельницы! С такой охраной ни одна горсть муки не будет съедена твоими прожорливыми рабами!

– Ладно, беру! – смеясь, согласился Эвбулид. – Вели рабу надеть на моих сколотов по своей «собаке»! А ты, – нашел он глазами Армена, – отведешь их в мой дом и скажешь Гедите, чтобы она посадила к очагу и обсыпала их сухими фруктами и сладостями. Да чтоб не забыла произнести при этом пожелание, чтобы покупка пошла на благо дому. А потом на мельницу их – и сегодня же за работу!

ГЛАВА ВТОРАЯ

1. Разрушитель Карфагена

Консул Сципион Эмилиан был вне себя.

Полчаса назад сенат на своем собрании направил его в восставшую Испанию, отказав при этом в дополнительном наборе войска!

Оставшись наедине с городским претором[24]24
  Г о р о д с к о й п р е т о р – должностное лицо, ведавшее судебными делами и следившее за порядком в городе. В случае отсутствия обоих консулов считался главой Рима.


[Закрыть], Эмилиан дал волю своему гневу. Он вел себя так, словно перед ним уже были стены Нуманции, а не почтенный сенатор и благородные своды храма Сатурна.

– Не дать мне даже один свежий легион! – кричал он, брызжа слюной. – Мне, отправляющемуся под крепость, которую Рим не может взять уже семь лет! А ведь они прекрасно понимают, что можно ждать от разложившегося войска, где легионерами командуют не командиры, а торговцы и проститутки! Где командиры понаставили в палатки кроватей, а воины разучились даже маршировать!

– Успокойся, Публий! – пытался смягчить гнев консула семидесятилетний претор. – Просто отцы-сенаторы помнят, что ты навел порядок в еще более худшей армии под Карфагеном!

Грубое солдатское лицо Эмилиана налилось кровью.

– Если мы не возьмем Нуманцию в ближайшее время – мы потеряем все! Нас перестанут бояться! На пример испанцев смотрят все их соседи. Ты заметил, как обнаглели их послы? И где – в самом Риме! Что же тогда делается в их землях, где одно только слово «Рим» еще вчера вселяло в сердца неописуемый ужас?! Вот почему я потребовал дополнительный набор. И что же услышал в ответ? «Нам не из кого больше набирать римское войско!» Каково, а?

Резкие морщины у толстых губ делали лицо консула безобразным.

Любому другому претор, оставшийся за главу государства, напомнил бы об уважении к богам и к себе. Но перед ним был приемный внук Сципиона Старшего – победителя Ганнибала, родной сын триумфатора Эмилия Павла, покорившего Македонию.

Это был один из тех немногих людей, о которых в Риме с восхищением и страхом говорят: «То, что дозволено быку, не дозволено Юпитеру»[25]25
  Парафраза известной римской пословицы «То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку».


[Закрыть].

И претор примирительно ответил:

– Но, Публий, ты должен понять сенат. Откуда взять воинов? Вот уже несколько месяцев нам почти некем пополнять легионы. Кому, как не тебе знать, до чего быстро редеют они в боях! Раньше это делалось за счет крестьян. А теперь – где они? Почти все здесь, в Риме, питаются на подачки, живут рядом с помойками. Как городской претор, я готов засвидетельствовать, сколько их ежедневно приходит в Рим, лишая тем самым армию новых воинов…[26]26
  Закон запрещал брать в армию неимущих граждан Рима.


[Закрыть]

– Зачем ты мне объясняешь это? – поморщился консул. – Ты знаешь, что я организовал кружок. Вот уже несколько лет мы бьемся над тем, как вернуть нашей армии былую силу. Ясно, что нужна аграрная реформа. Но попробуй ущеми интересы патрициев! Мы пока не пришли к общему мнению.

– А тем временем Риму все труднее защищаться от внешних врагов и держать в узде миллионы рабов в самой Италии! – подхватил претор. – Стоит ли после этого обижаться отказу!

– Но моему коллеге консулу Флакку сенат дал все, что он затребовал. И дал бы больше, попроси он еще – я ведь видел это по лицам отцов-сенаторов!

– Фульвий Флакк отправляется в Сицилию! – напомнил претор. – Надо положить конец этому царству рабов под самым носом Рима! Подумать страшно: взбунтовавшаяся чернь перерезала своих господ, захватила почти все крупные города острова, провозгласила какого-то раба по имени Евн своим базилевсом и всем своим двухсоттысячным войском подступило к Мессане! К самой границе Италии!

– Рабы останутся рабами, будь их хоть миллион! – отрезал Эмилиан. – Да, они разбили несколько небольших отрядов наших преторов. Но как только до них дойдет весть, что в Сицилии высадилась консульская армия, помяни мое слово – они разбегутся, как стая зайцев при виде волка!

– Может, вместо осторожного Фульвия Флакка в Сицилию следовало бы отправиться тебе? Ведь у тебя такое громкое имя, что оно одно наводит ужас на целые народы!

– Орел не ловит мух! – перебил претора Эмилиан. – С рабами справитесь без меня. Мне хватит дел и под Нуманцией. Нужно окружить ее двойной линией укреплений, заново обучить солдат военному делу, навести порядок, и мечом или голодом заставить эту крепость сдаться на милость победителя. А наша милость будет обычной: город разрушить, остатки населения продать в рабство!

– Иначе нельзя! – кивнул претор. – И так уже Рим становится похожим на тунику жалкого раба! Не успеваем залатать одну дыру, как тут же появляется другая. Не Нуманция – так Сицилия, не Македония – так Греция! Успокоим Сирию – поднимется Египет, утихомирим Египет – снова поднимет голову Сирия!

– Боги совсем забыли, что жертвоприношения Рима были всегда самыми щедрыми и желанными им! – вздохнул Эмилиан.

– Боги помнят об этом! – торопливо возразил претор, косясь в сторону статуй. – И потому Египет и Сирия больше не опасны нам! Антиох Сидет, базилевс сирийский, правда, разрушил без нашего ведома Иерусалим, но дальше этого не пошел. А Птолемей Фискон не знает, как ему разделить ложе, а также трон со своими единокровными женами![27]27
  Птолемей VIII был женат на своей сестре Клеопатре II и ее дочери Клеопатре III.


[Закрыть] До других ли ему границ, когда самого вот-вот выгонит из страны Клеопатра Старшая?

– Выгонит – заставим принять! И на ложе, и на троне. Этот оплывший жиром любитель наслаждений полезнее нам, чем деятельный правитель. Страшнее то, что скоро и Риму будет не до других границ! – нахмурился Эмилиан. – А нам так нужны сейчас новые провинции. Вместо того, чтобы ехать под Нуманцию, с каким наслаждением я повел бы армию…

– В Иудею?

– Меня не интересуют развалины! Мои глаза пресыщены ими. Подождем, пока евреи отстроят Иерусалим и набьют его храмы золотой посудой!

– Тогда… в Парфию?

Консул вздохнул:

– Парфия пока нам не по зубам.

– Значит, Понт?

– Понтийское царство с его энергичным царем Митридатом нам выгоднее пока использовать как союзника. Пока, – повторил Эмилиан. Но, клянусь Марсом, это уже горячее!

– Малая Азия!

– Жарко, совсем жарко!

– Пергам?!

– Попал иглою![28]28
  Римская поговорка, т. е. попал в точку.


[Закрыть]

Претор с изумлением посмотрел на консула:

– Но разве ты не знаешь, что у Пергама очень сильная армия? – спросил он. И не менее сильный боевой флот…

– Именно поэтому я и отправляюсь сегодня не в Пергам – нахмурился консул и испытующе оглядел претора. – А жаль! Это царство не дает мне спокойно спать так же, как Карфаген Катону![29]29
  К а т о н – римский цензор, инициатор разрушения Карфагена.


[Закрыть] Кстати, ты бывал в Пергаме?

– Да.

– Давно?

– Еще юношей. Кажется, лет пятьдесят… Нет – пятьдесят пять тому назад.

– Значит, ты не знаешь Пергама.

– Но я много слышал о нем.

– Что именно? – оживился Эмилиан. – Говори!

– Благодаря предшественникам нынешнего Аттала из крошечной крепости он превратился в огромный город, славящийся алтарем Зевса и невероятной чистотой улиц.

– Так!

– Он присоединил к себе многие города и государства, и…

– И?

– Стал благороднее Афин.

– Так-так!

– Образованнее и культурнее Александрии Египетской.

– Говори!

– Сильнее Парфии.

– Говори, говори!

– Крупнее всех в Малой Азии!

– И это все?

– Я сказал то, что слышал. Неужели этого мало?

Губы Эмилиана тронула усмешка.

– Для какой-нибудь Вифинии это было бы пределом мечтаний. Но речь – о Пергаме. Я же говорил, ты не знаешь его. А ведь о чем не знают, того не желают, как говорят у нас в народе! – снова испытующе посмотрел он на претора.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ты знаешь, мои глаза видели всякое богатство, – уклончиво ответил консул. – Вспомни хотя бы, сколько золота и серебра пронесли перед моей триумфальной колесницей после победы над Карфагеном…

– О, это было незабываемое зрелище! – уважительно воскликнул претор.

– Так это лишь пыль перед богатством, которое накопили в своих сокровищницах пергамские цари! Все эти Эвмены и Атталы, начав с небольшой части казны Александра Македонского за столетие сумели превратить Пергам в богатейшее государство. Они выжили все из своих рабов, плодородных земель, тучных пастбищ, лесов, рудников, удобных гаваней. Кто теперь не знает знаменитого пергамента и великолепного пергамского оливкового масла? И их армия, действительно, одна из сильнейших в мире!

– Но такое богатство делает Пергам опасным Риму!

– Верно. И – желанным! – многозначительно поднял палец Эмилиан.

– Но мы не в состоянии пойти на него войной! – напомнил претор.

– И это верно. Значит, нужен иной путь.

– Дружба?

– Дружба может быть только с равными!

– Не война и не дружба? – претор с любопытством взглянул на консула. – Ты предлагаешь что-то третье?

– Да! Иначе я не заводил бы весь этот разговор! То, что я тебе сказал, лишь половина истины. Своему быстрому взлету Пергам обязан не только тучным пастбищам и удобным гаваням. Не только воинской храбрости и дипломатической ловкости своих базилевсов. Этому он обязан в первую очередь нам, римлянам. Разве случайно диадема Эвмена, отца нынешнего царя, была украшена камеей с изображением моего славного деда? Ведь именно по предложению Сципиона за участие пергамцев в Сирийской войне сенат даровал Эвмену Эфес, Мизию, Ликаонию, обе Фригии. Все это втрое, впятеро увеличило доходы Пергама и в итоге до отказа наполнило его казну. Не пора ли теперь возвращать нам долги? Пусть Эвмен умер. Но жив Аттал. Какая нам разница – пусть вернет он. Да, он слушает нас во всем, провел в наших интересах у себя финансовую реформу, усилил налоговые поборы, но этого мало! Мы дали его отцу гораздо больше. А Рим никогда и ничего не дает даром!

– Разве Аттал расстанется добровольно с частью своих сокровищ? – усомнился претор.

– Речь идет не о жалкой части! – отрезал Эмилиан.

– Тем более! Я слышал, что Аттал глуп и безволен. В последнее время он совершенно ушел от государственных дел, уединился и даже ищет смерти. Говорят, он сошел с ума, но не до такой же степени!

– Этот «сумасшедший», – усмехнулся Эмилиан, – между прочим, изучает ботанику, пишет научные труды, ваяет прекрасные статуи из воска, наконец, изобретает лекарства.

– Лекарства?!

– Да, и не без успеха. Они излечивают печень и селезенку, помогают от кожных болезней. Одну из них – «Атталово белило» спасло мою жену от сильного воспаления, перед которым оказались бессильны знаменитые греческие снадобья и притирки!

– А как сейчас здоровье Семпронии? – участливо спросил претор, отлично зная, что консул, не любивший свою жену, два года назад отправил ее в скромное сципионовское имение и до сих пор не разрешает вернуться в Рим.

– Лучше. Но не настолько, чтобы дышать испорченным воздухом столицы. Если бы ее мать, Корнелия, не совала вечно нос не в свои дела, не напоминала, что она дочь Сципиона Старшего, я бы… Однако мы говорим не о моей теще – мужчине в женской одежде, – спохватился Эмилиан, – а об Аттале! Все слухи о его сумасшествии – вздор, выдумка его многочисленных врагов.

– Но если он умен, то это только усложняет нашу задачу.

– Наоборот – упрощает!

Консул взглянул на недоумевающего претора и пояснил:

– Ученый ум царя поможет ему быстро понять нас. А его ненависть к своим подданным и великое множество врагов еще больше ускорят это. Первое, – загнул он палец, – Аттал давно уже ищет случая, чтобы унизить, растоптать свой народ. Второе – в Пергаме сейчас крайне неспокойно: бунтуют рабы, волнуется сельское население, купечество, наемная армия. Все они уже открыто высказывают ненависть к Риму, вернее, к нашим ростовщикам. Вот-вот может начаться бунт, и без нашей помощи тогда Атталу и его знати не устоять. И третье: Аттал прекрасно понимает фактическое господство Рима над Пергамом, хотя его царство и самое сильное в Малой Азии. Что после всего этого остается делать Атталу?

– Что?..

– Завещать после своей смерти царство Риму! – объяснил Эмилиан.

– Завещать царство? – переспросил ошеломленный претор.

– Да! – нетерпеливо вскричал консул, раздраженный непониманием старика, которому он вынужден доверить такое дело. – Царство со всеми подданными, нашими будущими слугами и рабами, гаванями, пастбищами и – сокровищницей! Надо только подать такую мысль последнему Атталиду. Понял наконец?

Претор просиял.

Двигавшийся несколько десятков лет по служебным ступенькам к вершине власти, отдавший все состояние на подкупы и подарки избирателям, влезший в неоплатные долги, связанный по рукам и ногам взятками, он уже видел себя наместником новой провинции. Да еще какой! Он выжал бы из Пергама столько золота, что возвратился бы в Рим самым богатым человеком, без труда расплатясь с кредиторами.

«Бедным он приехал в богатую провинцию, – с завистью говорили бы о нем, – и богатым уехал из бедной провинции!»

– Ну, – поторопил его Эмилиан, как бы читая мысли претора и думая про себя: «Ну, побудешь ты немного в новой провинции, много тебе при твоей старости там не выдержать. А потом, рассчитавшись с Нуманцией, я нагряну туда!»

– Завещать целое царство, как завещают дом, виллу или несколько тысяч сестерциев?[30]30
  С е с т е р ц и й – древнеримская серебряная монета времен республики, ходившая наряду с серебряными денариями и медными ассами.


[Закрыть] – очнулся претор.

– Ну наконец-то! – усмехнулся Эмилиан.

– И без войны овладеть богатейшим государством, всей его казной?!

– Ты делаешь успехи!

– Но у Аттала есть брат! – вдруг вспомнил претор, и лицо его помрачнело.

– Аристоник? – уточнил Эмилиан. – Этот сын царя и рабыни?

– Он сейчас в расцвете сил, и по греческим законам может наследовать престол брата…

– С каких это пор римский судья стал интересоваться греческими законами? – удивился консул и посоветовал: – Забудь про Аристоника. После убийства матери и невесты Аттал перебил почти всю свою родню. Аристоника же он посчитал убить ниже своего достоинства и ограничился тем, что запретил ему жить во дворце. Теперь его сводный брат разделяет трущобы Пергама с нищими и рабами. Помеха ли нам такой «наследник»?

– Однако Аттал может не согласиться написать такое завещание! – продолжал сомневаться претор.

– Конечно! – кивнул Эмилиан. – Но, я полагаю, всегда найдется искусный скриба, умеющий подделывать чужие почерки и подписи. Даже такие замысловатые, как подписи царей. Бумага не краснеет. Нам важно само завещание, а не то, каким путем оно добыто. Разве осмелится кто-либо спросить об этом у Рима? Сильного никто не спрашивает, где он взял, достаточно того, что он имеет. Если бы мои руки не были связаны Нуманцией, не прошло б и месяца, как Пергам превратился в римскую провинцию «Азия». А так должен перепоручать это дело тебе. Справишься?

– Конечно! С радостью!.. – приложил ладонь к груди претор. – Но… – покосился он на консула, – Аттал может прожить и сто лет, написав завещание, а ему сейчас нет и тридцати…

– Но ведь ты сам говорил, что в последнее время Аттал ищет смерти! – резко бросил Эмилиан. – А как любит повторять мой друг философ Панеций, кто спасает человека против его воли, поступает не лучше убийцы. Ты понял меня?

– Д-да…

– Ты чем-то удивлен?

– Конечно… Если бы мне сказал это сенатор Квинт Помпей или Публий Сатурей, а не ты, славящийся своей справедливостью и неподкупностью…

– А-а, вон ты о чем! – неожиданно засмеялся Эмилиан и, наклонившись к самому уху претора, прошептал: – Знаешь, как сказал бы по этому поводу тот же Панеций? Нехорошо пахнет тот, кто пахнет всегда хорошо! Итак, – снова стал серьезным он. – Берешься?

– Да!

– И у тебя есть надежный человек, который немедленно отправится в Пергам под чужим именем и прикрытием невинного должностного поручения?

– Да!

– Кто он?

– Здешний торговец. Луций Пропорций.

– Пропорций, Пропорций… – задумался Эмилиан. – Не тот ли это смельчак, который воевал у меня под Карфагеном?

– У тебя прекрасная память! – восхитился претор. – Но только ты воевал с Квинтом, а я говорю о его брате – Луцие.

– Что он из себя представляет?

– Умен и осторожен, как никто другой умеет убеждать людей и обводить их вокруг пальца. Вообще эти братья очень разные и совершенно не похожи характерами. Квинт, которого знаешь ты, как бы это сказать… привык разить врага в грудь, а от Луция, которого знаю я, скорее надо ждать удара в спину. Если ты позволишь, он заедет за Квинтом в Афины, и они отправятся в Пергам вместе.

– Пока пусть едет один, – подумав решил консул. – Нам больше подходит Луций. Можешь пообещать ему в награду…

– Место в сенате! – опередил Эмилиана претор.

– Хорошо.

– Тогда я немедленно посылаю за Луцием! – заторопился претор. – И ты сможешь объяснить ему…

– Ты сможешь! – поправил претора Эмилиан. – Объяснишь Луцию, что от него требуется простым, доходчивым языком. А я только взгляну на него.

2. Дело государственной важности

Следуя за двумя молчаливыми ликторами[31]31
  Л и к т о р ы – почетная охрана высших должностных лиц, исполнявшая все их распоряжения. У претора она состояла из шести человек, державших на плече пучок прутьев, связанных красным ремешком, как символ государственной власти, у консула – из двенадцати. В провинциях в фасции втыкался топор.


[Закрыть], Луций Пропорций пришел на Форум, где разделившиеся на группы сенаторы еще оживленно обсуждали недавнее собрание. Один из ликторов жестом приказал следовать в храм Сатурна.

«Зачем меня привели сюда? Да так спешно, ничего не объясняя?..» – переступая порог храма, думал Луций. Как и брат, был он худощав, высок ростом. Однако внешнее сходство братьев на этом и кончалось.

Если Квинт был воином, и оставался им, даже став ростовщиком, то в Луцие все выдавало купца: беспокойные, цепкие глаза, суетливые пальцы, податливая шея, готовая угодливо согнуться перед сильным и надменно выпрямиться перед должником или клиентом[32]32
  К л и е н т – бедный или незнатный человек, отдававшийся под защиту богатому или родовитому патрону, обязываясь, в свою очередь, хранить верность и послушание, помогать в случае надобности и отдавать ему свой голос на выборах.


[Закрыть].

Ни нажитый всеми правдами и неправдами капитал, ни переход во всадническое сословие не изменили в нем прежних привычек мелкого купца.

«Кому я понадобился? – прикидывал он. – Хорошо, если городскому претору. Пятьдесят тысяч сестерциев, что ой якобы взял у меня в долг, еще долго будут закрывать ему глаза на мои грешки. А если что-то вынюхала и решила заняться мной сенатская комиссия?..»

– Пойду доложу консулу, что он уже здесь! – сказал один из ликторов и скрылся за неприметной дверью у алтаря.

«Консулу?! – ужаснулся Пропорций. – Неужели Фульвию Флакку стало известно, что я поставил его армии плохой ячмень? Тогда я пропал: меня ждет суд, штраф, может быть, даже отлучение от воды и огня!..[33]33
  Один из видов наказания у древних римлян за особо тяжкие преступления, означавший лишение гражданских прав и изгнание, т. е. лишение священного огня и люстральной воды, употребляемой при жертвоприношениях.


[Закрыть] А вдруг, – мелькнула слабая надежда, – Флакк не успел закупить что-то для войска, и ему срочно потребовалось зерно или вино?»

– Послушай, – обратился Луций к оставшемуся ликтору. – Зачем я понадобился Фульвию Флакку?

Ликтор молчал, глядя поверх головы приведенного торговца. Луций достал расшитый жемчужным бисером кошель.

– Вот тебе золотой!

Ликтор затаил дыхание. Если бы не дернувшийся на его шее кадык, можно было подумать, что в храме стало на одну статую больше.

«Не взял золото! Неужели мои дела так плохи?..»

– Эй! – негромко окликнул Луций. – Два золотых!

Ликтор очнулся и быстро спрятал монеты.

– Тебя велел привести сюда не Фульвий Флакк… – шепотом начал он.

– А кто же? Кто?

Ликтор испуганно выпрямился и замолчал.

Пропорций проследовал за его подобострастным взглядом и увидел входящего в храм Сципиона Эмилиана.

«О боги! Сам Сципион… – узнал он прославленного полководца. – Но ведь у меня не было с ним никаких дел! На ячмень ему наплевать – консулы вечно грызутся между собой и завидуют друг другу, – ему даже выгодно, что голодные кони не так быстро понесут Фульвия к славе. Или ему донесли, что мои обвинения против Авла Секунда, которому я был должен сто тысяч – лжесвидетельство?! Но тогда меня ждет уже не изгнание, а Тарпейская скала!»

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове побледневшего Луция. Он уже видел перед собой отвесный утес на берегу Тибра, с которого сбрасывают государственных преступников, как вдруг следом за консулом в храм вошел городской претор.

Эмилиан подошел к ожившему Луцию и сказал, оглядываясь на претора:

– Похож! Они что – близнецы?

– Рождены в одночасье! – воскликнул претор.

Лицо Эмилиана смягчила довольная улыбка.

– Близнецы – счастливая примета! – веско сказал он. – Не было бы Ромула с Рэмом, не было б и Рима! Сами боги дают нам знак своей благосклонности.

Луций понял, что его привели сюда вовсе не для того, чтобы сбросить с Тарпейской скалы или изгнать из Рима.

Склонившись перед консулом, он елейно произнес:

– Ты – достойный сын Эмилия Павла!

Претор из-за спины консула сделал предостерегающий знак, но Луция уже ничто не могло остановить.

– Весь Рим знает, что он тоже свято верил в приметы! – частил он. – Когда перед войной с македонским царем Персеем дочь встретила его криком: «Папа, Персея больше нет!» – имея в виду издохшую собачку по кличке Перс, твой отец так обрадовался, что, не мешкая, повел войска в бой и одержал побе…

Луций поднял глаза на консула и осекся. Лицо Эмилиана было багровым.

О боги! Как он мог забыть то, о чем знает весь Рим: Сципион Эмилиан не выносит, когда при нем говорят о его родном отце, потому что в юности предал его, перейдя в более славную семью Сципионов. И его бедный отец Эмилий Павел умер от тоски в полном одиночестве…

Но Луций не был бы Луцием, если бы не нашел выхода из этого щекотливого положения.

– Но еще больше ты достоин славы своего великого деда, Сципиона Африканского! – повысил он голос и с облегчением увидел, как разглаживаются морщины на лбу консула. – Всему миру известно, что свои поступки он объяснял прямыми советами богов! И мне вовсе не кажется нелепым слух, – на всякий случай прибавил от себя Луций, – будто его отцом был сам Юпитер в облике исполинского змея!

– Ну-ну, так уж и Юпитер! – засмеялся повеселевший Эмилиан и с одобрением оглядел Луция: – А ты понравился мне, Гней Лициний, хотя и бросил тень на мою бабку!

– Но я не Лициний! – улыбнулся в ответ Пропорций. – Меня зовут…

– Прощай, Гней! – перебил его консул и, глядя на обескураженное лицо Луция, доверительно добавил: – Через несколько часов мне уезжать на войну, а сегодня – Луперкалии[34]34
  Л у п е р к а л и и – праздник в честь бога Фавна-Луперка, во время которого приносились очистительные жертвы в пещере Луперкаль у подножия Палатинского холма, где, по преданию, жила волчица (по латыни – «лупа»), вскормившая Ромула и его брата Рэма.


[Закрыть], надо бы и развлечься перед работой, а?

– Да, конечно…

Луций почтительно проводил взглядом Эмилиана до самого выхода и поднял на претора удивленные глаза:

– Он назвал меня Гнеем Лицинием… Что бы это могло значить?..

– Это значит, что ты счастливый человек, Гней, раз тебя заметил такой человек!

– Но я – Пропорций! – воскликнул окончательно сбитый с толку Луций. – Луций Пропорций! Или ты… забыл меня?

– Я помню!

Претор жестом приказал ликторам удалиться.

– Я прекрасно помню, – продолжил он, оставшись наедине с Луцием, – о той небольшой услуге, которую ты оказал мне, когда я м-мм… нуждался в некоторой сумме. Не забыл я и о своем обещании вспомнить тебя, если в сенате вдруг появится свободное место!

– Неужели ты вызвал меня, чтобы предложить мне его?! – не поверил Луций.

– Ну не для разговора же о бедном Авле Секунде и полуголодных лошадях конницы Фульвия Флакка! – усмехнулся претор, не сводя глаз с Луция.

«О боги! – похолодел тот. – Ему все известно…»

Удовлетворившись впечатлением, которое произвели на Пропорция его слова, претор сказал:

– Запомни, то, что я тебе сейчас скажу – дело государственной важности! После нашего разговора ты получишь подписанную лично мной легацию на имя Гнея Лициния. Согласно ей, жители Италии и наших провинций обязаны будут предоставлять тебе повозки, упряжных животных, продовольствие, принимать к себе на ночлег…

– Я готов делать все это на свои деньги! – воскликнул Луций.

– Забудь о своих прежних частных поездках! – остановил его претор. – С этой минуты ты не просто торговец, а посланник великого Рима!

– Куда я должен ехать? – с готовностью спросил Луций.

– В Пергам.

– Когда?

– Сегодня. Не позднее полуночи.

– И что я должен сделать там?

Претор загадочно прищурился:

– Твоя миссия будет выглядеть скромно. Скажем – закупка партии оливкового масла для… армии Фульвия Флакка! Ты ведь уже имел дело с ее казначеями!

Луций смущенно кашлянул в кулак.

– Главной же твоей целью, – продолжал претор, – будет войти в доверие к царю.

– Атталу?!

– Не забывай, что ты посланник не какой-то там Вифинии, а самого Рима! – назидательно заметил претор. – Но не думай, что это будет так просто, однако и не так сложно: в Пергаме среди знати должно быть немало друзей. Они помогут проникнуть тебе во дворец.

– Да я подкуплю всю стражу, залью золотом каждую щель в дверях дворца, но проникну к Атталу! – пообещал Пропорций.

– Именно поэтому я и позвал тебя. Кстати, местная знать тебе поможет безо всякого золота, отдай его лучше наемным убийцам или рабам: пусть найдут брата царя по имени Аристоник, и убьют его. Во дворце же ты сделаешь главное: постараешься убедить Аттала завещать свое царство Риму. Привезешь такое завещание – и ты сенатор!

– Сенатор?!

– Правда, скорее всего Аттал даже не станет слушать тебя!

– сказал претор. – Тогда ты подделаешь это завещание и скрепишь его царской печатью. Подпишет ли это завещание сам царь или ты приложишь к нему печать уже его мертвым пальцем – мне безразлично. Главное, чтобы оно было в Риме, у меня в руках!

– Я сделаю все, что ты приказываешь! – клятвенно пообещал Пропорций.

– Не сомневаюсь.

Претор снял с указательного пальца украшенный крупным рубином перстень и поднес его к лучу света.

– Да, вот еще что, – любуясь игрой красок, задумчиво произнес он. – Если Аттал даже добровольно напишет такое завещание и после этого произнесет, допустим, такие слова: «Ну вот, а теперь можно и умереть спокойно», не мешай человеку. Как говорит Сципион, кто лишает жизни человека по его воле, поступает благородней убийцы! Под этим прекрасным камнем – яд, от которого нет противоядия. Одна капля – и лекари сочтут царя умершим зимой от сердечного приступа, а летом – от солнечного удара. Помоги Атталу умереть спокойно – и ты сенатор. Сенатор, Луций! – многозначительно сказал претор, протягивая перстень.

– Гней!

– Что? – не понял претор.

– Гней! – напомнил Пропорций, надевая перстень на мизинец. – Гней Лициний.

Претор с одобрением посмотрел на него:

– Прекрасно! А теперь слушай и запоминай, какие доводы могут убедить Аттала завещать нам свое царство…

3. Испорченный праздник

«Корнелия – Семпронии, своей дочери, привет.

Не могу удержаться, чтобы не рассказать тебе того, что произошло сегодня на Луперкалиях. Да и ты в последнем письме молила меня описать подробно этот когда-то любимый тобой праздник; хочешь хотя бы в мыслях побывать в Риме, со своей матерью и братьями Тиберием и Гаем.

Как же затянулось твое лечение, которое я сразу назвала изгнанием тебя в наше нищенское, по нынешним понятиям, родовое имение Сципионов! Под благовидным предлогом Эмилиан отослал тебя подальше от своих попоек под музыку и танцы греческих танцовщиц и флейтисток. Теперь он вместо того, чтобы спрашивать, как консулу, за нарушения законов с других, сам спокойно предается запрещенной игре в кости!

И такой человек находится сейчас в зените славы, вершит всю политику Рима! Как же: хоть и приемный, а внук победителя Ганнибала. Разрушитель Карфагена! Наша единственная надежда в Испании! Видела бы ты, с какой царственной гордостью ловил этот солдафон, кичащийся дружбой с Полибием, Панецием, бездарным поэтом Луцилием, восхищенные взгляды толпы. Как вышагивал в сопровождении своих консульских ликторов по Палатину!

Сердце мое обливалось кровью, когда я переводила взгляд с него, мнимого внука великого Сципиона, на внука истинного – Тиберия, сравнивая их. Эмилиан стоял как каменное изваяние – впору было переносить его из-под священной смоковницы, где волчица вскормила Ромула и Рэма, на Форум. Тиберий же, словно простой смертный, о чем-то мило беседовал в кружке знатной молодежи. Он все время смеялся и оглядывался на луперкальную пещеру, будто от того, появятся молодые патриции, принадлежащие к коллегии жрецов-луперков, сейчас или через минуту, зависело все его будущее! Я смотрела на сына и чувствовала, как закипаю при виде его беззаботности и равнодушия к славе и почестям!

Но это было лишь началом. Молодые патриции в белых тогах и плющевых венках наконец появились в роще, посвященной богу Пану, виктимарии взялись за ножи и стали закладывать по двенадцать козлов и щенят. Все шло строго согласно обычаям: один из жрецов вымазал окровавленным мечом лбы юношей, остальные принялись вытирать ее шерстью, смоченной в козьем молоке.

Я было уже успокоилась, увлеченная зрелищем, как вдруг услышала громкий возглас:

«Глядите, глядите – вон теща Сципиона!»

«Где? Где!» – раздалось сразу несколько голосов.

И тут грянул громкий хохот юных патрициев. Ты не раз бывала на Луперкалиях и знаешь, что после того, как жертвенная кровь удалена, очистившиеся юноши должны по обычаю разразиться смехом. Сейчас-то я все понимаю, но тогда этот смех резанул мне в самое сердце, потому что мне показалось, что это смеются надо мной. Обида за сына, за славное имя Сципиона, чьи дела продолжает не его родной внук, а Эмилиан, вспыхнула во мне с новой силой…

Между тем юные патриции с жрецами скрылись в пещере и предались буйному пиру. Зрители терпеливо ожидали их, а на Палатин поднимались все новые и новые люди: сенаторы, плебеи, крестьяне, римская чернь. Как всегда, очень много было женщин и незамужних девушек, ожидавших появления жрецов с особенным интересом. Они радостно переговаривались между собой, а я слушала их смех и повторяла про себя горькие слова: «Теща Сципиона, теща Сципиона!..»

Наконец, нарядившиеся в шкуры жертвенных животных луперки выскочили из пещеры и помчались по холму, ударяя каждого встречного плетьми, вырезанными из полосок тех же шкур. Какой смех, какая радость поднялась вокруг! Так же, как и ты когда-то, бездетные женщины[35]35
  У Сципиона Эмилиана и Семпронии не было детей.


[Закрыть], веря, что удар такой плетью поможет им забеременеть, охотно подставляли луперкам свои руки, спины и плечи. Не уступали им и девушки, надеясь, что освященная богами плеть пошлет им вскорости мужа. Один из жрецов хлестнул и меня, и в его пьяных глазах я прочитала вызов: «Хоть ты и теща Сципиона, но сегодня я могу ударить даже тебя!»

Дочь моя, разве я заслужила подобное?!

Мне был всего лишь год, когда почти в одночасье умерли мой отец, Сципион Африканский и побежденный им Ганнибал. Мне было всего тридцать лет, когда умер мой муж, дважды консул и дважды триумфатор Тиберий Гракх, спасший моего отца от клеветы и позора. Будучи народным трибуном он наложил вето[36]36
  Вето – досл. «запрещаю!»: право народного трибуна отменить уже принятое постановление, приговор или закон, если, по их мнению, они идут вразрез с интересами народа.


[Закрыть] на арест моего дяди, спасши тем самым и доброе имя моего отца… Мне было тридцать два года, когда моей руки стал домогаться сам царь Египта Птолемей, видевший меня еще пятнадцатилетней девушкой. Чего только не сулил мне этот сумасбродный, возомнивший себя богом, фараон[37]37
  В письме Корнелии упоминается Птолемей VI, который лично ездил в Рим просить сенат защитить его от нападок Антиоха IV.


[Закрыть]: горы сокровищ, посвященные мне дворцы и храмы, где стояли бы мои статуи! Наконец, он дал слово сделать Тиберия наследником египетского трона. Но я отказала царю, и всю себя посвятила вашему воспитанию. И, клянусь Юноной, мало найдется сегодня в Риме людей, которые могли бы похвастать таким блестящим греческим образованием, какое дала вам я, и какое вы заслужили хотя бы уже потому, что являетесь внуками великого Сципиона!