Текст книги "Колесница Гелиоса"

Автор книги: Евгений Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

– Мне многого и не нужно! – улыбнулся Аристарх.

– …быть может, ты скучаешь по своим родителям? – не слушая его, продолжал царь. – Так я прикажу немедленно снарядить военную триеру и доставить их сюда, во дворец!

Аттал вопросительно посмотрел на Аристарха, но тот сделал вид, что не заметил этого взгляда, и еще ниже склонил голову над трактатом царя.

– Я выделю из своей сокровищницы пять талантов на содержание твоих родителей! – чувствуя, как все в нем закипает, воскликнул Аттал. – Мало? Десять! Такой роскоши не могут позволить себе мой Верховный жрец, начальник кинжала и все советники вместе взятые! А ты еще думаешь?

Аристарх продолжал притворяться читающим.

– Брось ты этот трактат! – закричал царь, вырывая из его рук пергамент и швыряя его на пол. – Ты так мечтал работать в библиотеке Асклепия. Вот она – под боком! Что – и этого мало? Смотри, если откажешь сейчас мне, то ноги твоей больше в ней не будет! – окончательно потеряв терпение, процедил он сквозь зубы. – И вообще, какая тебе разница, кого лечить: эллинов, египтян или пергамцев? Ведь для тебя главное – вылечить! Мой же Пергам изобилует больными, на твой век хватит! А нет, так я прикажу палачу ломать моим подданым ноги, отбивать печень – лечи их себе на здоровье! Мало – так я еще и чуму велю привезти!

Услышав последние слова царя, Аристарх сразу стал серьезным.

– Конечно, мне все равно, где лечить людей. Только не все равно, что их специально для меня будут калечить!

– Ну ладно, ладно! – остывая, прикрикнул Аттал. – Это так, к слову пришлось.

– И ваша библиотека манит меня в свои залы и запасники днем и ночью! – добавил Аристарх. – Но пойми, что я стану делать в Пергаме, когда в ней не останется ни одного непрочитанного мной свитка? Ты же знаешь цель моей жизни.

– Знаю! И поэтому разошлю своих купцов во все концы света, дам им золота, как давали мой дед и отец, скупившие лучшие картины и статуи мира, прикажу не торговаться! Сюда свезут все редкие рукописи! Не выходя из библиотеки Асклепия, ты сможешь познакомиться с рецептами и папирусами всего мира! Ну, что молчишь? Или прикажешь царю Пергама упрашивать тебя? Смотри, мое терпение не железное!

– Да я теперь сам готов упрашивать тебя оставить меня здесь и прожить в Пергаме до ста двадцати пяти лет! – приложил руку к груди Аристарх. – А уж свободным или рабом быть при такой библиотеке, мне все равно!

– Ах, да! – вспомнил довольный согласием лекаря Аттал и дважды дернул за шнурок колокольчика.

Низко кланяясь, в кабинет вошел скриба.

– Пиши! – приказал царь. – Я, Аттал Филометор, дарую свободу на вечные времена Аристарху, сыну…

– Артимаха! – подсказал лекарь, заглядывая через плечо скрибе.

– …Артимаха из Афин и даю ему десять талантов на содержание семьи! Написал?

– Да, о, бессмертный! – поклонился скриба, касаясь лбом персидского ковра.

Аттал, не торопясь, приложил перстень к услужливо поданному пергаменту. Оторвав печатку от воска, придирчиво осмотрел четкое изображение своей матери, вытер перстень о поданную тряпицу. После того как скриба благоговейно подышал на печать, подал пергамент Аристарху.

– Но жить – во дворце!

– Конечно! – вчитываясь в каждую строку бесценного для себя документа, рассеянно ответил Аристарх. – Ведь от твоего дворца до библиотеки – рукой подать!

Скриба едва не выронил из рук поднос с принадлежностями для письма: так разговаривать с самим царем! И это вместо того, чтобы броситься к ногам базилевса, целуя самый краешек халата, благодарить, благодарить, называя его величайшим, бессмертным, наимудрейшим за неслыханную милость… Он даже втянул голову в плечи, ожидая, что часть гнева царя, возможно, обрушится и на него, написавшего этот документ. Поплатился же предшественник своей головой за то, что базилевс неправильно продиктовал в одном из указов какое-то имя!

Но Аттал, вопреки его ожиданиям, и не собирался гневаться на непочтительного лекаря. Совершенно незнакомым скрибе голосом он сказал:

– Я рад. Ты даже не можешь представить себе, как я одинок среди всех этих… – Он махнул рукой на поджавшегося скрибу и добавил: – И я хочу продиктовать еще один указ, чтобы выполнить любое твое желание. Ну, есть у тебя ко мне какая-нибудь просьба?

– Да! – кивнул Аристарх. – И очень большая!

– Говори! – разрешил Аттал, делая знак скрибе быть наготове.

– Но в ее выполнении не понадобятся услуги скрибы! – улыбнулся Аристарх и после того, как царь едва заметным движением мизинца приказал рабу удалиться, докончил: – Раз уж я действительно снова стал свободным человеком, отпусти меня на часок-другой в библиотеку помочь рабу разбирать рукописи!

Выйдя из кабинета, он едва не натолкнулся на стоявшего в коридоре охранника.

– Господин! – низко поклонился тот, уже прослышав от скрибы, что лекарь получил свободу. – Тебя очень просит о встрече один человек.

– Больной? – приостановился Аристарх.

– Да, то есть нет… – замялся охранник, получивший строжайший приказ начальника кинжала обеспечить встречу Артемидора с лекарем и целую горсть золотых монет от самого торговца. – Он купец!

Аристарх снова прибавил шагу.

– Мне некогда, передай ему, что я очень спешу! – бросил он не отстающему охраннику.

– Но он так жаждет показать тебе свои колбы! И даже подарить их…

– Колбы? – с интересом переспросил Аристарх.

– Да, для хранения лекарств и ядов! Это самые лучшие колбы во всем Пергаме и даже мире! – слово в слово повторил охранник то, что велел передать лекарю Артемидор.

– Для проверки новых рецептов мне понадобится очень много колб, и предложение этого купца как нельзя кстати! – рассуждая на ходу, проговорил Аристарх и остановился. – Ну хорошо, зови его!

4. Царство Аида

Надсмотрщик долго вел ковыляющего в тесных колодках Эвбулида по выбитой прямо в скале дороге, и теперь он как следует мог разглядеть, что представляют из себя эти серебряные рудники.

Все штольни вблизи оказались темными норами, неширокими и узкими, не выше половины человеческого роста. Перед каждым входом стоял вооруженный копьем надсмотрщик, поторапливающий раба, который выставлял наверх корзину или мешок, наполненный кусками руды.

Раб тут же скрывался в норе, и подбегающие к штольне невольники перегружали руду в носилки, тележки и так же бегом направлялись обратно, на самый верх горы, где ее дробили железными пестами в каменных ступах и несли к печам.

Возле штольни, где Эвбулид недавно видел попытки раба выбраться наружу, было уже немноголюдно. Лишь два раба волокли к обрыву безжизненное тело. Раскачав его, они сбросили вниз, на радость поднявшейся в небо стае ворон, то, что некогда было крестьянином, купцом или путешественником…

Следующая штольня была доверху залита водой, все пространство на два стадия перед ней отливало темным, с коричневым оттенком глянцем.

Эвбулид невольно содрогнулся от мысли, что внутри во время затопления могли находиться живые люди.

Надсмотрщик свернул с широкой дороги на узкую, вымощенную в долине из каменных плит до очередной штольни, где было особенно оживленно. Теперь рабы текли им навстречу нескончаемым потоком. Одни толкали перед собой одноколесные тележки, другие попарно несли тяжелые носилки, третьи просто прижимали к груди крупные куски руды.

Один из рабов, высохший, с выпирающими ключицами старик, шатаясь от усталости, перешел на шаг. Надсмотрщик, заметив это, гневно окликнул его:

– Под землю у меня захотел?!

– О, господин! – пролепетал раб, изо всех сил стараясь не выпустить из рук продолговатый камень величиной с полугодовалого ребенка. – Пощади… Не отправляй в штольню!

– Гляди мне! Еще раз увижу, что лодырничаешь, и… – Надсмотрщик не договорил и, широко размахнувшись, хлестнул старика плетью прямо по лицу.

– Благодарю тебя, господин! – униженно закивал раб и, оглядываясь, засеменил подальше от тяжелого взгляда надсмотрщика.

– А ты чего встал? – неожиданно услышал Эвбулид над самым ухом, и плеть обожгла его шею. – А ну, пошевеливайся! Марш в свою штольню!

Надсмотрщик больно подтолкнул его концом рукоятки плети и крикнул своему помощнику, охранявшему с копьем выход из норы:

– Тавр, принимай пополнение!

Скучающий Тавр неожиданно оказался словоохотливым.

– Что, плохо жилось у прежнего хозяина? – с усмешкой встретил он Эвбулида. – Не переживай, здесь будет получше: ни тебе зноя, ни мух, солнце и то не мешает! Одно неудобство – много приходится лежать. Ну да ты беглый, тебе в самую пору отдохнуть!

– Какой я беглый… – пробормотал Эвбулид.

– Ну да, конечно, – глядя на его лоб, кивнул Тавр. – Это тебя так, по ошибке отметили! Хорошо хоть, еще имя не поставили, чтоб зря не мучить!

– Это еще почему? – устало поинтересовался Эвбулид.

– А потому, что тут безразлично, кто ты – Ахей, Спарт или Беот! Те, кто спускаются вниз, навсегда лишаются имени. Даже если оно – рабская кличка!

В штольне послышалось натужное кряхтение. На поверхности показалась корзина, наполненная осколками руды. Следом за ней – дрожащие от напряжения руки и седая голова задыхающегося раба.

– Вот! – указал на него Тавр. – Это старший носильщик. И хотя в его подчинении находятся пять младших, он тоже не имеет имени. Эй, ты! – набросился он на старика, который, выставив корзину наверх, жадно хватал широко раскрытым, беззубым ртом свежий воздух. – Марш назад! Загулялся тут у меня. И этого с собой прихвати!

Старик слезящимися глазами тоскливо посмотрел на свет, поманил за собой Эвбулида и исчез в темноте.

Грек тоже невольно оглянулся на солнце, а потом опустился на колени и так – на четвереньках – вполз в штольню, дохнувшую в лицо холодом и сыростью.

– Сегодня уже четверых вынесли, на место какого бы тебя поставить? – задумался старший носильщик. – Ладно, пойдем туда, где померли сразу трое. Это совсем рядом.

Под землей он неожиданно проявил такую прыть, что Эвбулид с трудом успевал за ним, подслеповато оглядываясь и постоянно ощущая то левым, то правым плечом твердость шероховатой стены.

Они свернули вправо, в еще более узкий проход и ползли по нему пять минут, десять, полчаса… Все труднее становилось дышать.

Путь едва заметно освещали тусклые огоньки маленьких глиняных светильников, расставленных кое-где прямо в выбитых в стене нишах. От нехватки воздуха они мигали и гасли.

Около каждого такого светильника справа или слева открывался лаз, в который можно было протиснуться только лежа на животе, в лучшем случае – на боку. И из каждого слышались мерные удары железа о камень.

– Здесь всегда работают, не то что в других коридорах! – пробормотал старик. – Одна беда…

– Слишком много приходится лежать? – через силу усмехнулся Эвбулид, повторяя слова, сказанные ему наверху Тавром.

– Нет – мрут быстро, – объяснил старший носильщик, неожиданно приваливаясь плечом к стене и хрипло дыша. – Иногда мне чаще приходится тащить отсюда мертвецов, чем руду. Но и руды много… очень много… Скоро, пожалуй, и меня… – не договорив, он махнул рукой и пополз дальше, резко замедляя ход.

Когда навстречу им показался еще один старик, тащивший за собой кожаный мешок с рудой, у Эвбулида уже не было сил продолжать путь. Голова кружилась, нестерпимо жгло лоб, саднило разбитые в кровь колени и локти. Но самое страшное было то, что ему совсем нечем стало дышать. Уже не закрывая рот, он глотал несытный воздух и никак не мог надышаться. Стены и низкий потолок начали тяготить его. Казалось, еще немного, и они сомкнутся над ним, раздавят своей многотонной тяжестью. Эвбулид хотел было лечь, но старший надсмотрщик не дал ему сделать этого. Он подтолкнул Эвбулида, плотно прижался спиной к стене, пропуская его вперед себя, и крикнул своему помощнику:

– Эй, возьми еще одного!

Новый старик, как догадался Эвбулид, был младшим носильщиком. Он передал своему начальнику мешок и, с ненавистью посмотрев ему вслед, неожиданно подтолкнул Эвбулида острым локтем.

– А правда, он выглядит совсем изможденным?

– Да, – провожая тоскливым взглядом человека, который уже возвращается к свежему воздуху, тогда как ему еще быть здесь до конца смены, кивнул Эвбулид.

– И больным! – добавил старик, в голосе которого прозвучала надежда.

– Да, – подтвердил грек, удивляясь этому. – В конце пути ему стало так плохо, что он дал мне понять, что скоро и его вынесут отсюда.

– Так и сказал?! – захлебываясь от восторга, воскликнул носильщик и, пообещав Эвбулиду давать только небольшие мешки, мечтательно прошептал: – Тогда мне осталось совсем немного ждать!

– Чего?..

– Неужели ты не понимаешь? – Старик повернулся к греку, и тот невольно отпрянул, увидев перед собой лицо явно ненормального человека, его блестящие, глубоко запавшие глаза и оскаленный в счастливой улыбке рот. – Я жду, когда он наконец подохнет, чтобы занять его место!

– А если он проживет годы? – недоумевая, спросил Эвбулид.

– Годы? – захохотал старик и, не в силах остановиться, захлебываясь смехом, переспросил: – Ты… сказал… годы?! Ох, уж мне эти… новички!

Эвбулид недоуменно пожал плечами и вздрогнул оттого, что старик рывком подался к нему.

– Запомни! – внезапно оборвав смех, зашептал он. – Здесь никто никогда не жил больше года! Я единственный, кому удалось протянуть девять месяцев! И все потому, что каждую минуту мечтал стать надсмотрщиком. Ничего, недолго осталось…

– Но он полз поначалу гораздо быстрее нас! – заступился Эвбулид.

– Еще бы! – усмехнулся старик. – Ведь совсем недавно он был победителем Олимпийских игр!

– Совсем недавно?! – переспросил грек, решив, что ослышался.

– Да, на последней Олимпиаде.

– Три года назад? Так сколько ж ему тогда лет?!

– Не больше тридцати.

– Трид-цати?!!

– Да, – оглянулся, чтобы насладиться произведенным эффектом, старик. – А правда, он выглядит уже на все девяносто? – Он неожиданно нахмурился и заворчал, продолжая путь: – Когда я первый раз увидел его, молодого, сильного, с крепкими зубами, то чуть было не бросился на него с лопатой от отчаяния. Ведь старшим носильщиком уже должны были поставить меня. А поставили из уважения к прошлому его – все-таки олимпийский чемпион, хоть и проданный в рабство пиратами. Но потом решил – нет… Я и тебя переживу! Я ведь младше его…

– Младше?! – вскричал ошеломленный Эвбулид, отказываясь верить своим глазам. – Ты хочешь сказать, что тебе…

– Двадцать пять!.. – горько усмехнулся «старик» и, считая, что он выглядит моложе своего врага, продолжил: – Ты привык к сытой пище, думал я, всегда тренировался на природе. Здесь же твои могучие легкие будут требовать свежего воздуха, а мышцы – мяса и сыра, и твоя сила обернется против тебя! А мне к худому не привыкать. Я и раньше жил впроголодь, в духоте гончарной мастерской… А вот ты… – он снова оглянулся, и Эвбулид даже приостановился, поймав на себе взгляд, предназначенный старшему носильщику, – помучайся, поноси слабеющими руками руды в пять раз больше, чем я! Ведь у него пять таких коридоров!..

– Зачем же ты так стремишься к должности, на которой надо больше работать? – изумленно спросил Эвбулид.

– А затем, чтобы… – начал младший носильщик, но, прислушавшись к чему-то, вдруг вынул из-за пояса железный прут и втиснулся в ближайшую нору. Тотчас оттуда послышались глухие удары, стоны и его яростный крик: – Будешь еще спать без моего приказа? Будешь?! Почему корзина еще пуста?!

Последовало еще несколько ударов, жалобный стон, и попутчик вылез из норы, откуда донесся уже знакомый Эвбулиду звон железа о камень.

– Выходит, ты здесь еще и за надсмотрщика? – с неприязнью уточнил он.

– И за надсмотрщика, и за кормилицу, а под конец – и за Харона! – похвастал носильщик. – И успеваю лучше всех. Ведь только отличившегося младшего носильщика могут поставить старшим. И я добьюсь этого! А этот больше не уснет! – убежденно добавил он. – Теперь пока не выполнит мою норму – не отвалится!

– А какая здесь норма?

– Мешок или корзина руды! – отрезал носильщик. – То, что у меня окажется под рукой. Ах, негодяй! – вдруг воскликнул он и неожиданно пополз назад. – Кого вздумал перехитрить! Меня?!

Эвбулид, вынужденный уступать дорогу, с трудом уворачивался от его колодок, так и норовивших угодить ему в искалеченный клеймом лоб.

Так они добрались до предыдущей норы.

Носильщик втиснулся в нее и вскоре вытащил вслед за собой мертвое тело с запрокинутыми назад руками.

– Готов! – объявил он и сердито взглянул на растерянного грека. – Ну, что уставился? Лезь в его нору. Норму знаешь, инструмент там, корзина тоже. Работай!

Он ловко перехватил ноги умершего веревкой и, перекинув ее через плечо, поволок его к выходу, проклиная тех господ, которые отправляют на рудники таких слабых рабов.

Вдалеке что-то грохнуло. Своды коридора содрогнулись, словно Аид принял в свое царство нового подданного. Слабые звуки работы, доносившиеся со всех сторон, снова ожили.

«Ничего, – подумал Эвбулид. – До вечера как-нибудь выдержу».

Он лег на живот и вполз в нору, еще более низкую и узкую, чем коридор. Взял в руки кайло, деревянная рукоятка которого еще хранила тепло пальцев уже мертвого человека. Прикинул, как можно им работать в такой темноте. Оказалось, что только лежа на боку.

От первых же ударов по твердому камню на лицо посыпалась слепящая крошка. Мигом ожила притупившаяся было боль в обожженном лбу. Эвбулид отбросив кайло, взял лежащий тут же молот.

Бронзовый клин был уже вбит его предшественником в небольшую трещину в камне, и ему осталось только несколько раз с силой ударить по нему, чтобы от стены откололся небольшой кусочек.

«Да… – с тоской подумал Эвбулид, снова прикладывая клин к трещине. – Так много не наработаешь!»

Через час в корзине лежало всего несколько кусков руды величиной с кулак, а правая рука разламывалась от напряжения, словно в нее саму вбили этот клин.

Эвбулид, помня о том, что должен успеть наполнить корзину до вечера, продолжал приставлять клин к трещинам и ударять по ним тяжелым молотом.

Молот соскальзывал, больно ударял по пальцам, клин падал, и ему приходилось все начинать сначала. Наконец удалось выворотить от стены огромный камень, который занял в корзине столько же места, сколько все прежние.

Но эта удача оказалась последней. Напрасно он вглядывался в стену, ища новых трещин, приставлял клин и бил по нему то в одном, то в другом месте.

Стена словно мстила ему, не уступая даже каменистой крошки.

Захлебнулся и погас в коридоре светильник. Задыхаясь, Эвбулид отбросил ставшие бесполезными в кромешной мгле молот и клин, нащупал кайло.

Острая жажда оказаться сегодня наверху, где, по его убеждению, должен быть какой-нибудь сарай для отдыха рабов, справившихся с нормой, не давала ему покоя.

Но для того, чтобы он мог вновь дышать полной грудью и хоть на несколько часов уйти из норы, все больше напоминавшей ему могилу, нужно было доверху наполнить корзину. И он, едва не крича от нестерпимой рези в руках и боли в саднящих буквах «Эхей: феуго», на которые вновь посыпалась крошка, с остервенением долбил и долбил ненавистную стену.

Наконец в коридоре снова зажегся светильник. В проеме норы, заслоняя и без того тусклый свет, показалась голова знакомого носильщика.

– Ну-ка, посмотрим, что ты тут наработал! – устало проворчал он и удивленно воскликнул: – Ай да новенький! Да тут же на полную корзину наберется!

Эвбулид огляделся и увидел, что весь пол, его грудь и ноги усеяны мелкими камнями.

– Успел… – зашептал он, собирая камни в пригоршни и торопливо бросая их в корзину.

Носильщик принял из его рук корзину, вытащил ее из лаза и уперся ладонью в грудь рванувшемуся за ним Эвбулида.

– А ты куда?

– Как куда? – радостно улыбаясь, не понял грек. – Наверх, отдыхать!

– Куда?! – изумленно протянул носильщик, насильно вкладывая в руки Эвбулида миску с дурно пахнущей жидкостью. – Об этом теперь и не мечтай!

– Как это? – растерялся Эвбулид.

– А вот так! Даже я не могу пока туда подняться… Думаешь, для чего я так стараюсь получить место старшего носильщика? Для того чтобы вдохнуть хоть глоток свежего воздуха, увидеть солнце…

– Но у нас в имении было принято отпускать всех, кто хорошо поработал, ночевать в сарай!.. И даже из кузницы выпускали, если сделал норму.

– Забудь о своем имении! – отрезал носильщик. – Здесь рудник. Каждая такая корзина – это горсть серебряных монет для наших господ, которым невыгодно, чтобы ты расслаблялся хоть на час. Попробуй потом затащить тебя обратно. Уж лучше они заменят нас новыми рабами, которых приведут им в аренду. И потому эта нора, – кивнул он за спину Эвбулида, – будет отныне для тебя и рабочим местом, и спальней, и столовой, и…

Вдалеке снова послышался какой-то грохот.

– …быть может, могилой! – обернувшись на шум, докончил носильщик и с опаской покосился на задрожавший в нише светильник.

– Что это? – испуганно спросил Эвбулид. – Я слышу такое уже второй раз.

– Обвал! – коротко ответил носильщик.

– Но ведь так может обвалиться и здесь! – в ужасе обвел взглядом стены Эвбулид.

– Конечно, – согласился носильщик, берясь за корзину. – Каждый день где-нибудь обваливается…

– Постой! – закричал ему вслед Эвбулид. – Неужели я так и останусь здесь… навсегда?!

– Конечно! – донеслось в ответ.

– Но я не хочу! Нет!! Выпусти меня отсюда! – закричал, выбираясь из лаза, грек. – Мысли его путались, он никак не мог найти убедительных слов, чтобы носильщик поверил ему, что он ни минуты не может больше оставаться в этом страшном месте. – Выпусти… Хоть на минутку… Понимаешь? Ну, не могу я здесь, не мо-гу!!

– А ну назад! – отставляя корзину, выхватил железный прут носильщик. – Назад, кому говорю!

Но Эвбулид уже не хотел назад. И только посыпавшиеся на него удары по лицу, наконец, прямо по ране на лбу остановили его и опрокинули на землю.

Точно так же, как несколькими часами раньше мертвеца, носильщик деловито связал ноги обмягшего грека и, ругая новичков, которых только таким способом можно образумить в первый день, потащил его по коридору к норе и втолкнул на покрытый каменистой крошкой пол.

5. Кто есть кто

Через неделю лавку Артемидора было не узнать.

Хитрый купец продумал каждую мелочь, чтобы развеять мысли царя после посещения мраморной могилы матери и придать им нужное направление.

Часть стеллажей рабы вынесли прочь. Их места заняли удобные клине, застланные пурпурными одеялами с орнаментами из золотых нитей, низкие столики с вином и фруктами, серебряные тазы для умывания, высокие мраморные канделябры, клепсидра и краснофигурная амфора для сбрасывания в нее объедков. Помня о давнем увлечении царя исследованием рыб и птиц, Артемидор приказал рабам повесить под потолком скелетик небольшой, особенно любимой пергамцами рыбешки, а прямо над входом прикрепить чучело диковинного орла, размах крыльев которого был вдвое больше человеческого роста.

Следуя указаниям хозяина, рабы придали птице самый воинственный вид, будто орел сошел с древка знамени римского легиона, и повернули голову так, чтобы он «смотрел» золотыми бусинками глаз прямо на рыбешку.

Не забыл Артемидор и лекарств, изобретенных царем. На самых видных местах он разложил колбы и ликифчики с его знаменитым «Атталовым белилом», порошками и мазями от водянки, воспалений и болях в печени и селезенке.

И здесь желая напомнить царю о главном, он расставил вазы, на которых его художники за несколько бессонных дней и ночей изобразили взятие римскими воинами Карфагена, Коринфа, Сиракуз. В самом центре стеллажа он поставил особенно яркую вазу с сюжетами, рассказывающими об унижении сирийского базилевса Антиоха Эпифана римским сенатором Гаем Попилием Ленатом.

Чтобы Аттал из первых уст смог услышать о страданиях пергамской бедноты и купцов от притеснений римских ростовщиков и торговцев, Артемидор распорядился поставить в дальнем углу скромные стулья для «случайных» посетителей. Затем приказал убрать над входом снаружи старую вывеску и повесить новую – «Улыбка Селены».

Оставались свободными два угла.

Один из них Артемидор велел ничем не заставлять, чтобы туда выбежали танцовщицы и кифаристки, если вдруг Атталу захочется развлечься после серьезного разговора с братом. Для этого в одной из подсобок уже разместились полтора десятка юных гречанок, умеющих лучше всех в Пергаме петь, танцевать и играть на кифаре.

В другой угол рабы поставили вынесенную из подвала статую Селены. Артемидор придирчиво осмотрел ее и, не найдя ни одной пылинки на складках мраморной одежды, велел задернуть богиню луны легким покрывалом так, чтобы его можно было сорвать одним движением, дождавшись подходящего момента.

Словом, к тому часу, когда Аттал в сопровождении немногочисленной свиты вельмож, Аристарха и тысячи воинов в золоченых доспехах выехал в карете из дворца и направился по Священной дороге к мавзолею своей матери, в лавке Артемидора все было готово к приему высочайшего гостя.

«Случайные» посетители уже дожидались знака купца в расположенных напротив харчевнях. Рядом с ними в надетых под одеждой ремесленников и крестьян доспехах, со спрятанными под столами мечами и кинжалами попивали вино, мирно беседуя, переодетые воины Никодима. Они были готовы по первому зову броситься на врагов царя.

Еще один отряд коротал время за игрой в кости в подвале, где раньше собирались заговорщики.

Сам Артемидор, то и дело поглядывая на клепсидру, ходил по лавке, лихорадочно прикидывая, не забыл ли он еще чего.

Нет, не забыл…

Каждый крестьянин и ремесленник, который войдет в его лавку, не говоря уже о купцах и командирах наемников, знает, о чем ему говорить и как вести себя в присутствии царя.

Он сделал так, чтобы ни один рассказ о жестокости и наглости римлян не повторял другого.

Каждому бедняку он дал из своего кошелька по несколько медных монет, дабы тот сам смог расплатиться за вино и еду, не вызывая подозрения Аттала.

Так, по плану Артемидора, должно было продолжаться до приезда Аристоника. Отправляя за ним своего гонца, купец рассчитал все так, чтобы побочный брат царя прибыл в то время, когда на Аттала, потрясенного услышанным, наибольшее впечатление произведут слова о подосланном сенатом римлянине. А что Аристоник не будет знать, с кем ему предстоит встретиться, – не беда!

Указывая в послании о необходимости его срочного присутствия в Пергаме, он, Артемидор, специально умолчал об этом – тем неожиданнее и естественней будет встреча братьев!

И еще, зная Аристоника, он опасался, как бы тот, прослышав обо всем наперед, не решил заручиться поддержкой собрания своих гелиополитов, прежде чем пойти на встречу с царем. А так ему надо только успеть шепнуть Аристонику, чтоб тот рассказал брату про римлянина и Эвбулида. И он это сделает в тот момент, когда внимание царя будет отвлечено звоном разбитой вазы с Антиохом и Попилеем и воплями совершившего это «преступление» ремесленника, чью дочь за долги забрал себе в наложницы римский ростовщик.

Словом, все предусмотрел Артемидор. Не предвидел он лишь одного.

Аттал неожиданно задержался у гробницы своей матери, решив слегка изменить одну из внешних стен мавзолея. Он увлекся, отдавая указания скульпторам, и Артемидор уже решил, что начальник кинжала обманул его, убоявшись чего-то в последнюю минуту.

Дважды отсвистели часы после назначенного срока, когда, по заверению Никодима, царь должен был появиться в лавке, а его все не было.

Наконец, за дверью послышались голоса.

– Хвала богам! – обрадованно воскликнул Артемидор, бросаясь к выходу… и остановился в растерянности, увидев входящего в лавку брата царя.

– Что случилось? – с порога спросил Аристоник. – Я едва не загнал лошадей, получив твое послание!

– Понимаешь… – не зная, как теперь быть, не сразу ответил купец. – Сегодня ты должен встретиться здесь с человеком… от которого зависит будущее Пергама.

– Кто он?

– Ты это скоро увидишь сам, – справился с минутной растерянностью Артемидор и невольно покосился на готовую засвистеть в третий раз клепсидру. – Если, конечно, он еще придет…

– Любишь ты таинственность, Артемидор! – усмехнулся Аристоник. – Ну да ладно, подождем твоего всемогущего гостя! Все равно мне нужно отдохнуть с дороги!

Он сел на один из скромных стульев и с удивлением огляделся вокруг.

– Артемидор? Что все это значит? Ты решил открыть гостиницу для приезжающих в Пергам базилевсов?

– Да нет, я…

– Не скромничай, Артемидор! Эти вазы, явства, клине из слоновой кости! Таких покрывал я не видел даже когда жил во дворце! И еще этот орел… Постой-постой! – прищурился Аристоник, переводя взгляд с орла на скелет рыбешки, а затем на вазы. – Римляне, римляне – сплошные римляне! Клянусь Гелиосом, мне предстоит сегодня встреча с самим послом Рима в Пергаме! И мне нужно дать ему понять…

– Нет, Аристоник! – покачал головой Артемидор. – Это будет не римский посол.

– Тогда базилевс Вифинии или сам Митридат Эвергет? – продолжал надсмехаться над купцом Аристоник. – Что ж, и для них у меня найдется, что сказать! – Его взгляд неожиданно упал на прикрытую статую, в очертаниях которой угадывалась знакомая ему Селена, несущая в руке факел, с двурогим месяцем в прическе. – О! И она уже здесь! Кого же ты ваяешь в подвале на этот раз? Идем, покажешь!..

– В подвал нам сейчас нельзя, – остановил его Артемидор.

– Почему?

– Там прячется охрана.

– К чему такая предосторожность? Если понадобится, меня есть кому защитить.

– Это не твоя охрана, Аристоник.

– Не моя?! А чья же?

– Твоего брата.

– Ты хочешь сказать, что все эти вазы, клине, орел, статуя предназначены…

– Да, – кивнул Артемидор.

– И я должен сейчас встретиться…

– С Атталом Филометором, твоим побочным братом.

– Здесь?!

– Но ты же сам назвал это место достойным того, чтобы принимать базилевсов! Почему бы одному из них не быть царем Пергама? – усмехнулся Артемидор.

– Сумасшедший! – сбрасывая руку купца с плеча, рывком поднялся Аристоник и быстрыми шагами заходил по лавке. – Ты хоть понимаешь, что делаешь?!

– Понимаю! Ты должен сказать брату о цели того коварного римлянина, попросить доставить сюда Эвбулида, чтобы он указал нам на него, и этим спасти Пергам от владычества Рима и бунта черни!

– Что? – вскричал Аристоник. – Что ты сказал?!

– Не надо, Аристоник, давай хоть друг перед другом не будем ломать комедию! Разве мы, состоятельные люди Пергама, не понимаем, что все царство Гелиоса, – презрительно повел плечом Артемидор, – необходимо тебе только для того, чтобы овладеть троном или, по крайней мере, встать вровень с братом. Так же как и нам, чтобы избавиться от римлян, которые не дают ни свободно дышать, ни торговать…

– Артемидор, опомнись, что ты говоришь?!

– А то, что сегодня это может решиться само собой. Я уверен, твой брат в благодарность за спасение предложит тебе прямо отсюда отправиться во дворец, и не нужно будет никакого царства Гелиоса!

– Не нужно царства Гелиоса?! – переспросил пораженный Аристоник.