Текст книги "Колесница Гелиоса"

Автор книги: Евгений Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

1. Беглецы

Пока в Эгейском море набирал силу шторм, Тирренское море, омывающее берега Италии и Сицилии, равномерно катило свои блестящие, как спины дельфинов, волны.

Ветер бил в туго натянутые паруса, долон подрагивал под его порывами.

Владелец небольшого рыбацкого парусника, хмурый и неразговорчивый вольноотпущенник то и дело покрикивал на бородатого кормчего, приказывая ему крепче налегать на рулевое весло, чтобы корабль не рыскал.

Прошла ночь, отрозовело утро, наступил полдень, разливший по морю серебряный блеск, от которого болели и слезились глаза. А долгожданной Сицилии все еще не было видно. Рабы, у которых давно закончилось прихваченное у бывших хозяев вино, а носы и уши распухли от игры на щелчки в угадывание выброшенных партнером пальцев, шептались:

– Проклятый римлянин, куда он везет нас?

– Где земля? Почему мы до сих пор не видим берега?!

Один из беглецов, знакомый до рабства с корабельным делом, прямо спросил у проходившего мимо владельца парусника:

– Почему ты все время уменьшаешь ход? Хочешь, чтобы нас догнали хозяева?

– Как раз этого я и хочу меньше всего! – огрызнулся владелец парусника.

– И для этого ты подобрал парус посередине? – подозрительно прищурился раб.

– Глупец! – оборвал его моряк, окидывая море неспокойным взглядом. – Если нас заметит римское судно, то меня ждет самое страшное, что только может быть на свете – возвращение в рабство!

– Так оставайся с нами в Сицилии! – предложил седобородый грек, которого товарищи звали Афинеем.

– Не могу! – развел руками владелец парусника. – У меня в Риме семья. Я бы и вас ни за что не согласился везти, если б не мой бывший хозяин Авл Метелл. Отпустив меня за пятнадцать тысяч сестерциев на волю, что я копил десять лет, он и сейчас не дает мне прохода. Неделю назад забрал всю выручку от проданной рыбы. А позавчера – даже дырявые снасти!

– Выходит, своим спасением мы обязаны этому римлянину? – усмехнулся Афиней. – Вот уж никогда б не подумал, что могу сказать благодарное слово в адрес этого самого страшного на земле народа!

– Увы! – подтвердил моряк. – Мне больше ничего не оставалось делать, как согласиться на предложение вашего философа, чтобы купить хоть дешевые снасти… А кстати, где он? Опоздал? Могли бы и подождать его!

– Оттуда, куда он ушел, не дожидаются… – печально ответил Афиней.

– Жаль! – искренне огорчился владелец парусника. – Умный был человек. Не дождался какого-то дня до свободы! Хотя разве раб может знать, что ждет его через минуту?

Продолжая рассуждать на ходу о бренности рабской жизни, он направился к кормчему и сам налег на рулевое весло, давая паруснику новый курс.

Примолкшие было рабы оживились при упоминании о свободе и снова засели за игру в пальцы.

Прот, отойдя от них, прислонился спиной к борту, закрыл глаза и стал мечтать о том, как вернется в Пергам свободным и богатым человеком.

Мысль, как добраться до пятидесяти миллионов Тита не беспокоила его. Это казалось ему очевидным в Сицилии, где, по словам римских рабов, все свободны, сыты и счастливы. Первым делом, думал Прот, он зайдет во дворец к Атталу и предупредит его об опасности. Скажет, что Луций Пропорций прибыл в Пергам убить его. И – конец Луцию… Потом он сразу пойдет домой. Увидит лицо отца, открывающего перед ним дверь, мать, сидящую с глиняной миской на коленях, в которой размалывают зерно.

«Ну что, – спросит он их. – Не признали?»

Где им будет признать его, одетого в самый дорогой персидский халат, обутого в сапоги из мягкой кожи, скрепленные золотой застежкой! А еще лучше – он наденет римскую тогу с бахромой на рукавах, как у Луция Пропорция, и тогда родители примут его за сборщика налогов. То-то будет потеха! Он насладится их растерянностью и громко крикнет:

«Да это же я, я – ваш сын…»

«О боги!» – ужаснулся Прот, поймав себя на мысли, что не может вспомнить свое настоящее имя.

Протом, то есть «Первым», его назвал еще отец Луция, этот толстый, вечно задыхавшийся римлянин. Купив на рынке его, десятилетним мальчиком, проданным отцом за долги в рабство, он заставил Прота испытать такое унижение, от которого до сих пор горят щеки. Правда, нет худа без добра. Он выделял его из всех остальных рабов и прощал небольшие шалости, такие, как пролитые благовония или плохо заправленную постель, а то и воровство одного-двух ассов, за что других ждали бы плети или даже остров Эскулапа.

После смерти старика хозяином Прота стал Луций, оставивший ему по привычке прежнюю кличку и многие привилегии. Но как же его звала мать?..

Пятнадцать лет прошло с того дня, как за кормой римского торгового корабля остался Пергам с плачущими на берегу родителями, и все эти пятнадцать лет он ежеминутно слышал: «Прот, негодяй, опять ты медленно меня одеваешь! Прот, мерзавец, снова ты утаил два асса от покупки? Прот, Прот…» Мудрено ли так забыть свое настоящее имя?

Так как же звала меня мать? Что-то нежное, как утренний ветер и легкое, как прыжок воробья… – мучительно вспоминал Прот. – Дейок! – вдруг вспомнил он и засмеялся от радости. – Конечно же, Дейок! Как я мог забыть это…

«Ну что, – спросит он перепуганных родителей. – Не признали? Это же я – ваш Дейок! Я привез пятьдесят миллионов сестерциев!»

Проту вдруг вспомнился Луций, и хорошее настроение улетучилось без труда. Луций, а не он был сейчас в дороге к Пергаму, и именно Луций мог скоро войти в дом его родителей, и не как мнимый, а как настоящий римский ростовщик! И он же, Луций, наскоро закончив все дела в Пергаме, мог опередить его и первым добраться до сокровищ Тита. Тогда пропало все: мать и отец будут сами проданы в рабство, и Проту никогда уже не увидеть ни их, ни миллионов Тита!

«Убить, отравить нашего доверчивого базилевса – дело нескольких часов! – думал Прот, судивший о пергамских царях по Эвмену, простому и доверчивому правителю, который даже в указах не именовал себя царем. Он видел его лишь однажды, когда они с отцом гуляли по городу.

Эвмен – болезненный, худощавый человек с трудом вышел из носилок и охотно беседовал с греками, купцами и пергамскими простолюдинами. «Это сам царь!» – сказал тогда отец Прота. «А это?» – спросил он, показывая на роскошно одетого юношу примерно его лет.» А это его сын Аттал, наш будущий царь!» – ответил отец.

Через год Эвмена не стало, на престол взошел его брат, опекун несовершеннолетнего Аттала, тоже общительный и человечный, как Эвмен.

А еще через год Прот стал рабом…

«О, совоокая богиня! – взмолился он, не зная, как теперь ему называть покровительницу своего родного Пергама Афину – ее настоящим греческим именем, от которого он отвык за годы рабства, или, как это было принято в Риме, – Минервой. – Отверни свой светлый лик от Луция Пропорция! Помоги мне первому добраться до миллионов убитого им Тита и вернуться в Пергам, чтобы предупредить царя об опасности! Спаси мой народ от проклятых римлян, а мою исстрадавшуюся в нищете семью от бедности на вечные времена! Разве я не заслужил твоей благосклонности столькими годами рабства?..»

Легкая качка и слабость сморили Прота, и он даже не заметил, как уснул. Очнулся он от крика и топота.

– Земля! – кричали рабы, обнимая друг друга и выплясывая на палубе.

– Земля!

– Свобода!!

– О, совоокая… О – Афина! – поправился Прот, с удовольствием выговаривая истинное имя богини. – Ты всегда славилась своей мудростью и справедливостью!..

– Плыли долго – зато добрались целыми и невредимыми! – объяснял повеселевший владелец парусника, опуская в мешочек денарии, врученные ему радостным Афинеем. – Пираты и римские военные суда предпочитают широкие, короткие пути в Сицилию, а мы – все закоулочками, закоулочками… Вот и перехитрили их! Эх, жаль обратно порожняком плыть! – пошутил он и окинул рабов смеющимися глазами: – Желающих вернуться в Рим нет?

2. Два Афинея

Владелец парусника даже не подозревал, сколь пророческими окажутся сказанные им в шутку слова. Едва его судно пристало к берегу заброшенной со дня восстания рабов гавани, как вдалеке появились всадники и крытая повозка.

– А вот и твои попутчики! – усмехнулся бывший гладиатор Фрак, на всякий случай поднимая с земли огромный сук с острыми обрубками ветвей.

– Мне одинаково опасны как римские легионеры, так и рабы Евна! – пробормотал испуганный владелец парусника, делая шаг к морю. Но Фрак остановил его.

– Это не легионеры! – покачал он своей изуродованной головой.

– Да и на рабов не похожи… – пробормотал кто-то.

– Скорее всего это здешние господа – беглецы от рабов Евна! – вглядываясь в даль, предположил Афиней. – Видите – у них богатые одежды и хорошие кони!

– Тогда я запрошу с них втрое, даже впятеро больше, чем с вас! – обрадовался владелец парусника. – И это будет справедливо: ведь вы бежали от рабства, а они спасаются от смерти!

Прот во все глаза смотрел на приближавшихся всадников и трясущуюся на ухабах за ними повозку. Его разум отказывался верить в то, что господа могут убегать от своих рабов. Да еще так прытко! Похоже, эти же мысли одолевали и остальных беглецов.

Бывший гладиатор, глядя на всадников, чтобы удержаться от смеха, покусывал губы.

Пожилой Афиней тер покрасневшие глаза и безостановочно твердил одно и то же:

– Неужели я дожил до этого счастливого дня?..

– Э-э-эй! – донеслось до рабов отдаленное.

– Торопятся! – проворчал Фрак, перекидывая грозную палицу из одной руки в другую. – Может, покажем господам ближайшую дорогу на римское кладбище? Поможем Евну?

– Их пятеро, и они хорошо вооружены! – не без тревоги заметил бывший моряк. – Как бы еще они не прихватили нас с собой!

– А нас девять! – свирепо взглянул на него Фрак. – И, клянусь Аресом-людобойцем, нет в мире славнее оружия, чем дубина в руке познавшего свободу раба! Разбирайте сучья! Встретим этих господ, как полагается!

Рабы быстро расхватали разбросанные по берегу палки и с самым воинственным видом стали поджидать всадников. Встав ближе к Фраку, Прот тоже сжимал в руке корявую дубину, надеясь в душе, что ее не придется скрещивать с остро заточенным римским мечом.

Не доехав до берега полстадия, всадники остановились и стали поджидать повозку. Один из них – черноволосый, с короткой курчавой бородой подскакал к рабам и, сдерживая горячего коня, крикнул:

– Что за люди?

– Рабы! – с вызовом ответил Фрак, косясь на длинный меч в позолоченных ножнах, свисавший с пояса незнакомца.

– Вижу, что не господа! – гарцуя и оглядываясь на повозку, усмехнулся всадник.

– Заходи с боку! – услышал Прот шепот бывшего гладиатора, последовал его приказу и вдруг увидел на щеке всадника рабское клеймо в виде сложившей крылья совы.

– Это же наш! – закричал Прот, бросаясь к Фраку.

– Наш?!

– Взгляни на его щеку!

Всадник ударил плетью взвившегося коня, крутнулся на месте, и теперь не только ошеломленный Фрак, но и все остальные рабы увидели страшное клеймо.

Владелец парусника испуганно юркнул за могучую спину Фрака.

– Откуда вы? – невозмутимо продолжил допрос всадник. – Из Катаны?

– Из Рима! – выкрикнул Прот.

– Из Рима?!

Всадник с любопытством взглянул на рабов.

– Да! – подтвердил Афиней, с особым интересом прислушивавшийся к его неправильной латинской речи.

– Вот он привез нас! – сделал шаг в сторону Фрак, показывая на владельца парусника.

– Римлянин? – удивился всадник.

– Пощади, добрый господин! – повалился на колени владелец парусника.

– Пощади его, – вступился Афиней. – Он тоже был рабом, пока не выкупился на свободу!

– Встань! – приказал моряку всадник. – Надеюсь, что, помня свою рабскую долю, ты помог этим людям не за деньги, а от чистого сердца? Из жалости к их мукам и несчастной судьбе?

– Да, господин! Только из жалости! От чистого сердца!..

Всадник снова оглянулся, обратив опечаленный взгляд на приближавшуюся повозку.

Владелец парусника торопливо сунул мешочек с денариями Проту. Тот хотел уже было развязать его и разделить деньги между рабами, но Афиней сердито выхватил мешочек и, не слушая возражений, сам заткнул его за пояс владельцу парусника.

Это не осталось незамеченным всадником.

– Когда ты собираешься возвращаться в Рим? – уже приветливо спросил он моряка.

– Сейчас же! Если, конечно, ты отпустишь меня…

– Отпущу, – кивнул всадник просиявшему моряку. – А ты не попадешь в руки пиратам?

– Нет! Я – я закоулочками! – объяснил владелец парусника. – Потихоньку, поближе к скалам и мелям, там, где не ходит ни одно пиратское судно!

– Допустим. А не разобьешься ли ты о скалы? Не сядешь на эти мели?

– Мне никак нельзя делать этого! – вздохнул моряк. – Дома меня ждут дети, жена, старики родители. Они без меня пропадут…

Он замолчал, увидев, как внезапно изменилось лицо всадника при виде подъехавшей к берегу повозки. Словно борясь с самим собой и мучаясь чем-то, незнакомец крикнул своим товарищам:

– Эй! Выводите господ…

– Сейчас мы увидим, во что превратили рабы Евна наших мучителей! – радостно шепнул Афинею Прот. – Я бы лично, собрал на эту их казнь всех рабов Рима и…

Он, осекся на полуслове, увидев пленников.

По группе рабов пронесся вздох разочарования. Вместо связанных, избитых сицилийских богачей взору опешивших рабов предстали трое даже не тронутых плетью господ. Одежда их была чистой и целой.

Первым сошел с повозки пожилой мужчина в тоге, за ним женщина примерно его лет и девушка. Последней помог спрыгнуть на землю юркий, невысокий сириец, спешившийся с лошади.

– Серапион! – крикнул ему всадник. – Сажай господ в этот парусник!

– Как? – воскликнул изумленный Прот. – Вы отпускаете их?!

– Это же господа! – напомнил Афиней.

– А ну дайте их мне! – проревел Фрак, срываясь с места. – Я оторву их безжалостные пальцы, которыми они приговорили к смерти сотни моих друзей!

– Еще шаг – и ты умрешь! – воскликнул незнакомец, загораживая дорогу гладиатору и вырывая из ножен меч.

Его товарищи тоже обнажили оружие.

– Эх-к! – с досадой ударил палицей по валуну Фрак, и она разлетелась вдребезги. – Поднять меч на своих собратьев из-за каких-то римлян! Ничего не понимаю…

– Скоро все поймешь! – пообещал ему всадник, засовывая меч в ножны и крикнул Серапиону: – Сажай же их!

Сириец понимающе кивнул, заторопил господ.

Девушка, идущая последней, оглянулась на незнакомца, их взгляды встретились, и Прот заметил, как невольно подался вперед всадник.

Девушка отвернулась. Всадник с отчаянием в голосе крикнул:

– Да благославят тебя боги! Прощай!..

Серапион подозрительно посмотрел на него и что-то сказал своим товарищам. Те удивленно переглянулись.

Девушка, взойдя на палубу парусника, подняла руку, помахала ею на прощание.

– Прощай… – прошептал всадник. – Навсегда!

Он дал знак моряку приблизиться, протянул ему кожаный кошель.

– Вот, возьми за услугу. Это все, что у меня есть.

– Но я же от чистого сердца! – забормотал владелец парусника, с опаской косясь на деньги.

– Возьми! – с печальной улыбкой подбодрил его всадник. – Здесь двадцать пять золотых статеров. Это спасет твою семью от нищеты.

– Но этого много! – заикаясь, вымолвил владелец парусника. – Это очень мн-ного…

– Не думай, что я, как бывший раб, не могу отличить медного обола от сиракузского статера! Я прекрасно знаю, что на эти деньги можно построить три, даже пять твоих парусников. Но люди, которых ты должен доставить в Рим, стоят больше… В сто, в тысячу раз! – Голос всадника сорвался, и он тихо добавил: – Есть вещи, которые нельзя измерить ни блеском серебра, ни тяжестью золота. Ты понимаешь меня?

– Да! Конечно! – не веря своему счастью, вскричал моряк, хотя весь вид его выражал недоумение тому, что на свете что-то может быть лучше приятной тяжести золотых монет.

– Но если ты погубишь их, то, клянусь Афиной Палладой, – ты узнаешь истинную цену этим статерам! – пригрозил всадник. – Иди и помни, что я тебе сказал!

Владелец парусника, кивнув, попятился. Потом сорвался с места и побежал. Поднявшись на палубу своего судна, он закричал матросам, чтобы скорее поднимали паруса. Наконец, оттолкнул кормчего и сам стал за рулевое весло.

Всадник долго смотрел на уходящий вдаль парусник. Лишь когда его очертания слились с рябью морских волн, вспомнил о рабах.

– Так, значит, вы ничего не понимаете?

– Да, господин! – ответил за всех Афиней.

– Не называй меня так!

– Но твои дорогие одежды, золотое оружие… – пробормотал беглец. – Судя по всему, ты очень важный человек в Сицилии!

– Да, я член Совета базилевса Антиоха, – кивнул всадник. – И все равно повторяю – не называй меня господином!

– Хорошо, гос… – осекся Афиней и, виновато посмотрев на всадника, спросил: – А кто этот Антиох? Разве мы в Сирии?

– Мы в Новосирийском царстве! – нехотя усмехнулся всадник. – Так отныне Антиох повелел называть Сицилию. А сам Антиох – это Евн! Ну а тебя как зовут?

– Афиней! – охотно ответил грек.

– Афиней? – вздрогнул всадник. – Знакомое имя… Точно так же называли меня и мои господа. Афиней – значит, раб из Афин! Так ты действительно из Афин?! – в его глазах появилась радость. – Как там они? После рассвета по-прежнему никого не застать дома? А Пестрый портик? Он все еще собирает вокруг себя философов и ротозеев? Что же они обсуждают сегодня?

– Я не был в Афинах двадцать семь лет… – вздохнул Афиней.

– Тогда мои новости будут для тебя свежее! – с горечью усмехнулся всадник. – Ведь я всего два года, как оставил Афины. Вернее… – неожиданно помрачнел он, – Афины сами оставили меня и сделали Афинеем. Но здесь, в Сицилии, я снова стал Фемистоклом!

– А я, значит, Клеобулом? – нетвердо выговорил свое имя грек.

– Да! – улыбнулся Фемистокл. С того дня, как он оставил Афины, его облик изменился почти до неузнаваемости. Тугие щеки запали, лицо посерело, набрякло морщинами на лбу и в уголках губ. Минуя молодость, за годы рабства из юноши он превратился в зрелого, испытанного судьбой мужчину.

– А я, выходит, снова стану Дейоком? – уточнил у него Прот, во все глаза глядя на горы и леса этой сказочной страны, где рабы сами стали господами.

– Конечно! – кивнул ему Фемистокл, и вдруг лицо его помрачнело. Он хотел было что-то добавить, но Клеобул уже обнимался с Протом, бывший гладиатор – с тремя беглецами. Все они, радуясь, плача от счастья, выкрикивали свои полузабытые имена.

– Дейок! Я снова Дейок! – кричал Прот.

– А я Клеобул!

– А я – Петесух!

– Кореид!

– Нидинтум!

– Адраст!!

– Фрак!

– Вот те раз! – воскликнул Прот, обращая свое счастливое лицо к бывшему гладиатору. – Опомнись! Мы уже не в Риме!

– Откуда я могу знать свое имя, если меня сделали рабом, когда я был еще ребенком? – огрызнулся Фрак. – Вот таким! – объяснил он Фемистоклу, чуть-чуть разведя в стороны свои огромные ладони. – Фрак, и все тут!

Фемистокл понимающе кивнул беглецу, хотя трудно было представить, что этот рослый человек с изуродованным лицом и руками был когда-то грудным ребенком. Он зримо увидел, как его, ничего не подозревавшего о своей будущей доле, может, обезголосившего от тщетных попыток дозваться матери, вез в обозе римский купец, подсчитывая доходы. Прикинул, сколько мук вынес за жизнь в рабстве этот не знающий даже вкуса свободы человек, и мягко сказал ему:

– Фрак, так Фрак. Главное, что ты скоро станешь свободным человеком!

– Скоро? – воскликнул Прот, думая, что ослышался. – А разве мы уже не свободны?!

– Нет… – покачал головой Фемистокл, отводя глаза в сторону. – Вы получите свободу только…

– Только? – шагнул вперед Фрак, торопя замолчавшего грека.

– …когда согласно повелению Антиоха докажете свою преданность нашему делу! – неохотно ответил Фемистокл. – Сейчас мы направимся под Мессану, которую осаждает наша армия. Вы пойдете с нами. Тот, кто примет участие в штурме и убьет сицилийского господина, получит от Антиоха свободу.

– А как он узнает, что я убью этого господина? – поинтересовался Прот.

– Очень просто! – объяснил подошедший Серапион. – Для этого ты отрежешь его голову или руку и положишь ее перед нашим обожаемым базилевсом!

– Голову? – вскричал Клеобул, и лицо его исказилось. – Руку?!

– А что если я принесу две головы, или пять? – улыбаясь спросил Фрак.

Фемистокл не ответил ему, и, обращаясь к остальным беглецам, сказал:

– На месте вас разобьют по декуриям[60]60
  Декурия – отряд из десяти человек.


[Закрыть] и выдадут оружие. Еще что-нибудь вас интересует?

– Да! – воскликнул Прот. – А Тавромений тоже в руках нашего обожаемого базилевса?

– И Тавромений, и Акрагант, и Катана, и Энна! – кивнул Фемистокл.

Серапион подозрительно покосился на Прота:

– А почему это тебя интересует наша столица?

– У меня там… родственники в домашних рабах! – быстро нашелся Прот. – Сестра и брат!

– Тогда тебе надо найти их! – посоветовал Фемистокл и предупредил засиявшего Прота: – Но не надейся, что ваша встреча произойдет так скоро. Сначала ты будешь под наблюдением начальника своей декурии, и только когда он сочтет это возможным, сможешь отлучиться по своим делам из отряда!

– Сколько же на это уйдет времени? День? Два? Неделя?!

– Я думаю, несколько месяцев.

– Несколько месяцев?! – воскликнул пораженный Прот.

– Кто это? – тихо спросил Фемистокл, наклоняясь к Клеобулу.

– Пергамец. Из домашних рабов римского купца. Хозяин приказал отделать его до полусмерти и выбросил на остров Эскулапа.

– За что?

– Говорит – за каплю пролитого вина.

– А ты хотел называть меня господином! – укоризненно заметил Фемистокл и, снова взглянув на пустынное море, сказал беглецам: – При штурме Мессаны, обрушивая свой меч на богатых сицилийцев, помните, что пощады заслуживают те, о ком их рабы скажут, что это были добрые господа! Их человечность по отношению к вашим собратьям должна остановить вас! Примером тому пусть служат вам те трое…

Фемистокл повернулся к морю и долго смотрел на его бескрайнее синее пространство, такое же загадочное и таинственное, как и опускавшиеся над островом сумерки.

3. Планы Фемистокла

Через полчаса они тронулись в путь к Мессане.

– Эти трое были совсем не похожи на обезумевших от жадности и жестокости сицилийских господ! – ведя коня в поводу, рассказывал идущему рядом Клеобулу Фемистокл, и Прот, помещенный по приказу сострадательного грека в роскошную повозку, внимательно вслушивался в долетавшие до него слова: – Они обращались со своими рабами, как… с людьми. Жалели их, перевязывали раны!

– Разве такое возможно? – усомнился Клеобул. – В Риме меня дважды пытали, трижды сажали в глубокую яму, такую узкую, что я не мог в ней даже присесть. Держали там сутками! А уж сколько раз били – этому, наверное, и числа нет. И никто, никогда даже словом не пожалел меня!

Фемистокл громко вздохнул:

– В Сицилии господа применяли к нам и не такие пытки. Собственно, вся наша жизнь здесь была сплошной пыткой. Мы ходили совершенно голые даже зимой, голодные – даже в дни сбора урожая. Они экономили на нас во всем: не давали ни еды, ни одежды. Заставляли отбирать это на дорогах у путешественников или своих же соседей! А те, как правило, не пускались в дорогу по острову без надежной охраны. Сколько моих друзей полегло из-за корки хлеба или лоскута хитона под копьями и мечами… Но еще хуже было тем, кто просил еду или одежду! Их избивали и заживо сгнаивали в подвалах… Единственные рабы, что сытно и привольно жили тут – это бывшие пастухи, нынешняя личная охрана Евна. Они все время проводили в горах, вдоволь ели мяса, отгоняли от стад зверей и в конце концов сами превратились в хищников. Одетые в шкуры, вооруженные дубинками, они без разбору грабили богатых и рабов, отбирая у нас последние крохи…

– Как же ты выжил в таком кошмаре?

– Не знаю… То, что они делали здесь со мной, в Риме тебе не снилось даже в самых страшных снах. Первым делом выжгли на щеке вот эту сову, как бы в насмешку, что я из Афин. Потом за малейшие проступки втыкали в меня раскаленные прутья, вешали на крючья за ребра, словом, совсем, как у Аристофана:

Души, дави, на дыбу вздерни, жги, дери,

Крути суставы, можешь в ноздри уксус лить,

Класть кирпичи на брюхо. Можешь все! Прошу

Лишь об одном: не бей его былинкою!

– со злобой процитировал Фемистокл и грустно улыбнулся: – Вряд ли бы я выжил после всего этого, если бы не поданная доброй рукой кружка воды и ломоть хлеба… если бы та же рука украдкой от свирепого отца не перевязывала мне раны, обливая их своими слезами…

– К тебе, наверное, спускались сами боги? Только они могут помочь рабу облегчить страдания! – воскликнул Клеобул.

– Нет, – возразил Фемистокл. – Это был человек, хотя, кое в чем ты прав, потому что этот человек стал для меня богом, и даже больше, чем богом!

– Я, кажется, догадываюсь… Это была та самая девушка, которая уплыла на паруснике?

– Ты видел ее?!

Прот осторожно выглянул из повозки, и увидел, как Фемистокл порывисто ухватил Клеобула за руку чуть повыше локтя.

– Да… – помолчав, отозвался Клеобул, осторожно высвобождая руку. – Но как человек, побывавший рабом в Риме, прости, не могу одобрить твой выбор!

– Понимаю – полюбить римлянку! – с отчаяньем воскликнул Фемистокл, бросая взгляд на ехавших в отдалении всадников.

Прот нырнул в повозку и уже оттуда услышал голос грека:

– Если Евн узнает об этом и сообщит своим сирийцам – это стадо забитых, темных людей разорвет меня в клочья! Из-за этого я даже не смог попрощаться с ней по-человечески, чего не прощу себе до последнего своего часа.

– С римлянкой – по-человечески?!

– Клеобул, я понимаю тебя! Но пойми и ты: Домиция не была римлянкой в настоящем, страшном смысле этого слова! Да – ее отец и мать были истинными патрициями. Собственная честь и честь римского государства были для них превыше всего, даже жизни. Но остальные народы и племена для них как бессловесный скот, одним словом – варвары! И скажу тебе больше, я заслужил свою свободу тем, что положил перед Евном руку именно этого Домиция Ребила! Но его дочь… Она была совсем не такой, она сама боялась и ненавидела своего отца! Два года я был рабом у них в доме. И лишь после того, как стало известно, что Домиция и я… Что мы…

– Можешь не продолжать! – остановил Фемистокла Клеобул. – Поверь, я очень хочу понять тебя и принять близко к сердцу твое чувство. Но прости – в моей голове не укладывается, что римляне могут быть человечными!

– Тебе нужен еще пример? Изволь! Ты запомнил лица остальных, что садились в парусник?

– Кажется, там был пожилой мужчина в тоге…

– Да. Плоций Тукка. Когда наши войска ворвались в Катану, и местные рабы, плача от счастья, резали своих господ, как режут свиней, пятеро рабов вдруг начали защищать этого Плоция и его жену Плоциллу. С кухонными ножами они встали против мечей и копий, предпочтя собственную свободу жизни этих господ… Два раба так и пали у их ног, но не дали воинам надругаться над, заметь, весьма богатыми сицилийцами!

Фемистокл жестом приказал подтянуться и продолжал:

– Потом мы узнали, что эта бездетная пара относилась к своим рабам, как к собственным сыновьям. Уж на что Евн не любит, когда собрание отпускает некоторых господ, и то он был так изумлен, что повелел выделить Плоцию Тукке и его жене конвой во главе с членом Совета! Я с радостью согласился – ведь третьей собрание решило отпустить в Рим Домицию и, кажется, сделал это опрометчиво. Евн что-то заподозрил и послал со мной своего соглядатая Серапиона. Как бы мне теперь не пришлось поплатиться за это головой!

– Так скажи Евну, что Серапион все выдумал, и ты не прощался с Домицией, а я подтвержу! – воскликнул Клеобул.

Фемистокл благодарно взглянул на него и покачал головой:

– Серапион в большом почете у царя! Раньше Евн еще советовался с нами, греками, но потом, видя, что мы не одобряем некоторые его поступки, стал потихоньку изводить нас. Причем, делал это так хитро, что мы не догадывались ни о чем. Сначала, распустив ложные слухи, объединил всех греков и стравил их с ахейцами – самым многочисленным отрядом из всех областей Греции. Уверенный в том, что наши земляки задумали изменить общему делу, мы на заседании Совета приговорили их к смерти… Потом настала очередь родосцев. За ними – беотийцев, а там – и бывших рабов из Элиды. Словом, когда мы поняли, что к чему, то увидели, что в Совете из греков остались одни лишь афиняне и главнокомандующий армией Ахей. Ну, этому нашему земляку Евн доверяет несмотря на то, что он единственный, кто говорит ему во всеуслышанье правду. Весь же остальной Совет теперь – это такие люди, как Серапион.

– Зачем же вы терпите такого царя? – воскликнул Клеобул.

– А что прикажешь делать? – вздохнул Фемистокл. – В Совете теперь почти не осталось греков, да и тех становится меньше день ото дня: одних Евн обвиняет в организации заговора, а смерть других сваливает потом на вылазки защитников крепостей…

– Так организуйте заговор, пока он не перебил вас всех! – не выдержал Клеобул. – Зачем нам, рабам, такой царь, который еще не всех отпускает на свободу! Лишите его власти! И вообще, почему не жить здесь совсем без царей, как у нас в Афинах?

Фемистокл заглянул в повозку, взглянул на Прота, который успел закрыть глаза и притвориться спящим и понизил голос:

– Евн не зря обвинил многих наших земляков в заговоре… Такой заговор действительно есть. Недавно Клиний повторил перед изумленными сирийцами коронный фокус Евна, которым он держит в священном трепете всю эту толпу. Он вложил в рот половинки ореха с тлеющим угольком и изрыгнул такой столб пламени, что многие всерьез усомнились в своем кумире! Потом мы потихоньку объясняем тем, кто остался рабами, а их – втрое больше всей армии Евна, – что хотим освободить всех и построить в Сицилии государство на примере Афин. И они верят нам, потому что мы говорим это от чистого сердца. Ведь я, например, везде выступал против рабства – и в афинском суде, когда меня обвинили в человеческом отношении к рабу, и здесь.

– Двадцать семь лет назад и я за это изгнал бы тебя из Афин, – честно признался Клеобул. – А теперь буду с тобой до последнего… Видно, чтобы понять это, надо самому пройти через рабство…

– Ты не один понял это. Деметрий, который сейчас комендант Тавромения, в свое время был афинским архонтом. А теперь он обещает свободу всем рабам столицы, подговаривая их выступить против Евна! Еще немного – и он добьется этого!

– И сколько же вас всего?

– Много… – уклончиво ответил Фемистокл.

– Можешь не отвечать! – понимающе улыбнулся Клеобул. – И без того ясно, что это все без исключения греки!

– Если бы все! – вздохнул Фемистокл. – Самый талантливый и опытный в военных делах из всех нас даже не хочет слушать о наших планах.

– Кто же он?

– Все тот же наш главнокомандующий – Ахей! Это великий человек. За три дня, когда восстание уже готово было погаснуть, он вооружил и обучил десять тысяч рабов и разбил несколько отрядов римских преторов!

– И он даже не хочет отомстить Евну за своих земляков?!

– Увы!

– Так объясни ему, чего вы хотите!

– Я же сказал, он не желает слушать нас.