Текст книги "Колесница Гелиоса"

Автор книги: Евгений Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

– Я не отрицаю, что ты сдержишь слово, данное черни, – торопливо возразил Артемидор. – Ты добрый, сам хлебнул немало горя и облегчишь жизнь пергамской бедноте. Поверь, живя во дворце, ты сможешь сделать для них гораздо больше, чем где-то в трущобах Пергама или крошечных Левках! Ты убедишь царя дать многим из них ателию, снизишь налоги, а тех рабов, что особенно близки тебе, отпустишь на свободу.

– Так вот ты какой, Артемидор… – медленно произнес Аристоник, словно впервые увидев купца.

– Да, такой! – не в силах остановиться, воскликнул Артемидор. – Ты не можешь не понимать, что Тапробана – это вымысел мечтателя Ямбула! Что Пергам никогда не станет государством Солнца, а его рабы и беднота гелиополитами, потому что этого не позволит Рим! Да что там Рим – те же Вифиния, Каппадокия, Понт, все государства, где существуют рабы и господа, а значит, весь мир, боясь, что пергамская зараза перекинется на их чернь, сразу же ополчатся против тебя, Аристоник! И ты, желая дать людям добро, обречешь их на новые муки. Не римские легионы, а ты зальешь кровью Пергам!

– Так вот ты какой, Артемидор, – хмурясь, повторил Аристоник.

– Да! – крикнул купец. – И не только я! Еще неизвестно, как поведешь себя ты, оказавшись во дворце, не верю я, что ты успел отвыкнуть от старых привычек. До панибратства ли тебе тогда будет с чернью?

– Жаль! – сухо заметил Аристоник.

– Чего? – невесело усмехнулся Артемидор, досадуя на себя, что не сумел сдержаться и наговорил много лишнего, как знать, может, уже завтрашнему базилевсу. – Того, что не можешь казнить меня прямо сейчас? Или не знаешь, каким способом?

– Нет, – покачал головой Аристоник. – Мне жаль, что так думаешь не один ты. А насчет казни… Ты сам казнил в себе то, что могло бы сделать тебя счастливым – чистую душу и сострадание. Но если когда-нибудь в войске Митридата или Никодима, а может, и Рима, чему я уже нисколько не удивлюсь, ты выступишь против меня с мечом… – глаза его сузились, и он вплотную приблизился к Артемидору, – то тогда я отвечу тебе на оба твои вопроса.

– Значит, ты не будешь говорить с братом? – упавшим голосом спросил Артемидор, чувствуя себя неуютно под взглядом Аристоника.

– Ну почему же? – усмехнулся тот, удобно устраиваясь на стуле. – В кои-то века не виделись! Тем более, что уже как-то и неудобно уходить, – добавил он, кивая на дверь, за которой послышался нарастающий шум многочисленных копыт.

6. Братья

Не прошло и минуты, как дверь распахнулась и в лавку вбежал начальник кинжала. Подслеповато щурясь с яркого солнечного света, он закричал:

– Артемидор, у тебя все готово? Можно заводить базилевса?

– У него все более чем готово! – выделяя каждое слово, ответил за купца Аристоник. – А у тебя, Никодим?

– Кто это? – услышав знакомый голос, вскричал начальник кинжала.

Аристоник вместо ответа взял со стола канделябр и осветил им свое лицо.

– И теперь не узнаешь? – усмехнулся он. – А ведь помнится, всего год назад ты гонялся за мной по всему царству со своими головорезами!

– Аристоник! – вздрогнул Никодим и в ярости оглянулся на пожавшего плечами Артемидора.

– Наконец-то признал! – одобрительно заметил Аристоник и нарочито любезным тоном заторопил окончательно растерявшегося начальника кинжала. – Веди же скорее сюда моего брата! Я так соскучился по нему, пока жил вдалеке от дворца…

Никодим озадаченно повертел головой, прикидывая, что ему теперь делать. Понимая, что отказ царю, которого он всю дорогу уговаривал посетить лавку, может принести ему еще большие неприятности, он обреченно махнул рукой и направился к выходу.

– Учти, Артемидор, – на ходу предупредил он купца, который догнал его и шепотом пытался убедить, что Аттал останется доволен встречей с братом, – если нам обоим за это придется расплачиваться головой, то твоя отлетит первая!

Через минуту за дверью послышалось бряцанье оружия берущей «на караул» личной охраны базилевса. В лавку в сопровождении Никодима и Аристарха вошел Аттал.

В длинной, почти до пят траурной одежде, нечесаный, со спадающим на глаза лавровым венком, он небрежным движением руки ответил на приветствие бросившегося ему в ноги Артемидора и с удивлением посмотрел на продолжавшего сидеть Аристоника. Наконец, глаза его, привыкнув к полусумраку лавки, расширились, дрогнули: Аттал узнал брата.

– Ты? – удивился царь.

– Я, – невозмутимо ответил Аристоник.

– Здесь? В Пергаме?!

– Как видишь.

Аттал с минуту помолчал и вдруг неожиданно для всех присутствующих направился к поднявшемуся навстречу Аристонику, обнял его за плечи и притянул к себе.

– Это хорошо, что ты здесь! – порывисто произнес он, и его голос надломленно зазвенел. – Ведь ты помнишь Стратонику? Какая беда… какая беда… я только что был у нее. Ты понимаешь – она там совсем одна! Сходил бы, поклонился, ведь она была тебе второй матерью… А эти, – злобно сверкнул он глазами, вспоминая строителей, – даже мавзолея для нее как следует сделать не могут!

Аттал оттолкнул от себя Аристоника, не успевшего произнести слова сочувствия, и обернулся к лекарю, которому Артемидор показывал свои многочисленные колбы:

– Аристарх, подойди! Это мой брат! Я тебе рассказывал о нем…

Аристарх приветливо улыбнулся Аристонику, с интересом вглядываясь в его открытое, мужественное лицо, Тот, слегка удивленный тем, что брат представил его, а не своего лекаря, сдержанно кивнул в ответ, досадуя на себя, что в нем после рабских спален, сомнительных постоялых дворов, действительно, до сих пор живы дворцовые привычки.

– А это – мой лекарь, спасший меня от всех болезней и одиночества! – нахмурился, заметив холодный кивок Аристоника, Аттал и стал срывать зло на хозяине лавки, который не знал, в какую сторону броситься, чтобы угодить базилевсу:

– Света мало! Душно! И вообще, чем ты собрался меня удивлять?

– Статуей, о, бессмертный! – собственноручно зажигая внесенные рабами светильники и канделябры, низко поклонился Артемидор. – Своей недостойной для твоих божественных глаз работой…

Он кинулся в угол, собираясь откинуть покрывало с Селены, но Аттал жестом остановил его.

– Постой, – заметно успокаиваясь, сказал он. – Статуи так не смотрят. Ведь это не живые люди – посмотрел и сразу забыл! А я устал с дороги, голоден. Надеюсь, в твоей лавке найдется достойная пища, чтобы угостить меня?

– Конечно, – обрадовался Артемидор, радушным жестом приглашая братьев пройти к двум клине.

Аттал забрался на покрывало при помощи скамеечки, которую услужливо подсунул ему под ноги купец, отщипнул с золотого блюда несколько вяленых виноградин и вопросительно взглянул на удобно устроившегося на соседнем клине брата.

– И ты будешь утверждать, что оказался в этой лавке случайно? – после долгого молчания хмуро спросил он.

– Конечно, нет! – покачал головой Аристоник и тоже отщипнул пару ягод.

Артемидор торопливо разлил по золотым кубкам вино. Царь отпил несколько глотков и спросил, не сводя глаз с брата:

– И чего же тебе надо? Рабов? Денег? О чем хочешь просить меня?

Аристоник последовал его примеру, выпил вино. Выдержав взгляд царя, спокойно ответил:

– Брат…

Аттал недовольно подернул плечом.

– Базилевс… – пересилив себя, поправился Аристоник, – я пришел сюда, чтобы просить тебя быть осторожным…

– Меня? – удивился царь. – Разве тебе не известно, что теперь у меня во дворце больше нет врагов?

– И тем не менее, тебе угрожает опасность. Я должен предупредить о ней.

– Ты? О котором все мои начальники кинжала говорили как о самой большой для меня опасности? – насмешливо спросил Аттал.

– И где же они теперь? – тоже усмехнулся Аристоник и кивнул в сторону насторожившегося Никодима: – О твоем нынешнем я пока не говорю.

– Хорошо, продолжай! – помолчав, разрешил царь.

Но продолжить Аристонику не удалось. Заждавшиеся крестьяне и ремесленники, все те «случайные» посетители, которым Артемидор наказал заходить ровно через четверть часа после того, как в лавку войдет царь, один за другим стали появляться на пороге и рассаживаться в дальнем углу, словно в настоящей харчевне.

– Это еще что?! – схватился за рукоять меча начальник кинжала. – А ну, марш отсюда!

Но Аттал неожиданно остановил его:

– Пусть остаются. Могу я хоть раз в году посидеть со своим народом? Надеюсь, не от этих жалких и грязных людей исходит для меня опасность? – спросил Аристоник.

– Наоборот, базилевс! Это честнейшие и преданные тебе люди! – искренне воскликнул тот. – Они…

Договорить он не успел. Услышав слово «базилевс» ремесленники и крестьяне наконец сообразили, что царь находится среди них, одетый в скромную траурную одежду, и, перекрикивая друг друга, а заодно и Аристоника, стали громко ругать римлян и перечислять, сколько бед и несчастий принесли они им.

Аттал слушал сначала с удивлением. Потом – с интересом. Наконец, словно только что вошел в лавку, обвел взглядом вазы, задержавшись глазами на рыбешке. И после того, как один из ремесленников, косясь на Артемидора, с криком: «Да будь они прокляты, эти римляне!» хватанул посохом прекрасную вазу, захохотал, ударяя себя ладонью по ляжке:

– Ай да Артемидор! Ай, насмешил! – и, уже обращаясь к побледневшему Аристонику, спросил: – Значит, разговор у нас пойдет о Риме?

– Да, – ответил тот, делая незаметный жест купцу прекратить комедию, и, глядя как пятятся к выходу, униженно кланяясь его брату, гелиополиты, добавил: – И о Риме, и об одном негодяе, которого подослал в Пергам сенат.

– И что же хочет от меня этот негодяй? – поднимая кубок, поинтересовался Аттал.

– Совсем немного, – без улыбки сказал Аристоник. – Чтобы ты написал завещание, в котором бы передал свое царство Риму.

– Недурно придумано! – покачал головой Аттал. – И это все?

– Все! За исключением того, что после этого он должен отравить тебя!

– Отравить? Меня?! – откинувшись на персидские подушки, засмеялся царь. – Аристарх, слышишь? Это уже совсем интересно! Как будто римскому сенату неведомо, что мне известны противоядия от всех существующих в мире ядов!

– Но тем не менее, это так! – настойчиво проговорил Аристоник. – Я даже могу представить тебе человека, который знает этого римлянина в лицо!

– И где же он?

– На серебряном руднике. Это Эвбулид, раб твоего бывшего начальника кинжала Эвдема!

Аттал глазами показал Никодиму на дверь. Тот, мгновенно поняв приказ, рванулся к двери, чтобы послать своего человека за рабом. Следом за ним из лавки выбежал взволнованный Аристарх.

Проводив рассеянным взглядом обоих, царь задумчиво произнес:

– Конечно, я верю тебе, Аристоник, и в доказательство этого разрешаю вернуться во дворец. Однако, ты, как всегда, слишком горяч и доверчив. По просьбе римского посла Сервилия Приска, этого честного и открытого человека, я принял дня три назад во дворце одного римлянина, но, как видишь, до сих пор жив!

– Кто он? – подался вперед Аристоник.

– Так, – пожал плечами Аттал. – Торговец, который скоро станет сенатором.

– И о чем же он говорил с тобой? Уговаривал написать такое завещание?!

– Вовсе нет! – удивился Аттал. – Я лепил его бюст из воска, а он рассыпался в благодарностях и говорил, что этот бюст будет самым знаменитым в Риме, потому что его ваял я!

– И это все?

– Еще он, кажется, молол какую-то чушь о том, что если поднимутся рабы и пергамская чернь, то мне без помощи Рима не устоять, что многие государства мира теперь сохраняют призрачность независимости, потому что все делают по воле сената. Называл Вифинию, Сирию, Понт. Нет, он вовсе не похож на самоубийцу! Да, он не глуп, хитер, азартен, но – труслив, я отчетливо читал это на его лице, а трусу сенат вряд ли доверил бы такое дело!

– Где он теперь? – быстро спросил Аристоник.

– Наверное, уже у меня во дворце! – взглянул на водяные часы Аттал и отставил кубок. – С первого раза портрет мне не удался, я никак не мог уловить истинного выражения его лица и поэтому назначил второй сеанс.

– Базилевс, откажись от этого сеанса! – воскликнул Аристоник, видя, что Аттал поднимается с клине.

– Да ты что? – удивился царь. – Я так увлекся этой работой, что даже сейчас не хочу терять ни минуты!

– Я прошу тебя, не ходи во дворец, пока туда не приведут Эвбулида! – попросил Аристоник.

– Эх, Аристоник, Аристоник! – укоризненно покачал головой Аттал, ища глазами лекаря. – Ты неисправим и, как всегда, называешь рабов достойными именами. А ведь Эвбулидом когда-то звался великий скульптор Эллады. Пора тебе забывать эти привычки, раз собираешься жить во дворце. Где же в конце концов Аристарх? – воскликнул он.

– Он ушел с моим посыльным на серебряный рудник, сказав, что рабу, возможно, понадобится его помощь! – поклонился начальник кинжала.

– Ну и вельможи пошли! – вздохнул Аттал и заторопил брата. – А ты чего медлишь? Идем!

– Прости, базилевс, – негромко отозвался Аристоник. – Я остаюсь здесь.

– Ладно, жду тебя вечером. Нам есть о чем поговорить!

– Не о чем, базилевс, – слегка побледнев, твердо сказал Аристоник. – Я не приду.

– Что? – вскинул голову царь и в сердцах махнул рукой: – Ну как знаешь! Живи в своих трущобах, если они тебе приятнее моих залов и спален!

Дверь громко захлопнулась. Снаружи послышалось бряцанье оружия и удаляющийся цокот копыт.

– Это он! – уверенно сказал Аристоник, думая о римлянине.

– Он… – кивнул Артемидор, думая о том же.

– И если он добьется своего и завещание уйдет в Рим…

– И завещание уйдет в Рим… – эхом отозвался купец и вздрогнул: – Нет! Мы не должны допустить этого! Раз твой брат отказался слушать тебя, нам следует хотя бы перекрыть все дороги этому римлянину в Элею!

– Я немедленно предупрежу об этом моих людей! – воскликнул Аристоник, не только словом, но и тоном как бы отделяя Артемидора от государства Гелиоса, и вышел из лавки.

– А я – своих! – соглашаясь с этим, крикнул ему вслед купец.

Оставшись один, он оглядел лавку, подумал, что неплохо было бы оставить все как есть, чтобы посетители могли и отдохнуть, и купить вазы – как-никак двойная выручка. Впрочем, усмехнулся он про себя, какая там выручка, если Пергам станет римской провинцией…

На глаза ему попалась статуя, в спешке позабытая царем. Подойдя к ней, он сдернул покрывало и долго смотрел на Селену, прикидывая, что же теперь принесет ему эта сестра Гелиоса, богиня луны, покровительница всего неизменного, мрачного, мертвого…

ГЛАВА ВТОРАЯ

1. Возвращение из Аида

За неделю, проведенную Эвбулидом в руднике, он испытал столько, сколько ему не доводилось испытывать за все время, прожитое в рабстве.

Каждый час в норе, где он, хрипя от натуги и удушья, долбил то кайлом, то молотком каменную стену, подгоняемый железным прутом носильщика, казался ему равным целому дню, а день – году минувшей жизни.

Он перестал думать про время, не знал, что наверху – утро или вечер, – все было едино и неизменно в гулкой, мрачной штольне, где отсчет дней для несчастных шел на мешки и корзины, наполненные кусками руды.

Два или три раза носильщик уводил за собой в глубь коридора новеньких, и тогда Эвбулид догадывался, что сейчас день, ибо какой интерес управляющему тащить провинившихся рабов на рудник ночью. Тогда он отваливался навзничь и, закрывая глаза, силился представить яркое солнце, буйную траву начавшегося наверху лета, суетящихся людей.

Это ему не удавалось.

Мешал тусклый светильник, напоминающий о его участи, отвлекали, возвращая в явь, мерные удары инструментов, доносившиеся со всех сторон.

«Безумные существа! – думая о людях, оставшихся на земле, поражался он. – Воюют, проливают кровь, радуются, набивая золотом и серебром кошели, ссорятся друг с другом… И все это вместо того, чтобы просто жить и наслаждаться свежим воздухом, солнцем, небом, травою! Они даже не подозревают, сколь достаточно это для счастья!..»

Издалека доносилось шуршанье кожаного мешка или корзины, которую волок по коридору носильщик.

Эвбулид, морщась от боли во всем теле, торопливо поворачивался на бок и бил молотом по вставленному в трещину клину или просто кайлом по глыбе, выпирающей из стены. Несмотря на такую предосторожность, ему ни разу не удавалось провести носильщика, обладавшего удивительно чутким слухом. Оставив в коридоре корзину, тот протискивался наполовину в нору и срывал свое зло на Эвбулиде, в кровь избивая его своим железным прутом и яростно крича:

– Будешь отдыхать без моего приказа? Будешь подводить меня? Будешь?

В первый же день, едва поставив Эвбулида в эту нору, он сразу позабыл о своем обещании приносить для него маленькие мешки. Видимо, знал и помнил он только то, что должен опередить старшего носильщика. Эвбулид не раз слышал его сбивчивый шепот, когда он вновь брался за ношу:

– Ничего, теперь мне совсем недолго осталось ждать… Завтрашнего дня он не переживет!..

Но где-то наверху наступало завтра, и даже послезавтра, а старший носильщик жил, и младший от этого лютовал все сильнее и сильнее. Он задумал извести своего злейшего врага, стоящего между ним и глотком воздуха, загнав его беспрерывным потоком корзин и мешков из своего коридора.

Теперь, даже заставая Эвбулида работающим, он все равно бил его и требовал пошевеливаться живее. И, забирая полную доверху корзину, не разрешал больше спать.

– Долби дальше! – приказывал он, ударяя для острастки грека, и, выбираясь из норы, с блаженством шептал невидимому старшему носильщику: – Посмотрю я, как ты отнесешь у меня наверх эту корзину! Нет, я теперь не дам тебе отдыхать ни минуты, и уж завтрашнего дня ты у меня точно не переживешь! А ты работай, работай! – кричал он грозно в нору.

Эвбулид, проклиная озверевшего носильщика и того человека, который первым додумался строить серебряные рудники, всех тех, кто отнимает у людей свободу, мешкающего почему-то Артемидора, снова брался за работу.

Нехватка воздуха, чудовищное перенапряжение, питание, которое вряд ли бы насытило и воробья, почти полное отсутствие отдыха быстро делали свое дело. Силы все ощутимее покидали Эвбулида. На небольшой осколок руды, требовавший раньше трех-четырех ударов, теперь приходилось тратить по несколько минут, а после, выронив молот из обессиленных рук, долго лежать, чтобы можно было снова поднять его.

Наконец пришел день, когда он не сумел больше сделать этого.

Напрасно ворвавшийся в нору носильщик стегал его прутом и забрасывал камнями из полупустой корзины.

У Эвбулида не осталось даже сил, чтобы заслониться рукой от ударов.

– Ну ладно, отдохни немного! – поняв всю тщетность заставить трудиться обессиленного раба, в конце концов, сдался носильщик, выполз из норы и где-то вдали Эвбулид услышал его срывающиеся вопли: – Будешь подводить меня? Будешь? Будешь?

Тут голова его закружилась. Он перестал ощущать реальность и покатился куда-то в бездонную пропасть…

Очнулся он оттого, что кто-то настойчиво дергал его за ногу.

– Сейчас… – прошептал он, шаря рукой вокруг себя и находя молот. – Я сейчас…

Не открывая глаз, Эвбулид слышал, как протискивается в нору носильщик.

«Сейчас ударит… – понял он и неожиданно обрадовался этому: – Вот и хорошо! Пусть лучше убьет, чем так мучиться…»

Но вместо удара прутом он вдруг услышал незнакомый голос:

– Эй, послушай!

Эвбулид открыл глаза и удивился, увидев вместо носильщика юношу лет семнадцати.

– Послушай! – повторил тот. – Ты можешь идти?

– Нет… – покачал головой Эвбулид. – Кто ты?

– А ползти? – вместо ответа спросил незнакомец.

Эвбулид сделал попытку приподняться на локте и обессиленно ткнулся щекой в пол.

– Тоже нет… – чуть слышно прошептал он.

– Да что же это делается?! – в отчаянии воскликнул юноша. – Я обошел почти все норы, пока этот носильщик относит мою корзину, – и всюду такие же, как ты! А мне бы десять, ну хотя бы пять человек, и мы бы ночью выползли отсюда, прибили носильщика и охранника, что стоит наверху, – и дали бы деру!..

– Зачем? – слабо удивился Эвбулид.

– Затем, чтобы не сгнить здесь заживо! – шептал юноша. – Я тут уже второй день и чувствую, что добром это не кончится! Уж на что мне не сладко жилось у прежнего хозяина, но тут вообще нет жизни! Ну нет, отсюда я и один сбегу! – сжав кулаки, пообещал он.

– Зачем? – повторил Эвбулид. – Чтобы снова стать рабом?

Он вспомнил «камень продажи», на который его выводили нагим, с выбеленными ногами, мышь, которую подносил к его губам Публий, ключницу, Филагра, Кара, Протасия и, несмотря на слабость, убежденно добавил:

– Нет. Я так больше не смогу. Даже на трижды прекрасном воздухе там, наверху…

– Ты – да! – согласился юноша. – Тебе со стариками-носильщиками уже нечего терять. Вы свое прожили, и вам все равно, где доживать век. И здесь даже лучше – не так далеко добираться до Аида. А я молод! Я жить хочу!

– Не такой уж я и старик – мне только тридцать восемь лет! – слегка обиженно заметил Эвбулид и, прочитав в глазах юноши, что теперь и он мало чем отличается от носильщиков, тихо добавил, словно вынося себе смертный приговор: – Было…

– Нет! – прошептал юноша, попятившись от него. – Нет!! Я так не хочу! Не хочу!!

Он исчез в коридоре, подавшись вправо, к выходу из штольни.

Эвбулид долго еще слышал его отчаянные вопли, удаляющиеся в коридоре.

Потом до него донесся шум борьбы и крик младшего носильщика:

– Стой, безумец! Сто-о-ой…

Не прошло и получаса, как носильщик вернулся. Жалуясь на свою несчастную судьбу, он коротко рассказал Эвбулиду о случившемся.

Юноша все же ухитрился добежать до выхода из штольни, но заподозривший неладное охранник спустился вниз и насквозь пронзил его своим длинным копьем.

– И как это я не доглядел за этим негодяем, не перебил ему сразу ноги? – сокрушался носильщик. – Теперь старший во всем обвинит меня, и даже если он умрет сегодня, на его место поставят другого. Разве доверят всю штольню человеку, который не сумел навести порядок даже в своем коридоре?!

Тут он заметил, что Эвбулид лежит, не работая, а корзина нисколько не заполнилась со времени его ухода и потянулся за прутом.

– Это еще что такое? – задрожавшим от ярости голосом спросил он и закричал: – И ты тоже подводить меня?! А ну, принимайся за дело!

Но грек не сделал даже попытки поднять молот. Озверевший носильщик принялся бить его своим страшным прутом, потом – кулаками. Эвбулид только глухо стонал и обессиленно ронял голову из стороны в сторону.

– Ну и подыхай! – неожиданно оставил его в покое носильщик, дохнув напоследок в лицо гнилостным запахом неживого человека. – Через пару часов зайду за тобой. Жаль, но, видно, сегодня старшему носильщику придется чаще носить наверх трупы, чем мешки и корзины. А это куда легче…

Носильщик уполз, моля на ходу богов, чтобы случай с безумным юношей остался для него без последствий.

Ожили молоты в дальних забоях.

Прошуршала мимо норы тяжелая корзина, потом – мешок… А смерть все не спешила к Эвбулиду.

Он лежал на спине и, почти не мигая, глядел на беспомощный, готовый вот-вот захлебнуться огонек светильника.

«Вместе и умрем!» – вдруг с облегчением подумал он и тихо улыбнулся.

Но светильник угас, а он продолжал жить, мучаясь от того, что до сих пор живет, не в силах больше терпеть тяжесть давившей на него со всех сторон каменной горы, внутрь которой даже смерть не особенно торопилась идти…

Где-то вдалеке произошел очередной обвал, глухо содрогнулась земля. Эвбулид с надеждой прислушался – не тряхнет ли где еще рядом?

«Одно мгновение – и оборваны все эти муки! – с завистью думал он о тех рабах, которые находились в своих норах в момент обвала. – А тут даже крюка нет, чтобы повеситься. Да и на чем?»

Он дернул край изорванного в лохмотья хитона и грустно улыбнулся, услышав треск легко разрываемой даже его слабыми руками материи.

«Попрошу носильщика добить меня!» – неожиданно пришла в голову спасительная мысль, и Эвбулид, дрожа от нетерпения, стал дожидаться возвращения своего недавнего мучителя.

Наконец в отдалении послышался шум, ясно стали различаться людские голоса. Они приближались. Вскоре совсем рядом раздался долгожданный голос младшего носильщика:

– Может, этот?

– Нет! – просунулась в нору чья-то голова.

Яркое пламя факела заставило Эвбулида крепко зажмурить глаза. Он успел увидеть лицо, поразившее его удивительно знакомыми, близкими чертами.

– А-Аристарх?.. – ошеломленно пробормотал он.

Факел выпал из руки рванувшегося вперед лекаря, зашипел на мокром от сочившейся сверху воды полу. Но тут же услужливые руки протянулись в лаз и осветили нору новыми факелами.

– Эвбулид!.. – прошептал Аристарх, вглядываясь в лежащего грека. – Что они с тобой сделали?! Что вы с ним сделали, негодяи?! – закричал он на невидимых охранников и носильщика и снова повернулся к Эвбулиду: – Сейчас я помогу тебе! Вот, выпей, это придаст тебе сил…

– Не буду! – оттолкнул Эвбулид протянутый ему алабастр. – Я не хочу жить!

– Хочешь! Ты хочешь и будешь жить! – настойчиво сказал Аристарх, приподнимая голову грека и почти насильно вливая ему в рот лекарство со знакомым Эвбулиду еще по трюму «Горгоны» запахом.

– Нет! – захлебываясь, возражал Эвбулид. – Не надо мне твоих сил… Уходи! Я лучше умру, чем еще хоть день пробуду рабом!..

– И все-таки ты будешь жить!

– Нет…

– Будешь, потому что сегодня же царь Пергама даст тебе свободу!

– Царь? – неверяще взглянул на лекаря Эвбулид.

– Да! – мягко улыбнулся ему Аристарх. – Я служу у него личным лекарем, и поверь, он будет очень рад удовлетворить мою просьбу. Но для того чтобы выйти отсюда и стать свободным, тебе надо выпить хотя бы половину этого алабастра!

Эвбулид покорно, словно ребенок, последовал приказу лекаря, но первый же глоток дался ему мучительно трудно.

Он снова отвел руку Аристарха, но уже не для того, чтобы отказаться от спасения.

Весь ужас минувшей недели, этих нескольких дней его пребывания в царстве Аида, нахлынул на него. Он ткнулся головой в грудь обнявшего его лекаря, и плечи его затряслись от беззвучных рыданий.

Успокоившись, Эвбулид выпил до дна весь алабастр и почувствовал, что силы, действительно, вернулись к нему.

Он пополз следом за подбадривающим его Аристархом сначала робко, а потом все быстрее и быстрее.

Коридор, в первый раз показавшийся ему бесконечным, закончился неожиданно быстро. Путь круто пошел наверх, и Эвбулид невольно прикрыл глаза локтем от яркого света, ударившего в глаза.

– Правильно, привыкай к солнцу постепенно, чтобы не ослепнуть! – похвалил Аристарх. – А воздух вдыхай полной грудью, он теперь для тебя – лучшее лекарство! Пей его, глотай, и тогда…

Он не договорил, услышав позади себя дикие вопли бросившегося наверх младшего носильщика, которому в суете удалось незамеченным добраться почти до самого выхода:

– Вот он, вот! Я уже вижу его!

– А ну назад! – закричали охранники, но носильщик, не дойдя до выхода из штольни каких-нибудь десяти шагов, неожиданно вскрикнул и рухнул, как подкошенный, протянув руки вперед, словно желая обнять солнечные лучи.

– Готов! – заметил один из воинов, поддевая копьем безжизненное тело.

– Разрыв сердца! – подтвердил Аристарх, осмотрев несчастного и без своей обычной улыбки положил руку на плечо грека: – Хвала богам, Эвбулид, теперь мне все окончательно ясно!

– Что? – счастливо прищурившись, спросил Эвбулид.

– А то, что, кажется, напрасно я заподозрил тебя в помешательстве после того, как ты хотел отказаться от моей помощи. Действительно, лучше сразу умереть, чем прожить здесь хотя бы минуту!

2. Вызов Риму

Аттал Филометор возвращался в свой дворец по одной из центральных пергамских улиц, застроенной по обеим сторонам многочисленными лавками и харчевнями.

Недавний разговор с братом не выходил у него из головы. Был ли он напуган нависшей над ним опасностью? Пожалуй, нет. Поражен – да. Огорчен – тоже немного. Но только не напуган. Ведь ехал он, несмотря на все предостережения Аристоника, лепить для потомков бюст этого будущего сенатора.

А в том, что это тот самый римлянин, о котором рассказывал брат, он не сомневался с той самой минуты, когда Аристоник упомянул о яде.

Бегающие глаза купца, ерзающий подбородок, капля пота на кончике носа – да, с такими лицами люди рождены, чтобы изворачиваться, лицемерить, травить.

И он, гордящийся тем, что без особого труда может вылепить из воска в точности схожий с оригиналом портрет любого человека, еще досадовал на себя, что никак не мог поймать истинного выражения лица натурщика.

А можно ли его было поймать, если тот, как теперь ясно, все время искал случая, чтобы подбросить в царский кубок свой жалкий яд!

«Ну, ничего, – мстительно подумал Аттал. – Сейчас ты у меня его получишь…»

Углубленный в свои мысли, он почти не замечал, как привлеченный сияющими доспехами личной тысячи воинов царя народ выбегает из всех дверей и устремляется к его повозке, восторженно крича:

– Базилевс! Смотрите – сам базилевс!!

– Где? Где?!

– Да вон же, в повозке!

– С опущенным лицом?

– В траурной одежде?!

– Ну да, ведь сегодня – день поминовения его матери Стратоники!

– Человек, который так чтит свою мать даже после ее смерти, не может желать дурного своему народу! – воздевая руки, срывающимся голосом орал тучный купец. – Слава базилевсу, слава величайшему!

– Недаром мы прозвали его Филометором! – вторил кто-то с другой стороны улицы, и казалось, что весь Пергам сотрясается от криков тысяч людей, пытающихся пробиться к повозке:

– Слава Филометору! Слава! Слава!!

Ремесленников, купцов и крестьян, приехавших в столицу, чтобы продать зерно и овощи на агоре, воины оттесняли позолоченными остриями копий к стенам домов. Но люди, отбиваясь, продолжали рваться к своему царю, восторженно крича:

– Слава! Слава!!

– Он поехал здесь, а не по Священной дороге, чтобы посмотреть на свой народ! Это редкостная удача – увидеть его!

– Значит, этот день будет самым счастливым для нас!

Нескольким самым настойчивым пергамцам удалось миновать охранников и добежать почти до самой повозки, которую сопровождали телохранители царя.

– О, величайший, прикажи прогнать из Пергама проклятых римлян! – падая на колени перед Атталом и протягивая к нему руки, завопили они.

– Спаси нас, бессмертный!

– Не дай нашим женам и детям превратиться в рабов!

Рослые угрюмые фракийцы, не раздумывая, пускали в ход тяжелые македонские махайры и грозно шипели:

– А ну прочь отсюда! Прочь!..

Упал на колени, зажав окровавленное лицо руками, купец, чьи отрезы на хитоны были самыми любимыми у пергамских женщин.

Дико закричал, оставшись без кисти, бородатый крестьянин.

Молча, без единого звука повалился на мощеную плоскими камнями дорогу пронзенный мечом в грудь горшечник.

Стоны, проклятия и мольбы слились за спиной Аттала в сплошной дикий вопль – вопль его народа.

– Никодим! – сморщившись, поднял лицо царь.

– Да, величайший? – подскакал к повозке возбужденный начальник кинжала.

– Вели ехать быстрее!

– Слушаюсь, величайший!

Повозка стремительно рванулась вперед, несколько раз подпрыгнула на чем-то мягком, очевидно, кто-то из запрудивших проход людей, не успев отпрянуть в сторону, оказался под золочеными колесами.