Текст книги "Колесница Гелиоса"
Автор книги: Евгений Санин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)
Отца своего я, конечно, совсем не запомнила, но мать много рассказывала мне о нем. Тиберия с Гаем больше интересовали военные подвиги деда, известные в каждом римском доме, а ведь это был очень мягкий в обращении, умный, необычайно приветливый человек, привлекавший к себе все сердца. Выйдя замуж за Тиберия Гракха, человека менее прославленного, но не менее благородного, чем Сципион, я мечтала, чтобы хоть один из моих сыновей был похожим на моего отца. И боги, казалось, все дали мне для этого – у меня родилось двенадцать детей, но они же оставили мне только вас троих… Тем радостнее было видеть мне в подрастающем Тиберии ту же приветливость, мягкость и умение вызвать сострадание окружающих, что и у своего деда.
Правда, в отличие от Сципиона, он не верил в пророчества и сновидения, мало времени проводил в храмах и, самое печальное, – постоянно сомневался в своем избранничестве. Но зато он с пеленок был также храбр, и под Карфагеном уже пятнадцатилетним юношей показал себя героем, имя которого было на устах всей армии и… завистливого Эмилиана.
Как я была счастлива, когда после возвращения из Африки, Тиберия, совсем юношу, тут же избрали в коллегию жрецов-авгуров[38]38
Авгуры – жрецы, предсказывающие будущее государства по полету и поведению священных птиц.
[Закрыть], в которую входят только самые знатные и уважаемые граждане Рима! Как радовалась, когда самый гордый и знатный сенатор Аппий Клавдий – принцепс сената! – предложил в жены Тиберию свою дочь. По всему Риму ходили восторженные рассказы, что он, придя домой, прямо с порога крикнул жене:
«Антистия, я просватал нашу дочь!» И та удивленно ответила:
«К чему такая поспешность? Или ее женихом стал Тиберий Гракх?»
Казалось, перед моим сыном открывается блестящее будущее. Но проклятая Нуманция, куда сегодня отправился твой муж и наш Гай, несколько лет назад перечеркнула все мои надежды! Тиберий тогда был избран квестором в армию консула Манцина, который вел войну с непокорными испанцами. В одном из ущелий армия попала в окружение, и ее гибель казалась неизбежной. Консул посылал одного посла за другим, но нуманцы возвращали их с одними и теми же словами:
«Мы согласны на переговоры только в том случае, если вести их будет Тиберий Гракх. Мы помним его отца, который был у нас наместником, и слышали о молодом Тиберии, что он не только смел, но также честен и справедлив.»
Манцин дал согласие, и благодаря нашему Тиберию армия была спасена. Римляне получили наконец право отступления, правда, ценой заключения союза между Римом и Нуманцией. В старые добрые времена Тиберия встретили бы в Риме с благодарностью за спасение соотечественников. Но ты ведь знаешь, сколь «благороден» и «благодарен» твой муж! Снедаемый завистью, он настроил сенат против Тиберия и отцы-сенаторы отказались утвердить мирный договор. Обвинив Манцина в измене интересам государства, они, по наущению Эмилиана, выдали бывшего консула испанцам! И пожилой человек, словно раб, в одной рубашке, со связанными за спиной руками целый день простоял перед воротами Нуманции. Но благородные варвары отпустили его, не желая признавать расторжения договора…
Если бы не мои связи, не помощь Аппия Клавдия, – та же позорная участь изгнанника ждала и Тиберия. Он был спасен. Но испытав на себе неодолимую силу сената, утратил всякое желание бороться с ним. А какие планы у него были до этого! С каким жаром, бывало, рассказывал он нам с Гаем о тех неизгладимых впечатлениях, которые дала ему поездка в Испанию. Проезжая через Италию, он увидел, как осиротела вся эта страна, где вместо трудолюбивых крестьян работали теперь на полях одни рабы в оковах. Он все говорил о том, как слабеет римское войско, как опускаются пришедшие в Рим крестьяне, занимаясь доносами и собирая милостыню вместо того, чтоб воевать, захватывая новые провинции, собирался аграрной реформой раз и навсегда изменить существующее положение… А я с радостью замечала в его глазах тот самый «огонь», который делал, по словам матери, Сципиона неотразимым, и который так воспевали поэты.
И вот сенат отбил у Тиберия всякое желание действовать…
После стычки с ним, я перестала узнавать своего сына. Даже растущая слава его ровесника и соперника в ораторском искусстве Спурия Постумия, так больно задевавшая Тиберия раньше, казалось, уже не волновала его. Скорее по привычке, чем по велению сердца, он изредка посещал бесплодные занятия в сципионовском кружке. Сдружился с живущим так же просто и скромно, как и он сам, Марком Октавием, воспитанным, но слабохарактерным молодым человеком. А после того, как у Тиберия с Клавдией родился сын, и вовсе позабыл о будущей славе и весь отдался семье…
В отчаянии и упреках сыну протянулся последний год. И вот я дождалась этих Луперкалий, где меня принародно назвали тещей Сципиона!..
Признаюсь тебе: первый раз я пожалела о своем отказе Птолемею. И не потому, что напрасно принесла в жертву вашему воспитанию свою молодость. Не потому, что была бы сейчас царицей, и божественные почести окружали меня. А лишь потому, что Египет так далек от Рима, что там проще сносить такой позор…
Мудрый Блоссий![39]39
Блоссий – философ-стоик из Кум, воспитатель и друг Тиберия Гракха.
[Закрыть] Он единственный, кто понял меня в ту минуту без слов. Подойдя ко мне, он показал глазами на мирно беседовавшего с Марком Октавием Тиберия и сказал:
«Успокойся, твой сын еще вознесется выше Эмилиана, который будет известен потомкам лишь тем, что разрушил прекрасный город!»
«Вознесется? Когда?..» – усмехнулась я.
Однако Блоссий не принял моей иронии.
«Помни истину, – серьезно сказал он, – не приносит осенью плодов то дерево, которое не цвело весной. А дерево Тиберия цветет с того дня, как он впервые увидел бедную Этрурию с рабами на осиротевших полях, когда ему грозило отлучение от воды и огня! Я уверен, твой сын еще сравняется славой с твоим великим отцом!»
«Но когда? Когда?!» – воскликнула я, требуя немедленного ответа. Но Блоссий вместо того, чтобы успокоить меня, пустился в свои обычные поучения:
«Управляй своим настроением, ибо оно, если не повинуется, то повелевает…» И дальше в том же духе. Ты ведь знаешь этого мудрого чудака. Словом, сам того не желая, он только переполнил чашу моего терпения. Я незаметно оставила его, продолжающего рассуждать на тропинке, и направилась прямо к сыну.
Тиберий, как всегда, ласково улыбнулся мне. Я попросила его уделить мне несколько минут и, едва дождавшись, когда отойдет в сторону Марк Октавий, спросила:
«Тебе известно, сколько лет было твоему деду, когда он прославился, как победитель Ганнибала?»
«Да – слегка удивленный неожиданным вопросом, ответил Тиберий. – Ему было столько же, сколько сейчас мне.»
«Столько же! – возмутилась я его спокойствием. – А знаешь ли ты, что Слава о справедливости твоего отца разнеслась по всему миру, когда он был еще моложе? Что вскоре после этого он разгромил Сардинию, убил и захватил в плен восемьдесят тысяч варваров, и рабы благодаря ему сделались такими дешевыми, что родилась поговорка: „Дешев, как сард!“ Неужели тебе не напоминает об этом прибитое к двери моего дома триумфальное оружие твоего отца, когда ты приходишь ко мне в гости?!»
Тиберий, побледнев, молчал. А я, хоть и стыдно теперь в этом признаться, лишь распалялась его молчанием и растерянностью.
«Значит, тебя больше славы отца и деда прельщает слава Гая Лелия, который тоже хотел провести аграрную реформу и вернуть крестьянам землю, но, испугавшись сената, отступился от своего намерения и заслужил благодаря этому прозвище „Мудрого“? – спросила я.
Тиберий продолжал молчать, кусая, губы. И тогда я сказала то, что больше всего мучало меня. Я спросила:
«Долго ли еще меня будут называть тещей Сципиона, а не матерью Гракхов?!»
Повторяю тебе, я не запомнила твоего деда. Но теперь я прекрасно знаю, каким он был. Глаза Тиберия загорелись, он весь преобразился. Тень избранничества легла на его лицо, всю фигуру. Он сказал мне, по обыкновению тщательно отделывая каждую фразу:
«Я полагаю, тебе совсем не придется ждать, когда тебя назовут матерью Гракха! Мне самому давно уже надоело бездействовать и видеть, каким опасностям подвергается республика как в самом Риме, так и на его границах. Я долго думал, не зная, как помочь римскому народу, а теперь знаю.»
«Это правда?» – воскликнула я, и Тиберий, глядя мне куда-то за спину, твердо ответил:
«Да. Я твердо решил бороться за преобразования в государстве и решения своего уже не изменю никогда, ибо я не Гай Лелий Мудрый!»
«Интересно, и как же ты собираешься это делать?» – услышала я позади себя, обернулась и увидела твоего мужа, стоявшего в окружении Панеция, городского претора и разъяренного Гая Лелия.
«Да, как? – поддакнул претор, этот алчный старик, известный всему Риму своей продажностью и умением за деньги раздавать должности. – По существующим обычаям предлагать проект новых законов может только человек, занимающий государственную должность!»
«Я займу такую должность, – спокойно ответил Тиберий. – Займу, даже не прибегая к твоим сомнительным услугам. Я выставлю свою кандидатуру на выборах в народные трибуны!»
Вот так, дочь моя, начался разговор нашего Тиберия с твоим мужем и его угодливым окружением. Был он трудным и долгим, и я расскажу тебе о нем чуть позже. А сейчас вызову табуллярия и прикажу ему доставить поскорей это письмо тебе в Кампанию. Будь здорова.»
ГЛАВА ТРЕТЬЯ1. «Собака» и «Венера»
Прощальный ужин в доме Луция Пропорция подходил к концу, когда в комнату пирующих вошел смуглолицый раб. Щурясь от яркого света и, косясь на кувшины с вином, он нашел глазами хозяина, забавлявшегося на пурпурных подушках с юной танцовщицей тем, что то подносил, то отдергивал от ее губ сочную сливу. Подбежал к нему и шепнул на ухо:
– Господин! Там в двери ломится какой-то оборванец!
– Дай ему кость и пусть ступает своей дорогой! – благодушно махнул рукой Луций.
– Кто поздно приходит – тому кости! – подтвердил один из его пьяных клиентов, роняя голову на стол.
– Я так и поступил, господин, – ухмыльнулся раб. – Дал затрещину и бросил кость. Но он не уходит. Он сказал, что сгноит меня в яме! – пожаловался он.
– Моего раба?! – вскричал Луций. – Спусти с цепи собак!
– Я б так и сделал, господин но…
– Но?!
Рука Пропорция, не привыкшего к возражениям в собственном доме, да еще от раба, замерла в воздухе, и танцовщица проворно ухватила губами сливу.
– Я не спустил на этого грязного оборванца собак только потому, что он непременно хочет говорить с тобой! – объяснил раб.
– Оборванец? Со мной?! Прот, ты в своем уме?!!
– Этот оборванец, наверное, сошел с ума, потому что утверждает, что он твой давний друг! – огрызнулся раб.
– Луций, что я слышу! – воскликнул из угла взъерошенный клиент, вкладывая в ладошку флейтистки денарий. – Ты уже водишь дружбу с нищими?
Пропорций, сопя, поднялся. Оттолкнув ногой недогадливого раба, из-за которого его подняли на смех клиенты, он с раздражением произнес:
– А ну тащи его сюда. Да живо! Мне самому хочется взглянуть на этого «друга»!
– Бегу, мой господин! – с готовностью бросился выполнять приказание Прот.
– Постой! – окликнул его Луций. – Скажи прокуратору[40]40
П р о к у р а т о р – главный управляющий и надсмотрщик за рабами в доме.
[Закрыть], чтобы принес сюда розги. Я думаю, они придадут нашим воспоминаниям о дружбе особую теплоту!
– Слушаюсь, господин! – усмехнулся раб, выбегая из комнаты.
– Это самый наглый и вороватый мой раб! – кивнул ему вслед Пропорций. – Но, клянусь Меркурием, именно этим он мне и нравится!
Он вернулся к юной гречанке, которая тут же обвила его шею руками. Клиенты в предвкушении нового развлечения поднимали кубки и хвалили остроумие своего патрона.
Наконец дверь широко распахнулась. На пороге появился однорукий человек в грязной одежде.
Смех и пьяные крики оборвались.
Луций и гости с любопытством смотрели на калеку с изможденным лицом, сохранившим следы жестоких пыток.
– Так ты инвалид! – разочарованно протянул Луций, жестом разрешая незнакомцу войти в комнату. – Кто такой? Почему назвался моим другом?
Не отвечая, незнакомец сделал несколько уверенных шагов. Не как нищий калека, – как хозяин встал по среди комнаты и обвел угрюмым взглядом яркие картины на стенах, статуи, уставленный яствами кедровый стол, отделанные черепаховыми панцирями ложа.
Удивление гостей сменилось гневом, когда инвалид столкнул на пол пьяного клиента и, усевшись на его место, бесцеремонно потянул к себе серебряное блюдо с кусками холодной говядины.
– Ах, ты, бродяга! – первым очнулся Луций. – Наглеть в моем доме?! Последний раз спрашиваю: как твое имя, и что тебе здесь нужно?
Незнакомец, не торопясь, выпил кубок вина, взял рукой кусок мяса и усмехнулся, не сводя глаз с хозяина:
– Не признаешь, Луций?
Пропорций вздрогнул – таким знакомым показался ему этот голос. Безусловно, он видел раньше этого человека, и видел часто, совсем не в этой одежде…
Сузившимися глазами он впился в его лицо, думая про себя: нет, это не из старых клиентов, не покупатель, не ответчик в суде…
Инвалид же, насладившись растерянностью на лице хозяина, с усмешкой продолжал:
– А ведь было время, когда ты почитал за счастье иметь такого друга, как я, и на званые обеды приглашал меня одного, чтобы я не дышал одним воздухом с этими пиявками!
Незнакомец кивнул головой на вскочивших со своих мест клиентов. Все они бросились к Луцию, требуя наказать бродягу за неслыханную наглость, но, увидев, как меняется лицо патрона, в испуге остановились. Действительно, Пропорция трудно было узнать. Подбородок его отвис, глаза расширились и были готовы вылезти из орбит.
– Ти-и-ит?! – не веря прошептал он.
– Ну наконец-то! – усмехнулся инвалид, вальяжно откидываясь в своей грязной тоге на персидские подушки.
Это было невероятно. Появись сейчас в доме Пропорция сам царь Аттал с уже написанным завещанием – и то он не был бы так изумлен, раздавлен, уничтожен.
Живой Тит Максим, его самый крупный и безжалостный кредитор возлежал в его комнате, на его ложе! Но где же тугие щеки, налитые плечи, грузная фигура этого некогда богатейшего человека Сицилии? Искалеченный, высохший старик с голосом Тита Максима смотрел на него цепким, насмешливым взглядом.
Луция бросило в пот от мысли, что теперь ему придется расставаться с миллионом сестерциев, который он привык считать своим, получив известие о смерти Тита. После недавнего ограбления пиратами двух триер, которые они с Квинтом как нарочно загрузили самыми дорогими товарами, у него кроме дома и рабов остался лишь этот миллион…
– Тит! Ты… – через силу улыбнулся Пропорций, думая о том, что он теперь нищий, и все его мечты о сенаторской тунике останутся пустыми мечтами, потому что ему теперь никогда не дотянуть до сенатского ценза. – Но ведь ты… тебя же…
– Как видишь, жив! – оборвал его кредитор, берясь за новый кусок говядины.
– Да-да, – пробормотал Пропорций. – Просто прошло целых два года, и я…
Он не договорил. Дверь в комнату открылась, и вошел прокуратор, огромный, заросший до бровей черной бородой испанец. В руках у него был пучок розг, из-под мышки торчала предусмотрительно захваченная плеть. Весь его свирепый вид говорил о решимости угодить хозяину.
– Этот? – показывая на Тита, обратился к Проту испанец. Раб торопливо кивнул, и прокуратор тяжело шагнул к ложу: – Сейчас я покажу тебе, бродяга, как врываться в дом к благородному господину!
– Вон! – очнувшись, замахал на него Пропорций и, оборачиваясь к гостям, закричал: – Вон! Все вон!!
Оставшись наедине с Титом, Луций осушил большой кубок вина и лишь после этого немного пришел в себя.
– Тит, как я рад видеть тебя! – изобразил он на лице подобие улыбки. – Давно из Сицилии?
– Ты говоришь так, словно я вернулся из увлекательного путешествия!
– Прости, Тит… – спохватился Луций, и, слабо надеясь на то, что кредитор даст ему хоть небольшую отсрочку, поднял новый кубок: – За твое спасение! Клянусь богами, я счастлив, что ты возвратился живым из этого сицилийского кошмара!
– Так я тебе и поверил! – мрачно усмехнулся Тит. – Ведь вместе со мной ты похоронил и миллион моих сестерциев!
– Тит, как ты можешь…
– Могу. Похоронил, по глазам вижу! Но, Луций, я все равно не оставил бы тебя в покое. Я пришел бы к тебе за своими деньгами даже из подземного царства! Я подкупал бы Цербера и каждую ночь приходил сюда и мучал тебя… Кошмары, бессонница, наконец, – сумасшествие, вот, на что ты мог рассчитывать, а не на мой миллион! Так что тебе еще повезло, что я лично явился за своими сестерциями!
– Конечно, Тит, ты получишь их…
– Весь миллион?!
– Да…
– Сегодня же!
– Д-да…
– С процентами!
– Да, но…
– Никаких но! – отрезал Тит, показывая на свою грязную одежду. – Это будет для меня очень кстати, ведь я вернулся в Рим без единого асса!
– Зато сегодня опять станешь богачом, – упавшим голосом заметил Луций. – А я…
Он потерянно махнул рукой и, отбрасывая в сторону пустые кувшины, закричал:
– Прот, вина! Да побольше!
Раб принес целую амфору кампанского вина, самого старого, которое только сыскалось в подвалах.
Луций и Тит жадно припали к кубкам, и вскоре обоих трудно было узнать. Тит сделался безвольным и плаксивым, Луций – злым и подозрительным.
– Ты почему это не пьян? – накинулся он вдруг на гостя. – Или пей, или уходи!
– Я пью, Луций! – всхлипнул Тит, неумело поднимая левой рукой кубок. – Но, видно, мое горе сильнее вина… Была у меня семья – и нет больше семьи! Был дом – самый большой и красивый дом в центре Тавромения, и нет дома! Была вилла – где теперь она? Даже правой руки, которой я считал свои деньги и обнимал самых красивых рабынь Сицилии – и той больше нет! Взбесившиеся рабы захватили дом, перерезали семью, сожгли виллу, отрубили руку…
– Как тебе самому-то еще удалось выбраться? – неприязненно поглядывая на Тита, удивился Луций.
– О, это тяжелая и долгая история! Два года эти рабы держали меня в тюрьме и пытали, допытываясь, куда я спрятал свои сокровища… Они издевались надо мной, пинали ногами, жгли огнем. Но я молчал… Я боялся, что, выведав от меня все, они убьют меня, как убили моих лучших друзей: Дамофила, Фибия, Пансу… Когда же одна из пыток была особенно изощренной, я не выдержал. И показал им пещеру, где спрятал… свои деньги.
Луций покосился на пустой край туники Тита и покачал головой:
– Ну и сволочи эти рабы! Отобрать у человека деньги и еще отрубить руку! Могли бы по нашему римскому обычаю удовольствоваться хотя бы кистью!
Тит печально вздохнул:
– Так приказал им Евн…
– Сволочь этот Евн! Дважды сволочь!! – искренне возмутился Пропорций, мысленно проклиная царя рабов за то, что он не приказал следом за рукой отрубить и голову его кредитора.
– Но именно Евн и сохранил мне жизнь! – вздохнул Тит. – Больше того, он приказал отправить меня под надежной охраной в Рим.
– За что же такая честь от жадного до римской крови сирийца? – быстро спросил Луций и мысленно заторопил Тита: «Ну, говори: за что тебя отпустили? Может, ты выдал рабам кого-то из римлян – того же Дамофила или Пансу? Или отрекся от Рима? Тогда ты у меня в руках и отсрочка платежа надолго обеспечена: ведь за это по закону полагается Тарпейская скала!»
Но Тит сказал совсем не то, на что надеялся Луций:
– Все очень просто: Евн сдержал свое слово, которое дал мне еще будучи рабом Антигена.
– Слово? – разочарованно переспросил Пропорций. – Какое еще слово?
– Антиген любил показывать нам этого Евна, когда мы бывали у него в гостях, – всхлипнул Тит. – Этот Евн кривлялся и изрыгал изо рта пламя. Для этого он вкладывал в рот скорлупки от пустого ореха и незаметно подносил к ним огниво. Это давало ему над толпой забитых рабов неограниченную власть! – пояснил он.
– И этим же он забавлял вас, римлян?!
– Нет! Нас забавляли его прорицания. Вернее, та серьезность, с какой он давал их. Он заявлял, что будет царем, и мы, давясь от смеха, допытывались, как он воспользуется такой властью. Когда он говорил, что поступит хорошо с теми, кто мягко обходится с ним, некоторые из нас бросали ему со стола лучшие куски и просили вспомнить об этой любезности, когда он станет царем.
– И он вспомнил?
– Тотчас же, когда меня привели к нему. Узнав, где спрятаны сокровища, он так взглянул на мою руку, что я до сих пор ощущаю в ней ожог, хотя и руки-то уже нет, и приказал отрубить ее вот так: до самого плеча…
Тит задрал край тоги и снова всхлипнул:
– Единственное, о чем я жалею сейчас, что бросал ему куски мяса не левой, а правой рукой, без которой так неудобно стало жить, Луций…
Выпив очередной кубок вина, Пропорций окончательно захмелел и, глядя на плачущего Тита вдруг подумал, что сейчас из его кредитора можно хоть веревки вить. «Я сейчас сыграю с ним в кости – и отыграю свой миллион! – икнув, решил он. – У меня есть… тс-сс… прекрасные фальшивые кости… Они – тс-сс! всегда ложатся на нужные числа… Один удачный бросок – и миллион снова мой. Только все нужно сделать ак-ку-рат-но!»
Шатаясь, он поднялся из-за стола и крикнул Проту, чтобы тот принес его шкатулку. В ней хранились сделанные искусным мастером за целую тысячу сестерциев фальшивые кости, которые еще ни разу не подводили Луция.
– Тит! Сыграем? – выхватив шкатулку из рук раба, предложил он.
– Не хочу. Завтра! – покачал головой Тит, глядя как хозяин сбрасывает на пол объедки и кости, и раскладывает на столе игральную доску с возвышенными краями. – Прикажи лучше принести мой миллион!
– Твой? – уставился на Тита Пропорций. – Это мы еще сейчас посмотрим, чей он!
– Но я не буду играть!
– Пст! – качнулся Луций и положил на доску стакан с обычными костями. Фальшивые он предусмотрительно зажал в кулаке. – Твой бросок! Играю на миллион! Кто первым выбросит «Венеру»[41]41
«Венерой» римляне называли выигрышный бросок, когда каждая из четырех костей падала с разною цифрой; наиболее неудачный бросок, когда выпадали четыре единицы, назывался «Собакой».
[Закрыть] – того и ставка!
Тит озадаченно посмотрел на хозяина дома и улыбнулся неожиданной мысли:
– Ну допустим. Если выиграешь ты – то весь долг: твой. А если я? Где ты найдешь еще один миллион, чтобы расплатиться со мной?
– Я? Луций Пропорций?! – ударил себя кулаком в грудь Луций. – Да у меня знаешь, какие есть друзья: сам Сципион Младший и городской претор! Они у меня во где! – он протянул вперед сжатый кулак. – Стоит мне только свистнуть – и миллион у меня! Даже два миллиона! Десять!
– Так свистни! – посоветовал Тит.
– Не время! – покачал головой Луций и приложил палец к губам, делая знак Проту и Титу молчать: – Только тс-сс! До этого я должен съездить в Пергам!
Услышав слово «Пергам», раб невольно подался вперед.
– А может, в Мавретанию? – усмехнулся Тит.
– В Пергам! – не совладая больше с собой, возразил Луций. – Я должен уговорить царя Аттала завещать свое царство Риму… Если он не согласится – убить его и подделать завещание. А если согласится… все равно убить! Как говорит Сципион, убей – и ты станешь благородным!
– Ну что ж, раз у тебя такие друзья и такая выгодная поездка – сыграем! – согласился Тит, поднимая кубок. – За новую римскую провинцию, в которой ты, конечно, будешь немалым человеком!
Луций, быстро трезвея, следил, как дергается кадык на горле пьющего Тита.
«Что я наделал?! – ужаснулся он. – О моем секретном поручении завтра же будет известно всему Риму! Узнает Сципион, городской претор… Они догонят меня и убьют по дороге! О боги, что теперь делать, что делать…»
Его остекленевшие от страха глаза снова остановились на Тите, который встряхивал стакан с костями, прикладывая его то к одному, то к другому уху.
«Он не должен уйти из моего дома живым! – вдруг понял Луций. – Нанять убийцу? Но это свидетель… Приказать прокуратору? Он поймет без слов и сделает все, как надо. Но ведь тоже свидетель!.. Яд в перстне! – вдруг вспомнил он и улыбнулся взглянувшему на него Титу. – Конечно же, яд! Одна его капля – и я свободен, снова богатый, почти – сенатор! Аттал не обидится, яду много, обоим хватит. Нужно только сделать все аккуратно! Тит после пыток и тюрьмы очень подозрителен, пусть увлечется, как следует, и тогда…»
Тит наконец опустил стакан на доску, горлышком вниз, и склонился над костями:
– Тройка, четверка, двойка, еще тройка… Д-да… Не самый удачный бросок! Твоя очередь!
«Нет, он еще не увлекся, подожду…» – решил Луций и, почти не размешивая, опрокинул стакан.
– Единица, двойка, единица, – машинально сообщил он вслух и махнул рукой: – А-а… Бросай ты!
– Отлично! – обрадовался Тит неудачному броску соперника. – А ну-ка, Юпитер, помоги!
Выпала «собака». Пока огорченный неудачей Тит бросал кости в стакан, Луций поддел ногтем камень на перстне. И тут же снова надавил на него большим пальцем. Тит уже поднимал голову.
– Видно, здорово ты прогневил Юпитера! – через силу пошутил Луций, чувствуя, как бешенно колотится в груди зашедшееся сердце. – Признавайся: не иначе как отбил у него одну из бесчисленных любовниц! Дай-ка теперь я! Ну, Юпитер, – взмолился он, думая о своем, – помоги!..
– И ты тоже хорош! – захохотал Тит, взглянув на кости. – Две двойки и две тройки!
Он закрыл глаза и, нашептывая молитву, яростно затряс стакан.
«Сейчас или подождать?» – лихорадочно прикидывал Луций, не отводя глаз от напряженного лица Тита. Словно во сне подколупнул рубин и стряхнул каплю в кубок гостя. Отдернул руку, словно от раскаленного железа.
В то же мгновение Тит открыл глаза. Окинув быстрым взглядом Луция и Прота, опрокинул стакан:
– Ну что это делается… Опять «собака»!
Дрожащими пальцами Луций взял стакан, размешал кости, сделал бросок.
– «Венера»?! – склонившись над доской, изумился он, чувствуя, что фальшивые кости, уже скользкие от пота, по-прежнему зажаты у него в кулаке.
– Как «Венера»? – воскликнул Тит.
– А вот так! – улыбнулся деревянными губами Луций. – Теперь я тебе ничего не должен! Выпей за мою удачу!
– Кости фальшивые! – прохрипел Тит, отодвигая кубок.
– А ты проверь! – посоветовал Луций.
Тит придирчиво осмотрел каждую кость. Убедившись, что все они каждый раз ложатся на разные грани, предложил:
– Играем дальше? Ставлю миллион!
– А может, два миллиона? – усмехнулся Луций, глазами приказывая Проту наполнить кубки до краев, чтобы возбудить у Тита желание выпить.
– Пусть будет два! – согласился Тит, внимательно следя за каждым движением раба.
Луций отрицательно покачал головой:
– Нет, Тит. Долг я свой отыграл честно, а теперь извини, мы играем на воздух!
– Как на воздух? Я же отдам, если проиграю!
– Что? – уточнил Луций. – Свою грязную тогу?
– Отдам… – облизнул губы Тит. – У меня есть деньги! Там, в Сицилии!
Прот снова подался вперед.
– А может, в Мавретании? – подделываясь под недавний тон гостя, поинтересовался Луций. Все, давай лучше пить!
– Не буду! – лихорадочно блестя глазами, отрезал Тит и наклонился к Пропорцию: – Слушай, Луций, я говорю правду! Но только тебе… Я отдал Евну лишь часть своих сокровищ – всего каких-то десять миллионов! А основное – утаил!
– Сколько же ты утаил, если даже в части – целых десять миллионов?! – уставился на Тита Луций.
– Пятьдесят миллионов сестерциев, не считая золотой посуды, самоцветов и прочей рухляди…
– И где же… они?
– Этого я не могу тебе сказать.
– Тогда я не буду играть! – с трудом прикинулся равнодушным Луций. – Прощай!
– Ну хорошо, хорошо… Только потом сыграем? – заглянул в глаза Луцию Тит. Тот быстро кивнул, и Тит зашептал: – Я запрятал их там, где никто даже не подумает искать! Прямо под своим домом в Тавромении! – Он перехватил недоверчивый взгляд Луция и нехотя поправился: – Ну… почти под домом. Под нужником для рабов, что в конце двора! Ну? Играем?.. Пожалей инвалида…
Руки Тита мелко тряслись. Глаза горели.
– Играем… – кивнул ошеломленный Луций и пододвинул к гостю кубок: – Только… выпьем сначала?
– Я же сказал, что больше сегодня не пью! – снова отказался Тит. – Разве… если только выиграю!
«Ну что ж! Будет тебе выигрыш…» – прищурившись, принял решение Луций.
– Тогда я бросаю первым! – предупредил он и добавил для убедительности: – Все-таки два миллиона…
Бросок его оказался неудачным. Старательно изображая на лице огорчение, Луций при подсчете чисел нарочно уронил на пол одну из костей. Наступил на нее ногой.
– Тит! – наклонившись, сказал он. – Она, кажется, куда-то к тебе закатилась!
Пока Тит, ругаясь, искал пропажу, Луций выложил на доску фальшивые кости, убрал настоящие и нарочито равнодушно сказал:
– Нашлась, Тит! Бросай!
Тит торопливо сложил кости в стакан, помешал их и выдохнул:
– Ну, Юпитер… Помоги!
– Так-так, – склонился над доской Пропорций и, деланно изумляясь, выдохнул: – Гляди, «Венера»! Твой выигрыш! О боги! – обхватил он голову руками: – Я разорен, я – нищий…
– Точно «Венера»! – проревел Тит. – С тебя два миллиона! Один гони сейчас, а второй я подожду, пока ты вернешься из Пергама! Но – с процентами! А теперь можно и выпить!
Единственной рукой он схватил кубок и, обливаясь, залпом осушил его до дна.
– Ну вот и прекрасно! – закусив губу, проследил за ним Луций. – Сейчас же пошлю за деньгами…
Тит покачнулся:
– Что это со мной?
– Это от радости! – успокоил его Луций, с облегчением видя, как смертельная белизна разливается по лицу Тита. – Сейчас пройдет.
Тит наклонился к игральной доске, взглянул на кости уже невидящими глазами и, переломившись в спине, рухнул замертво.
– Все! – выдохнул Луций. – Все… Дай теперь только армии Флакка взять Тавромений, и я доберусь до твоей отхожей ямы под рабским нужником, беременной миллионами! Ах ты! – вдруг вспомнил он. – И нужно ж было мне поставить армии Фульвия плохой ячмень!
Луций тронул безвольное тело Тита, спрятал в шкатулку фальшивые кости и приказал Проту:
– Кубок убрать!
Раб брезгливо взял одними пальцами отравленный кубок.
«Безмолвная скотина! – наблюдая за ним, ругнулся про себя Луций. – Он еще и соображает!»
– Прокуратора сюда, немедленно! – крикнул он Проту.
Испанец вошел в комнату. Поклонившись, застыл у двери.
– Вызови лекаря, – сказал Луций. – Скажи ему, что мой гость и давний друг Тит Максим скончался от сердечного удара после постигших его в Сицилии тяжелейших потрясений. Постой… Прота под надежной охраной немедленно доставь на остров Эскулапа. У него, кажется, больна печень, почки и этот, как его – желудок! Ты все понял?
– Да, господин! – поклонился прокуратор. – У него очень больна печень, почки и желудок. А твой лучший друг скончался от сердечного удара!
2. «Браво, Тиберий»
«Корнелия – Семпронии привет.
Ты уже должна знать из моего письма, как начался самый веселый праздник года. Слушай же, что было дальше.
«Я выставлю свою кандидатуру на выборах в народные трибуны следующего года», – сказал Тиберий городскому претору, Гаю Лелию, Фурию и всем остальным, кто окружал твоего мужа. Он сказал это так уверенно и твердо, что его спокойствие невольно передалось и мне.
«Представляю себе: Тиберий Гракх – народный трибун!» – засмеялся Эмилиан, оборачиваясь к своему льстивому окружению. Надо ли тебе говорить, как дружно все они начали поддакивать и смеяться? «Чтобы трибуном стал квестор сдавшейся армии?!» – кричал Фурий, показывая пальцем на Тиберия. «Не бывать этому! – вторил ему Лелий. – Хватит с нас и того позора, который он принес Риму своим мирным договором с варварами!»
