Текст книги "Колесница Гелиоса"

Автор книги: Евгений Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)

– Прости, не смог удержаться, чтобы не поздравить тебя и всех нас! – снова обнял Гракха Гай Биллий и поспешно выбежал из перистиля.

– Блоссий! Фульвий Флакк! Диофан! – продолжал консул и вдруг проворно поднялся с ложа и, разведя руки для объятий, двинулся к двери: – Полибий! Ты ли?! Какими судьбами, старина?!

– Вот, опять в Риме! Не дает мне покоя эта тридцать девятая книга, никак не могу писать о Риме в Афинах! – улыбаясь, прошел к Сцеволе знаменитый историк и занял место на одной еще ложе, внесенной рабами.

– Лучше о розах писать в розарии? – приветливо спросил у него Блоссий.

– Да! – охотно ответил старик.

– А о пчелах – в улье? – подмигнул Аппий Клавдий.

– Смотри! – с усмешкой погрозил ему пальцем Полибий. – Хоть ты и первый по списку в сенате, а такого напишу о тебе в своем труде, что не возрадуешься! Или хочешь предстать перед потомками в неприглядном виде?

Сенатор, пробурчав себе под нос, что последнее дело связываться с писателями, судьями и врачами, даже если они шутят, отошел в сторону, и Полибий обратился ко всем:

– Знаю, знаю, какая у вас сегодня радость, ведь это всего второй случай, когда завещают царство Риму. Первой была Кирена, которую двадцать три года назад завещал вам Птолемей. И вот теперь – Пергам, и как нельзя кстати! Как же вы намерены распорядиться таким щедрым подарком Аттала?

– Спроси об этом лучше Тиберия! – мрачно махнул рукой Муций Сцевола. – Хоть ты образумь его – подставляет свою грудь прямо под мечи отцам-сенаторам!

– Не дается даром победа над тем, кто готов подставить свою грудь под удар! – начал было заступаться за Гракха Блоссий, но Полибий жестом остановил его и взглянул на Тиберия:

– Расскажи старику…

Тиберий повторил все, что уже слышал Эвдем. Полибий задумчиво сказал:

– Как сказал бы любящий латинские поговорки твой друг и учитель Блоссий, ты ступаешь по огню, прикрытому обманчивым пеплом! Я же скажу как историк: немало писал я о людях, пытавшихся взвалить на свои плечи такую тяжесть, какую осмелился поднять и ты. И уже благодаря этому имя твое переживет тебя, и истина, как самая верная и терпеливая дочь времени, поставит его в один ряд с Муцием Сцеволой, великим предком нашего уважаемого хозяина, Горацием Коклесом, Брутом, Сципионом Африканским. Но остерегись, мало кто из этих людей умер в свое время собственной смертью. Я стар, ты – молод, и поэтому мне очень не хотелось бы в своем труде, упоминая о тебе, написать слово «был»…

– Как бы он и правда не накаркал беды! – обеспокоенно шепнул хозяину Аппий Клавдий, и встревоженный не меньше принцепса сената консул торопливым жестом приказал рабам вносить столики с яствами и винами.

Но Полибий, не обращая внимания на возникшую суету, с грустной улыбкой положил свою старческую руку на плечо Тиберия:

– Завтра тебе предстоит очень важный шаг. Задумайся над ним. И пусть дела в трагические судьбы лучших сыновей Рима помогут тебе сделать правильный выбор.

2. Наследники

Прошло несколько месяцев.

Странной жизнью жил Пергам все эти бесконечные, полные томительного ожидания дни и ночи.

После того как город облетела весть, что Аттал завещал царство Риму, обезумевший народ, проклиная еще вчера боготворимого базилевса, бросился громить лавки римских торговцев.

Горели вывески с изображением латинских богов, корчились в пламени Юпитеры, Меркурии и Минервы.

На площадях и улицах крошилась римская керамика, разбивался на куски знаменитый мрамор из каррарских каменоломен, плющились под ударами молотов, изготовленные в мастерских Рима бронзовые статуэтки.

Горе было тем римлянам, которых застигали за прилавками или в спальнях своих домов и гостиниц: обезумевшие от страха и ярости ремесленники и простолюдины срывали с них ненавистные туники. Если потерявших свою надменность квиритов не отбивали воины Никодима, то многих толпа разрывала на куски.

Уцелевших римлян под немалой охраной начальник кинжала отправлял под надежные пока своды царского дворца.

Туда же ночью в крытой повозке Эвбулид с Аристархом перевезли и Домицию, опасаясь, что, услышав ее латинский акцент, пергамцы не пощадят даже рабыни.

Напрасно Лад умолял Аристарха дать ему возможность увидеть ее. Выходивший сколота после пятидневного заточения в каменном мешке, откуда его полуживого достали искавшие Луция воины Никодима, лекарь объяснил, что все входы и выходы из дворца перекрыты для чужих людей. Начальник кинжала делает все, чтобы римляне не обвинили его, что он не спас их сограждан. И теперь туда не то что человеку – мыши проскочить невозможно!

После первого порыва, когда на разнесенных по камешку лавках и ростовщических домах римлян и растерзанных телах их владельцев была утолена многолетняя злоба к «Вечному городу», Пергам захлестнула волна отчаяния. Жизнь казалась бесполезной и смешной, как продырявленная глупой модницей монета. Какой смысл жить, если ты уже ничего не стоишь, и вообще скоро будешь болтаться на суровой нитке судьбы вместе с эллинскими оболами, македонскими статерами, ахейскими гемидрахмами и коринфскими лептами, составляющими безжалостное ожерелье на гордой шее какого-нибудь квирита!

Напрасно торговцы зазывали в свои лавки горожан, предлагая за полцены уступить им свои товары.

– Что нам теперь ваши амфоры, когда в них скоро нечего станет хранить? – уныло отвечали пергамцы. – И зачем забивать полки отрезами на халаты, если их скоро некому будет носить!

Купцы хватались за свои бороды и жаловались друг другу, что при такой торговле им грозит полное разорение, и еще до прихода римлян они сами будут вынуждены надеть рабские хитоны.

Пустели улицы. Закрывались дома. Все с ужасом ждали прихода римлян.

Но проходили дни, сменялись недели, лето уступило место осени, осень – зиме, а тех все не было. И когда ожидание стало невыносимым, народ снова стал поднимать голову.

Открылись двери домов. Ожили улицы. Возбужденными стайками повсюду стали собираться периэки, рабы, ремесленники.

Наемники подговаривали своих декурионов повести их на штурм дворца.

В нескольких богатых домах рабы перебили своих господ.

Все настойчивее стали раздаваться голоса, напоминающие, что у Пергама есть законный наследник, требующие, чтобы Аристоник надел царскую диадему.

И тогда слухи, один невероятней другого, словно струи воды на разгорающийся костер, стали проникать во все концы взбудораженного Пергама.

– Слыхали? – кричали в одном квартале города. – Отныне господам запрещено убивать своих рабов!

– А вы слышали? – вопрошали в другом. – Наемникам даны гражданские права, и наиболее отличившимся дарована ателия!

– И периэки теперь станут жить как полноправные жители Пергама!

Люди верили и не верили: слишком неправдоподобными казались эти слухи. Но самым ошеломляющим было то, что почти все из них оказались правдой.

Глашатаи на площадях читали указ за указом, Никодим и советники умершего Аттала сумели успокоить народ своими уступками.

Бунт был остановлен в самом зародыше, тем более что новые, обнадеживающие слухи поползли по городу.

Говорили, что Сципион Эмилиан наконец взял Нуманцию, но победа так дорого обошлась римским легионам, что Рим еще долго будет отходить от нее, что другая консульская армия накрепко увязла под Тавромением, а главное – в самой столице вспыхнул бунт. Его организатора Тиберия Гракха убили прямо на Форуме, тела его убитых сторонников сбросили в Тибр, вот-вот начнется судебная расправа над оставшимися в живых. Так что Риму не до Пергама.

В слух поверили, как верит в скорое исцеление безнадежно больной человек.

Впервые за долгие месяцы народ вздохнул с облегчением. Смех и шутки послышались из распахнувшихся дверей харчевен, вино полилось рекой, словно люди решили отметить все пропущенные праздники в один день.

Повеселевшие купцы в считанные часы продали за полную цену залежавшиеся товары и, осмелев, выставили на прилавки припрятанные в своих подвалах римские канделябры и изделия из каррарского мрамора.

Узнав, что люди охотно раскупают их, Никодим уже собрался выпустить из дворца римлян, как вдруг по Пергаму судорогой пронеслась весть: в Эллею прибыла комиссия сената для принятия царства по завещанию Аттала.

За те два с половиной часа, что необходимы для пути из порта в столицу, народ запрудил все улицы города. И когда на главной площади появилась повозка с пятью сидящими в ней римлянами с широкими пурпурными полосами на туниках, раздались негодующие крики:

– Вон из нашего Пергама!

– Мотайте обратно в свой Рим!

– Все равно Пергам никогда не станет вашей провинцией!

Сенаторы ехали молча, с гордо вскинутыми головами, никак не реагируя на проклятья и возгласы. Даже когда в них полетели гнилые яблоки, яйца, камни, ни один не отвернул лица, глядя перед собой, словно вокруг было все что угодно – море, степь, лес, но только не живые люди с перекошенными от отчаяния и злобы лицами.

– Да что вы на них смотрите! – удивился рослый ремесленник и, поднимая над головой кузнечные клещи, закричал: – Бей их!

Но Никодим тоже не бездействовал, получив известие о прибытии римской триремы с комиссией. За два с половиной часа он вызвал из окрестностей Пергама все войска и расставил на пути следования сенаторов заслон из тридцати тысяч вооруженных воинов. Это уже были не готовые в любой момент повернуть мечи против него самого наемники-пергамцы, а испытанные в боях фракийцы, умеющие ценить хозяина, который платит им за пролитую кровь полновесными золотыми монетами.

Еще двадцать тысяч воинов и конницу начальник кинжала поставил в засады, приказав им пустить в ход оружие, едва только повозка с сенаторами минует их.

…Упал, пораженный в грудь, кузнец. Его клещи поднял юноша-подмастерье, но тут же выпустил их, судорожно хватаясь пальцами за оперение впившейся ему в горло стрелы. Остановились, тщетно пытаясь защититься голыми руками от мечей и копий бросившиеся было вслед сенаторам ремесленники и крестьяне.

И так было на всем протяжении главной улицы Пергама.

Повозка проезжала, и тут же из ближайших переулков, давя людей конями, рубя длинными мечами, вылетали конные отряды. Выбегали, засыпая народ градом свинцовых снарядов и стрелами, пращники и лучники. Тесными шеренгами, с копьями наперевес, выходили гоплиты.

Купцы, рабы, ремесленники, выкрикивая проклятья, метались из одной стороны в другую и падали, обливаясь кровью, нигде не находя спасения.

Сам Никодим, чуть свешиваясь с седла своей любимой лошади, с размаху наносил удары по шеям и головам пергамцев кривым мечом.

Эвбулид с Ладом, прибежавшие сюда вместе со всеми, дергали двери закрытых лавок, пытались влезть на ровные, без единой выщербинки, высокие заборы, но все было бесполезно. Люди вокруг них падали все чаще, и кольцо, ощетинившееся копьями, постепенно сужалось.

– Я сейчас! – неожиданно крикнул Лад и бросился на Никодима.

Увидев новую жертву, начальник кинжала вскинул меч, но сколот уклонился от удара. Он ухватил Никодима за руку и сильным движением выбросил из седла.

– Эвбулид! – призывно закричал он, запрыгивая на лошадь.

– Нет, Лад! – в отчаянии вскричал остановившийся на полпути грек и показал рукой на успевших заслонить все проходы гоплитов. – Не уйти…

– Уйдем! – с какой-то буйной радостью в голосе крикнул сколот, направляя лошадь к стене.

– Что ты задумал? – недоверчиво покосился на него Эвбулид.

Вместо ответа Лад вскочил ногами на седло, вытянулся во весь рост и, дотронувшись до верхнего края забора, легко подтянулся на своих могучих руках.

Несколько стрел впились под ним в камень и бессильно упали к ногам Эвбулида.

– Ну?! – закричал Лад, свешивая вниз руку.

Эвбулид понял, проворно вскочил на лошадь и, слыша отчаянный крик начальника кинжала: «Не стреляйте, иначе вы погубите мою Пальмиру!», – ухватился за пальцы Лада, и тот рывком поднял его на забор.

Спрыгнув, они долго бежали по проходным дворам, переулкам и остановились лишь на окраине Пергама.

– Как же теперь Домиция? – обеспокоенно спросил Лад, оглядываясь на город с его домами, храмами и дворцами.

– Не беспокойся… – загнанно дыша, ответил Эвбулид. – Теперь уж ее точно не дадут в обиду… да и обижать, пожалуй, будет некому…

– Думаешь, они перережут весь Пергам?

– Ну, весь – не весь, рабы и слуги им еще будут нужны. Но из тех, кто был на площади, быть может, уцелели мы, да еще вон те трое! – кивнул Эвбулид на вышедших из проулка людей. Один из них был ранен, а двое других – ремесленник и раб – поддерживали его с двух сторон.

Поравнявшись с друзьями, они опустили раненого на землю, и тот застонал, силясь разорвать на груди окровавленный хитон.

Эвбулид увидел обломанный конец выглядывающей из тела стрелы.

– Кончается… – вздохнул ремесленник и с горестной усмешкой оглянулся на Эвбулида: – Что, тоже решили посмотреть на «наследников»?

– Да уж насмотрелись! – покачал головой грек. – Век бы их теперь не видать!

– Скоро увидишь! – хмуро пообещал бородатый раб и, склонившись над притихшим товарищем, провел ладонью по его лицу, закрывая остановившиеся глаза. – Следом за этими их столько навалит – только успевай кланяться… Я уже видел такое в своей Македонии!

– Не буду я больше ни перед кем ломать шеи! – с неожиданным озлоблением выкрикнул Эвбулид, и Лад, злобно прищурившись, добавил:

– Хватит, накланялись!

– Тогда вам одна дорога – с нами! – заметил ремесленник.

– А куда вы? – устало поинтересовался Эвбулид.

– К Аристонику! Он сейчас в Левках, это всего два дня пути отсюда!

3. Знакомые и незнакомые

Похоронив убитого, они двинулись в путь.

Время от времени их догоняли небольшие группы людей, которым также удалось спастись от резни в центре Пергама. Уже через час-другой следом за размашисто шагающим Ладом, с трудом поспевающим за ним Эвбулидом и бородатым рабом из Македонии, назвавшимся Пелом, шло не менее полусотни человек. И число это продолжало расти.

То и дело к ним подбегали рабы и крестьяне пригородных имений.

Узнав о прибытии сенатской комиссии и кровавой расправе над теми, кто пытался остановить ее, они бросали сады, где только что окапывали деревья, и возвращались с лопатами, серпами, вилами. Все чаще из усадеб доносились вопли истязаемых рабами хозяев.

– Лад, останови их! – просил Эвбулид. – Или ты хочешь, чтобы мы были похожи на начальника кинжала?

– Око за око! – коротко ответил сколот, приветливо кивая по сторонам.

Так они шли час, другой.

Когда солнце начало клониться к горизонту, Лад неожиданно подтолкнул Эвбулида локтем.

– Признаешь? – тихо спросил он, показывая глазами на богатый дом в глубине сада, и Эвбулид вздрогнул, узнав имение Эвдема.

Ничто не изменилось здесь за время их отсутствия. Все так же стирали белье у баньки рабыни, копошились в саду рабы, держал кого-то, судя по задвинутому засову, за своими крепкими стенами зргастул…

– Лад, – задумчиво сказал Эвбулид. – А ведь в кузнице могли остаться мечи и наконечники Сосия…

Сколот понял его с полуслова и, сходя с дороги, закричал растянувшимся на десяток метров спутникам:

– Эй вы, я управляющий этим имением и хочу угостить вас на славу!

Повеселевшие люди, приняв слова Лада за удачную шутку, в предвкушении сытной еды и отдыха, бросились к дому и в растерянности остановились. Выбежавший из его дверей надсмотрщик действительно встретил их вожака низким поклоном.

– Так ты и правда управляющий? – неприязненно покосился на Лада Пел.

– Да! – усмехнулся сколот, поворачивая свою щеку так, чтобы всем было видно клеймо «Верните беглого Эвдему». – И вот как мой господин отблагодарил меня за то, что я сбежал от этой должности!

– А этот? – указал пальцем на ничего не понимающего Кара бородатый раб.

– А это самый настоящий пес Эвдема! – нахмурился Лад.

– Он вырезал веки у Сосия и тем самым ослепил его! – добавил Эвбулид, с ненавистью глядя на Кара.

– Тогда и у меня он сейчас увидит солнышко в последний раз! – усмехнулся в бороду Пел и взял из рук крестьянина услужливо протянутый серп.

– Нет! – закричал Кар, подползая на коленях к Ладу, и, когда тот брезгливо оттолкнул его ногой, метнулся к Эвбулиду: – Ты же эллин, неужели ты позволишь в своем присутствии такое варварство?! – Эвбулид отвернулся. Кар, не вставая с колен, подполз к нему с другой стороны: – Афиней… Эвбулид! Умоляю тебя, останови их!

– Лад! – нерешительно сказал грек. – Может, не надо?

– А это ты скажи им! – посоветовал сколот, показывая рукой на рабов с клеймами на лицах, изможденных, с многочисленными рубцами на шеях и руках. – Или Сосию! Молчишь? Давай! – кивнул он склонившемуся над Каром Пелу.

Дикий вопль надсмотрщика вызвал подобие улыбок на лицах рабов, давно отвыкших от веселья.

Ослепленный Кар, смаргивая на землю кровь, стоял на коленях и протягивал вперед руку, словно ища человека, который помог бы ему подняться.

– Кончай его! – посоветовал бородачу Лад и, обращаясь к остальным, закричал: – В подвалах этого дома – еда и вино, в кузнице должно быть оружие! Разбирай все, что нам может понадобиться!

Люди бросились к дому, кузнице. Одни принялись разводить костры и резать на куски туши овец. Другие рубили длинные ровные ветви деревьев и насаживали на них наконечники копий. Третьи размахивали мечами Сосия перед воображаемыми фигурами римлян.

– Куда его? – спросил Пел, кивнув на распластанное тело надсмотрщика.

– Идем, покажу! – стараясь не смотреть на Кара, сказал Эвбулид и повел рабов, потащивших за ноги надсмотрщика, к яме, в которую могильщики стаскивали умерших людей.

Сразу за зеленью сада в лицо дохнуло жутким запахом непогребенной смерти.

С трудом борясь с тошнотой, Эвбулид дошел до края обрыва и показал, куда сбрасывать Кара. Затем, вместо того чтобы поспешно уйти, застыл на месте, узнавая в уже тронутых тлением фигурах – Сосия, Филагра, незадачливых друзей могильщиков. Ему даже показалось, что он узнал ключницу, Сира, Сарда, старика-привратника. А может, это были другие рабы, умершие еще до того, как он появился в этом имении. Сколько их здесь лежало – сто? Двести? Тысяча?..

Тело Кара мягко ударилось о трупы и замерло.

С трудом стряхивая с себя оцепенение, Эвбулид бросил последний взгляд на то, что осталось от знакомых и незнакомых людей, мучивших его и, наоборот, приходивших когда-то на помощь, и уже понимая, что это жуткое зрелище будет преследовать его всюду, напоминая, где бы он ни находился, о днях, проведенных им в рабстве, круто развернулся и бегом бросился догонять далеко ушедших к дому рабов.

К вечеру следующего дня они с Ладом, возглавившим к концу пути пять тысяч человек, вошли в Левки и, смешиваясь с другими такими же отрядами, двинулись по улице к центру города.

Аристоника Эвбулид увидел сразу, едва они ступили на площадь, до отказа забитую простым людом. Он стоял на высоком помосте, где городские судьи еще вчера вершили скорый суд над рабами и бедняками Левков, и разговаривал, – Эвбулид даже вздрогнул от неожиданности, – с Аристархом.

Чуть ниже, на ступеньках, толпились пергамцы, которых он видел в мастерской Артемидора. Рядом с ними стояла – теперь уже Ладу пришел черед вскрикнуть от радости – Домиция!

– Эвбулид! – призывно закричал сколот и, отчаянно работая локтями, двинулся к центру площади.

Эвбулид почти без помех шел за ним по освобожденному проходу и лишь виновато улыбался в ответ на обрушивающиеся на них со всех сторон гневные окрики. Изредка его недружелюбно хлопали по спине, дергали за локти.

Но что все это было по сравнению с тем, что он наконец-то был свободен и уже зримо видел тот счастливый день, когда станет рассказывать ахающей от ужаса Гедите и притихшим детям обо всем, чем жил, мечтал и надеялся эти бесконечные два года, проведенные им вдалеке от семьи.

4. Гелиополиты

Лад и Домиция стояли, плотно прижатые друг к другу, на самой верхней ступеньке помоста.

– Все эти дни я думал только о тебе, Домиция! – не слушая, о чем говорит Аристоник запрудившему площадь народу, шептал Лад. – Когда меня замуровывали каменными глыбами в подвале Эвдема, я думал только об одном: неужели я больше никогда не увижу тебя?

Домиция не ответила и только слегка виновато пожала плечами.

– Понимаю, ты никак не можешь забыть своего Афинея! – хмуро заметил Лад. – Ну, а если его давно уже нет в живых?

Римлянка метнула на него разгневанный взгляд.

– Да нет, нет – может, он и жив!.. – пробормотал, сникая, сколот. – Но ведь я тоже живой… и я не могу без тебя! Зачем мне такая свобода, чтобы я ехал на родину один? Ну скажи – зачем?

Вместо ответа Домиция глубоко вздохнула.

– Не хочешь даже говорить со мной! – покачал головой Лад и повернулся к вставшему рядом с ним Аристарху: – Слушай, ты великий балий! Дай же мне такое снадобье, чтобы она полюбила меня!

– Не могу! – улыбнулся в ответ Аристарх.

– Ну тогда такое… чтобы я разлюбил ее.

– Да нет на свете таких снадобий! – объяснил лекарь. – Я перечитал множество папирусов и ни в одном из них не видел ничего подобного.

– Значит, все эти папирусы писали люди без сердца! – воскликнул Лад. – Домиция вон уже и разговаривать не хочет со мной.

– Не сердись на нее! – улыбнулся Аристарх. – Она не может этого сделать… Она, как бы тебе это сказать, – онемела. На время!

– У нее после всего этого… отнялся язык?! – в ужасе спросил сколот.

– Да, что-то вроде этого, – понимая, что здесь не место для подробных объяснений, кивнул Аристарх.

– Домиция! – порывисто повернулся к римлянке Лад. – Я все знаю… Но я буду любить тебя и такой!

Девушка удивленно взглянула на него, наклонилась было к Ладу, но, увидев предостерегающий жест Аристарха, выпрямилась и сделала вид, что все ее внимание поглощено речью Аристоника, каждое слово которого рабы встречали восторженными криками.

– Я говорю правду, Домиция! – твердо говорил Лад. – Твое молчание будет для меня дороже слов всех женщин на свете! Ты веришь мне?

– Да верю, верю! – не выдержав, шепнула ему на ухо римлянка, когда поднялся такой шум, что она могла не опасаться, что ее латинский акцент будет кем-нибудь замечен. – А теперь давай послушаем Аристоника!

Лад сначала ошеломленно, потом – с недоверием, наконец, разом все поняв, с буйной радостью посмотрел на Домицию и, послушно кивнув ей, стал внимательно прислушиваться к тому, что говорил Аристоник.

– Да, я бросил вызов римской комиссии, заявив сенату свое законное право на престол Пергама! – говорил тот. – Но, клянусь Гелиосом, что получив диадему Атталидов, я не стану Эвменом Третьим, а лишь первым гражданином государства Солнца, где все будут счастливы, равны и свободны!

– Так, значит, мы свободны? – закричали в толпе.

– Конечно!

– И можем называть друг друга гелиополитами?

– Да, да! – подтвердил Аристоник и, останавливая царившее внизу ликованье, высоко поднял руку. – Но если мы с оружием в руках не сумеем отстоять право на существование такого государства и не защитим Пергам от Рима, то каждому из нас уготована жалкая участь снова превратиться в рабов!

Лица только что обнимавших друг друга, плачущих от счастья людей стали серьезными. Восторженные возгласы стихли даже в самых отдаленных уголках площади; ремесленники, крестьяне и освобожденные рабы повернулись в ту сторону, куда указывал Аристоник, и стали смотреть на окрашенное в багровые краски закатного солнца море, словно по нему уже плыли тяжелые римские триремы.