Текст книги "Большая судьба"
Автор книги: Евгений Федоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
– Ты поплачь, поплачь, Миколаевна, может и полегчает на сердце...
А у самого подергивались губы и глаза потемнели от большого горя.
...В городе готовились к похоронам начальника Алтайских горных заводов и томского гражданского губернатора. Командование омского гарнизона отрядило солдат сопровождать гроб до могилы. Городничий, военные и гражданские чины отдавали последний долг усопшему. Он лежал в гробу в простом дорожном мундире. Где-то отыскали шпагу и приколотили ее к гробовой крышке.
В день похорон прибыла из Томска Татьяна Васильевна с дочерью Ларисой. Все удалились из домика, и худая, бледная вдова молча оплакивала смерть мужа. Тоненькая, как тростинка, большеглазая девочка безмолвно, со страхом смотрела в неузнаваемое лицо отца. Маленький и пожелтевший лежал он в черном гробу и, казалось, был чем-то смущен...
Аносова передала желание Павла Петровича, высказанное им еще в Златоусте, чтобы тело его в последнее пристанище отнесли или литейщики, или кузнецы.
Из Кузнецкой слободы вызвали ковачей. Шесть самых старых и самых почтенных, а среди них и муж Луши, подняли гроб и, степенно выступая, донесли на Бутырское кладбище. Толпы народа провожали покойного. Вдову вели под руки местные дамы, а позади по долгу службы шли важные чиновники, но больше всего с нескрываемой печалью шло простого люда, среди которого была и Луша. Словно в чем-то виноватая, она старалась не попадаться на глаза вдове Аносова, но та и не замечала ее. Старая, сухонькая, маленькая учительница – хозяйка домика, – одетая в черную широкую кофту, с черным платком на голове, семенила подле гроба. Она очень устала и не замечала косых взглядов чиновников.
Шесть кряжистых кузнецов бережно несли Аносова к месту погребения. Гроб, казалось, плыл над головами толпы. На солнце набежала тучка, и тихие прохладные капли упали на разгоряченные лица. Над широкими пыльными улицами, над степью пошел дождь. Вдали показалась небольшая роща. Шедший в толпе ссыльный поляк с тоской посмотрел вперед и вслух сказал:
– Vita brevis est!*
_______________
* Жизнь коротка!
Рядом с ним величаво выступал монах с худощавым, изрытым глубокими морщинами лицом. Словно у покойника, у него темнели большие провалы глазниц. Ни одним движением не отозвался он на замечание ссыльного.
Вот и распахнутые серые ворота, а в глубине кладбища груды черной земли. Завидев их, Луша схватилась рукой за сердце и, как подкошенная, упала на дорогу... Посадские жёнки встревоженно подбежали к ней и подхватили обессилевшее тело:
– Бабоньки, с Миколаевной дурно... Ахти, лихонько!..
Так и не пришлось увидеть Луше, как опускали в яму гроб, как забросали его землей и все понемногу разошлись под теплым дождем. Только через неделю, когда оправилась, она посетила свежую могилу. Ветер шумел в кладбищенской роще. Холмик осел и еще не порос травой. А рядом цвели простые цветы, и среди них лежал выкопанный могильщиками чей-то череп. Лепестки мака коснулись его омытого дождем желтого лба, голубые незабудки раскачивались в гладких впадинах глазниц, и окружающая густая, сочная зелень полузакрыла мрачный оскал.
"Так всегда бывает на свете, – с грустью подумала Луша, – одно умерло, а другое живет..."
Но сердце ее и мысли, однако, не могли примириться с преждевременной смертью Павла Петровича...
Как-то в минуту страшной тоски Лушу потянуло в домик, где Павел Петрович доживал свои последние минуты. Была у нее тайная мысль получить какую-нибудь мелочь на память о дорогом человеке.
Старушка приняла жену кузнеца ласково, засуетилась, усадила в передний угол и с жаром заговорила об умершем. В глазах учительницы читалась глубокая грусть. Рассказала она Луше:
– Пришла я тогда домой с кладбища – пусто, одиноко, и такая смертная тоска и жалость пали на сердце, – ни минуты забытья. Вижу, лежит на столе ладанка вроде маленького кисета, расшитого шелком. "Его эта вещица, его!" – обрадовалась и повеселела я. Взяла в руки, распустила мешочек, а в нем только уголек. И ничего больше. И тут подумала: "Нехорошо брать его вещь. Он ведь покойник. Может, это его что заветное?". Положила ладанку на припечек и зажгла. Вмиг вспыхнуло, и не стало шелка... За окном погасли сумерки и наступила ночь. Темно, темно так. А по комнатке моей разливается-струится нежный золотистый свет и душу ласкает. "Откуда это?" – подумала я и взглянула на шесток. А там маленький жаркий глазок светится: раскалился уголек и сияет ровным, спокойным светом. Ну, много ли его? Крохотуля, а сколько света и душевного тепла в нем... Сразу на сердце полегчало...
Глаза старушки посветлели, заискрились добротой. Луша схватила учительницу за руку:
– Ой, родная, да как же это? Как будто ты мне про всю его жизнь сразу изъяснила. Пятьдесят годков только отжил, – мало, совсем мало, а гляди, сколько жару: в немногих годах, а какую большую жизнь он прожил. Большую жизнь! – прошептала она многозначительно, поднялась со стула и тихо побрела домой.
Жена и дочь Аносова на другой день после похорон покинули Омск. Казенный мирок остался глух к смерти создателя русского булата. Лишь спустя два с половиной месяца после похорон, в июле 1851 года, в "Санкт-Петербургских ведомостях" появилась краткая заметка:
"Мая 13-го нынешнего года скончался в Омске после непродолжительной, но тяжкой болезни на поприще деятельной службы главный начальник Алтайских заводов и томский гражданский губернатор, корпуса горных инженеров генерал-майор и кавалер Павел Петрович Аносов. Заслуги его по части горнозаводской, верно, не останутся в неизвестности; нет сомнений, что из большого числа любивших его подчиненных найдется не один, способный передать современникам неутомимые труды и пользу, принесенные генералом Аносовым в продолжение тридцати трех лет отличной и усердной службы.
Мы скажем только, что смерть его поразила всех знавших покойного, в особенности товарищей и подчиненных на Урале и Алтае, невольно грустно при воспоминании его добродетелей, из которых главнейшие – строгая справедливость, необычайная доброта души и совершенное бескорыстие составляли постоянно основание всех его действий.
Занимая в продолжение многих лет должность начальника Златоустовских заводов, главного начальника Алтайских заводов и томского гражданского губернатора, наконец, неоднократно исправляя должность военного генерал-губернатора Западной Сибири, он оставил супругу еще в цвете лет и многочисленное семейство. Россия лишилась в генерал-майоре Аносове одного из опытнейших горнозаводских офицеров.
Мир праху твоему, незабвенный товарищ!"
В Златоуст известие о смерти Аносова дошло с опозданием. Оно взволновало не только горных офицеров, но и рабочих оружейной фабрики. Бывшие товарищи по службе собрали средства, на которые решили написать портрет русского металлурга. Когда художник закончил свою работу, друзья обратились с письмом к начальнику Златоустовского горного округа.
"Златоустовское общество офицеров, – сообщали они, – движимое чувством уважения и признательности к покойному генерал-майору Аносову, собрало на написание портрета его 135 рублей серебром и честь имеет покорнейше просить ваше высокоблагородие принять на себя ходатайство у высшего начальства на помещение сего портрета в Златоустовском арсенале, так как покойный прослужил на здешних заводах почти тридцать лет и большею частью на оружейной фабрике.
Февраль 1852 года".
Каспийские литейщики отлили превосходные барельефы для памятника Павлу Петровичу, который решила возвести жена покойного. Спустя несколько лет на краю кладбища, выходившего на Скорбящинскую улицу, был поставлен из серого мрамора четырехгранный обелиск шести метров высотой, водруженный на каменном кубическом постаменте и увенчанный позолоченным крестом. На одном из чугунных барельефов проступали военные атрибуты, на другом – зубчатое колесо, ворот с бадьей, циркуль и глобус – символы горного дела.
После установки мужу памятника Аносова с дочерью Ларисой уехала в Санкт-Петербург, и больше никто из родных не посещал могилу Павла Петровича.
Некоторое время за ней кто-то присматривал. Сказывали, из Кузнечной слободы приходила пожилая простая женщина и каждую весну приводила могилу в порядок, но прошел десяток лет, и она больше не появлялась. Чугунная плита и обелиск вскоре оказались в густой заросли бурьяна.
Глава одиннадцатая
ЗЛАЯ СУДЬБА
Царское правительство осталось безразличным к судьбе изобретений Павла Петровича Аносова; оно низкопоклонствовало перед заграницей, снисходительно относилось к иностранцам, даже к тем, кто заведомо похищал секреты русских изобретений. Слепое преклонение перед всем чужим привело к тому, что многое открытое нашими русскими учеными незаслуженно приписывалось различным иноземцам. Так случилось и в области науки о металле. Всем известно, что Аносов применил микроскоп для изучения структуры сталей еще в 1831 году. Из этого бесспорно видно, что он является основоположником русской металлографии. Однако нашлись люди, которые честь этого великого открытия в науке о стали приписали англичанину Сорби, применившему микроскоп значительно позже Аносова.
Космополиты старались принизить роль талантливого русского ученого, вытравить память о нем. В словарях Аносову отводили всего несколько строк. И только почти полвека спустя после смерти Аносова в "Санкт-Петербургских ведомостях" 22 марта 1899 года появилась небольшая статья "Могила П. П. Аносова", где сообщалось:
"В последние годы жизни Аносов был томским губернатором и главным начальником Алтайского горного округа. Он скончался совершенно неожиданно, – проездом в Томск в 1851 году. За истекшее полустолетие город значительно вырос; кладбище, на котором Павел Петрович похоронен, очутилось почти в центре города; оно давно упразднено и предназначено, кажется, к совершенному уничтожению; пришел в запустение и великолепный памятник, поставленный Аносову на его могиле. Городскому же управлению, вероятно, и неизвестно даже, что под ним покоится прах одного из благороднейших людей, которых так мало видела Сибирь среди своих администраторов. Из сыновей покойного генерала уже никого не осталось в живых. На ком же лежит нравственный долг позаботиться о приведении в порядок его могилы? Быть может, Горный институт чем-нибудь ознаменует 100-летнюю годовщину рождения одного из своих выдающихся питомцев.
Н. А."
Кто скрывался под этими скромными инициалами, трудно сказать. Известно, что младшая дочь Аносова – Лариса Павловна – вышла замуж за Аболтина. Не он ли являлся автором этой заметки? Сама Лариса Павловна скончалась в очень преклонном возрасте незадолго до Великой Октябрьской социалистической революции – 16 июня 1917 года.. Перед смертью она успела поделиться воспоминаниями о жизни своего отца с дальним родственником горным инженером Нестеровским. На этом и обрываются сведения об Аносове.
П О С Л Е С Л О В И Е
Как ни старались царские чиновники принизить открытия Павла Петровича Аносова, русские люди не дали им затеряться и на деле доказали их великое значение.
Русские ученые продолжили замечательные начинания Павла Петровича Аносова, проявив при этом необыкновенное терпение и талантливость. Им, этим трудолюбивым людям, и посвящено настоящее послесловие.
СТАЛЬНЫЕ ПУШКИ
Спустя семь лет после отъезда Аносова из Златоуста, в 1854 году, управителем Златоустовской оружейной фабрики был назначен горный инженер Павел Матвеевич Обухов. До этого он работал на Кушвинском и Юговском заводах, где, по примеру Аносова, искал способы получения высокостойкой стали. В России шло строительство железных дорог, армии нужна была хорошая артиллерия. Для отливки пушек, а также для рельсов требовалась твердая, крепкая сталь. Поисками такой стали были заняты многие заводы в Европе. Генри Бессемер в 1855 году предложил особый способ переделки чугуна в сталь путем продувания чугуна воздухом. Русские металлурги, в том числе и Обухов, в своих поисках шли иными путями. Приехав в Златоуст, Обухов почувствовал, что здесь суждено сбыться его мечте: в маленьком горном городке еще свежа была память об Аносове, свято сохранялись его добрые традиции.
Шел 1855 год. Обухов решил приступить к опытам.
По зимнему завьюженному пути в лютый январский мороз на заиндевелой тройке в Златоуст примчался старый полковник. Обухов приветливо принял гостя. Полковник был невысокий, плечистый, с немного изуродованным, но приятным лицом. У гостя отсутствовало левое ухо, на шеке алел тонкий шрам.
Офицер приехал за оружием из-под Севастополя. Там обильно лилась кровь русских солдат, а сам он был участником жарких и кровавых схваток с врагом.
Обухов с волнением слушал гостя. Полковник сурово рассказывал о героизме защитников Севастополя, потом замолчал, полез в карман и достал какой-то предмет.
– Смотрите! – гость разжал ладонь. На ней лежало что-то похожее на длинный тонкий наперсток. Обухов наклонился и внимательно оглядел предмет.
– Пуля! – узнал он. – Но особая пуля!
– Совершенно верно, – со вздохом подтвердил гость. – Мы во врага целим из кремневок, из гладкоствольных ружей, а он в нас палит из аглицких штуцеров. Это – штуцерная пуля, она летит дальше и бьет сильнее!.. Возьмите на память о Севастополе, – и он протянул пулю Обухову.
Часы в старинном темном футляре пробили полночь; за беседой гость и хозяин не заметили, как быстро пролетело время. Пора было на покой.
Обухов встал. Был он высокий, с военной выправкой, и полковник невольно залюбовался им.
Они разошлись в разные горницы, но всю ночь Обухов не мог заснуть; зажигая свечу, он брал с ночного столика подаренную ему пулю, долго и задумчиво рассматривал ее.
Спустя несколько дней полковник, получив оружие, уехал, но Обухов не забыл этой встречи. Он много вечеров сидел над изучением статей Аносова, опубликованных в "Горном журнале". Особенно увлекла его работа Павла Петровича "О булатах", напечатанная в 1841 году. Обухов и раньше знаком был с этим замечательным трудом, но, перечитывая его, каждый раз находил в нем что-то новое для себя.
Еще был жив и работал старик литейщик Швецов.
Как-то Обухов зашел к старику Швецову. Борода литейщика отливала желтизной, глаза выцвели, но он держался еще бодро и вместе с сыном работал на литье.
– На вас вся надежда, Швецовы, помогите. Вы старались вместе с Павлом Петровичем, постарайтесь и со мной! – сказал Обухов.
– Всё, что в наших силах, сделаем, Павел Матвеевич, – ответил старик. – Трудов не пожалеем, чтобы добыть добрую сталь.
Началась упорная, кропотливая работа над плавками. Обухов и Швецовы проделали много различных опытов, имея перед глазами труды Аносова.
Успех пришел после того как им удалось удачно составить смесь. Литейщики изготовили несколько новых сортов стали.
Глядя на остывающий сплав, старик Швецов сказал Обухову:
– Ишь, как греет! Это добрый труд Павла Петровича своим теплом нас обогревает. Я знал, что аносовская дорога – верная дорога.
Обухов распорядился изготовить нарезные стволы для ружей из новой стали. Первая партия ружей выдержала все испытания.
Разглядывая ладный, отливавший синевой ружейный ствол, Обухов подумал: "Если можно сделать стальные стволы для ружей, то почему же нельзя их делать для пушек?".
Ободренный успехом, он повез образцы своих сталей в Петербург.
К этому времени окончилась неудачная для России Крымская война. Шел 1857 год. Над Невой стояли белые ночи, когда Обухов прибыл в столицу. Он остановился в отеле француза Лербье на Невском. Отдохнув после долгого пути и распахнув окно, Павел Матвеевич принялся за проверку своего доклада. Обухов хотел организовать в Златоусте производство стальных пушек. Проект предусматривал устройство цеха с тридцатью шестью горнами, с двумя тиглями в каждом. Это давало возможность увеличить выплавку литой стали. Расчеты оказались верными, и Обухов, сложив в папку документы, спрятал их в чемодан...
И это было кстати, так как в этот момент кто-то тихонько постучал в дверь.
– Войдите, – сказал Обухов.
На пороге появился хозяин отеля Лербье, а за ним, суетливо переступая с ноги на ногу, юркий человечек. Он был мал ростом и необыкновенно подвижен.
Лербье представил незнакомца:
– Его зовут Розенберг. Как истинный патриот, он будет счастлив пожать вашу руку. – И, наклонившись к уху Обухова, директор отеля шепнул: – Это самый богатый человек в столице...
Обухов нехотя пожал руку Розенбергу.
"Подозрительный субъект", – подумал о нем горный инженер, вглядываясь в черты неприятного, лукавого лица.
Розенберг несколько дней подряд приходил к Обухову; казалось, он хотел заговорить о чем-то важном для них обоих, но всё не решался. Наконец однажды он начал:
– Вы сами не сознаете, Павел Матвеевич, что в ваших руках находится участь важных персон.
– Ничего не понимаю! – прикидываясь простачком, пожал плечами инженер.
Розенберг воровски огляделся и, понизив голос, сказал:
– Вы всё поймете, если пожелаете обогатиться. Мы уже знаем, что ваша сталь много дешевле и лучше английской. Что из этого следует?.. Один очень порядочный человек боится разориться и предлагает вам крупную сумму, если...
Обухов всё понял. Юркий человек был противен, и Павел Матвеевич гневно пригрозил:
– Убирайтесь вон, или я вышвырну вас в окно!..
"Хорош знак, – подумал Обухов, когда Розенберг ретировался. – Проект будет принят, раз уж подозрительные личности заинтересовались моим сплавом... Надо о сем случае донести по начальству..."
Надежды Павла Матвеевича оправдались. Он представил проект во-время.
Военный министр, выслушав доводы горного инженера, сказал доброжелательно:
– Вы угадали, сударь, нам нужны пушки. Льщу себя надеждой, что в Златоусте они обойдутся дешевле! Подумайте, сударь, над этим и принимайтесь за дело...
Обухов вернулся в Златоуст и деятельно взялся за работу: на фабрике построили сталелитейный и поковочный цехи, установили паровую машину, и литейщики приступили к литью. По ночам Обухов подолгу просиживал над плавками со стариком Швецовым. Отлить пушку из обуховской стали оказалось делом серьезным, и опыты подвигались медленно. Однако литейщики дружно преодолели неудачи, и в марте 1860 года три пушки были обточены и высверлены.
На обширном заводском пруду, еще покрытом толстым льдом, устроили полигон. Пушку привезли на санях и установили на массивном лафете у подножия Косотура.
Стоял тихий морозный день. Ярко светило солнце. На Косотур сбежались все златоустовцы. Они рассыпались по склону горы и на плотине, наблюдая за тем, что происходило на полигоне.
Прогремел первый холостой выстрел. По горам прокатилось гулкое эхо.
Обухов просиял, переглянулся со стариком Швецовым. Наконец-то пришло долгожданное! Махнув рукой, он крикнул:
– Ядром!
Солдаты взяли ядро и торжественно вкатили в дуло. Старый фейерверкер подал команду.
Поднимая колючую снежную пыль, ядро с визгом перелетело пруд и ударило в далекие сосны. Было видно, как заклубился снег и подрезанное дерево темной кроной упало в сугроб.
– Знатно! – похвалил фейерверкер и похлопал пушку по стволу: – Рази супостатов, голубушка.
Пушки бережно уложили в сани и отправили гужом в далекий Петербург. Их давно ждали в артиллерийском арсенале. Там пушки нарезали и подготовили к испытанию. В августе 1860 года златоустовские пушки доставили на полигон. На испытания вызвали Обухова.
Неожиданно на полигон прибыл царь; милостиво подозвав к себе приехавшего инженера, он спросил:
– Уверен ли ты, что твоя пушка выдержит?
– Вполне, ваше величество!
Александр II пристально посмотрел на Обухова:
– А чем ты это докажешь?
– Если позволите, я сяду на пушку верхом и пусть стреляют!
Царь снисходительно улыбнулся.
– Пожалуйста, не вздумай этого делать!
Он взмахнул белоснежным платочком, и испытания начались...
Результаты испытаний превзошли все ожидания.
Из первой стальной пушки выстрелили четыре тысячи раз, и ни одной царапины не появилось у нее в стволе. Тут уж и министр не утерпел, поздравил Павла Матвеевича.
– Видишь, сударь, отлил-таки получше Круппа! – похвалил он инженера и доложил об успехе царю.
Александр II пожаловал Обухову десять тысяч рублей и приказал построить в Златоусте пушечный завод.
КРИТИЧЕСКИЕ ТОЧКИ ЧЕРНОВА
Надвигалась угроза войны с Турцией, и для русской армии требовалось хорошее артиллерийское оснащение. Одна Златоустовская пушечная фабрика не могла обеспечить потребность армии в пушках. Кроме того, перевозка орудий из горного городка гужом представляла большие трудности. Поэтому русское правительство решило организовать еще два орудийных завода – в Перми и Петербурге. Только что налаженное производство пушек в Златоусте решили постепенно прекратить. Павел Матвеевич Обухов в 1863 году был переведен в Петербург для строительства нового орудийного завода, который решили возвести неподалеку от столицы на берегу Невы в селе Александровском. Обухова назначили директором нового завода. Завод в селе Александровском стал известен в народе под именем Обуховского. Казалось, всё имелось на заводе для изготовления лучших пушек: превосходное оборудование, директор – талантливый ученый-металлург, опытные рабочие. Однако здесь Павла Матвеевича стали преследовать жестокие неудачи. Одни пушки, отлитые Обуховым, выдерживали по тысяче, а иногда и больше выстрелов, другие же, сделанные из такой же стали, неожиданно разрывались, нередко причиняя увечья артиллеристам. Дело дошло до того, что даже из испытанных пушек на Охтенском морском полигоне пробные выстрелы производили гальваническим способом – без орудийной прислуги.
"В чем же дело?" – обеспокоенно думал Павел Матвеевич.
В бессонные ночи тревожили подозрения: приходил на память ресторатор Лербье и подозрительный юркий Розенберг. Кто знает, может быть на заводе тайно орудуют шпионы? Усилили охрану завода, тщательно проверили химический состав стали. Но пушки нет, нет да и разрывались без всякой видимой причины. По Петербургу поползли слухи о необходимости прекратить производство пушек в России и передать все заказы иностранным заводам. В правительственных кругах явно не доверяли Обухову, а кое-кто открыто злорадствовал. Однажды в министерстве Павел Матвеевич оказался свидетелем неприятного разговора. Какой-то обрюзглый чиновник, собрав вокруг себя группу слушателей, с жаром разглагольствовал:
– Господа, я всегда говорил, что в России не могут отливать стальные пушки. Англичане и немцы – вот это другое дело. Пока не поздно, нужно закрыть завод, от которого только одни неприятности.
У Обухова болезненно сжалось сердце.
"Надо уйти от этой грязи! Никто не хочет помочь, и это на руку иностранцам", – с тоской думал он.
Он зашел в ресторан и сел за столик. Пил рюмку за рюмкой и не хмелел. В голову лезли горькие мысли.
"Несомненно, здесь действуют неизвестные законы литья!" – рассуждал он о металле, и снова перед его глазами прошел весь процесс изготовления стали.
И вдруг он вспомнил об одном молодом ученом-металлурге Дмитрии Константиновиче Чернове, о котором так много говорили знакомые инженеры.
"Надо глубже изучить технологию стали. Этот молодой человек обладает знаниями, большой любовью к делу и, самое главное, даром наблюдательности. Только он поможет мне разгадать секрет моих неудач". Обухов повеселел. На другой же день он был в Технологическом институте, где работал Чернов.
Павел Матвеевич сделал правильный выбор: Дмитрий Константинович оказался образованным, знающим человеком, умевшим добросовестно и упорно работать, и очень понравился Обухову. Девятнадцати лет Чернов окончил Петербургский Технологический институт и остался в нем преподавателем математики. Одновременно слушал лекции Остроградского и Чебышева на физико-математическом факультете Петербургского университета. Еще в студенческие годы Чернов внимательно изучил статьи Аносова, опубликованные в "Горном журнале", и особенно работу Павла Петровича "О булатах". В ней было много интересного, неожиданного, нового. В то же время он чувствовал, что за тайной булата кроется много других тайн в строении металла, которые еще до конца не изучены.
Придя на завод, Дмитрий Константинович тщательно изучил обуховскую литую сталь.
– Сталь превосходная! – восхищенно сказал он.
– Но почему же она разрывается? – спросил Павел Матвеевич.
– Это я постараюсь выяснить! – твердо ответил Чернов.
В поисках причин разрыва пушек Чернов решил внимательно проследить весь путь стали. Молодого исследователя всё время видели то на заводе, то в кузнице, то на полигоне. Он шаг за шагом исследовал все превращения, которые претерпевал металл, от сталеплавильной печи до готового ствола. С лупой в руках Чернов изучал металл разорвавшегося пушечного ствола, сравнивая его с металлом ствола, выдержавшего испытание. И что же удалось ему установить? В структуре есть разница: металл осколков имеет крупное зерно, а образец, отрезанный от доброго ствола, мелкозернист. Из этого Чернов сделал очень важный и решающий вывод: причины разрывов кроются не в химическом составе металла, а в особенностях его структуры.
"Выходит, дело не в рецепте Обухова, а в неоднородной обработке литья!" – пришел к выводу Чернов и углубился в дальнейшие поиски. Изучение процесса плавки не дало ему ответа на мучивший вопрос. Постепенно он добрался до кузницы. Чернов хорошо помнил опыты Аносова, который подчеркивал исключительное значение условий ковки металла. Здесь, в молотовом цехе, Дмитрий Константинович стал внимательно наблюдать за работой кузнецов. Процесс обработки стальных болванок, на первый взгляд, был прост. Их нагревали в печи, ковали и затем охлаждали, быстро опуская в воду. И всё это делалось по чутью. Кузнецы всё определяли на глаз: и степень нагрева, и его спелость. Здесь всё зависело от искусства, от умения и опыта. Златоустовские мастера очень зорко следили за цветами побежалости. При нагревании сталь принимает все цвета каления – от темно-красного, вишневого до ослепительно белого. При медленном охлаждении металла всё происходит в обратном порядке. Чернов спокойно следил за сменой цветов побежалости и определял по ним степень нагрева. Кузнецы, как чародеи, угадывали состояние раскаленной стальной болванки, и малейший их промах, недосмотр или потеря чутья могли немедленно сказаться на качестве металла. Наблюдая за работой кузнецов, Дмитрий Константинович вспомнил указание Аносова, который писал: "При проковке булатов ни один нагрев не должен быть оставляем без внимания и точного доведения до степени жара, при которой узор не теряется... Никакая сталь не должна быть перегреваема при ковке... Потеря узоров во время ковки есть порча металла, составляющая вину кузнеца... Нагревать должно сколь возможно менее и не более мясно-красного цвета, а окончательная ковка при вишнево-красном цвете".
Терпеливо вникая в работу кузнецов, Дмитрий Константинович почувствовал, что решение загадки кроется в кузнице. При нем проковывали образцы, накаляя их в горне до разных температур. Охладив, он брал их в руки, как драгоценность, и подолгу рассматривал, стараясь проникнуть в тайну. По совести говоря, это сильно волновало его. Есть какая-то прелесть перед порогом неизвестности, хочется потомить себя ожиданием, и в то же время не терпится открыть завесу в будущее. Это было не простое созерцание еще тепловатого металла, слегка давившего на ладонь, это было подлинным поэтическим наслаждением, которое пришло в результате упорного творческого труда. В душе боролись и страх и радость в ожидании чего-то необычного, когда он взял лупу и склонился над образцами. Сможет ли он подтвердить свои догадки?
И вдруг всё стало ясным и понятным; металл покорно и просто подчинился ему. Вот образцы стали с мелкозернистым строением, а вот крупнозернистые. Они, бесспорно, менее прочные.
Кузнецы, затаив дыхание, ждали слова технолога.
– Да, – задумчиво вымолвил он. – Все причуды металла происходят в момент ковки. Никто из вас, братцы, не подумал о том, в какой момент надо ковать сталь.
– Мы на глазок всё, – смущенно отозвались кузнецы.
– Чутье часто обманывает человека. Да и у каждого по-разному оно развито, – пояснил Дмитрий Константинович.
– Это верно! – согласились кузнецы. – Хоть и сказывают, глаз – алмаз, а и в нем бывает помутнение...
Чернов не удовлетворился рассмотрением образцов стали. Он испытал их на разрывной машине. Всё было так, как он и предполагал. Тайны не стало, причины разрыва пушек были выяснены. Но тут возникла новая тайна.
"При какой же температуре нужно ковать металл, чтобы он был прочен?" – озабоченно думал Чернов. И снова долгими часами он наблюдал работу кузнецов. Молодой ученый как бы погружался в таинственный мир, в котором происходили интересные загадочные явления. И вот, наконец, он уловил нечто странное, что происходило со сталью при медленном охлаждении. Это явление повторялось каждый раз, но даже опытные златоустовские сталевары не замечали его. Чернов обнаружил, что при медленном охлаждении постепенно темнеющая масса металла в какой-то критический момент остывания внезапно раскалялась, вспыхивала, а затем снова начинала темнеть и далее уже ровно охлаждалась до конца.
– Что же это такое происходит? – спросил кузнецов Дмитрий Константинович.
– Это не всегда бывает. Когда быстро охлаждаем сталь, этого николи не случалось. Может, это совсем пустое дело! Издавна так ведется раскаленный металл быстро опускаем в воду, и вот закалка есть! – пояснил Чернову седобородый кузнец.
"Нет, здесь не так просто всё происходит, – в раздумье решил исследователь. – Вспышка не возникает сама по себе, без всякой причины. Очевидно, в этот момент происходит какое-то преобразование внутри металла".
Новая тайна увлекла его. Он неутомимо стал искать разгадку. Кузнецы при нем отковали и по-разному закалили стальные болванки. Одни были откованы, когда уже прошли замеченную технологом критическую точку; другие – до этого момента.
Дмитрий Константинович подверг их испытаниям, и вновь открылось "оконце в неизвестное". Болванка, которая прошла критическую точку, закалки не приняла, осталась мягкой.
Технолог много раз повторял свои опыты, и они проходили, как и предыдущие. Значит, это не случайность, выходит, что в этом явлении есть какой-то закон. Опять он стоял перед новой "тайной" и опять не падал духом, а весь уходил в свои кропотливые наблюдения. Ничто не ускользало от внимания настойчивого исследователя.
При нагреве металла существует еще одна критическая точка, которая соответствует определенной температуре. Эти точки, при которых происходит внутренняя перестройка стали, Чернов назвал критическими точками a и b.
Взволнованные инженеры спрашивали его:
