Текст книги "Большая судьба"

Автор книги: Евгений Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Тепло от костра согревало уставшее тело, Аносов еще раз взглянул на разложенные самоцветы, полюбовался ими и, повернувшись на бок, крепко уснул под богатырский храп деда Евлашки.

Глава третья

ИСТОРИЯ С КОРУНДОМ

Аносов стремился к горному городку Кыштыму. Неподалеку от него находились Борзовские золотые прииски. Однако не золото влекло сюда Павла Петровича, а притягивал его к себе редкий минерал – корунд. Аносов не раз держал в руках кристаллы этого синевато-черного минерала, думая о будущем. Корунд – слово индийское, а по-русски его называли яхонт. Ни один из драгоценных камней не бывает так разнообразно окрашен, как корунд, – от совершенно бесцветного и белого до красного, синего, зеленого, желтого, фиолетового и всевозможных других цветов и оттенков. Еще находясь в Горном корпусе, Аносов подолгу любовался корундами, имевшими до сорока пленительных и нежных расцветок. Эти корунды были привезены с острова Цейлона. Родиной этого минерала считали Ост-Индию, Китай, Бразилию и Австралию. Самыми драгоценными камнями считались корунды кроваво-красного и карминно-розового цветов, называемые рубинами и красными яхонтами. Корунд употребляли для шлифования клинков в украшенном цехе Златоустовской оружейной фабрики. Цейлонский и китайский корунд покупали на золото, да и то с большими хлопотами. Аносов решил найти свой, отечественный корунд.

"Не может того быть, – думал он, – чтобы на обширных пространствах России не было своего корунда. Россия, богатая разными рудами, несомненно, имеет и этот минерал!"

Догадка Аносова вскоре подтвердилась. Как-то проездом из Кыштыма в Борзовский золотой прииск заглянул сенатор Соймонов – знаток и любитель минералов. Он не поленился, сам забрался в отвал и занялся изучением горных пород. Среди них минералог встретил много таких, которые уже хранились в его коллекциях. Но вот неожиданно его взор привлекли небольшие кристаллы синевато-черного цвета, вкрапленные в угловатые куски белого полевого шпата. "Не корунд ли это?" – подумал Соймонов.

Он бережно собрал кристаллы и увез с собой. Всю дорогу его волновало неожиданное открытие. По прибытии в Санкт-Петербург Соймонов тщательно изучил кристаллы, проделал анализы и убедился в том, что уральская находка – корунд. Исследователь точно определил и место, которое корунд должен занять в системе минералогии. Острой гранью одного из кристаллов Соймонов написал на стекле: "сапфир, корунд, алмазный шпат..."

Об этом узнали на Урале. Аносов не мог остаться равнодушным к находке Соймонова. Как только над горами занялось утро, он заторопил Евлашку в путь. Обливаясь потом, они много часов подряд шли по глухим горным тропам, держа путь на север. Было далеко за полдень. День раскинул над дремучей тайгой свой голубой шатер, дали пламенели под солнцем, а по небу плыли легкие пушистые облака. В перелесках у еланей на качающиеся ветки то и дело вспархивали щеглы, зеленушки, синицы и весело щебетали. В глухих местах старые звери обучали прибылых выслеживать добычу и нападать на нее. Над тихим плесом реки молодые гуси, пробуя крылья, тянули к песчаному острову. В такую жару приятно погрузиться в прозрачный родник. Недолго думая, Аносов разделся и нырнул в льдисто-прозрачную глубь. Тело обожгло огнем. Дед Евлашка с крутого берега закричал Павлу Петровичу:

– Так ее, крепи плоть! От криничной воды бегут все болезни! Погоди, скоро и Борзовский распад. Вот полюбуйся на золотой песок... Только, чур, не жадничай! Золото, оно, брат, хоть и заманчивое, а обман и суета. Николи я на своем веку не видел богатого старателя! – кряхтя, старик присел на корточки и продолжал: – Желтый камушек – бесовский камушек! Найдет его человек, – и пойдут все несчастья: или сопьется, или вовсе сгибнет... Ну, плыви, плыви к бережку, хватит с тебя!

Освеженный купаньем, Аносов зашагал рядом с Евлашкой через смолистый бор. Стояла тишина, только густые кроны сосен глухо шумели. В молчании шли час, два. И вдруг перед ними открылась поляна. Кругом нее стояли светлые березки. Над зеленым ковром трав поднимались свежие пахучие ландыши. Всё кругом дышало теплом, медовыми запахами и было залито золотым светом.

Впереди, краснея вывороченной глиной и песками, лежали длинные отвалы.

– Вот и Борзовский прииск! – показал на длинные серые бараки Евлашка. – Ишь, народ копошится.

Раздался звон колокола.

– Вишь ты, к самой съемке золота подоспели! – оживился дед и заторопил Аносова.

В разрезе, где добывались пески, копошились сотни рабочих. Кого только здесь не было! Тут и крепкий широкоплечий чалдон, и скуластый, с блестящими белыми зубами башкир, и бритоголовый татарин, и длинный постнолицый кержак с угрюмыми глазами, и просто бродяга. Над прииском и окрестными лесами стоял глухой гул от шума воды, грохота быстровертящегося барабана, стука копыт и колес о помост, от криков рабочих и приказчиков.

С последним ударом колокола всё, как рухнувший обвал лавины, стало быстро затихать. Вода перестала шуметь, барабан повернулся два-три раза, глухо прошумел песками, каменьями и стих. Уставшие рабочие разогнули спины, побросали кайлы и толпой двинулись к баракам.

Аносов и Евлашка направились к приисковому начальству, начавшему съемку золота. Смотритель приисков, увидав горного офицера, приветливо кивнул головой:

– Полюбуйтесь, ваше благородие, на золотинки наши...

Усатый, с багровым лицом становой, сероглазый плутоватый приемщик золота, смотритель машины, старший разреза и два бородатых казака возились у вашгерда. Смотритель и двое рабочих деревянными лопатами ловко снимали темноватую массу золотоносного песка вместе с приставшей к нему грязью и бросали на вашгерды. Тут и производилась последняя доводка – тщательная промывка чистой водой золотоносного песка с помощью особых щеток.

Аносов с любопытством смотрел на белые доски вашгерда. Прошло несколько минут, и на них в струе начал поблескивать чистый золотой песок – матовые бледно-желтые крупицы.

Их бережно собрали и в присутствии станового высыпали в железную банку, заперли ее на замок и наложили восковую печать. Золотоприемщик и казаки торжественно понесли банку в контору.

Смотритель прииска улыбнулся Аносову.

– Что, золотцем интересуетесь, ваше благородие?

– Загнало меня сюда другое, – просто и чистосердечно признался Павел Петрович. – Меня интересует корунд. Есть ли он у нас?

– Кто его знает, – уклончиво ответил смотритель и лукаво прищурился: – Впрочем, ваше благородие, попытайте счастье в старых отвалах. Может, что и отыщется...

У костров, вокруг больших черных котлов, сидели и обедали рабочие. После яркого теплого солнышка им не хотелось забираться в сырой и мрачный барак.

– Сейчас самая пора в отвал, – сказал Евлашка, принюхиваясь к запахам незатейливого варева. – Давай, Петрович, заглянем.

Они спустились в старый заросший отвал. Опытным зорким глазом дед оглядел породу и весело сказал:

– В самый раз угодили, она сейчас нам всё расскажет. Ты думаешь, Петрович, земля мертвая? Нет, сынок, она живая и свою речь ведет. Вот на тихой поре подкарауль минуточку, пойди к горе да сядь смирненько и послушай. Тут всё, Петрович, и откроется. Земля-то шепчется, зовет она горщика. Каждый камушек в копани, если ты умеешь его сердцем понимать, многое расскажет о себе. Вот, гляди! – Он порылся в куче белого полевого шпата и поднес один из кусков к глазам. Небольшие кристаллы синевато-черного цвета поблескивали в породе. – Он себя показывает! весело объявил Евлашка.

– Корунд! – весь засиял Аносов. – Молодец, ох, милый мой, ты и не знаешь, какой ты молодец! – потянулся он к деду.

– Куда мне до молодца! – улыбаясь, ответил Евлашка. – Ты бы у мурзинских горщиков побывал, – вот те с камнем умеют разговаривать. Бери и любуйся! – передал он горному офицеру осколок.

Аносов осторожно извлек из него кристаллы. Они маняще мерцали синеватым огоньком.

– Краса! Душу минерал показывает! – залюбовался кристаллами Евлашка. В его простых словах прозвучала большая и искренняя любовь. – Скажу тебе, Петрович, про младость свою. Мальчонкой был, нашел я в придорожной пыли маленький теплый камушек, так и светится он, как синяя лампочка. Не знал я в ту пору, что за камень нашел. Отнес его к старому гранильщику и спрашиваю: "Что за камушек, что за искорка?". Гранильщик надел очки, глянул сквозь них на мою находку и сказывает: "Удача тебе, аметист это, дорогой самоцвет!". И поверишь, Петрович, так он мне в душу пал, что с той поры и потянуло в горы, и, как волшебство какое, то здесь, то там и находишь красоту земную...

Переговариваясь, они рылись в отвале и находили всё новые кристаллы корунда. Аносов подолгу держал их в руках, любовался. Понемногу набралась ладанка кристаллов. Солнце скрывалось уже за вершинами бора, по земле побежали прохладные тени.

– Скоро и ночь, – сказал дед и добавил: – На сегодня хватит, Петрович...

Они выбрались из отвала. Шум на прииске стихал. Ярко пылали костры у бараков. Стряпухи торопились с ужином. У огней уже толкались забойщики, возчики, свальщики, разборщики, промывальщики, – усталый, оборванный народ. В бараках – густая тьма. Солнце скрылось, погасла заря, и звёзды засверкали в темно-синем небе.

– Ну что за жизнь тут! Вольная каторга! – с презрением бросил Евлашка. – С утра до ночи маются и живут, как варнаки...

Смотритель устроил их в свою горенку. Румяная стряпуха накормила их горячим варевом. Аносов и дед дружно поели и забрались на нары. В окно пробился лунный свет, и всё приняло таинственный вид. Евлашка заворочался, заговорил:

– Сказать, Петрович, по совести, горщику только и счастья, что полюбоваться на самоцвет-камень, а корысти никакой. То случай выпадет продать самое драгоценное за грош, то купец надует, если не понимаешь толку в камне. Скажу бывалое: у нас на селе один мужик пахал огород и выпахал изумруд. И какой самоцвет! Редкой красоты камень и необычайной величины. Пахарь в земле понимает многое, а в камне несообразителен. Отнес он самоцвет купцу и говорит: "Купи!". Тот сразу сообразил, с кем имеет дело, и отвечает скучно: "Что ж, купить можно, только камень не чистый. Но так и быть, на твою бедность жертвую полсотни рублей!". Мужик рад, отдал изумруд и ног под собой от счастья не чует. А купец отнес самоцвет знающему гранильщику и похвалился: "Ну-ка, полюбуйся на жар-самоцвет, огонек зеленый". Гранильщик глянул, и тепло побежало по жилам. Видит дивный, чистой воды камень. Торговались-торговались, купил у продавца изумруд за тысячу. Отгранил его катеринбурхской гранью, весь зеленый огонек собрал в золотистые лучи и вывел наружу. Заиграл-заманил, камушек-самоцвет. Отнес на фабрику, и там ему давали пять тысяч рублей. "Нет, шалишь, не обманешь! – рассудил гранильщик. – Такому камню высокая цена!" Поехал он в Санкт-Петербург и продал тот камушек женке банкира Берхен за двенадцать тысяч рублей. Вот как обернулось дельце! А только на том не кончилось. Берхен, хоть и дорожила камнем, а поехала во Францию и там продала изумруд за пятьдесят тысяч! Смекай, Петрович, кто выиграл!

Аносов молча слушал печальную историю.

– Ты не спишь, Петрович? – спросил его дед и тяжко вздохнул. – Я уже поседел, побурел весь, а счастливых старателей да горщиков не видел...

В темноте в лесу раздалась сиплая песня:

Мы не пашем, мы не вяжем,

В руки кайлы мы берем...

Золотую жилу ищем,

Под землею ход ведем...

– Поет! – усмехнулся Евлашка. – Золото моем, а сами воем! Хмель запел!

В оконце по-прежнему лился ровный зеленый свет месяца. Аносов долго не мог уснуть, прислушиваясь то к шуму бора, то к цырканью сверчка, то к потрескиванию старых бревен.

Когда Павел Петрович проснулся, утро уже сияло солнечным теплом. Резкие призывные удары колокола разбудили прииск. Снова шумела машина у речки, катились вереницей двуколки, блестели на солнце отшлифованные землей железные кайлы, работные копошились в отвалах.

Позавтракав и получив тележку, запряженную парой коней, Аносов и Евлашка выехали в Златоуст...

Дорога шла густыми лесами, среди гор, мимо озер и пересекала быстрые ручьи. В полдень неожиданно выбрались на ржаное поле. Зеленые волны бежали к дальнему лесу, который, казалось, смыкался с курчавыми облаками.

На середине пути у самой дороги стояли пять одиноких кедров. Они склонились под ветром, словно калики-перехожие. Евлашка взглянул на них пристально и сказал:

– Много лет гляжу я на эти кедры и сам про себя отмечаю, что не растут они.

– Отчего? – с любопытством разглядывая приземистые деревья, спросил Аносов.

Евлашка подумал и ответил:

– Всякому событию своя причина есть. Так полагаю я, что должно быть не сладко одинокому дереву без лесного духа расти. Вот так и человек в одиночестве хиреет...

Поднимая пыль, колёса прогремели на крепких узловатых корневищах. Среди ржи замелькали васильки. Показывая на них, дед пожаловался:

– Красивы, а злой сорняк! Хлеб губят! Эх, милый мой, не всякому голубому глазу верь...

Старик помолчал, опустил голову и задумался о чем-то своем.

Вдали в золотом небе чертили ласточки. Где-то рядом громко запели петухи.

– Вот и село близко! – очнувшись от мыслей, сказал Евлашка. – Что-то нынче кукушки не слыхал. Знать, мало старому осталось жить...

Навстречу из-за бугра показалось селение, кудрявые вётлы над прудом, и всё это было пронизано радостным золотисто-розовым блеском погожего дня...

После возвращения в Златоуст Аносов приступил к опытам над корундом. Среди шлифовальщиков славился мастерством чернобородый, кряжистый Андрей Белоухов. Его и привлек к этой работе Павел Петрович.

Мастер бережно разложил куски полевого шпата с вкрапленными зернами корунда и внимательно стал разглядывать их. Он пробовал кристаллы на крепость и остался доволен ими.

– Ну, Павел Петрович, кажись, напали на след! – облегченно сказал он. – Полюбуйся, корунд царапает все камни. Разве только алмазу уступит. Хорош!

Аносову было приятно смотреть, с какой охотой шлифовальщик брался за дело. Мастер сложил куски полевого шпата в ступку и стал толочь. Золингенский мастер Конрад Флик – грузный, носатый человек – презрительно смотрел на работу Белоухова.

– Ты хочешь поймать жар-птицу! – насмешливо сказал он. – Это бывает только в русской сказке!

Шлифовальщик не терпел издевок.

– Уйди! – сердито ответил он немцу. – Всё отдам – и силушку, и умение, – а добьюсь своего!

– Поживем – увидим! – насмешливо отозвался Флик и поспешно вышел из мастерской.

Белоухов тщательно истолок минерал и полученный порошок просеял через густое сито, потом высушил его. На другой день он с увлечением приступил к шлифовке клинка. Сильными и плавными движениями Белоухов старательно полировал синеватую сталь. На широком белом лбу работного выступил крупный пот, лицо его было строго, глаза сосредоточенны. Прошло много времени, прежде чем он прекратил работу, вытер клинок и стал внимательно его рассматривать.

– Эх, мать честная, – вздохнул мастер. – Корунд действует не столь сильно, как наждак. В чем дело?

Завернув горсть порошка в тряпочку, он поспешил к Аносову. Волнуясь, рассказал ему о шлифовке и пожаловался:

– Туго идет работа. Этак всего измотает.

Павел Петрович взял щепотку порошка и долго растирал его жесткими пальцами. Он хорошо знал свойства минералов, и опыт подсказал ему причину неудачи Белоухова.

– Видишь, что делается, – сказал он шлифовальщику. – Корунд вкраплен зернами в полевой шпат. Последний составляет большую часть в истертом порошке, а шпат мягче корунда и поэтому сильно уменьшает его твердость!

– Выходит, надо отделить одно от другого! – решил мастер.

– Совершенно верно, – согласился Павел Петрович.

Легко было найти причину, но труднее оказалось ее устранить. Горный офицер и шлифовальщик пробовали тщательно просеивать массу, но все усилия их были напрасны.

Белоухов волновался больше Аносова. С восходом солнца он приходил в цех и возился с порошком до темна, а желаемое всё не давалось. Однажды он поднялся до рассвета и поспешил на фабрику. Сильно не терпелось приступить к опытам.

На востоке чуть-чуть брезжил рассвет, а на земле еще лежала тьма и прохлада, когда работный пришел в цех. Ночную тишину нарушал шум воды, за стеной ворочалось огромное колесо. Белоухов ощупью стал пробираться к своему рабочему месту. Мутный, неверный свет просачивался в окно мастерской, и в этом сумеречном потоке шлифовальщик вдруг увидел черный силуэт грузного, плечистого человека.

Работного охватила тревога. Он неслышно бросился вперед и вцепился в плечи незнакомца.

– Ой, что ты делаешь? – в испуге закричал тот. – Я свой тут. Я Конрад Флик!

– Убью, если сойдешь с места! – пригрозил Белоухов и еще крепче вцепился в него. – Говори, что здесь робил?

– Ничего, ничего не делал! – залебезил Флик. – Шел мимо и посмотрел на твой корунд.

– Врешь! – резко выкрикнул мастер. – Ты нехорошее робил!

– Как тебе не стыдно говорить это на честного человека! – попробовал спорить золингенец.

– Идем, сейчас же идем к Петровичу! – мастер цепко схватил его за руку и потащил за собой...

Но идти никуда не пришлось. В дверях стоял сторож с поднятым фонарем. Слабый желтый свет его озарял лицо Аносова.

Горный офицер прошел вперед. Он догадался, что здесь происходит. Павел Петрович взял в горсть порошок, пробежал по нему пальцами и вдруг вспылил:

– Как вы смели, Флик, допустить подобное! Я сейчас же доложу об этом господину Клейнеру! Белоухов, отпустите Конрада.

В полдень, когда на оружейную фабрику пожаловал директор, Павел Петрович возбужденно рассказал ему происшествие с Фликом.

Клейнер злобно посмотрел на горного офицера и насмешливо сказал ему:

– Вы, господин мой, говорите глюпости! Конрад Флик – честнейший человек, а вы выдумщик. Если у вас не выходит с корунд, то при чем тут немец? Я не хочу с вами больше разговаривать подобный речь!

Аносов круто повернулся и возбужденный вышел из кабинета...

"Что же мне делать?" – спрашивал он себя и не находил выхода. Совесть подсказывала ему: "Нужно работать, работать и работать! Эти изворотливые пришельцы сидят на русской шее и хотят отравить русскую душу ядом неверия в ее творческие силы! Какая подлость! Но еще стократ подлее те, кто вступается за них!".

Всю неделю он не находил себе места. Белоухов видел его терзания и, когда никого не было в цехе, тихо и душевно сказал ему:

– Ты, Петрович, напрасно убиваешься. Всё равно не сломить им нашего народа. Они могут обмануть начальство, департаменты разные, а народ не обманешь! Всё он видит и копит в своем сердце, ох, какую злобу копит!..

Аносов опешил. Он не знал, что ответить шлифовальщику. Желая переменить тему разговора, спросил мастера:

– Что корунд?

Работный поднял серые глаза на горного офицера и, пристально вглядываясь в него, ответил:

– Больше не буду о том, Петрович. А что касается корунда, то следует его отделить от полевого шпата водой...

Аносов повеселел.

"Как я раньше не подумал об этом! Известно, что корунд обладает большим удельным весом, чем полевой шпат. Вода отделит более легкие частицы шпата от более тяжелых частиц корунда, тогда и китайский наждак не нужен будет, – чего доброго, еще сами начнем продавать русский корунд!"

– О чем размечтался, Петрович? – спросил его шлифовальщик.

– Да, да, водой! – пробормотал Аносов и пристально посмотрел на Белоухова: – Ты, братец, умно подсказал мне!

Горный офицер и мастер принялись ладить прибор для отделения корунда от шпата.

Они использовали обычный кричный стан, сделав только несколько шире молот и наковальню. На крепкой подставке укрепили добрый тесовый ящик, окованный железными обручами, и через отверстие на дне его вывели наковальню.

В своей записной книжке Павел Петрович через неделю записал:

"На сем стане работник с двумя мальчиками может протолочь и просеять за день 100 пуд корундовой породы. Промывка производится на обыкновенном ручном вашгерде. Один человек промывает в день до 20 пуд. Из сего видно, что расходы на приготовление корунда к полировке весьма маловажны. Из 100 пуд корунда получается до 70 пуд порошка, годного для полировки".

Аносову очень хотелось знать мнение о своем приборе директора фабрики, но Клейнер – видимо, встревоженный чем-то, – обходя цехи, с начальником украшенного держался сухо и недоступно.

"Что-то неладное творится!" – подумал Павел Петрович.

В этот день его неожиданно вызвали в правление. В приемной сидело много горных чиновников. По выражению их лиц Аносов догадался, что случилось что-то важное.

Вдруг двери директорского кабинета распахнулись, и из них торопливо вышел Клейнер, а за ним медленно выступал громоздкий, с тяжелым багровым затылком, важный горный чиновник, который, тяжело дыша, остановился посреди приемной. Его заплывшие жиром маленькие свинцовые глаза безразлично обежали собравшихся.

– Господа, – дрогнувшим голосом сказал Клейнер. – Позвольте вам представить нового начальника Златоустовского горного округа и директора заводов Степана Петровича Татаринова, а я... я ухожу на покой...

Все встали. Среди чиновников прошло плохо скрываемое волнение. Только один Павел Петрович стоял молча. Склонясь к его уху, один из офицеров, злорадствуя, прошептал:

– Так ему, подлецу, и надо! Его увольняют за злоупотребления...

* * *

Татаринов оказался рыхлым, неподвижным человеком. Говорил скучно, с хрипотцой и очень редко появлялся в цехах. Аносов решил доложить ему об опытах с корундом. Начальник горного округа внимательно выслушал Павла Петровича и сказал:

– А есть ли разность в действии корунда и иностранного наждака?

– Шлифовальщики сию разницу замечают. Она, ваше превосходительство, состоит в том, что первая полировка, производимая с маслом, помощью корунда идет успешнее, нежели с наждаком.

– А дальше? – заинтересовался Татаринов, и глаза его оживились.

– Вторая полировка, ваше превосходительство, несколько медленнее. Причина состоит в том, что в корунде нет железной окиси, которой иностранный наждак изобилует. Но сия медленность с избытком вознаграждается скоростью первой работы...

– Превосходно. Благодарю! – Татаринов тяжело поднялся и пожал горному офицеру руку. – Кроме сего, должен вас обрадовать: усердие ваше замечено, и ныне вы производитесь в помощники управителя оружейной фабрики.

– Благодарю, ваше превосходительство, но поистине я огорчен этим известием, – озабоченное лицо Аносова выражало печаль.

– Это почему же, господин Аносов? – удивился Татаринов.

– Мне бы хотелось быть ближе к делу – к литью, к ковке стали...

– А-а, – протяжно отозвался начальник. – Ну, это не уйдет от вас.

– Кроме того, прошу, ваше превосходительство, – продолжал Аносов, разрешения съездить мне в Кыштым и удостовериться в возможности добычи корунда в потребном нам количестве, дабы совсем освободиться от ввоза китайского и цейлонского наждака.

Татаринов благосклонно качнул большой головой.

– Это можно! – Он устало закрыл глаза, утомясь от беседы.

Аносов вышел из кабинета в приподнятом настроении. Он добьется цели: Россия будет иметь свой корунд!

Первым его встретил Белоухов. Шлифовальщик протянул ему клинок:

– Полюбуйся, Петрович, чистая работёнка!

Аносов бережно взял из его рук клинок и сказал:

– Труд наш не пропал даром! И это радостнее всего!

И оба, затаив дыхание, долго любовались превосходной шлифовкой клинка.

Глава четвертая

СУДЬБА ЛУШИ

Короткая летняя ночь протекала тихо и быстро. За окном затаенно шептались березы и однообразно бормотал ручей. Аносов до хруста в костях потянулся и открыл глаза. Золотой луч упал в окно и наполнил комнату сиянием. На столике лежала раскрытая книга, Павел Петрович приподнялся, чтобы взять ее. Давно он не листал волнующие страницы, – за неотложными делами забыл обо всем. И как приятно было теперь взять в руки книгу. Но что это? На пожелтевшей странице лежал засохший цветок одуванчика. Золотистая звезда милого, простого цветка словно заглянула ему в самое сердце трогательно и наивно.

"Приходила Луша", – догадался он, и в памяти встал яркий и чистый образ девушки. Его неудержимо потянуло увидеть синеглазую кержачку.

Весь день на работе он думал о ней. С нетерпением ждал вечера, а летний день, как назло, тянулся долго-долго. На фабрике кипела напряженная работа. Бодрый и радостный смотрел Аносов на работу шлифовальщика Андрея Белоухова, карие глаза которого под густыми бровями тоже смеялись.

– Чему радуешься? – весело спросил его Павел Петрович.

– А как не радоваться: ноне две удачи привалило! – живо отозвался мастер. – Первое, доказали мы с вами, Петрович, немцам, что у русского народа рука шустрая да чуткая, сразу показала живинку в деле. Вон как шлифует – блеском блестит! Ровно солнышко, глаз не оторвешь! А второе, Петрович, у нас на Громатухе пир ныне. Девку просватали!

– Чью девку просватали? – равнодушно спросил Аносов.

– Лушу Швецову. Ох и девка! На всей земле такой не найдешь!

– Как Лушу? – изумленно вскрикнул Павел Петрович, и сердце его сжалось от тоски.

– А так, пришла, знать, пора! – оживленно продолжал шлифовальщик. Хороша и умна девка! Да и жених кузнец – богатырь в мастерстве своем!

Аносов никогда не задумывался о будущем. С Лушей ему всегда было хорошо и легко на душе, но ни разу они не обмолвились словечком о своих чувствах! Была ли это любовь, кто знает? Но сейчас, при вести, что девушку выдают замуж, у него закипело на сердце. Он разволновался, и день сразу показался ему сереньким. Чтобы не выдать своих чувств, он сдержанно сказал Белоухову:

– Хороший выбор сделала Луша! Кузнец – самый потребный мастер на земле!

– Нет, Петрович, не согласен! – озорно ответил шлифовальщик. – А по-моему, что может быть лучше мастерства шлифовального! Наше умельство тонкое, чутье надо иметь. Одно слово, – доводчики мы всякой работы. Красоту и блеск ей придаем!

– Это верно, что и в твоем деле надо иметь живинку. Если правду говорить, то все мастерства на свете по-своему хороши! – с жаром сказал Аносов. – А всё-таки мастерство кузнеца особое, самое старинное и в большом почете у всех народов.

– Ой, так ли, Петрович? – не сдавался Белоухов.

– Истинно так, – подхватил Павел Петрович. – Землепашец первый оказывает кузнецу высокое уважение. На его глазах в сельской кузнице в сильных и умелых руках ковача кусок раскаленного железа чудесно превращается в лемех, в подкову и в другое очень нужное в хозяйстве изделие.

– Это правда! – согласился шлифовальщик.

– Веселая и шумная работа! – продолжал Аносов, а у самого сердце сжималось от боли. – Заслышишь звон железа под молотом, и как-то веселее, бодрее становится на душе. А когда увидишь, каким дождем сверкают и разлетаются искры у наковальни – совсем хорошо станет! Нет, не спорь, Андрей, хорошо быть кузнецом!

– Всякий труд на земле благостен! – ответил шлифовальщик.

– Согласен с тобой. Но заметь, что кузнецы – самые древние мастера на земле! – сказал Павел Петрович. – В старинные годы они были первые оружейники на Руси. Мастерили оружие боя меткого и дальнего, ковали мечи и пики остроты и крепости бобрового зуба. Недаром о кузнецах поют самые веселые песни. В старину кузнец, – продолжал Аносов, – даже на иноземщине был в чести. В Англии на пирах в королевском дворце кузнец сидел за одним столом с королем и королевой. Ему подносили лучшее питье и угощенье. По чину кузнец в те времена был выше медовара, а лекарь был ниже их обоих.

– Дивно! – улыбнулся чернобородый шлифовальщик. – Высоко доброе мастерство вознеслось!

– А вот что однажды случилось. Как-то набедокурил шотландский кузнец. Послали англичане своих людей к шотландскому воеводе, и те говорят ему: "Выдай нам кузнеца, беда, что натворил он! За это дело надо его повесить". А тот им в ответ. "Не хотите ли заместо кузнеца двух ткачей?". Вот, дорогой, какой почет был кузнецу. И недаром: без кузнеца не сделаешь ни сошника, ни серпа, ни топора, а без них нельзя ни хлеба добыть, ни избы срубить. И что важнее всего, – без кузнеца не было бы оружия, нечем было бы обороняться от врага...

– Молодец Луша, коли так! – похвалил мастер девушку, не зная того, что своими словами, как острым ножом, полоснул по сердцу Аносова.

Потерянным и грустным ушел Павел Петрович из украшенного цеха и поспешил в литейную. Старик Швецов встретил его дружески:

– Ты что ж, Петрович, совсем забыл нас?

– Занят был, – тихо ответил Аносов и не сдержался, спросил: – Отец, это правда, что ты дочку замуж отдаешь?

– Правда, – просто подтвердил литейщик. – Неделю тому назад сговор состоялся.

– А Луша что? – замирая, спросил Павел Петрович.

– Пусть радуется. Парень в силе, умен и ковач отменный! По совести сказать, в таком деле девку не спрашивают. Старикам виднее.

– Но ведь она его не любит! – вскричал Аносов.

– У нас так говорится: стерпится-слюбится! – спокойно ответил Швецов. – Да к тому, Петрович, мы простые работнички и некогда нам любовью заниматься. Был бы человек для жизни хороший.

– А всё же хотелось бы знать, как Луша? Можно поговорить с ней? дрогнувшим голосом спросил Аносов.

Старик нахмурился, помолчал, а затем смущенно пробормотал:

– Не в обиду тебе, Петрович, но прошу – не тревожь девку. По правде молвить, хоть дело у нас одно, а разных мы путей-дорог. Сердце же девичье не камень; не смотрит ни на что, а к солнышку тянется. Не приходи, пока с делами не управимся...

Аносов молча опустил голову. Дрожащими руками застегнул на мундире пуговицу и, сутулясь, тяжелым шагом побрел домой.

Солнце щедро золотило горы и лес. По синему небу плыли легкие пушистые облака. Широко и привольно было кругом, а в комнатке у Аносова всё вдруг потускнело, померкло.

Медленно шло время. Тихий вечер опускался на землю, и сквозь фиолетовую тучку солнце послало в комнатку свой последний теплый золотой луч. Аносов чего-то ждал. Внутренний голос шептал ему: "Погоди минутку, вот она придет сюда и всё расскажет..."

Предчувствие не обмануло. Еще не погас закат, когда неожиданно скрипнула дверь и на пороге появилась Луша. Сердце остановилось у него в груди от радости. Аносов протянул дрожащие от счастья руки и прошептал:

– Луша!

Она прислонилась к косяку двери и низко опустила голову:

Аносов подошел к ней, взял за руку. Длинные холодные пальцы ее дрожали.

– Лушенька, почему ты решилась? Полюбила парня? – задыхаясь от волнения, спросил он.

– Худого про него сказать не могу. Высок, статен, умен и мастер не последний, а любви не было и нет. Так батюшка решил, выходит, тому и быть! – слегка побледнев, тихо сказала она.

– А если я на тебе женюсь? – вдруг решительно сказал он.

Луша укоризненно взглянула на него:

– Не говори такого, Павлуша! Не быть этому! Одно дело сердце потешить, другое – жизнь прожить.

– Разве я тебе не нравлюсь? – тревожно спросил он.