Текст книги "Большая судьба"
Автор книги: Евгений Федоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)
Тем временем на площади, прямо перед собором, на некотором расстоянии друг от друга вытянулись две шеренги солдат с палками в руках. Поднимаясь в гору, Аносов услышал бой барабана, который всё усиливался.
"Началась экзекуция", – с ужасом подумал он и невольно оглянулся. С вершины всё было видно. Два рослых служивых вели полуобнаженного бородача, привязанного за руки к скрещенным ружьям, приклады которых упирались ему в живот. Удары градом сыпались на спину осужденного. Сквозь жуткую дробь барабана послышался вопль несчастного.
– Какая мерзость! Варварство! – выкрикнул Аносов и, сжав кулаки, поспешил домой. Он вошел в кабинет и устало упал на диван, закрыв лицо руками. Как противен он был себе в эту минуту!
Скрипнула дверь, и тихонько вошла Татьяна Васильевна.
– Почему ты ушел с парада? – спросила она.
– Не мог, понимаешь, не мог! – закричал Павел Петрович. – Там истязают рабочих.
– Грустно, – тихо обронила жена. – Но что же ты можешь поделать?.. Нужно хоть внешне смириться...
Барабанная дробь не прекращалась. Позади барабанщика стояла группа офицеров и горных инженеров, а среди них Глинка. Генерала нисколько не трогали страдания истязаемого. А вопль становился всё пронзительнее. Спина работного покрылась рубцами, из которых сочилась кровь.
Первый барабанщик смолк, как только осужденного довели до середины "зеленой улицы", и сразу же на другом конце забил частую дробь другой.
Силы быстро оставляли наказываемого. Его уже тащили, и он больше не кричал. Когда хожалые провели его обратно вдоль шеренги, спина осужденного представляла сплошную кровавую рану.
Швецов стоял в толпе, закусив губы.
"Эх, загубят бедолагу! – жалостливо думал он. – А ведь он и вправду соскучал по семье. Велик грех, подумаешь!"
Старик взглянул на окружающих. Толпа замерла в безмолвии. Гнетущее чувство страха, жалости и немого возмущения написано было на лицах невольных зрителей. Заводские жёнки украдкой утирали слёзы. Рядом с литейщиком тяжело вздохнул Иванко Бушуев.
– За пустяк кровянят человека! – выдавил он сквозь зубы, и по выражению его глаз угадывалась жгучая ненависть к палачам.
А несчастного всё еще волокли между солдатскими рядами. Наконец он упал. Тогда по сигналу офицера к нему подкатили тачку, уложили в нее изуродованное тело и снова повезли вдоль шеренги, чтобы отпустить положенное число ударов.
– Должно быть, убьют, ироды. Страшно-то как! – со вздохом прошептал Швецов. – И как только терпит Петрович такое варварство?
Иванко взглянул на литейщика и шёпотом сказал:
– Не видишь разве? Ушел. Разругался с генералом!
Тачка внезапно остановилась среди шеренги. К ней поторопился толстячок в военной форме.
– Лекарь бежит. Здорово уходили бедолагу! – укоризненно обронил старик.
Раздалась команда. Солдаты, сложив на воз растрепанные шпицрутены, строились повзводно. Подъехала подвода, на нее бросили истерзанное тело и повезли.
– В госпиталь, стало быть. А потом свое доберут! – пояснил Иванко Бушуев.
Генерал сел в коляску и в сопровождении адъютанта покинул площадь.
– На обед, значит, уехал! – с укоризной вымолвил Швецов и предложил граверу: – Ну и мы, Иванко, пошли.
Они обогнули площадь и углубились в узкие улочки, раскиданные по склонам гор...
Глинка тем временем появился в квартире Аносова. Он уже забыл об экзекуции и, завидев молодую хозяйку дома, приятно улыбался.
– Я и не знал, что у вас жена красавица! – обратился он к Аносову, оправляя усы. Однако Татьяна Васильевна оставалась равнодушной к комплиментам генерала. Всегда гостеприимная, она на этот раз вела себя учтиво, но сдержанно.
Не замечая холодности хозяйки, Глинка уселся за накрытый стол. Поглядывая на графины и закуски, он от удовольствия потирал руки.
– Право, недурно! Отлично даже! – Взглянув на Аносова, он заботливо спросил: – А вы и в самом деле больны? Лечиться надо, лечиться. Господа, обратился он к гостям – горным чинам. – Не пора ли нам приложиться?
Ему услужливо налили бокал. Генерал крякнул и с удовольствием опрокинул содержимое в широко раскрытый рот. После выпивки высокий гость сразу же набросился на яства. Он ел, широко расставив локти и громко чавкая.
"И это свитский генерал!" – с омерзением подумала Татьяна Васильевна.
После возлияний гости оживились и попросили Глинку:
– Ваше превосходительство, расскажите что-нибудь о столице...
– Кхе... кхе... – густо прокашлялся генерал. – Господа, не будь я Глинка, если не сломаю этого штафирку... хм... хм... Огарева.
Аносов понял, что речь идет о пермском гражданском губернаторе Илье Ивановиче Огареве. Между ним и начальником Уральского хребта шла непримиримая война.
– Представьте себе, господа, – раскатился по столовой бас Глинки. Однажды наши возки встретились на узкой дороге. Кругом глубокие сугробы. Не весьма приятно зимой нырять в снег. Кто же должен уступить дорогу? Как вы думаете? Сижу и слушаю: ямщики ругаются, кони стали. И тут господин Огарев не утерпел, высунулся из возка и сердито закричал: "Эй, кто там? Посторонись, губернатор едет!". Подумайте, господа, что за персона! – в голосе рассказчика прозвучала ирония. – А я, – продолжал Глинка, – откинул меховой воротник, да как рявкну: "Дорогу! Уральский хребет скачет!". И что вы думаете, испугался важный губернатор, приказал кучеру своротить в сугроб и тихо, скромно сидел в возке, пока я проезжал мимо! Каково?..
"Вот чем потешаются!" – недовольно оглядел гостей Аносов. Те в угоду генералу льстиво хихикали.
– Впрочем, не будем об этом... Пододвиньте мне, господа, осетра! попросил Глинка и стал насыщаться. Но через минуту он вдруг фыркнул и захохотал.
– Вспомнил, еще вспомнил! – размахивая руками и утирая салфеткой жирные губы, снова начал он. – Терпеть не могу щелкоперов! Господа, наш государь Николай Павлович считает, что самое важное – военная служба. Образование портит людей. Да-с... Именно портит, возбуждает в человеке дух противоречия... Захожу я в горное училище и слышу, учитель диктует ученику у доски. И что диктует? Подумайте только, господа! Он читает отрывок из "Мертвых душ"... Что-то о Чичикове. Я не удержался, распек вольтерьянца: "Как, Чичиков? Это, значит, Гоголь, щелкопер! Как не стыдно тебе, Наркис Константинович! Почтенный ты человек, а диктуешь в казенной школе такую мерзость! Никогда тебе не забуду этого. Сейчас же стереть с доски! Продиктуй что-нибудь из сочинений многоуважаемого Василия Андреевича Жуковского..." Вот до чего, господа, доходят наши либералы...
Горные чиновники зааплодировали генералу. Раскрасневшийся, сытый и довольный, он встал из-за стола и почтительно поцеловал руку Татьяны Васильевны.
– Берегите вашего мужа, – сказал он. – Жаль, что Павел Петрович заболел и не может поехать с нами.
За окном стало темнеть. В комнатах зажгли свечи. Гости заторопились. Аносов уныло провожал их, чувствуя в душе большую горечь. Только теперь он по-настоящему понял весь ужас николаевского режима.
Глава восьмая
ТАЙНА БУЛАТА РАСКРЫТА
Из Петербурга от начальника штаба горных инженеров генерала Чевкина пришло ободряющее письмо с просьбой продолжать исследования. Аносов воспрянул духом: Чевкин считался большим знатоком и любителем восточных булатов, внимание такого человека было приятно Павлу Петровичу. Он только что закончил целую серию опытов, чтобы окончательно установить природу булата.
Аносов выяснил роль углерода в образовании булата, но далось ему это нелегко. Путешественники, прибывавшие из восточных стран, сообщали о том, что персидские и дамасские мастера закладывали в тигли различные растения, но какие – никто об этом не мог сказать. В действиях этих мастеров было что-то таинственное. И этому поддались даже такие ученые, как Реомюр и Ринман.
Холодный же разум Аносова требовал ясных и точных показаний о влиянии углерода растений.
Он понимал, что обуглившиеся в процессе плавки цветы и листья не что иное, как углерод и азот. Все эти присады были различными формами углерода разнообразной степени чистоты.
Павел Петрович начал с клена, затем в плавку пошли березовое дерево, цветы, бакаутовое дерево, ржаная мука, сырой рог...
Опыты показали, что сделанные присады свидетельствуют лишь о "наклонности к образованию булата". Только и всего! Может быть, восточные мастера и в самом деле делали присады из листьев и цветов, не имея под рукой других носителей углерода?
Павел Петрович записал в журнал:
"Не видев возможности достигнуть удовлетворительного успеха ни помощью углерода растений, ни помощью углерода животных, мне оставалось ожидать оного в царстве ископаемых".
Алмаз – это углерод в чистом виде. Но где раздобыть средств на эту драгоценность? Значительная часть жалования уходила на содержание лаборатории, на семью, которая быстро росла. Татьяна Васильевна и так с трудом сводила концы с концами в своем скромном хозяйстве. Старые мундиры мужа и ее платья переделывались и перелицовывались для детей.
В этот вечер Аносов чувствовал себя нехорошо. По телу разливался жар, кружилась голова, а во рту была противная сухость. Он рано ушел в кабинет и прилег на диван.
Татьяна Васильевна догадалась, что с мужем происходит неладное: уже за столом она заметила лихорадочный блеск его глаз, нездоровый пятнистый румянец на щеках. Встревоженная, она пошла за Аносовым. Павел Петрович лежал, полузакрыв глаза, и о чем-то сосредоточенно думал. Теплая, заботливая рука жены легла на его плечо:
– Что с тобой, милый? Ты болен?
Она склонилась над ним, прислушиваясь к тяжелому дыханию. Он напряг все усилия и улыбнулся. Однако улыбка получилась беспомощной и жалкой.
Татьяна Васильевна напоила мужа малиновым отваром, тепло укрыла и не отходила от постели. Всю ночь Аносов метался и бредил и только к утру затих и заснул спокойным сном.
Впервые за всё время Павел Петрович не пошел на работу. Жестокая простуда продержала его несколько дней в постели. Эти дни для Татьяны Васильевны были и самые горькие, и самые светлые. Она боялась за мужа и в то же время ходила по комнатам просветленной и довольной.
"Хоть несколько дней он побудет рядом", – радовалась она.
Пришел Евлашка. Громоздкий, в старом полушубке и стоптанных поршнях, он неслышным охотничьим шагом приблизился к постели Аносова и подмигнул:
– Ну, ничего, в скорости встанешь, пойдем на охоту! Соскучал я без тебя, Петрович!
– Пойдем, дорогой, дай только собраться с силами! – согласился Аносов.
Но после ухода Евлашки он снова задумался. Татьяне Васильевне стало грустно, и она подсела к мужу:
– Ты всё думаешь и думаешь. Словно уходишь от меня. При мне – и без меня. Неужели у тебя такие секреты, что нельзя о них говорить даже жене?
Аносов улыбнулся, схватил ее руки и прижал к губам.
– Хлопотунья ты моя, хлопотунья, ну какие у меня могут быть секреты? – вырвалось у него. – Да и горю моему ты не поможешь. Мне для опыта алмаз нужен, а где его достать?
– Только и всего? – укоризненно покачала она головой. – Почему же не сказал мне, я давно достала бы алмаз!
Он притянул ее к себе и ласково обнял:
– Где же ты нашла алмазные копи?
– Сейчас! – Татьяна Васильевна поднялась и вышла в свою комнату. Через минуту она вернулась и выложила перед ним свои алмазные серьги.
– И тебе не жалко? – пытливо посмотрел Павел Петрович.
– Нисколько! Бери.
Сияющий, он смотрел на жену и не мог надивиться.
– Так вот ты какая у меня! Ради моего дела не пожалела и дорогого...
Она опустила глаза; сердце ее сильно и радостно колотилось...
Аносов решил приберечь алмаз. Сейчас он думал уже о другом:
"Алмаз – хорошо, но ведь его нужно много. А что если ввести графит?" – И он решил попытать счастья.
Стояло серенькое холодное утро, когда он после выздоровления вошел в цех, осмотрел тигли и спросил Швецова:
– Скажи мне, где можно раздобыть графит?
Литейщик подумал и ответил:
– Фунта два у нас наберется. Поискать только да очистить... Сказывал дед Евлашка, что есть графитные окатыши где-то под Златоустом...
Вместе со Швецовым Аносов обыскал кладовую и нашел грудочку графитных галек с большими прослойками колчедана.
– Негож! – определил Аносов. – Но где же достать другой?
Они засели за очистку графита и к вечеру поставили новый опыт. Аносов неторопливо опустил в тигель пять фунтов железа и полфунта графита. Пламя в печи излучало жар. Павел Петрович внимательно регулировал ход плавки в печи. Было далеко за полночь, когда сплав был готов. Плавка продолжалась два часа. Медленно текло время. Усталые и закопченные, инженер и литейщик ждали охлаждения тигля. За окном засинел поздний рассвет, когда испытание подошло к концу. Павел Петрович вдруг оживился и крикнул Швецову:
– Смотри, смотри! Что же это?
Старик взглянул на кованец для клинка и весь засиял.
– Булат! – закричал он. – Наш... свой, русский булат!
Аносов не мог оторвать взора от чудесных узоров.
– Вот она – отрада сердцу! – Швецов, как садовник, бережно держал драгоценный сплав – плод тяжелого, но вдохновенного труда, и большая радость просилась в душу.
Четким и убористым почерком занес Аносов в журнал опытов взволнованные строки:
"Плавка производилась без крышки. По охлаждении тигля металл казался несовершенно расплавленным: ибо на сплавке видны были формы кусков железа, между коими заключался графит. Но сплавок удобно проковался. При ковке заметен запах серы, в нижнем конце обнаружились узоры настоящего хорасана. От нижнего конца вытянут кованец для клинка; при ковке употреблено старание к сохранению узора. Таким образом получен новый первый клинок настоящего булата..."
Захлопнув журнал, Павел Петрович поспешил домой. Татьяна Васильевна удивленно посмотрела на мужа.
– Что случилось? Приятное? Неужели удача? – она тормошила его, умоляюще смотрела в глаза.
Аносов бережно обнял жену.
– Милая моя, – с нежностью сказал он. – Мечта исполнилась! Мы только что выплавили первый булат! Впереди еще много работы, но...
Глаза Татьяны Васильевны вспыхнули, она встрепенулась вся, не дала мужу договорить.
– Павлушенька, ой, как я рада! Счастлива! И нисколько не сержусь на тебя, что ты сейчас радуешься больше, нежели при вести о первенце-сыне!
– Милая, терпеливая моя! Спасибо тебе за доброе слово. Я уже вижу счастливый берег. Может быть, скоро конец нашему великому плаванию...
– Вот и хорошо, а пока идем завтракать.
– И вправду, покорми, родная, а то мне в Миасс ехать, на золотые прииски...
Вскоре послышался колокольчик.
– Вот и кони! – сказал Аносов и стал собираться в дорогу...
Он вернулся на завод только через три дня и, не заглянув в кабинет, отправился прямо в цех. Швецов "колдовал" над очередной плавкой с графитом. Павел Петрович подоспел во-время. Он взял в руку слиток и обрадовался: узоры в нижней половине его были лучше, чем при первом опыте с графитом.
Срочно изготовили булатный клинок, и узоры на нем оказались ровнее. Успех окрылил литейщиков. Аносов при плавке стал применять разнообразные технологические режимы, но казалось, что весь успех пошел насмарку: происходили самые неожиданные явления. Снова пришло тяжелое раздумье. Поздно вечером дома Аносов пересмотрел свои ранние записи. Он чувствовал, что стоял на грани тайны, а теперь снова отброшен назад.
Инженер долго сидел в кресле, о чем-то раздумывая, мучительно морща лоб, стараясь найти разгадку. Охваченный беспокойством, он по старой привычке потянулся к дневнику и записал:
"Уже первый опыт увенчался большим успехом, нежели все предшествующие. Результаты повторенных несколько раз опытов с тем же графитом оказались сходными. Вся разность заключалась в незначительном изменении грунта и формы узоров, большей частью средней величины. Но этот успех был непродолжителен: с переменой графита или металл не плавился, или не ковался, или, наконец, терялись в нем узоры..."
Свет от лампы ровно разливался по кабинету. В доме все уснули. За окнами – тьма. А думы не уходят, терзают.
"Что же, что же случилось? – в сотый раз спрашивал себя Аносов. Природа булата ясна: соединение железа и углерода. Но что же мешает?.."
Шелестели листки дневников, проходили минуты, часы. Незаметно для себя он склонил голову и уснул. Пробудился от гудка. Занималось чудесное солнечное утро, какое редко бывает в Златоусте: свежие, искрящиеся, с крепким запахом осени рассветы наступают только в октябре. Горы и леса за окном купались в дымчатом голубоватом тумане, который уже таял и редел, оставляя на оголенных сучьях деревьев нанизанные бусы крупной росы. Павел Петрович потянулся, и после короткого сна пришла простая и ясная мысль:
"Успех наш кроется в чистоте графита, в методе охлаждения и кристаллизации; надо отыскать хороший графит! Отыскать у себя, на Урале!".
Ему вспомнился охотник Евлашка. После завтрака он распорядился запрячь коней и поехал отыскивать следопыта.
Охотник жил на окраине Демидовки в маленькой ветхой избушке. Он только что вернулся с охоты. Две яркие шкурки лис-огнёвок висели на шесте. Пушистые, красивые, они сразу привлекли внимание Аносова.
– Что, хороши? – свесив лохматую голову с полатей, спросил дед. Вспомнил всё-таки, Петрович, старика. Аль понадобился? Опять в горы?
– Слезай да поговорим, – сказал Аносов.
Охотник, в одних портах и рубахе, легко соскочил вниз. Сутулый, широкоплечий, он еще был силен. Пытливые глаза из-под нависших кустистых бровей уставились на Аносова.
– Ты что-то, батюшка, стареть стал, – вымолвил он, с тревогой оглядывая нежданного гостя.
– Зато ты по-прежнему молодец!
– Эх, милый, – весело ответил дед, – одна голова не бедна, а бедна, так одна! Что мне, Петрович, станется, я еще потопаю по земле! – Он присел на скамью и пригласил Аносова: – Садись рядком, потолкуем ладком! Прости, угостить нечем: один квас да мурцовка.
Старик выглядел бодрым; Павел Петрович положил ему на плечо руку:
– Рад, что ты здоров. Дело к тебе есть, отец. Сказывали мастера, что ты залежи графита знаешь. А без него всё наше дело с литейщиками стало. Помоги, друг!
Охотнику было приятно, что о нем вспомнили. Он лукаво подмигнул:
– Вишь, и Евлашка понадобился. Что же, Петрович, помогу. Есть на примете одно местечко. Сведу тебя, сам увидишь: есть там камушки, писать ими можно...
Сборы были недолги. Евлашка забросил за плечо старенькое ружьишко, и они вышли на улицу, посреди которой, побрякивая колокольчиками, нетерпеливо поджидали лошади.
– Место, куда я тебя повезу, – сказал дед, – еще господину Татаринову я показывал, да так о нем и позабыли.
К вечеру Аносов с дедом Евлашкой добрался до озера Большой Еланчик, расположенного к югу от Миасса. Стаи уток и гусей носились над камышами. Подъехали к берегу и остановились. Кругом немая тишина. По широкой озерной глади нет-нет да и пробежит шаловливый ветерок. От его легкого дуновения на воде ерошились серебристые чешуйки, и на секунду-другую зеркальная гладь рябилась. Аносов вздохнул полной грудью.
– Что за приволье! – восторженно сказал он и загляделся на просторы. Рядом большие плёсы, курьи, мысы, заросшие густым тальником. Безоблачное безмятежное небо глядится в глубину озерных вод.
Оставив лошадей на дороге, они пошли по берегу. Под ногами шуршала мелкая галька.
– Где же это заветное место? – пристально посмотрел на деда Аносов.
– Да оно перед нами, Петрович. Глянь-ка на галечку!
Павел Петрович набрал горсть темных камешков. Они были жирны на ощупь, пачкали ладонь.
– Графит! – изумился Аносов. – Настоящий графит!
Однако темных камешков на берегу оказалось не так уж много. Они набрали мешочек, отнесли и положили в экипаж. Аносов долго бродил по берегу, всматривался в породы, небольшим шурфом углубился в отмель. Перед ним раскрылась жила, которая круто уходила под Большой Еланчик.
Солнце незаметно опустилось за горизонт, по воде пошли красноватые отливы зари. Постепенно они переходили в нежно-синие, гасли, наступали сумерки. В тишине теплого вечера рождались звуки, полные своеобразной дикой прелести: заскрипел коростель, где-то завела свою незатейливую песенку болотная курочка, посвистывали запоздавшие на ночлег кулики. В глуши тростников закрякала потревоженная утка...
Взошла луна. Нежный зеленоватый свет превратил всё окружающее – и озеро, и рощи, и дальние горы – в сказку. Всё выглядело загадочным и было полно прелести.
– Тут бы заночевать, да торопиться пора, – с сожалением обронил Аносов... – Ну, дед, тронулись!
Евлашка сел за ямщика, тряхнул вожжами и кони, фыркая, побежали от озера, которое всё лучилось и переливалось под ярким месяцем...
...Снова Аносов приступил к опытам. Прошли плавки сто двадцать вторая, сто двадцать третья, четвертая, пятая. Опыты проходили с переменным успехом. После отдыха приступили к сто двадцать восьмому опыту. Швецов сосредоточенно закладывал в тигли железо и графит. На душе было тяжело: уходили силы, годы, а всё-таки тайна ускользала. Аносов устроил себе постель в цехе и на час-другой ложился там отдыхать.
Однажды на завод пришла Татьяна Васильевна, робко остановилась у двери литейного цеха и молча наблюдала за мужем. Потный и перемазанный, он пристально следил за тиглями. Она не решилась отрывать мужа от работы. Так же неслышно, как появилась, молодая женщина исчезла.
Павел Петрович последние дни находился в напряженном состоянии. Когда ковали сплав, у него дрожали руки, хотя кузнецы исправно делали свое дело. С трудомом дождался конца испытаний, и сразу у него отлегло от сердца. В журнал в этот день занес: "Ковалось хорошо, узоры хорасана. На клинке сохранились такие же узоры. Грунт темный, с синеватым отливом. В закалке крепче литой стали.
Из сих опытов следует, что совершенство булата, при одинаковых прочих обстоятельствах, зависит от совершенства графита или от чистоты углерода".
Подошел Новый год. Встречали скромно, в семье. Татьяна Васильевна ходила вокруг празднично убранного стола и по-девичьи радовалась:
– Сегодня ты весь вечер дома. Приласкай детей. Боже мой, посмотри, как быстро растут они!
На высоких стульях восседало буйное молодое племя. Дети радостно смотрели на отца и думали: "Когда же сегодня зажгут елку?".
Около полуночи наступил веселый праздник. Аносов вместе с детьми резво прыгал вокруг елки. Сияли сусальные звёзды, блестели позолоченные грецкие орехи.
– Папа, – закричала маленькая Аннушка. – Из чего делают порошок, которым золотят игрушки?
– Хотите, я расскажу вам про один волшебный камень, и тогда вы будете многое знать? – раскрасневшийся Павел Петрович выжидающе уставился на детей.
Все захлопали в ладоши, а Татьяна Васильевна предложила:
– Усядемся под елочку и послушаем о твоем волшебстве.
Все опустились на низенькую скамеечку, и Аносов начал:
– Жаль, нет с нами деда Евлашки, – он виновник всему волшебству... Ну, что ж, можно и без него... Как-то вечерком сидели мы с ним у костра. Хотелось отдохнуть после трудной ходьбы по горам и поесть. А в мешке и карманах у нас было совсем пусто, – всё поприели. Сидим, греемся у огонька, а от голода даже под ложечкой сосет. Дед Евлашка сидит медведем у кострища, а искры так и сыплются из него золотым дождем. "Смотри, дед, борода сгорит!" – пошутил я. Он угрюмо огляделся кругом. Видит, у ног лежит камешек, очень похожий на глыбку черной слюды. Поднял дед этот осколок и бросил в костер; из огнища взметнулась искра. "Эх, напасть, так я голоден – вола бы съел!" – сказал он. "А я бы, я бы..." – начал я и поперхнулся. Гляжу на огонь, и глазам своим не верю. Камешек, который бросил старик в костер, вдруг ожил, зашевелился и стал медленно расти...
– А ты, папа, не обманываешь? – лукаво спросила Аннушка. – Камни только под дождем растут.
– Нет, и под дождем камни не растут, и вообще этого не может быть, серьезно ответил отец. – В этом-то всё и дело. А наш камешек становится всё больше и больше. "Гляди, – кричу я Евлашке, – почему он дышит?" Дед и глазом не сморгнул, схитрил. "Лукавый его знает, почему он дышит? Знать, то волшебный, наговорный, гляди, как порох, взорвет!" – сказал, а сам подальше от костра отполз. Ну, и я за ним. Сидим и за волшебным камнем наблюдаем. "Вот-вот взорвет", – думаю, а черный кусок продолжает шириться и раздуваться.
– Ой, ребята, это всё не всамделишное! – закричал пятилетний Саша.
– Не любо – не слушай, а врать не мешай! – серьезно сказал Павел Петрович и посмотрел на сына. – Только тут никакой выдумки. Всё было так. Посидели-посидели мы с Евлампием, но камень не взорвался, а только в десять раз вырос. "Вот так штука!" – подумал я и вытащил его из костра. Глыбушка оказалась легкой и ярко-золотистой. Чудеса! "Погоди, я тебя, старик, удивлю!" – решил я, поднялся на горку, отыскал черную глыбищу и скатил ее в костер. "Вот это да! – одобрил дед. – Посмотри, что только будет!" И тут, мои милые, началось. Глыба стала набухать и, долго ли, коротко ли, величиной стала с дом!
– Браво, браво! – захлопала в ладоши от восторга Аннушка. За ней зашумели все остальные. Татьяна Васильевна серьезно посмотрела на мужа:
– Ты это сам видел?
– Сам, – твердо ответил Аносов.
– Странно. Неужели есть на Урале такие волшебные камни? – удивилась она.
– Есть, и они вовсе не волшебные. Это – черная слюда, ее много в наших горах. И называется она верникулитом. Вот из нее и делают золотые и серебряные порошки для елочных украшений... А домов из нее не построишь...
– Жалко, – разочарованно протянула Аннушка. – Какой же это волшебный камень, если из него не может вырасти дом...
Все засмеялись, зашумели. А за окном, разрисованным морозными узорами, ярко блестели звёзды. На сердце у Аносова было светло и хорошо.
"Пусть новый год действительно принесет всем нам счастье!" – с облегченной душой подумал он.
И в самом деле, новый год принес Аносову приятную неожиданность. Оренбургский генерал-губернатор Перовский – большой охотник и любитель булатов – прислал Павлу Петровичу булатный кинжал, сделанный из индийского вуца.
Булат отличался исключительной красотой. Узоры походили на серебристые переплетающиеся виноградные гроздья. Булату, несомненно, было не менее двух тысяч лет.
"Он пришел из глубины веков, – писал Аносову генерал-губернатор, – и, чаю, его сотворил великий чародей – мастер. Вглядитесь в его узоры и в таинственное мерцание, и тогда вы поймете, как заманчиво открыть тайну утерянного мастерства!"
Булат ходил по рукам. Швецов держал его, как большую драгоценность.
– Ты очень осторожен, – с улыбкой заметил ему Аносов.
Старик смутился, но со всей искренностью признался:
– Держу его словно дорогую чашу и боюсь выплеснуть живую каплю...
Рассматривая кинжал, Аносов угадывал секрет: вероятнее всего, булат этот был получен путем прямого восстановления железа.
"Каким образом убедиться в этом?" – думал Павел Петрович.
Притихший и молчаливый, взялся он на другой день за новый опыт, а старые тревоги и волнения продолжались. Была проведена сто тридцать восьмая плавка, когда Аносов смог записать:
"Смешивая железную руду с графитом, можно получить непосредственно из руд ковкий металл. Эти опыты заключают в себе открытие важное по многим отношениям: во-первых, потому, что до сих пор из руд в тигле никто еще не получал ковкого металла, в полном смысле этого слова; во-вторых, потому, что сим способом можно получать превосходный булат, если первые материалы будут высокого качества; в-третьих, потому, что он ведет к предположению, что древний и потерянный более шестисот лет способ приготовления булата, известного под названием табан, едва ли не состоял в плавлении графита с железной рудой; и, наконец, оно ведет к новым открытиям, которые могут послужить и к сбережению горючего материала в доменных печах и к улучшению качества самого чугуна в тех заводах, где графит находится близко; ибо, если он может восстанавливать железо, то он, без сомнения, заменит и часть угля, потребного для сей цели, а соединяясь с железом, улучшит чугун и приблизит его к состоянию более ковкому или увеличит в нем вязкость, что в особенности может принести пользу при отливке орудий".
Особенно задумался Павел Петрович над последним опытом. Вместе со Швецовым они получили королек в тридцать два золотника и отковали из него нож. По вытравке он оказался весьма хорошим хорасаном.
В этот вечер Аносов долго ходил из угла в угол.
"Игра не стоит свеч! – огорченно думал он. – Что из того, что последний способ заманчив; он весьма убыточен. А между тем требуется при этом высокое качество руд и графита... Надо оставить затею!"
Всю ночь он страдал от дум. Ворочался, лежал с открытыми глазами, пока не занялось утро; на рассвете отправился в цех. С темными кругами под глазами он подошел к горнам. Швецов уже возился с тиглями.
– Вернемся к опытам с графитом! – решительно сказал Аносов. – У нас остался только один путь!
– Долог, долог этот путь! – опечаленно покачал головой литейщик. Однако, Петрович, зашли мы далеко, и возвращаться нам теперь поздно.
Снова потянулись месяцы. Татьяна Васильевна всё ждала радости, но муж целиком ушел в свои дела. Казалось, всю жизнь заволокло густым, тяжелым туманом. Когда же просвет?
...Он, наконец, наступил.
Стоял ясный погожий день. Над Златоустом голубело небо, солнце заливало золотыми потоками горы.
Аносов стоял у распахнутой двери, и теплый ветер ласкал его лицо. Позади на каменном полу стыл только что выплавленный металл. Еще одно разочарование или удача? Быстрыми шагами Аносов подошел к слитку и не поверил своим глазам: на поверхности сплава струились знакомые продолговатые узоры булата!
Немедленно сковали из него шпажный клинок. Его закалили, обточили, подвергли испытанию. В цех набилось множество народа. Все взволнованно следили за действиями старого мастера. Швецов согнул клинок под прямым углом и отпустил. Легко пружиня, издавая чистый высокий тон, булат быстро выпрямился. Сын литейщика, ловкий и сильный Павел, взял добрую английскую саблю и стал рубить подставленный клинок. Удары были могучие, высекались тонкие искры, но когда осмотрели златоустовский клинок, на нем не нашли зазубрин. Бросили над ним газовую ткань: едва коснувшись лезвия, она распалась на двое.
– Ещё не всё! – волнуясь, сказал Швецов.
Он зажал клинок в особый станок и на конце его повесил тяжелую гирю, – булат не сломился. Освобожденный от тяжести, клинок принял прежнее положение.
Тайны булата не стало!
Аносов с любовью взял в руку шпагу.
– Вот теперь, наконец, вижу, что мы создали свой, русский булат. Это и есть, без сомнения, предел совершенства в упругости, которая в стали не встречается!
Ч А С Т Ь П Я Т А Я
Глава первая
НА ЗОЛОТЫХ ПРИИСКАХ
В начале XIX столетия на Верхне-Невьянском заводе, на Урале, разыгралась тяжелая драма. Тринадцатилетняя крестьянская девочка Катя Богданова нашла золотой самородок. Произошло это неожиданно и просто. Ночью в горах разбушевалась гроза, маленькая горная речонка Мельковка, приток Чусовой, вздулась и целую ночь с ревом лезла на берега, размывая пески, кручи, рвала корневища и валила вековые деревья. Утром гроза стихла, выглянуло солнце, и кругом всё заблестело: умытые листья, травы и берега веселой Мельковки. Сколько редких сверкающих камешков выбросила на берег разыгравшаяся речушка! В воде и на песке блестели хрусталинки, ярко-красными разводами горела яшма, из-под камешков выглядывал малахит. Были тут и опалы, синие, как небо, камешки. Крикливые ребята радовались находкам. И вот среди них Катя Богданова нашла необыкновенный камешек, очень тяжелый по весу.
