Текст книги "Большая судьба"
Автор книги: Евгений Федоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
– Ты что ж это, Петрович, взбесился вдруг? – укоризненно сказал вошедший Швецов.
– Ничего путного не выйдет у нас! – в отчаянии закричал инженер.
Старик прошел вперед, присел. Он недовольно посмотрел на Аносова:
– Это почему же, Петрович, у немцев, в Пассау, получается, а у нас нет? Выходит, мы вроде как бы хуже? Аль, может, назад повернуть, бросить свои замыслы?
Лицо литейщика стало строгим. Он поднялся и сказал решительно:
– Ну, нет, милок! Назад нет ходу! Два года прошло, а при моих годках это не шутка. Не выспался ты, Петрович, это верно. Идем! – Он бережно обнял Аносова и повел на квартиру. – Утро вечера мудренее.
Старик оказался прав. На другой день Аносов отправился в сарай и с сожалением осмотрел осколки.
"Что наделал?" – укорял он себя; нагнулся, поднял черепок, стал разглядывать. Словно толчок пронизал его мозг. Внезапно пришла ясная и простая мысль: "Тигли лопаются от расширения частиц глины при нагревании. Одни частицы давят на другие, отсюда и трещины. Вот в чем секрет! – Аносов склонился над черепками и задумался. – Что же надо сделать, чтобы избежать неудачи? Надо ввести в смесь тело, которое уменьшит в глине способность сжатия. Какое же это тело?"
Павел Петрович вспомнил о привозных горшках.
"В пассауских горшках, – думал он, – сама природа позаботилась соединить глину с графитом..."
Он сбросил мундир, засучил рукава и опять принялся составлять смесь. На этот раз он взял десять частей челябинской огнеупорной глины, пять частей толченых черепков и столько же мелкого угольного порошка. Подручные замесили тесто...
Подошел хмурый ноябрь. Ранняя пороша покрыла горы и городок. В распахнутую дверь смотрели зимние звёзды. В цехе томила жара. Аносов целиком поглощен был тихими, еле уловимыми звуками, шедшими из горна. Прошло семь, восемь, девять часов... На городской каланче пробили десять ударов, и вслед за ними старик Швецов ликующе выкрикнул:
– Братцы, сталь поспела! Тигель наш выдержал!..
Татьяна Васильевна пришла встретить мужа. Павел Петрович взял ее бережно под руку и повел по сонным улицам городка. Жена восторженно говорила о природе, о горах. Он слушал, но мыслями всё еще был в литейной, сравнивая свои тигли с заграничными.
И вдруг, прервав излияния Татьяны Васильевны, он сказал:
– Милая, пассауские горшки обходятся по двадцать пять рублей штука, а мои обошлись всего по сорок четыре копейки... Да, да... И вся разница в употреблении заключается в том, что наши горшки требуют большей осторожности в прогреве, а вместе с тем отнимают и более времени для начатия самой плавки, но в огнестойкости имеется положительное... Впрочем, это всё покажут опыты...
Молодая женщина как-то странно посмотрела на мужа:
– Всё? – спросила она, когда он запнулся.
– Нет, погоди!
– Ну, милый мой, хватит! – решительно сказала она и вдруг, крепко обняв его, приказала: – Целуй свою жёнку, чумазенький...
– Боже мой, что скажут прохожие! – теряясь от смущения, воскликнул он.
– Пусть что угодно говорят, – спокойно ответила жена. – А теперь давай лучше поговорим о любви. Без нее скучно мне, милый...
Они пошли в гору, к осиянному лунным светом Косотуру, крепко держась за руки. И, вместо разговора о любви, молча наслаждались счастьем, и это было лучше всяких слов...
Глава вторая
ТАЙНА БУЛАТА
Русские люди издревле интересовались булатом. Драгоценный булатный клинок ценился дороже золота. В грамотах российских Аносов вычитал немало исторических сведений, из которых было видно, что князья и цари русские не только получали булаты из восточных стран, но пытались и у себя обучить способных людей этому искусству.
Впервые булат упоминался в старинной грамоте – духовном завещании князей Ивана и Федора Высоцких, написанном примерно в 1504 или 1505 году. В перечислении разной "рухляди" упоминается одна сабля булатная гирейская. Велика была ее стоимость, если попала она в княжескую опись!
Известно, что от кызылбашского* Абасс-шаха и от гилянского Ахмет-царя посольства доставили в свое время царю Федору Иоанновичу и Борису Годунову желанные подарки – булатные сабли, разукрашенные золотой насечкой и драгоценными камнями.
_______________
* К ы з ы л б а ш с к и й – персидский.
В 1613 году в летнюю пору на Москву с большим и пышным караваном наехал персидский посол шаха Абасса богатый купец Хозя Муртазя и "бил челом" подарками. Это были исключительно редкие булаты.
Царь Алексей Михайлович, которого современники льстиво называли "Тишайшим", вовсе не был тихоней. Любил он соколиную охоту, и среди других его страстей самой сильной была любовь к булатным клинкам, которые он старательно собирал. Образцы этого булатного оружия впоследствии перешли на хранение в Оружейную палату.
Мало того, Алексей Михайлович сам пытался завести в Москве изготовление булатов. По его приказу выбрали трех способных юнцов и направили в Астрахань для "учения булатных сабельных полос и панцырного дела".
В царской грамоте, написанной 30 июня 1660 года астраханскому воеводе князю Черкасскому, указывалось:
"...И вы б тех ребят велели у того Ивана принять, а для учения сабельных булатных полос и панцырного дела велели тем их мастерам и ученикам и которые из астраханских робят похотят учиться, давать нашего жалованья, поденного корму, по сему нашему Великого Государя указу, а мастерам их велели б есте сказать наш Великого Государя милостивый указ, чтоб они тех робят выучили своему мастерству доброму, и открыли дела свои к ученью явно, и ни в чем бы они в делах своих не скрылись, а как они тех робят выучат, и им мастерам за то учение будет наша Великого Государя милость".
Весной 1661 года, когда кипели ожесточенные схватки с крымскими татарами и поляками, Алексей Михайлович был очень озабочен вооружением русских ратников и написал вторую грамоту с требованием "призвать и прислать к нам Великому Государю черкас, панцырного дела сварщиков, самых добрых мастеров, да булатного сабельного дела сварщиков самых же добрых мастеров... Как они будут у нас Великого Государя на Москве, и мы Великий Государь их мастеров пожалуем, велим им учинить свое государево годовое денежное вознаграждение и корм большой".
Знал Павел Петрович, что в течение последних десятилетий тайну булата стремились разгадать западноевропейские ученые Карстен, Ринман, Бертье, Фарадей...
Имя Фарадея всегда волновало Аносова. Увы, этот прославленный ученый в поисках тайны булата, как и его иностранные коллеги, находился на ложном пути. Все они добивались лишь того, чтобы воспроизвести причудливый рисунок, который всегда виден на поверхности настоящего булата. Некоторым это удавалось сделать либо с помощью специальной обработки поверхности металла, либо применяя сложные процессы сварки полос железа и стали. А Фарадей уверял, что удалось получить булат, прибавляя к железу алюминий.
Павел Петрович много недель не покидал оружейную фабрику. Он вместе со Швецовым проверил утверждения ученого и убедился, что Фарадей заблуждается. Рисунок на булате не сопровождался появлением подлинных свойств булата. Аносов записал в свой дневник:
"Европейских булатов высокого достоинства мне видать не случалось, и всё, что писано было об этом предмете, не заключает в себе удовлетворительных сведений, ибо ни в одном из трактатов о булате нет истинного основания – достижения совершенства в стали".
Задумчивый и озабоченный Павел Петрович целыми часами просиживал у себя в кабинете в глубоком безмолвии. Молодая жена по-своему понимала беспокойное состояние супруга.
– Почему ты, всегда такой оживленный, разговорчивый, вдруг замолчал и стал хмур? – допытывалась она. – Неприятности по службе?
– Никаких! – кратко ответил он и грустно опустил голову.
– Так в чем же дело? Что случилось? Ты недоволен мной? – упорствовала Татьяна Васильевна.
– Ах, какая ты непонятливая! – огорченно выкрикнул он. – Я не могу дознаться, в чем тайна булата!
– Только это тебя и беспокоит? Какие прозаические мысли! – улыбнулась она и оставила его одного в кабинете.
Долго перебирал он в памяти все опыты и думал:
"Булат есть совершенство! Он более твердый и острый, нежели обыкновенная сталь. Именно поэтому булаты в Азии с незапамятных времен не выходят, так сказать, из моды. Он, подобно благородным металлам, всегда сохраняет постоянную ценность. Азиатцы платят за лучшие клинки по сто и более червонцев. Они люди умные, не могли же они ошибаться в продолжение многих веков в истинном достоинстве клинка, приобретаемого за столь дорогую цену!"
Чем больше он раздумывал, тем сильнее верил древним сведениям о булатах. И в самом деле, на опыте он уже убедился, что при некоторых изменениях узоров булат, очевидно, тверже, но не хрупче стали, а следовательно, лучше ее. Аносов чутьем догадывался, что рисунок является лишь следствием высокого качества металла.
Позади осталось много лет напряженной работы, но как ничтожны пока результаты!
"Тайна булата должна быть раскрыта!" – упорно думал он, представляя себе всю трудность задуманного. Ему казалось, что перед ним простирается огромный океан, который надлежало переплывать многие годы, не приставая к берегу и подвергаясь различным случайностям...
Тяжелый, очень тяжелый путь предстоял впереди!
Павел Петрович не испугался его.
"Люди – самое важное в нашем деле! – думал он. – Россия, богатая железными рудами различного свойства, не бедна и искусными руками... Вот старый литейщик Николай Николаевич Швецов – заводский крепостной. Умный, способный, опытный. Разве он не пойдет за мной в поисках тайны? Он настоящий уральский кремешок и служит на благо отчизны. Таких здесь сотни, тысячи, они поддержат, помогут в большом деле!"
Опыт уже есть. Через руки Аносова прошли сотни булатных клинков, и десятки их, приобретенные на его трудовые сбережения, часто на последние рубли, украшали кабинет. По узору, отливу, грунту Павел Петрович научился отличать различные виды булата. Булатов было очень много, и, по совести говоря, до сих пор не существовало их научной классификации. В разных местах Востока один и тот же вид булата очень часто называли по-разному. Аносов пересмотрел и изучил свои записи. Он составил таблицу на все известные ему виды булата. Против каждого вида Павел Петрович написал его подробную характеристику.
Эта таблица висела сейчас в кабинете, и он снова – в который уже раз! – читал описания кара-хорасана, гынды, нейрисо, кара-табана и шама наиболее простого сирийского булата. Просматривая таблицу, он невольно бросал взгляд и на клинки. Как жаль, что ему не удалось собрать образцов всех булатов! Но зато у него есть самый лучший из них. Он взял в руку клинок с темными, иссиня-черными гранями, на которых переплетались сложные, красивые узоры.
– Хорош клинок! – вымолвил Павел Петрович, любуясь переливами. – Что за тайну хранишь ты?
Во всяком деле Аносов любил порядок, систему. Он хорошо понимал, что опыт – большое дело, но это еще не всё. Надо открыть законы, определяющие свойства булата.
В разных пожелтевших манускриптах он многое вычитал о том, как изготовлялся булат на Востоке. Много мистической чепухи писалось об этом. Не поддаваясь романтике легенд, преданий, Аносов решил открыть тайну булата у себя в цехе, исходя только из научных показаний.
По старой привычке он отправился в домик над Громатухой к старику Швецову. Давно уже не бывал он здесь. Тревожно забилось сердце, когда подходил к воротам. То же самое железное кольцо в калитке, как и несколько лет назад, но что-то изменилось здесь. Он постучал, – не вышла, как тогда, веселая резвая девушка с синими глазами. Калитку распахнул сам Николай Николаевич. Глухо покашливая, он пытливо, из-под очков, взглянул на Аносова.
– Петрович! Вот не ожидал, дорогой, – обрадовался старик. – Проходи, проходи!
Инженер прошел в знакомую горенку, где всё было по-прежнему: та же герань на окнах, те же кованые сундуки у стен. И даже библия на столе, которую, видимо, только что оставил хозяин.
Но как изменился сам Аносов с той поры, когда впервые переступил порог этого дома! Литейщик усадил гостя рядом.
– Что же ты не заходишь ко мне? – спросил Павел Петрович.
– Дел много, да и ноги сдавать стали, – уклончиво ответил Швецов. Он опустил глаза; Аносов понял, что старик стесняется несколько чопорной Татьяны Васильевны. Она не особенно приветливо держалась с простыми людьми, и это отпугивало многих.
– Я к тебе за помощью, отец. Задумал большое дело.
– У вас всегда дела немаленькие, с великим смыслом, – ответил литейщик.
– То, что задумал я, займет годы, может быть, десяток и больше лет. Потребует много труда, терпения и жертв! – со страстью вымолвил Аносов.
– Опять булат? – вопросительно посмотрел на него Швецов.
– Булат! – признался гость и схватил старика за руку. – Надо открыть тайну булата, узнать законы, которые управляют литьем лучшей стали. Я знаю – труд велик! Хочу, чтобы ты помог мне в этом деле. Будь моим помощником!
Лицо старика просветлело. Он вздохнул и душевно ответил:
– До гробовой доски, Петрович, я твой слуга. Дело твое – народное. Последнее отдам, чтобы добыть для русского человека заветное. Вот мое слово!
– Спасибо, старик, спасибо! А теперь дай совет, помоги моим думкам. Раскрою тебе свои замыслы.
Литейщик положил натруженные руки на стол и стал внимательно слушать.
– Первое, – начал Павел Петрович: – думал я поставить опытные плавки. Надо проверить, правильно ли пишут иностранцы о причинах образования узоров и о качествах булата.
– Правильно! – одобрил литейщик. – В темную играть не следует.
– Второе, надо узнать, что и как влияет на образование булатного узора: какие примеси, какие плавки, температура. И последнее: нужно нам установить, какую роль играет углерод в создании булата...
Не всё было ясно старику: в своей работе он руководствовался чутьем да накопленным опытом; всё же он с достоинством сказал:
– Трудновато будет, однако ты, Петрович, задумал правильно...
Они переговорили о многом, и пора было уходить, но Аносову трудно было подняться. Он вспомнил Лушу. Как и в былые годы, за перегородкой возились ребята. Заметив, что Павел Петрович к чему-то прислушивается, Швецов сказал:
– Всё внуки, прибывают, хвала богу. Только одни оперятся, глядишь, другие в гнезде возятся. Вот и сижу, как дуб среди поросли.
Павел Петрович поднялся:
– Ну, прощай, отец. Завтра за работу!
– А чего тянуть, – согласился старик. – Время мое под угорье идет, надо торопиться!
Он проводил Аносова до калитки. Инженер вышел на улицу, не зная, куда идти, – домой не тянуло. В горах выпали дожди, и Громатуха шумела, ворочая придонные камни. Павел Петрович вышел на берег резвой речонки и долго смотрел на мутные воды. Прошло не так много лет, но как сильно изменилось всё кругом! Он вздохнул и с грустью подумал:
"Отлетела, навсегда ушла милая, прекрасная юность!..".
...Опыты начались в старом цехе. Шел 1828 год. На первых порах опыты, казалось, ничем не отличались от прежних исканий по изготовлению литой стали. Те же тигли, те же старые печи, но Швецов всё же каждый день отмечал новое в работе. Он видел в руках Аносова журнал, в который заносились результаты и наблюдения над плавками. Павел Петрович не скрывал неудач, а мужественно старался найти и устранить причины их.
Первый опыт не удался, и Аносов прямодушно записал: "Тигель повредился, а металл не расплавился, что приписано жидкости шлака; почему к стеклу прибавлено кирпичной глины".
Глядя на трещины в тигле, Швецов угрюмо усмехнулся:
– Так, выходит – первый блин комом! Как будто мы малые ребята и впервые литье видим.
– И у доброй хозяйки бывает первый блин комом! – ободрил старика Аносов. – Что ж, это только начало огорчений. Но будут и радости!
Павел Петрович внес изменения в состав флюса, увеличил время плавки на десять минут. Увы, снова вышел конфуз! Пришлось и о втором опыте записать: "Сплавилась хорошо, но, по выливке в форму, не сковалась. По обточке оказалось много пузырей. Приписано доступу воздуха..."
Так, изо дня в день, потянулись терзания. Аносов чувствовал смертельную усталость и сильные головные боли от удушливых газов, но не уходил из цеха. Только старый, привычный ко всем невзгодам Швецов не уступал ему в терпении.
– Ты бы, Петрович, прилег, а я поворожу! – уговаривал он инженера, который, стиснув зубы, наблюдал за тиглями.
Татьяна Васильевна не могла уговорить мужа днем приходить домой; пришлось обеды посылать в цех. Судки и хлеб в чистой скатёрке приносила бойкая и смешливая служанка Матреша. Жене это было не по душе, и она иногда упрекала Аносова:
– Павлуша, подумай, что ты делаешь? Ты ведешь себя, как простой мастеровой, которым жёнки приносят горшок щей!
– Ну, милая, до простого русского мастерового мне еще далеко! протестовал он. – Для того чтобы им быть, надо овладеть мастерством. Посмотри на Швецова, у него огромный опыт! Знания у меня кое-какие есть, а вот опыт еще нужно перенять...
Татьяна Васильевна сердилась, хмурилась, капризничала.
– Почему все горные живут, как люди? У них семейные вечеринки, а ты всё в цехе и в цехе! – жаловалась она.
Аносов ласково брал жену за плечи.
– Погоди, добуду булат, устроим пир на весь мир! – обещал он.
– Ты поседеешь, а несбыточное не случится! – безнадежно отвечала она.
Что на это можно было сказать? И без того на душе Аносова было тревожно и тяжело. Он и сам понимал, что отдает делу лучшие молодые годы.
"Но как же иначе? Дело-то ведь большое! – раздумывал он. – Молодость прекрасна; пока много сил – только и творить чудесное. Надо прожить эти годы так, чтобы не краснеть в старости!"
И Аносов снова принимался за работу. Дни проходили стремительно, он похудел, на лице слегка огрубела кожа. Жена примирилась или, по крайней мере, делала вид, что это так. За вечерним столом она ерошила ему волосы и ласково приговаривала:
– Мастеровой ты мой, мастерко...
Восьмой опыт принес небольшую радость: сталь чем-то напоминала булат. Павел Петрович записал в журнал:
"Ковалась, но отчасти не проварена. По вытравке серною кислотою на ней оказались узоры".
Инженер и литейщик долго рассматривали полученный сплав. Швецов одобрительно крякал:
– Еще немножко, и, может, сбудется наше!
– Нет, еще далеко до настоящего! – с огорчением сказал Аносов. – Узор не тот, мутен, не радует глаз.
Слиток отнесли начальнику оружейной фабрики Ахте. Сухопарый, длинный, в больших очках, он низко склонился над сплавом и долго внимательно изучал его: вертел, взвешивал на руке, стучал молоточком, вызывая улыбку на лице Аносова.
– Это не есть действительно булат! – наконец с важностью изрек он. И ваш метод не даст желанный результат. Вам, господин офицер, надлежит следовать примеру столь известного ученого Фарадея! – Ахте величественно поднял длинный, сухой перст, как бы подчеркивая этим непоколебимость своего суждения.
– Я ведь пробовал идти путем Фарадея! – хотел запротестовать Павел Петрович, но в эту минуту начальник фабрики добавил:
– Учтите, господин офицер, сей ученый сейчас пошел дальше, он прибавлял к железу платину и получил весьма твердую сталь! Ноне на Урале найдена платина, и мы отпустим ее для опытов...
Павел Петрович склонил голову.
– Хорошо, я проверю и этот опыт господина Фарадея.
Уходя от Ахте, он понял, что трудно ему будет опровергнуть выводы мирового ученого. Но внутреннее чувство говорило ему: "Будь смелее, дерзай!".
Фарадей много лет жизни отдал поискам открытия секрета булата. Он думал, что тайна кроется в посторонних примесях к железу. Химический анализ индийского вуца* показал ученому, что в составе таинственного сплава имеется алюминий. И Фарадей поверил, что алюминий и явился источником узоров на булате. Ахте тоже сказал Павлу Петровичу правду: Фарадей, прибавляя к железу серебро и платину, получил прекрасные сплавы. Особенно хорошими свойствами обладал сплав с платиной. И всё-таки это не был булат!
_______________
* В у ц – один из видов булата.
Аносов продолжал опыты. Выполняя приказ Ахте, он добавил в сплав пять золотников платины. Это был десятый по счету опыт. Время плавки длилось час двадцать минут, но Аносову казалось, что прошла вечность.
"Неужели Фарадей прав?" – думал он.
И когда Швецов закончил плавку, Павел Петрович долго разглядывал полученный металл, присматривался к самым ничтожным его изменениям.
В журнале Аносов записал: "Дутье ровное: ковалась, но при малом нагреве и медленно. По испытании оказалась твердою и годною на тонкие инструменты. По вытравке слабою серною кислотою на ней оказались узоры".
– Что ж, сталь неплохая, – одобрил Швецов. – Но заметь, Петрович, это не брат булату!
Они снова принялись за опыты, и лишь на пятнадцатом решили еще раз проверить Фарадея. Теперь в сплав добавили десять золотников платины. Тут уж заволновался и Швецов. Всегда спокойный, терпеливый, он вдруг загорелся юношеским задором:
– А что будет, Петрович, если мы, златоустовцы, да нос утрем Англии?
– Шапками закидаем, так, что ли? – насмешливо сказал Аносов.
Старик смутился, понял: не о похвале идет речь, а о борьбе за лучший сплав. Кто будет обладать им, тот и сильнее!
Плавка продолжалась, как обычно, час двадцать минут. Долго проверяли себя. Сдерживая волнение, Аносов записал в журнал показания опыта:
"Ковалась хорошо, но тверда, при закалке поверхность темнее; весьма хороша по остроте и стойкости. Узоры явственнее прежних, но различны от булатных".
Выходит, английский ученый Фарадей ошибся. Тайны булата он не открыл. То, что он принял за булат, только улучшенная сталь, а не булат.
О результатах опыта Аносов очень корректно написал в рапорте начальству. Между тем опыты продолжались. Стремясь постигнуть тайну булата, Павел Петрович исследовал влияние марганца, хрома, титана, серебра, кислорода на сталь. Он тщательно изучал, как отражаются на качестве металла различные вещества, содержащие углерод. В виде присадки он добавлял золу растений, чугун, графит, слоновую кость.
Относительная удача была достигнута при восемнадцатом опыте. Откованный из полученного сплава клинок имел хорошие качества и выдержал установленные пробы. По вытравке на нем выступили местами мелкие желтоватые узоры, а местами – облачные, светлые.
Клинок отгравировал Иван Крылатко. Работал он со всей тщательностью и старанием. Отделанный клинок отличался отменными качествами. Старик Швецов был восхищен добытым, но Аносов оставался сдержанным и суровым.
– Ты, что же, Петрович, не радуешься? – обратился к нему Швецов.
– Рано радоваться, отец: задуманное нами – не достигнуто!
Литейщик, тяжело склонив голову, помолчал. Потом обнадеживающе сказал Аносову:
– Погоди, свое добудем! Непременно!..
Глава третья
ВСТРЕЧА С ГУМБОЛЬДТОМ
В июне 1829 года на Урал приехал известный немецкий ученый Александр Гумбольдт. Свое путешествие он совершал в трех экипажах с небольшой свитой, сопровождаемый почетным эскортом казаков и горными чинами. Население, пораженное пышными нарядами, сверкающими орденскими звездами, принимало ученого за странствующего принца. Однако многие были в недоумений: Гумбольдт интересовался поведением на Урале магнитной стрелки, собирал разные камни, травы. И хотя многие работные кричали вслед его коляски "ура", некоторые жёнки замечали: "Гляди, какой красавец, а немного не в себе!".
Проездом через Пермь чиновник губернаторской канцелярии спросил конвойного казака:
– Что же он делает?
Служивый подмигнул лукаво и сообщил:
– Так что, самое что ни на есть пустое: травы наберет, песок посмотрит. Как-то в Солончаках говорит мне через толмача: полезай в воду, достань что на дне. Ну, я достал, обыкновенно что на дне бывает, а он спрашивает: что внизу – очень холодная вода? Думаю, нет, брат, меня не проведешь. Сделал фрунт и ответил: того, мол, ваша светлость, служба требует – всё равно мы рады стараться!
Около месяца Гумбольдт прожил в Екатеринбурге, выезжая на заводы. Он побывал во многих местах и тщательно осмотрел заводы Яковлева, Билимбаевский завод графини Строгановой, посетил Нижне-Шайтанский завод Ярцева, ознакомился с Березовскими рудниками и золотыми приисками.
Столица Урала приняла ученого шумно, хлебосольно: в честь Гумбольдта устраивались банкеты, концерты, вечера, на которых он танцевал с жеманными дамами бесконечные кадрили.
Горные инженеры держались предупредительно с гостем, который особенно интересовался минералами. Объезжая заводы, он внимательно присматривался ко всему. От него не ускользнули теневые стороны жизни работных людей. Он прекрасно видел, в каких тяжелых условиях они живут и работают. Напрасно чиновники горных канцелярий старались отвлечь его внимание. Ученый видел, как плохо используются богатства Урала. Кругом заводчики хищнически истребляли леса; в жаркий полдень у Нижнего Тагила дорогу экспедиции преградил лесной пожар. Было страшно смотреть на разбушевавшуюся огненную стихию, сокрушавшую вековые смолистые сосны и еловые чашобы. По дороге навстречу путешественникам, не страшась человека, бежали звери, спасаясь от гибели.
Гумбольдта поразило равнодушие, с каким встретили это бедствие горные чиновники. Один из них сказал Гумбольдту в утешение:
– Не волнуйтесь. Это не так страшно, огонь пройдет стороной. У нас каждое лето горят леса. Бывает и так: выйдешь – кругом синий дым, даже солнца не видно, – ну, значит, лесной пожар.
– Но позвольте, – в недоумении пожал плечами ученый, – ведь это ведет к истреблению топлива. А что без него заводы?
– Не так страшно. В горах есть каменный уголь! – чиновник порылся в дорожной укладке и добыл черный осколок. – Вот, полюбуйтесь!
Да, это был настоящий бурый уголь! Гумбольдт выпросил его в подарок и бережно уложил в чемодан.
"Урал – настоящее Эльдорадо! – с восхищением думал ученый. – Но как беден здесь народ!.."
С волнением ожидали Гумбольдта и в Златоусте. Аносову очень хотелось показать ученому свои коллекции булатов и рассказать об Ильменях.
Однажды Татьяна Васильевна по возвращении мужа домой с нетерпением спросила:
– Когда же он приедет к нам? Это правда, что он принц?
Павел Петрович добродушно улыбнулся и ответил:
– Он принц в науке, а может быть, и король. Гумбольдт – большой ученый и никакого отношения к коронованным особам не имеет. Что за глупая легенда!
Лицо молодой женщины омрачилось.
– Очень жаль, что он не принц, – разочарованно обронила она. – Ученые везде одинаковы: будете говорить о камнях, металлах, литье, а о нас, женщинах, и забудете!..
Выехав из Екатеринбурга, Гумбольдт отправился в Тюмень, предполагая добраться до Тобольска, а оттуда проехать и на Алтай.
В августе ученый находился уже в Омске и был ласково принят губернатором области Сен-Лораном, свитским и любезным генералом, но очень ограниченным человеком. В губернаторы он попал случайно и долго колебался, принять ли столь высокий пост. Царю он откровенно признался: "Ваше величество, поверьте, я вовсе не имею административного опыта!". Николай на это ответил серьезным тоном: "Поверь, наша военная часть мудрее всякой другой!".
Сен-Лоран оказался плохим николаевским служакой: он плохо усвоил дух времени. Когда в Омск прибыл Гумбольдт, Сен-Лоран прикомандировал к нему образованного ссыльного декабриста Степана Михайловича Семенова. Губернатор искренне полагал, что Семенов будет полезен ученой экспедиции. Декабрист оправдал его надежды, и Гумбольдт остался очень доволен помощью Семенова, хорошо знавшего край.
Не думал Гумбольдт, что похвалой декабристу он навлечет на него гнев царя.
Осенью, когда ученый завершил свое путешествие и собирался покинуть Россию, он получил прощальную аудиенцию у царя. Николай принял Гумбольдта приветливо и прямолинейно спросил: "Ну как, довольны увиденным?" – "Я был поражен и восхищен, ваше величество, – с льстивой улыбкой сказал ученый, встречая в самых отдаленных углах вашей необъятной империи истинно образованных людей".
Царь был польщен. Имея в виду кого-либо из сибирских сатрапов; он, улыбаясь, спросил: "Кто вам там понравился своей образованностью?" "Степан Михайлович Семенов", – простодушно ответил Гумбольдт. "Ах, вот как!" – удивленно воскликнул царь, и улыбка сбежала с его лица. Больше он ни о чем не расспрашивал ученого и вежливо, но холодно простился с ним.
Не знал Гумбольдт, что на другой день из Санкт-Петербурга в далекий Омск поскакал императорский курьер с письмом, объявляющим царское неудовольствие губернатору и приказ немедленно перевести декабриста Семенова в Усть-Каменогорск канцелярским служителем...
Всё лето Гумбольдт странствовал по Сибири и Алтаю, ездил верхом по горам, собирал гербарий, спускался в глубокие шахты, везде проявляя живой интерес к минералогии.
В Златоусте уже перестали его ждать, когда вдруг он появился в Миассе. Как засуетились Ахте и немецкие мастера! Начальник фабрики экстренно отправился на золотые прииски встретить ученого и уговорил его посетить Златоуст. Гумбольдт прибыл в горный городок. Депутация немцев подошла к экипажу и поднесла ему дары. Ученый обрадовался соотечественникам и немецкой речи. Со всей Немецкой улицы сбежались иноземные мастера и их семьи, восторженно приветствовавшие своего знаменитого земляка. Гумбольдт снял шляпу; седой, статный, он величественно раскланивался с толпой.
Ахте увез гостя к себе. На другой день Гумбольдт появился на оружейной фабрике. Из украшенного цеха прибежал мальчуган-подсобник и сообщил:
– Подходит к каждому граверу и разглядывает узорье.
– Ну и что, нравится? – пересохшим голосом спросил Швецов.
– Шибко нравится. Хвалит! Немцы его оттесняют, а он никак от Бояршиновых отойти не может.
– Покорили, стало быть, мастерством! – радостно сказал литейщик и, взглянув на Аносова, спросил: – Ну, а как мы с тобой, Петрович, не опростоволосимся?
Павлу Петровичу очень хотелось рассказать гостю о своих опытах и показать клинок, сделанный из восемнадцатого сплава. Однако Ахте забрал клинок к себе, пообещав отослать его в Петербург. Раздосадованный Аносов ничего не ответил литейщику.
На каланче отбили полдень, горячие солнечные лучи круто падали в низенькие оконца цеха, тяжко вздыхали воздуходувные мехи, когда вдруг Швецов зашептал:
– Идут... Сюда идут...
В цех двигалась шумная толпа, впереди которой шел человек с розовыми щеками. На нем был темно-коричневый, хорошо сшитый фрак с белым галстуком и круглая шляпа. Ученый шел медленно, размеренной походкой, внимательно оглядываясь по сторонам. Вдруг его серые проницательные глаза остановились на Аносове.
– Очень счастлив видеть вас, – крепко пожимая руку, сказал он Павлу Петровичу. – Я слыхал, что вы стремитесь отгадать одну тайну!
Смущенно улыбаясь, Аносов скромно ответил:
– Пытаюсь; проделал многие опыты, но пока достиг только малого...
