Текст книги "Большая судьба"
Автор книги: Евгений Федоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
– Хороша барышня. Сирота. Рада, небось, что жених объявился? Сказывал ей?
– Неудобно как-то. Боюсь чего-то, – признался Павел Петрович.
– Ну вот, это уж ни к чему, – сказал Евлашка. – В таком деле, сынок, девку бьют, как щуку острогой. Пиши ей, а я отнесу, – вдруг решительно предложил он. – Пиши!
Аносов уселся в кресло и, волнуясь, стал писать.
– Ты много не пиши и о дуростях не рассуждай, умная девушка с двух слов поймет, что к чему, – отеческим тоном наставлял Евлашка. – Кончил, что ли? Давай бумагу!
– Да куда ты пойдешь ночью! – запротестовал Аносов.
– Это уж мое дело, голубь, – дед взял письмо, засунул его за пазуху и ухмыльнулся в бороду. – Ну, в добрый час!
Прошел час, два, а Евлашка не возвращался с ответом. Полный тревожных дум, Аносов открыл окно и подставил разгоряченное лицо свежему ветерку. Тишина. На минуту в небе пролились журчащие звуки. Павел Петрович поднял голову: дикие гуси с криком летели к дальнему горному озеру.
Аносов вышел в палисадник. Ожидание томило его. Незаметно небо заволокло тучами, по листьям и крыше зашуршал дождик. Аносов зажмурил глаза и с замиранием сердца ждал, твердя про себя: "Евлашка, куда же ты запропастился? Иди же, иди скорей!".
С непокрытой головой и лицом он сидел под дождиком и широкой грудью вдыхал влажный воздух. Вода стекала со взъерошенных волос, пробиралась за шиворот. Постепенно промок мундир, а он всё сидел и бесконечно повторял:
– Иди же, иди скорей...
Но в эту ночь Евлашка так и не принес ответа.
Утром Аносов проходил мимо знакомого домика, боясь взглянуть на окна. Лишь только он поровнялся с калиткой, как она шумно распахнулась и в просвете встала Танюша с цветами в руках. Над прудом дымился туман, громко шумела Громатуха, оживленно перекликались птицы. Утреннее солнце радовало всех. Сердце Аносова учащенно забилось: он не смел поднять глаз. Тысячи росинок блестели на цветах, переливались в ярком солнечном свете.
– Вот вам мой ответ, Павлуша, – сказала она и протянула букет. – Я всё утро ждала вас... тебя...
Он осмелел, взглянул на нее. Две толстые косы короной украшали ее высоко поднятую голову.
– Ваш чудаковатый старик напугал меня. Кто же так делает?
– Да так уж вышло. Не ругайте меня. А сейчас...
Он поднялся на крыльцо и постучался в дверь.
– Что вы делаете? – испуганно закричала она.
– Буду говорить с вашим приемным отцом! – он еще громче постучал, но дверь долго не открывалась.
Наконец загремели запоры, и на пороге появился сам Иван Захарович приемный отец Тани.
– Что с вами, милейший, вы так встревожены? Не пожар ли на заводе?
– Иван Захарович, пожар у меня! – пытаясь шутить, ответил Аносов. Простите за поспешность, я пришел просить руки вашей дочери...
– А-а... – изумленно отозвался чиновник и отеческим тоном вдруг радостно пожурил: – Посмотрите, хорош молодец, всё втихомолку обладил! Ну, полно, полно, проходите в дом!
Он обнял Павла Петровича за талию и увел к себе...
Свадьба состоялась спустя две недели. Венчались в церкви Иоанна Златоуста. Когда вышли из храма, знакомые и друзья Аносова обсыпали новобрачных хмелем и зерном. Танюша испуганно посмотрела на мужа:
– Что это значит?
– Так надо, милая, – ласково шепнул Павел Петрович жене. – Народ любит и чтит свои вековые обычаи. Всё идет от доброго сердца!
В коляске они проехали в домик приемного отца и там отпраздновали свой свадебный пир. Рядом с невестой сидел приемный отец, а подле Аносова – литейщик Швецов. Он первый и поднял заздравную чару.
– От всей души желаю вам счастья, – торжественно сказал он. Перво-наперво, чтобы семья была крепкая, чтобы господь наделил вас потомством, а главное – пусть будет радость среди вас в любви и в труде! В добрый путь, милые, в счастливый час!
Утром Павел Петрович отвез жену в свой домик. На пороге их встретил Евлашка с хлебом-солью. Аносов принял дар и поцеловал старика:
– Спасибо, друг...
– Смотри, Петрович, не забывай нас... – У Евлашки на глазах блеснули слёзы, и он, с досадой махнув рукой, вышел из комнаты.
Татьяна Васильевна ласково улыбнулась мужу и сказала:
– Как хорошо, Павлушенька, но, знаешь, я даже к этому старику ревную тебя...
– Входи, входи, моя дорогая хозяюшка! – радостно сказал Аносов.
И Таня с горделиво поднятой головой уверенно вошла в дом...
Ч А С Т Ь Ч Е Т В Е Р Т А Я
Глава первая
ПРЕДДВЕРИЕ ТАЙНЫ
Начальник оружейной фабрики Адольф Андреевич Ахте поручил Петеру Каймеру начать производство литой стали. Как всегда очень самоуверенный и заносчивый, мастер похвалялся перед русскими литейщиками:
– Я покажу, кто такой есть Петер Каймер! Мы будем открывать большое дело, и тогда в России каждый будет почитать меня...
Литейщик Швецов держался ровно и на все похвальбы Каймера ухмылялся в бороду:
– Обещала синица море зажечь, а что из этого вышло? Э, батенька, не страши нас! Пуганые...
Ахте очень внимательно относился к Каймеру и в беседе с Аносовым подчеркнул:
– Мы должны помочь нашему лучшему мастеру. Вы превосходно знаете, что добрая сталь для клинков – всё. Я уверен в том, что он оправдает наши надежды.
– Всё это так, – согласился Павел Петрович. – Однако мне кажется, что изготовление лучшей стали – дело чести всего завода.
Начальник холодно посмотрел на своего помощника и ответил раздраженно:
– Не будем обсуждать этот вопрос. Я вам рекомендую делать свое дело, а Каймеру не мешать.
Пользуясь высоким покровительством, Петер Каймер свою работу обставил глубокой тайной. Он плотно закрывал в цехе все двери и никого не впускал. Однажды Аносов не утерпел и, несмотря на мрачный вид Петера, перешагнул порог цеха.
Каймер с холодной вежливостью поклонился Павлу Петровичу:
– Вы пришли в весьма неудачный момент, когда у нас идет только проба. Прошу извинить, я очень волнуюсь. Мы стоим у порог большой тайны, и вы сейчас не сможете получить никакой удовольствий...
Он медленно, как бегемот, повернулся к Аносову спиной и ушел в глубь цеха. Возмущенный Аносов молча покинул цех.
– Не тревожься, Петрович, – успокаивал Аносова литейщик Швецов. По-моему, он не с того конца начал поиски. Всякое дело требует глубокой думки, а так, наудачу да в темную играть, – толку не жди.
Старый кержак величаво-сурово проходил мимо заветных дверей таинственного цеха. Разговаривал он с Каймером с большим тактом, сохраняя достоинство. Иначе относились к Петеру молодые русские мастера. Они не могли примириться с таинственным поведением иноземца. Подносчики запоминали, сколько и чего доставили в цех, забирались в темные уголки, наблюдали, но всё было напрасно: Петер вел себя осторожно.
Время между тем уходило. Миновал год.
– Долго чегой-то шаманит наш кудесник! – с легкой насмешкой вымолвил однажды Швецов. – Нам бы самим поколдовать, Петрович. Соскучилось сердце по большой работе.
Аносов понимал, что настоящее открытие легко не приходит, и поэтому спокойно ответил старику:
– Каймер взялся за важное открытие, а оно требует огромной настойчивости и терпения. Надо обождать. Погоди немного, отец, придет и наш час. Великий труд впереди, а пока терпи и думай свою заветную думку. Не всё в Каймере плохо.
Старик хотел что-то возразить, но Павел Петрович предупредил его:
– Ты возмущаешься поведением немца; а у нас какой обычай? Кто из литейщиков не хранит своих секретов? А если и передаст, то только по наследству. А это как назвать?
Аносов попал в больное место литейщика. Он смущенно опустил глаза: понял намек.
Волновался не только Аносов, но и сам начальник фабрики Ахте: он переходил от восторгов к растерянности, от растерянности к новым обещаниям, а дело между тем подвигалось медленно. Были выданы плавки, но они оказались плохими.
Терпению, казалось, приходил конец, но тут Каймер выдал обычную сталь, которая обошлась значительно дороже.
– Вот оно как, обремизился! – оправляя сивую бороду, хмуро сказал Швецов. – Теперь бы посмеяться над бахвалом, да бог с ним! Небось у самого паскудно на душе.
Каймер сразу опустился, посерел, куда и спесь девалась! Когда наступал вечер, он не уходил, как в былые дни, в немецкий клуб, чтобы поразвлечься там за кружкой пенистого пива, а оставался дома и безмолвно просиживал долгие часы в глубоком кресле. Эльза с жалостью смотрела на отца. От неудачи старик осунулся, постарел. Однажды Эльза купила отцу две кварты ячменного пива и с соболезнующим видом поставила перед ним.
– Пей, отец. Тебе трудно отстать от старых привычек, – сказала она старику.
Каймер решительно отодвинул кувшин с пивом. Хмуро опустив голову, он пожаловался Эльзе:
– Я честный немец, и мне стыдно смотреть людям в глаза! Я был в Золингене лучший мастер. Я делал ножи и думал, что здесь, в России, всё смогу. Но тут есть свои сталевары. Если бы я знал!
Дочь разгладила взъерошенные волосы на голове отца.
– Ты всегда был слегка заносчив, но сейчас больше не станешь хвастаться, и всё будет хорошо, – ровным, спокойным голосом уговаривала она его. – Пей свое пиво, отец.
– Нет, нет, – покачал головой Петер. – И пиво не буду пить, и не всё будет хорошо. Аносов мой враг и теперь будет смеяться надо мной.
– Он порядочный человек и не позволит себе насмешки над старым человеком! – уверенно сказала Эльза.
– Ты ошибаешься, он не такой! – запротестовал Каймер. – Он оставил тебя – лучшую девушку из Золингена.
– Это совсем другое, – вспыхнув, перебила дочь. – Не надо говорить об этом, отец...
Старик догадался, что Эльзе тяжело от воспоминаний, вздохнул и замолчал.
Однажды в сумерки он вышел на Большую Немецкую и нос к носу столкнулся с Аносовым. Каймер сделал вид, что не заметил Павла Петровича, но тот окликнул его и дружески протянул руку:
– Ну, как дела, старина?
Каймер отвел глаза в сторону и не отозвался. По его хмурому виду Аносов догадался, что творится в душе литейщика. Он обнял его за плечи и дружески сказал:
– Не вешай головы, братец. После большой пирушки всегда наступает горькое похмелье. Ты человек решительный, возьми себя в руки и трудись. С кем не бывает неудач?..
Каймер благодарно взглянул на Аносова и повеселел. Придя домой, он облегченно сказал Эльзе:
– Русские люди – хорошие люди. Этот инженер не плохой человек... Он совсем не смеялся над моей бедой...
Павлу Петровичу предстояло серьезное испытание. Он решил сам добиться изготовления литой стали. Это и будет настоящим преддверием к открытию тайны булата!
Снова долгие вечера проводил он за книгами и рукописями. Работы Гей-Люссака, Ринмана и Реомюра не давали ясного и определенного ответа на интересный и важный вопрос.
"Чем же, в конце концов, обусловливаются свойства стали? – спрашивал себя инженер, и опыт говорил ему, что количество углерода и характер соединения железа с ним предопределяют ее качество.
Сталевары знали два способа получения стали. Одни шли к цели путем насыщения относительно чистого железа определенным количеством углерода, другие стремились удалить из чугуна некоторое количество углерода и все посторонние примеси.
Павел Петрович решил использовать эти способы. Путем комбинации их он попытался установить свой, совершенно новый прием, основанный на превосходном понимании химических процессов, которые происходили при томлении сплава. Но при этом следовало подвергнуть ревизии воззрения крупных европейских ученых.
Предстояла большая битва, и надо было иметь большую смелость и веру в себя, чтобы схватиться в решительном поединке с людьми, каждое слово которых принималось за истину. В этой схватке приходилось обдумывать каждый шаг, и Аносов погрузился в подготовку интересного опыта. Неторопливо, основательно он вместе со Швецовым продумал устройство камерной воздушной печи, в которой можно было сохранять и регулировать желаемую температуру. Старый литейщик отобрал лучшие огнеупорные тигли. Но главное оставалось еще впереди: нужно было разработать технологический процесс плавки и разливки стали.
Мучительно терзаясь, Павел Петрович думал об этом. Мысль работала остро, лихорадочно. Он перебирал данные опытов, вспоминал высказывания металлургов.
После глубоких раздумий он занес в записную книжку:
"С тех пор, как появились сочинения Ринмана в Швеции и Реомюра во Франции, способы цементирования сделались в металлургии подробно известными, а вместе с тем сохранилось и правило, что для цементирования железа необходимо непосредственное проникновение угля к железу".
Аносов отверг это положение. Когда закончили возведение и просушку печи, он со Швецовым лихорадочно принялся за дело. В большой тигельный горшок Швецов положил железо и поставил его в горн. Павел Петрович не отходил от плавки. Он тщательно следил за температурой. По силе и цвету вырывавшегося из горна пламени, по цвету искр он устанавливал желаемый накал.
Горшок стоит в пылающем жаром горне. Непосредственного соприкосновения угля и железа как будто не имеется, но это только так кажется. Углерод раскаленного в печи угля перешел в газообразное состояние и быстро проник в тигель. Там, в таинственном полумраке, творится чудесная метаморфоза: частицы углерода, как резвые и напористые невидимые всадники, атакуют железо и насыщают его.
"Вот когда начинается", – подумал Аносов. Железные обсечки на дне тигля заметно понизились, и постепенно началось расплавление.
Прошло около часа. Каждый нерв в теле дрожал, как натянутая струна, но инженер и литейщик не отходили от горна. Наконец наступил долгожданный, еле уловимый момент, когда последняя крупица железа начала плавиться.
"Пора!" – решил Аносов и, энергичным движением накрыв горшок крышкой, в маленькую скважину продолжал наблюдать за дальнейшим нагреванием тигля.
Золотые блестки засверкали на расплавленном металле. Швецов переглянулся с инженером, тот кивнул головой, и литейщик, не теряя ни минуты, осторожно снял тигель и мастерски вылил сплав в форму...
Как пахари после тяжелой работы, опустив руки, сидели они у меркнувшего сплава и ждали, когда он остынет. Оба не шевелились, – шли самые напряженные минуты. "Что-то получилось?" – тревожно думали они и сердцем догадывались, что рождалось что-то новое, удивительное, ради которого стоило так напряженно и взволнованно работать.
И когда литейщик щипцами схватил и бросил на звонкую наковальню слиток, Аносов стал ковать. Он работал, как заправский кузнец, и от каждого доброго удара лицо его озарялось сиянием горна.
– Тук, тук, в десять рук! – выкрикивал он в такт. – Вот оно желанное: ковкий металл – литая сталь!
А литейщик тряхнул бородой и запел во всю силу:
Идет кузнец из кузницы,
Слава!
Они долго не могли успокоиться. Первый успех окрылил их.
– Почему это ты вдруг запел? – поглядывая на литейщика, спросил Аносов.
– Когда работа спорится, тогда сердце горит и песня сама в душу просится! – ответил Швецов. – Скажу тебе один сказ, Петрович...
Приятно было отдохнуть у горячего горна, держать в руке прокованный слиток и слушать спокойную, ритмичную речь старика.
Швецов рассказывал:
– Жили-были купец и кузнец. У каждого свое: купчина день-деньской в хоромах брусяных сидит, деньги считает-пересчитывает да голову ломает, как с алтыном под полтину подъехать, а ночью толстобрюхий трясется, как бы кто не ограбил. Жаден был купчина! Одно слово, живодерская порода! – с презрением подчеркнул литейщик. – Всё-то ему мало было, всё хотел заграбастать в свою мошну да в свои сундуки запереть. Каждая копейка у него алтынным гвоздем была прибита. Только и дум у него, как бы сплутовать, кого бы надуть-обмануть, вокруг пальца обвести да самому нажиться. Заела купца жадоба, ой, как заела! Так, что и белый свет не мил...
– А кузнец? Про кузнеца-то и забыл, – напомнил Аносов.
– Погоди, дай срок! Кузнецу что! Он день-деньской железо кует, песни поет да приговаривает: "Не кует железо молот, кует кузнец". Кипит, спорится у трудяги работа. Р-раз-з, – раздует меха – искры трещат, дв-ва, – ударит молотом – каленые брызги летят. И была у молодца-кузнеца любимая русская присказка: "Худая работа – хуже воровства, хорошая – сердце веселит". От честного труда всегда был весел кузнец. На работу идет песни поет, с работы возвращается – еще пуще соловьем разливается. Слушает купец, как кузнец песни поет, шутки шутит, и зависть его взяла. "Как же так, – думает купец, – я живу в хоромах, на злате-серебре ем, на пуховых перинах сплю, одеваюсь в шелка-бархаты, а день-деньской маюся – забота меня заедает, только и дум, что про торг да про прибыли. Мой сосед кузнец-бедняк, что зарабатывает, то и съест, с гроша на грош перебивается, а весел – весь день песни поет, шутки шутит, и горюшка ему мало..."
Аносов лукаво посмотрел на Швецова, хотел что-то сказать, но тот сурово повел глазом – не мешай, дескать, – и продолжал:
– Однажды повстречал купец на улице кузнеца, подошел к нему и спрашивает: "Кузнец, друг милый, почему ты весь день песни поешь да шутки шутишь, с какой-такой радости?" – "А почему мне не петь? – удивился кузнец. – Спорая работа сердце веселит". Еще сильнее позавидовал купец кузнецу и решил его испытать. "Погоди, увидим, как труд тебя веселит!" сердито подумал толстосум, и хотя жаль ему было свое добро, но взял он из заветного сундучка золотые лобанчики, набил ими туго кошелек да и подбросил в кузницу. Кузнец утречком нашел деньги – глазам не верит! Уселся у наковальни и давай считать да пересчитывать. Прислушался купец, что же делается у соседа? Не стучит больше молот, не поется песня. Тихо, скучно стало в кузне. "Вот так да! Моя взяла!" – обрадовался купец и пошел в кузницу. "Ну, как живешь-поживаешь, соседушка? – спрашивает он. – Что-то песни перестал петь?" Кузнец поднялся, вытащил из-за пазухи кошелек с деньгами, бросил под ноги купцу и говорит: "Забери свое золото! Измаялся я с ним вовсе. Не сплю, не работаю, – всё боюсь, как бы кто не стянул капитал. Нет, хороши только те деньги, что своим честным трудом заработаны, – они и сердце веселят, и жизнь красят..." И кузнец запел свою песню. Под нее и работа загорелась... Ах, Петрович, Петрович, вот тут, в груди, – показал на сердце литейщик, – всегда огонек светится, когда видишь хлебушко, добытый честным трудом!.. – Швецов поднялся и сказал: – А не пора ли нам и на отдых?
Уходить не хотелось. В тишине тонко потрескивали остывающие тигли.
Аносов снял кожаный запон, вымыл руки и вместе с литейщиком вышел из цеха. Ночь стояла лунная, черные тени сосен на Косотуре казались нарисованными на серебристом небе. Горы ушли в голубоватый туман. Ночной воздух бодрил.
– Держись, мы еще посмотрим, кто кого! – улыбнулся Павел Петрович.
На Большой Немецкой улице гуляли клингентальцы. Они с удивлением разглядывали странного русского инженера: порыжелый мундир его был прожжен во многих местах, шел он слегка сутулясь, как ходят мастеровые после тяжелого трудового дня. Петер Каймер с Эльзой торжественно шествовали по дощатому тротуару. Завидя Аносова, они приветливо улыбнулись ему. Показывая на луну, Каймер восторженно сказал:
– О, какой волшебный ночь!
Павел Петрович сильно устал. Он еле добрел домой. Широкий диван манил его к себе. Однако, преодолевая усталость, Аносов уселся за стол и по привычке записал о только что завершенном опыте.
"Когда я заполнил горшок железными обсечками, без примеси угольного порошка, не покрывая их ни флюсом, ни крышкою, – записывал он, – то вскоре заметил понижение обсечков, а потом и самое расплавление; но получил не ковкий металл, а чугун. Заключив из всего, что железо в излишестве насытилось углеродом, я накрыл горшок крышкою прежде, нежели всё железо расплавилось, оставив в ней небольшую скважину для наблюдения за ходом работы, и спустя несколько времени удостоверился, что металл совершенно расплавился. Тогда, вылив в форму, я получил удобно ковкий металл – литую сталь.
Таким образом, для получения литой стали плавиленный горшок с крышкою есть просто отпираемый ящик. Стоит только знать, когда его открыть и когда закрыть. Цементование железа, находящегося в горшке, совершается точно так же, как в ящике с угольным порошком, токмо тем скорее, чем возвышеннее температура..."
В доме сонная тишина, спала жена, отдыхала и служанка. Аносов не захотел их будить и лег спать не ужиная. Приятное чувство покоя овладело им, а мысли шли ясные, прозрачные. Павел Петрович отчетливо представлял себе строение железа, соединение его с углеродом в процессе плавления в тигле с закрытой крышкой...
Если бы он мог хоть немного заглянуть в будущее, то узнал бы, что его открытие на десятки лет опередило достижения европейских ученых. Но не об этом думал сейчас Аносов. Павел Петрович загадывал о строительстве на заводе особого корпуса с восемью печами и о том, чтобы создать русский тигель – плавильный горшок.
"Предмет сей – ничтожный по названию, но весьма важный для металлурга!" – думал он и решил переговорить об этом с Ахте...
Утром Аносов вошел в кабинет начальника фабрики. Адольф Андреевич бесстрастно выслушал доклад инженера и, закинув руки за спину, заходил по кабинету, изредка недовольно поглядывая на Павла Петровича. Ахте долго молчал, потом спросил:
– Но где есть гарантия, что всё будет хорошо? Мы построим цех, и вдруг...
Он не договорил, нахмурился.
– Когда я задумал изготовить литую сталь, – сказал Аносов, – пришлось прочитать многое об этом предмете. – Тут инженер поднял глаза, встретил взгляд Ахте и продолжал смело: – Все писания, известные мне, оказались недостаточными и несообразными для Урала... Мне осталось проложить новый путь...
Начальник фабрики плохо слушал Павла Петровича. Ему думалось о другом: "Что будут делать золингенцы, если Аносов победит в этом состязании? Как жаль: Петер Каймер не оправдал надежд!.."
Адольф Андреевич вспомнил, что из Петербурга шли настойчивые приказы изготовлять лучшую сталь, и уныло уселся в кресло.
– Хорошо, я согласен с вами, – с тяжелым вздохом сказал он. Начинайте!..
Павел Петрович занялся составлением проекта сталеплавильной печи. Месяц он не появлялся в цехе. Рано вскочив с постели, бежал в баньку, там окачивался холодной водой, только что добытой из колодца, и утирался суровым полотенцем. Во всем теле чувствовалась свежесть, бодрость. Хорошо и легко работалось по утрам!
Как-то на квартиру к Аносову пришел встревоженный Швецов. С разрешения Татьяны Васильевны он неуклюже ввалился в тесный кабинет Аносова.
– Ну, как идут дела, Петрович? – озабоченно спросил он.
На столе лежали груды чертежей, бумаги. Литейщик со страхом поглядывал на всё это и ждал, что скажет инженер.
Аносов усадил мастера рядом.
– Всего будет восемь печей. Дела предстоят немалые! – пояснил он. Но пока очень трудно всё поставить на свое место... Да, трудно...
Он полузакрыл глаза и задумался...
Минуту оба молчали.
– Знаешь, о чем я сейчас думаю? – с мягкой улыбкой обернулся Аносов к Швецову. – Мне кажется, что я словно в заколдованном саду притаился и жду прилета жар-птицы.
Старик понимающе покачал головой.
– Дерзай, Петрович, дерзай, милый! – ласково ободрил он Аносова.
К осени цех и плавильные печи Аносова были построены. Мастера из Немецкой слободы ходили по небольшому приземистому помещению и придирчиво всё осматривали. Аносов держался спокойно, но в душе его таилась тревога. "Что-то будет? Как сработают печи?" – думал он.
Неожиданно из дома прибежала запыхавшаяся служанка и объявила Павлу Петровичу о рождении сына: Аносов засветился весь, взглянул на вестницу, перевел взор на плавильную печь, с минуту поколебался, а затем взволнованно сказал:
– Ну, беги, поздравь от меня Татьяну Васильевну с крепким дубком. В честь его мы с Николой нынче же изготовим сплав. Добрый сплав!
Служанка недоуменно посмотрела на хозяина:
– Как, разве вы, барин, не хотите хоть одним глазком взглянуть на сынка?
– Очень даже, горю желанием! – искренне и горячо отозвался Аносов. Вот сварим сталь и приду с подарком! – он повернулся и поспешил к горнам.
– Ну, отец, давай начнем! – сказал он Швецову.
Старик степенно, по-кержацки низко поклонился Аносову:
– С радостью, с новорожденным, Петрович...
...Сталь – сплав капризный, требует большой чистоты в работе. Тигли звонки, прогреты огнем, в них – ни соринки. Железные обсечки тщательно проверены и по железному жёлобу засыпаны в тигли верхом. Горн наполнен углем, подручные мастера тщательно замазали глиной дверцы.
– Дутьё! Нажимай на меха! – скомандовал Аносов и стал ждать. Скоро горн раскалился, и началась плавка...
Это было искусство! Седобородый кержак вдумчиво прислушивался и присматривался к пламени, к малейшим его оттенкам. Отсветы огня падали на строгое лицо старика и оживляли его заревом. Быстрые искринки вырывались из горна и пронизывали воздух. Литейщик внимательно следил за ними и, казалось, глазами говорил Аносову: "Видал, Петрович, там в тиглях всё идет хорошо!".
Инженер поторапливал подручных. Плавка только началась, но для новорожденной стали нужен хороший прием, и Павел Петрович приказал формы для разлива сплава смазать салом.
– Приготовиться, – скомандовал подручным Аносов, – а ты, Николай, обратился он к Швецову, – не торопись с выливкой!
Литейщик недовольно нахмурился: кто-кто, а уж он превосходно знал, что поспешно, залпом вылитая сталь дает большую усадку, да и в самой форме могут вдруг появиться трещины.
Старик взглянул на встревоженного Аносова и, чуть улыбнувшись, отозвался:
– Полагайся на мое старание, Петрович. Не выдам! Сам радости жду!
Павел Петрович ходил у горнов, прислушивался к еле уловимым звукам, а на душе росла тревога. "Как там жена? Всё ли хорошо?" – думал он.
Вот уже на исходе десятый час. Тишина. В цехе полумрак, лица горновых потемнели. И вдруг Швецов резко махнул рукой и выкрикнул:
– Доспела!..
Неторопливо, бережно разлили сплав в новые изложницы. Он лился ярко, ослепительно, разбрызгивая мириады искр. От этой огневой игры радовалось сердце.
Аносов долго смотрел на огненную лаву. Вот она уже в изложнице, не шелохнется. Тишина. Постепенно белый накал ее переходит в красноватый, потом синеет и незаметно для глаза тускнеет: сплав готов!
Дождавшись, когда остынет сталь, Аносов бережно взял слиток в руки, долго ворочал его, прижимал к груди.
– Наконец-то, наконец добыли! – прошептал он стоявшему рядом Швецову.
Глаза старика весело блестели. Он и сам был несказанно рад, но всё же напомнил Аносову:
– Ты, Петрович, ноне батькой стал. Сынок, поди, заждался...
– Это верно, давно пора. Сейчас побегу! – счастливо улыбаясь, сказал Аносов. Он сбросил кожаный запон, вымыл руки и до хруста в костях сильно потянулся. – Ну, а теперь скорей, скорей домой! – вздохнув полной грудью, радостно сказал он.
Татьяна Васильевна встретила мужа слабой ласковой улыбкой. Она страдальчески прижалась головой к его груди и просяще прошептала:
– Взгляни на него... Такой же, как ты... Щелочки глаз... Ах, Павлуша, он весь в Аносова, только пока еще не чумазенький... Не успел побывать в литейной...
Павел Петрович вышел из комнаты, где, сладко посапывая, лежал сын. Хотелось отдохнуть: так много сегодня радости! Он прилег на диван, но в душе его вдруг вспыхнуло беспокойство; оно нарастало, и вскоре мысли о литье вновь овладели им.
"Тигли! – вспомнил он. – Предмет сей, ничтожный по названию, но весьма важный для металлурга! Да, нам нужны свои, русские тигли!"
Снова лихорадочно заработала его мысль: "Да, да, нужны свои тигли!" решил он.
Ну что такое тигель, если подумать? Горшок! Нет, это не простой горшок. Он высок, с прямыми стенками и двумя доньями; в верхнем дне небольшое отверстие. Тигли делали из огнеупорных смесей графита и глины. В них плавили металл, и они должны были выдерживать температуру в три тысячи градусов.
По виду простая вещь, тигли привозились на Урал из далекого немецкого городка Пассау. Так и повелось с давних пор, что все русские металлургические заводы ввозили горшки для литья из-за границы. А каждый тигель стоил двадцать пять рублей!
Павел Петрович решил научиться делать горшки из уральских материалов. Ахте запротестовал:
– Это невозможно, сударь! Только в Пассау могут делать горшки, способные выдерживать самый высокий жар!
– Возможно! Вы увидите, что это возможно! – запальчиво воскликнул Аносов. – Мы не можем зависеть от других стран!
Инженер попал в больное место Ахте: тот старался казаться русским и внешне заботился об интересах России.
– Хорошо, попробуйте! – наконец смирился он.
...Это было смешно. Служанка подолгу втайне наблюдала за Аносовым. Серьезный, ученый человек помешался на горшках. Кабинет уставлен тиглями, всюду – на столе и подоконниках – черепки. Барин приносит их каждый день, толчет в ступке и рассматривает в лупу.
Татьяна Васильевна тоже в обиде: "Простые горшки его занимают больше нашего малютки!". В отсутствие мужа к ней толпой пришли золингенцы:
– Фрау Анософ, разве это занятие для образованного человека? Горшки можно купить готовые...
– Я тоже не понимаю его замысла, – чистосердечно призналась Татьяна Васильевна. – Но что я могу поделать? Ведь в горном деле я ничего не смыслю...
Несмотря на ее раздумья, она всё же упорно поддерживала мужа и всему находила оправдания. "Наверное, Павлуша надумал что-нибудь серьезное, раз всполошились немцы!" – мысленно одобрила она мужа.
Между тем Аносов взялся за изготовление тиглей: съездил в Челябу и вскоре доставил оттуда несколько видов огнеупорной глины; он составлял из нее и угольного мусора смеси и вместе со Швецовым ладил тигли.
Как-то Швецов с обидой в голосе пожаловался:
– Немыслимое дело мы затеяли, Петрович. Наши-то, златоустовцы, смеются, горшечниками зовут...
Аносов нахмурился:
– Что же, горшечники – это почетно. А ты потерпи еще немного!
Ему и самому приходилось тяжело. Он не раз уже ловил на себе насмешливые взгляды окружающих.
"Нам тяжело, это верно, – думал он. – Но ведь каждая копеечка, отданная за иностранный тигель, заработана русским мужиком, обильно полита его потом. Надо помочь народу".
Инженер упрямо продолжал работу, но неудачи преследовали его: горшки лопались, не выдерживая высокой температуры. Лицо Аносова похудело, стало восковым. Он нервничал: заводчики из Пассау откуда-то прознали о затее Аносова и пожаловались в горный департамент. В газете появились насмешливые заметки о тиглях златоустовского инженера. Казалось, все ополчились против Павла Петровича, и, чтобы отвлечься, он часто уходил в горы...
Однажды, вернувшись с прогулки, Аносов прошел в сарай. В раздумье он стоял, глядя на приготовленные тигли; в темном, тихом углу мерно трещал сверчок. Павел Петрович вдруг схватил лом и с остервенением стал крушить горшки.
– К чёрту всё! Пусть не иссушают мозг! – Он раздробил тигли на мелкие черепки и растоптал их.
Аносов не слышал, как позади скрипнула дверь и кто-то вошел.
