Текст книги "Миг возмездия. Невидимый спаситель. Загадка планеты гандов. Сквозь дремучий ад"

Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Глава 8

Наступило девятое июня две тысячи пятнадцатого года, и времени было на циферблате – три часа утра. Редко упоминаемый, однако в высочайшей степени действенный и надежный Отдел Пропаганды трудился не покладая рук. Его огромные помещения занимали в Министерстве Внутренних Дел полные два этажа, но сейчас оставались темными и безлюдными. Работа кипела чуть поодаль – в двух милях, в дюжине комнат, укрытых под землей. Там собрался весь наличный штат отдела, усиленный восемью десятками добровольных помощников.

Одним подземным этажом выше застыли, покоясь на мощных железобетонных перекрытиях, старинные тяжеловесные типографские станки. Они простояли много лет – чистые, смазанные, блестящие – простояли, дожидаясь, покуда настанет их час, покуда общенациональная система телеинформации не выйдет из строя, покуда старое, надежное, безотказное вновь не призовут послужить. Они терпеливо ждали своего часа – и дождались.

На тысячу футов над ними возносилась громада полуправительственной “Вашингтон Пост” – тяжеловесная, и все же изящная.

Четыреста взмыленных людей, давно скинувших пиджаки, принимали на руки стекавшиеся со всего земного шара новости. Телевидение, радио, релейная связь, кабельная сеть, стратпочта, – даже полевая связь вооруженных сил, – все было отдано в их полное и всецелое распоряжение.

На земной поверхности эта бешеная деятельность никак себя не обнаруживала. Здание “Пост” пребывало безлюдным, в бесконечных рядах неосвещенных окон дробилась тысячью отражений бледная луна.

По тротуару одиноко брел патрульный полицейский – шагал, устремляя взгляд на светящиеся уличные часы, ничего не подозревая о кипевшей под ногами лихорадочной работе. Все мысли его сосредоточивались на чашке кофе, ждавшей в конце обхода. Кошка метнулась ему наперерез и шмыгнула в тень.

А внизу, под высящимися бетонными громадами, неведомая миллионам ни о чем не подозревающих, мирно спящих горожан, кипела самоотверженная работа четырехсот человек, готовивших на грядущее утро ужасную новость.

Телеграфные ключи и скоростные печатающие аппараты отбивали сообщения – то короткие и краткие, то длинные и подробные, но и те, и другие – одинаково зловещие. Бешено грохотали телетайпы. Надрывались телефоны, из которых квакали чьи-то металлические голоса. Могучий многоканальный коротковолновый передатчик посылал на весь мир тревожные импульсы через высотную антенну.

Прибывающие отовсюду новости сравнивали, взвешивали, классифицировали. Бликкер завершил опыт. Докладывает о двух шарах, парящих над Дел авар Авеню. Отлично! – передайте Бликкеру, чтобы немедленно позабыл о них – если сможет. Весточка от Уильямса. Провел опыт и воочию видит светящиеся шары. Поблагодарите и велите ему скрыться куда-нибудь – да попроворнее. Толлертон вызывает. Наблюдает вереницу голубых шаров, пересекающих на большой высоте Потомак. Пускай спустится в укрытие и вздремнет.

– Алло! Толлертон? Спасибо за сообщение. Простите, нам не разрешается говорить об итогах других опытов. Как почему? Да ради вашей же безопасности! Немедленно выкидывайте все из головы – слышите? – и ступайте баиньки.

Шумная, но упорядоченная катавасия царила вокруг. Каждый звонок прорывался сквозь параллельные вызовы, каждый далекий абонент стремился опередить прочих. Кто-то отчаянно стиснул трубку, пытаясь связаться со станцией ВРТС в Колорадо. Отчаявшись, запросил полицейское управление Денвера. В другом углу терпеливый радист монотонно твердил: “Вызываю авианосец “Аризона”. Вызываю авианосец “Аризона”.

Ровно в четыре посреди этой суматохи возникли двое. Они вышли из туннеля, по которому вот уже добрых десять лет вывозили на поверхность несчетные тысячи влажных еще газет, чтобы срочно доставить их на железнодорожную станцию.

Первый из вошедших почтительно придержал дверь, пропуская вперед спутника – высокого плотного мужчину со стального цвета шевелюрой и светло–серыми глазами, спокойно и непреклонно глядевшими с сурового лица.

Он остановился и окинул помещение наметанным, цепким взглядом.

– Господа, перед вами Президент.

Последовала тишина. Все поднялись, вглядываясь в хорошо и давно знакомые черты. Глава государства жестом призвал их продолжать работу и проследовал в отдельную кабину. Там надел очки, взял в руки несколько машинописных листков и придвинулся к микрофону.

Вспыхнула сигнальная лампочка. Президент заговорил. Голос звучал уверенно и спокойно, с убедительной силой. Сверхчувствительная аппаратура, укрытая в другом подземелье, на расстоянии двух кварталов, принимала этот голос и множила двумя тысячами копий.

Президент закончил говорить, поднялся и вышел. После его отъезда две тысячи катушек магнитофонной пленки разобрали, разложили по герметическим контейнерам и увезли.

Стратоплан Нью–Йорк–Сан–Франциско, вылетевший в пять часов, уносил на борту две дюжины этих катушек, упрятанных среди прочего груза. Три он успел оставить в промежуточных пунктах посадки, а затем летчик перестал властвовать собственными мыслями, и стратоплан исчез навеки.

Специальным рейсом на Лондон в четыре тридцать отправились еще десять копий. Они благополучно пересекли Атлантику и прибыли по назначению. Экипаж уцелел только потому, что полагал, будто в запечатанных контейнерах находятся микрофильмы. Те, кто внимательно и безошибочно читали мысли обоих пилотов, Обманулись, и спасли стратоплан.

Примерно три четверти копий попали по назначению в нужный срок. Несколько задержались в пути по естественным и непредвиденным причинам, прочие стали первыми потерями в объявленной и начавшейся беспощадной войне. Президент, разумеется, мог бы и сам произнести свою речь по всем программам одновременно. Только в этом случае речь могла прерваться на первой же фразе, и Президента не стало бы. Теперь же целых полторы тысячи американских президентов ждали с речью наготове у полутора тысяч микрофонов, разбросанных по всему земному шару: в посольствах и консульствах, на дальних островах, затерянных посреди Тихого океана; на боевых кораблях – вдалеке от людей и витонов. Десятеро президентов расположились в безлюдных арктических просторах, где о витонах не напоминало ничто, кроме безопасных вспышек северного сияния.

В восточных штатах было семь утра, в Великобритании наступил полдень, циферблаты показывали урочное время в прочих точках земного шара; где-то еще стояла ночь, а где-то день клонился к закату, когда ошеломляющая новость выплеснулась на первые волосы газет, вспыхнула на теле– и стереоэкранах, загремела из громкоговорителей и приемников, зазвучала везде и повсюду.

Человечество испустило вопль ужаса и недоверия, все возраставший по мере того, как укреплялась вера и истинность происходящего, – все возраставший и перешедший, наконец, в истерический вопль.

Каждая раса, каждый народ давали выход смятению сообразно своему эмоциональному складу, каждая нация ~ соответственно своим убеждениям, каждый человек – согласно своему темпераменту. В Нью–Й“рке обезумевшая толпа до отказа забила Тайме Сквер. Люди толкались, орали, грозили кулаками хмурым небесам, стервенели, словно загнанные в угол крысы. В Центральном Парке иная, более благопристойная толпа молилась, распевала гимны, взывала к Иисусу, оглашая воздух то ропотом, то рыданиями.

По другую сторону океана лондонская Пикадилли обагрилась кровью четырех десятков самоубийц. На Трафальгарской площади яблоку было негде упасть. Знаменитые каменные львы скрылись под наплывом обезумевших людских скопищ. Кто-то требовал августейшего присутствия Георга Восьмого, кто-то, окончательно ополоумев, громогласно отдавал распоряжения Всевышнему. И когда львы, казалось, припали к земле еще ниже, – испуганные, смущенные, – когда исступленные ораторы вовсю вещали о смерти, грядущей как расплата за содеянные грехи, колонна Нельсона треснула у основания, застыла на один миг, показавшийся вечностью, накренилась и низверглась, обрушилась, хороня под собою триста человек. Фонтан мучений и страданий взвился до предела – питательный фонтан, источник, утоляющий жажду незримых легионов.

Мусульмане принимали христианство, христиане предавались пьянству. Люди метались меж церковью и публичным домом, сплошь и рядом оказываясь в доме желтом. Грешники спешили окропить себя святой водой, праведники – забыться в пороке. Каждый сходил с ума на собственный лад. Каждый становился дойной витоновской коровой, отдававшей из набухшего вымени живительные соки.

И все-таки новость вышла на свет Божий, невзирая на свирепое противодействие. Не все газеты подчинились распоряжениям правительств отдать сообщению первые полосы. Многие, ратуя за свободу печати, а на деле утоляя тупое упорство своих владельцев, отредактировали поступившие копии – добавили юморка, нагнали страху – сообразно вкусам, царившим тут или там – и сохранили веками освященное право на глупость, зубоскальство, искажения, невесть почему именуемое свободой печати. Несколько газет наотрез отказались напечатать столь вопиющую галиматью. Некоторые упомянули новость в подвальных статьях, отозвавшись о ней, как о предвыборном трюке, на который разумному человеку клевать зазорно. Были и такие, кто честно постарался сделать должное – да не удалось.

“Нью–Йорк Таймс” вышла с опозданием, известив читателей о внезапных потерях в штате. Десять сотрудников погибли, готовя утренний выпуск.

“Канзас Сити Стар”, напротив, появилась вовремя, и громогласно потребовала ответить на вопрос: что за очередную утку состряпали на сей раз вашингтонские мудрецы, рассчитывая выкачать из налогоплательщика побольше денег? В этой газете никто не пострадал.

В Эльмире главный редактор местной “Газетт” сидел мертвый за своим столом, стискивая окоченевшими пальцами полученную по телетайпу копию президентской речи. Его помощник, пытавшийся взять листок из руки умирающего начальника, упал на ковре. Третий – торопившийся на помощь репортер – погиб у входной двери, отважно и безрассудно пытаясь выполнить долг честного и добросовестного газетчика.

Армейская радиостанция взлетела на воздух, когда микрофоны включились и оператор уже готовился произнести вступление к президентской речи.

Итоги недели оказались малоутешительны: шестьдесят четыре радиостанции на всей планете – семнадцать из них были североамериканскими – загадочным образом вышли из строя; персонал оказался уничтожен сверхестественными силами, воспрепятствовавшими трансляции нежелательных сведений. Пресса понесла потери не менее тяжкие. Редакционные здания рушились, разнесенные на части непонятными взрывами, самые осведомленные сотрудники падали один за другим, убитые наповал.

И все же миру сообщили. Земля получила тщательно подготовленную весть. Невидимки оказались могучи, но не вездесущи.

Новость прорвались наружу. Несколько избранных почувствовали себя в безопасности. Всех остальных объял ужас.

Билл Грэхем сидел вместе с лейтенантом Волем у профессора Юргенса на Линкольн Паркуэй и просматривал вечерние выпуски всех газет, какие сумели раздобыть.

– Ведут себя в точности так, как и следовало ждать, – заметил Юргенс – Кавардак и мешанина. Прошу любить и жаловать!

Он широким жестом развернул “Бостон Транскрипт”. Газета никак не упоминала о невидимых силах, зато отвела три колонки под передовицу, так и брызгавшую исступленными нападками на правительство.

“Нам безразлично – правду или ложь содержит в себе мрачная сенсация, обнародованная нынче утром, – вещал ведущий обозреватель “Транскрипт”. – Однако нас весьма и весьма интересует: кто стоит за ней? Правительство приняло полномочия, никогда не вверявшиеся ему избирателями – по сути, узурпировало первые полосы всех газет. Мы рассматриваем это как первый и решительных шаг к диктатуре. Наблюдается склонность к действиям, которых наша демократическая страна потерпеть не может, которые столкнутся с решительным противодействием – покуда мы сохраняем присущую нам свободу слова”.

– А чьи взгляды выражает газета? – озабоченно произнес Грэхем. – Полагаю, что автор писал безукоризненно честно и с наилучшими намерениями. Неизвестно только: действительно ли он так считает” или мысли были коварно внушены извне, и он лишь полагает их произведениями собственного ума.

– Да, весьма вероятно, витоны способны склонять общественное мнение в любую желательную сторону, незаметно внушая мысли, которые наилучшим образом служат их целям. Разобраться, какие взгляды возникли естественно, а какие навязаны невидимками, в сущности, невозможно.

– В том-то и трудность, – согласился профессор. – Витоны обладают огромным преимуществом: держат человечество в узде, разделяют его и потешаются над всеми нашими попытками объединиться. А уж теперь, едва какой-либо интриган примется мутить воду, следует задаться жизненно важным вопросом: кто за ним стоит? Вот вам и первый психологический удар, нанесенный врагом, первая подножка замышляемому единству: ловко посеянное подозрение об угрозе диктатуры. Старый добрый прием: облить противника грязью. Что-нибудь, да прилипнет! Помните Игнатия Лойолу? Клевещите, клевещите – что-нибудь, да останется! И каждый раз на удочку попадаются миллионы. И не перестанут попадаться – люди скорее поверят выдумке, нежели дадут себе труд убедиться в правде.

– Охотно соглашаюсь, – Грэхем угрюмо уставился в газету.

Воль задумчиво проследил его взгляд.

– “Кливленд Плэйн Дилер” держится иного мнения, – заметил Юргенс.

Он поднял газету и показал двухдюймовыми буквами набранную шапку:

– Превосходный пример. Поглядите, как журналистская братия подает читателю факты. Парень явно возомнил себя сатириком. Тонко намекает на состоявшуюся две недели назад пирушку и предлагает называть витонов “вампирами Грэхема”. Касательно вас он утверждает, что вы чем-то торгуете – надо полагать, солнцезащитными очками.

– Скотина! – устало бросил Грэхем. Воль хихикнул; Грэхем подарил приятеля таким взглядом, что тот проворно примолк.

– Да не расстраивайтесь, – утешил Юргенс. – Прозанимайся вы психологией толпы столько лет, сколько я, – давно обрели бы полную невозмутимость. Этого следовало ожидать. – Он похлопал рукой по газете. – Журналисты любят правду странной любовью. Они предпочитают насиловать. А факты уважают, лишь если факты выгодны. В остальных случаях гораздо полезнее пичкать читателя немыслимым вздором. Это поднимает писаку в собственных глазах, дает ему ощущение превосходства над читающим дурачьем.

– У них поубавилось бы задору, увидь они все своими глазами!

– Навряд ли. – Юргенс призадумался, потом сказал; – Не хочу казаться мелодраматически напыщенным, но ответьте: поблизости нет витонов?

– Ни единого, – успокоил Грэхем, глядя в окно широко раскрытыми, сверкающими глазами. – Несколько парят поодаль, над крышами домов; еще двое зависли над мостовой – но здесь их нет.

– Вот и слава Богу. – Лицо ученого прояснилось. Он провел пятерней по длинным седым волосам и едва заметно улыбнулся, подметив, что Воль тоже вздохнул с облегчением. – Мне любопытно знать, что же делать дальше? Мир узнал наихудшее – и что же он намерен предпринять? И можно ли что-то предпринять?

– Мир должен не просто узнать наихудшее, но осознать это как непреложную истину. Суровую истину, – убежденно вымолвил Грэхем. – Правительство вовлекло в общий план действий все крупные химические кампании. Первый шаг: на рынок выбросят множество доступных и дешевых препаратов, предусмотренных формулой Бьернсена, чтобы всякий и каждый сам удостоверился в существовании витонов.

– И что же дальше?

– Всенародное оглашение фактов. В грядущей схватке мы должны опираться на единое общественное мнение – Я не имею в виду общественное мнение одних лишь Соединенных Штатов. Я веду речь обо всем мире. Всем вечно вздорящим и грызущимся группировкам – политическим, религиозным и прочим – придется прекратить раздоры перед лицом общего врага – прекратить, объединиться и навсегда с ним покончить.

– Пожалуй, вы правы, – неуверенно заметил Юргенс, – да только…

Грэхем продолжал:

– Еще необходимо побольше разузнать о витонах. Известное о них сегодня – сущая малость. Нужно гораздо больше сведений, а их могут предоставить лишь тысячи – быть может, миллионы – наблюдателей. Мы должны как можно скорее уравновесить огромное преимущество, которым обладают витоны, уже много веков назад постигшие природу человеческую. Уравновесить – и досконально выведать о них все возможное! Познай своего врага. Бесполезно ковать заговоры и сопротивляться, не зная в точности, кто нам противостоит.

– Совершенно разумно, – сказал Юргенс. – Не вижу для человечества никакого выхода, покуда оно не сбросит этого бремени. Только вполне ли вы сознаете цену, которую придется уплатить за сопротивление?

– И чем же придется платить? – полюбопытствовал Грэхем.

– Гражданскими войнами! – Психолог даже рукой взмахнул, стремясь подчеркнуть весомость сказанного. – Чтобы нанести витонам хотя бы один удар, вам придется сперва завоевать и подчинить полмира. Человечество разделится на две враждующие орды – уж об этом они позаботятся! И половину, подпавшую под витоновское влияние, другой половине придется одолеть, – возможно, даже истребить, и не просто до последнего воина – до последней женщины, старика, ребенка!

– Неужели все позволят себя провести? – вопросил Воль.

– Пока люди не перестанут думать железами внутренней секреции, желудками, бумажниками – чем угодно, кроме мозгов, провести их проще простого, – зло бросил Юргенс. – Они будут попадаться на любой ловкий пропагандистский трюк – и всякий раз оставаться в дураках. Возьмите, к примеру, японцев. В конце позапрошлого века мы звали их цивилизованным, поэтичным народом и продавали им металлический лом вкупе со станками. Через десяток лет мы честили их грязным желтобрюхим сбродом. К тысяча девятьсот восьмидесятому мы снова готовы были с ними лобызаться, называли единственными демократами во всей Азии. А к концу века опять провозгласили исчадиями ада. Такая же история с русскими: поносили, расхваливали, опять поносили, вновь расхваливали – все в зависимости от того, к чему призывали – хулить или хвалить. Любой ловкий мошенник может взбудоражить массы, внушить любовь или ненависть, в зависимости от того, что ему в данную минуту выгодно. И ежели заурядный обманщик способен разделять и властвовать, – что же говорить о витонах! – Юргенс обернулся к Грэхему. – Помяните мои слова, молодой человек: первейшим и труднейшим препятствием окажутся миллионы истеричных дуралеев – наших же с вами собратьев.

– Боюсь, вы правы, – неохотно признался Грэхем.

Юргенс действительно оказался более чем прав. Через неделю формула Бьернсена стала общедоступна – причем в огромных количествах. А рано утром на восьмой день последовал первый удар. И грянул с такой разрушительной силой, что человечество, словно при психической атаке, замерло и остолбенело.

В лазурное небо, обрызганное розоватым светом утреннего солнца, невесть откуда низверглись две тысячи огненных струй. Опускаясь все ниже, они бледнели, расплывались и, наконец, превратились в оранжевые выхлопы незнакомых желтых стратопланов.

Внизу лежал Сиэттл. На широких улицах еще почти не было движения. Из печных труб вздымались редкие кудрявые дымки. Множество изумленных глаз устремились к небу, тысячи спящих заворочались в постелях, когда воздушная армада с ревом пронеслась над Паджет Саунд и ударила по городу, Рев перешел в пронзительный вой. Желтая свора штурмовала над самыми крышами. На нижних поверхностях куцых крыльев уже можно было разглядеть эмблемы в виде пламенеющих солнц. От удлиненных, стройных корпусов начали попарно отделяться непонятные черные предметы. Несколько мгновений, показавшихся вечностью, они беззвучно падали. И тотчас же дома превратились бешено крутящимися вихрями пламени, дыма, в деревянные и кирпичные обломки.

Шесть ужасных минут Сиэттл содрогался от серии могучих взрывов. Потом две тысячи желтых смерчей, словно адские призраки, взмыли в исторгнувшую их стратосферу.

Четыре часа спустя, когда улицы Сиэттла еще сверкали осколками битого стекла, а уцелевшие жители продолжали стонать под развалинами, нападение повторилось – в другом месте. На сей раз пострадал Ванкувер. Пике, шестиминутный ад – и снова ввысь. Медленно, будто с неохотой, густеющие струи реактивных выхлопов растворялись в верхних слоях атмосферы. А внизу лежали изрытые улицы, превращенные в руины деловые кварталы, обломки жилых домов, вокруг которых бродили плачущие дети, рыдающие женщины, враз постаревшие мужчины. Многие были ранены. Там и сям раздавались несмолкаемые крики, точно чья-то навеки проклятая душа претерпевала все муки ада. Отовсюду слышались короткие, резкие звуки, приносившие страдальцам покой и облегчение. Маленькие свинцовые пилюли несли вожделенное избавление смертельно искалеченным.

Вечером того же дня, во время схожей и не менее действенной атаки на Сан–Франциско, правительство Соединенных Штатов официально опознало и назвало агрессоров. Для опознания, правда, вполне могло бы хватить и эмблем на крыльях, однако весть выглядела слишком неимоверной, чтобы поверить в нее сразу. К тому же, всем были хорошо памятны дни, когда считали невыгодным нападать под флагом любой страны, кроме собственной.

Догадка оказалась верной. Врагом было Азиатское Сообщество, с которым Соединенные Штаты поддерживали, казалось, самые что ни на есть дружеские отношения.

Отчаянная радиограмма с Филиппин подтвердила истину. Боевые корабли, самолеты и сухопутные войска Сообщества наводнили весь архипелаг. Филиппинской армии более не существовало, а Тихоокеанский флот? Соединенных Штатов, который проводил маневры в тех краях, подвергся атаке, едва лишь поспешил на помощь союзникам.

Америка схватилась за оружие; руководство страны совещалось, обсуждая новое, такое неожиданное несчастье. Богатые прожигатели жизни уклонялись от призыва в армию. Сектанты, ожидавшие конца света, ушли повыше в горы и там дожидались трубного гласа, Архангела Гавриила и второго пришествия. Остальные простые смертные, готовящиеся стать жертвами невиданной гекатомбы, перешептывались и задавали друг другу вопросы:

– Почему азиаты на бросают атомные бомбы? Не имеют – или просто боятся, что у нас окажется больше?

Впрочем, дело было даже не в атомных бомбах. Вне всяких сомнений, жестокое, бессмысленное нападение было спровоцировано витонами. Как же умудрились они так разъярить и науськать Азиатское Сообщество, обычным и естественным состоянием коего было полудремотное?

Ответ получили от фанатичного летчика, сбитого во время бессмысленного одиночного налета на Денвер:

– Пришло время нашему народу обрести законное наследство, – объявил пилот. – Невидимые силы приняли нашу сторону, и способствуют нам, направляя к божественно предопределенному уделу. Настал Судный день, и кроткие наследуют землю!

– Или наши святые, – продолжал азиат с уверенностью человека, заранее знающего ответ, – узрев маленькие солнца, не распознали славные души предков? Или солнце – не древний наш символ? Или мы – не дети Солнца, и не станем после смерти новыми светилами? Или смерть – не переход из царства бренной плоти в сияющее небесное царство, где вместе с досточтимыми отцами и достославными отцами отцов мы воссияем в непреходящей славе?

– Азия отмечена свыше, – с безумным видом изрекал фанатик, – но путь ее, благоухающий райскими цветами прошлого, порос колючими плевелами настоящего! Убейте же меня, убейте, дабы я мог по праву воссесть меж блистательных предков в горных сферах!

Вот такую чушь молол азиатский пилот. Но бредовой мечтой загорелся целый континент – мечтой, коварно взращенной и исподволь внушаемой людским душам невидимыми силами, которые владычествовали на Земле задолго до прихода династии Мин, до Хеопсовского царствования – силами, досконально изучившими людей–коров и знавшими, когда и где подергать за набухшее вымя. Столь отличная мысль – выдавать себя за души предков – делала честь дьявольской изобретательности витонов.

Покуда западное полушарие срочно собирало все силы, преодолевая странные и необъяснимые препятствие, а восточное – развертывало священную войну, лучшие умы Запада неистово пытались отыскать способ и опровергнуть безумную идею, обуявшую азиатский мир; донести до восточного полушария ужасную истину.

Куда там! Разве не западные ученые впервые обнаружили маленькие солнца? Что же теперь идут они на попятный и оспаривают собственные утверждения? Вперед, к победе!

Охваченные душевной горячкой орды азиатов кипели и бурлили, выйдя из обычного миролюбивого состояния. Глаза их сверкали – но не мудростью, а исступлением, души подчинялись велениям “свыше”. Лос–Анджелес опалило низвергавшимся с небес огненным вихрем. Первый же неприятельский пилот–одиночка, достигший Чикаго, взорвал небоскреб, смешал тысячу тел со сталью и бетоном, и лишь затем был уничтожен роботом–перехватчиком.

До двадцатого августа ни одна сторона не решалась применять атомные бомбы, отравляющие газы, боевые бактерии. Страх перед возмездием оказался отличной, надежной защитой. Война, хоть и кровавая, пока оставалась “странной”.

Тем не менее, азиатские войска целиком наводнили Калифорнию и южную часть Орегона. Первого сентября движение самолетов и кораблей через Тихий океан пришлось резко сократить, дабы уменьшить непрерывно растущие потери. Азиатское же Сообщество удовольствовалось лишь укреплением и обороной огромного плацдарма, захваченного на американском континенте, а наступление продолжилось в совсем других краях.

Победоносные войска двинулись по землям самого Востока. В и без того неисчислимые дивизии влились обезумевшие армии Вьетнама, Малайзии, Сиама. Двухсоттонные танки на широченных гусеницах с грохотом карабкались через горные перевалы, а когда застревали – толпы народа толкали их вперед. Механические “кроты” прогрызали широкие просеки в непроходимых джунглях, бульдозеры сгребали груды поваленных стволов и ветвей, огнеметы – сжигали. Небо кишело стратопланами. Азиаты брали числом. В их распоряжении было надежное оружие – собственная плодовитость.

Чудовищное скопление людей и машин наводнило Индию. Население, испокон веков приверженное мистическим верованиям да еще и воодушевленное витонами, встретило завоевателей с распростертыми объятиями. Триста миллионов индусов тотчас же пошли служить добровольцами. Они влились в восточную армаду, и теперь уже четверть человечества покорно исполняла волю властелинов.

Впрочем, не все упали на колени и склонили головы. С дьявольской изощренностью витоны умножили урожай эмоций, подбив на сопротивление пакистанских мусульман. Восемьдесят миллионов поднялись как один человек, стеною встали на пути захватчиков и заслоняли от них Персию. Остальной мусульманский мир в любое мгновение готов был прийти на помощь. Люди самоотверженно сражались, гибли во имя Аллаха и не давали страшной орде двинуться дальше.

Короткая передышка позволила Америке опомниться и оправиться от первого потрясения. Печать, занятая поначалу только подробными донесениями с театра военных действий, сочла возможным и уместным уделить некоторое внимание и другим темам, в частности – экспериментам Бьернсена, а также старым и новым сведениям о деятельности витонов.

Вдохновленные коллекцией вырезок, собранной профессором Бичем, некоторые газеты принялись прочесывать собственные архивы в надежде обнаружить сходные случаи, некогда оставленные без внимания. Началась повальная охота на давно забытые факты. Одни охотились, желая сыскать подтверждение собственным теориям, другие преследовали более серьезную цель – побольше разузнать о витонах.

“Геральд Трибюн” утверждала, что не все люди воспринимают один и тот же диапазон электромагнитных частот одинаково, и объявила: некоторые наделены зрительным восприятием куда более широким. “Такие особо зоркие субъекты, – писала газета, – уже издавна и не единожды распознавали смутные образы витонов, только ничего не понимали при этом. Несомненно, именно мимолетные впечатления такого свойства и вызвали к жизни разнообразные легенды о духах, джиннах, блуждающих огнях”. Из этого остроумного рассуждения напрашивался вывод: все спириты – слаженная команда витоновских марионеток, но “Геральд Трибюн” решила на этот раз не щадить ни верующих, ни суеверных.

Всего лишь год назад эта же “Геральд Трибюн” сообщала о странно окрашенных огоньках, плывших по небу над Бостоном, штат Массачусетс. Насколько удалось проследить, похожие сообщения приходили в разное время, но, на удивление, часто. Все репортажи разделили общую участь: ученый мир, всегда кичившийся ненасытной любознательностью, не проявил к ним ни малейшего интереса. Все специалисты отмахнулись от непонятных огней, как от явлений, начисто лишенных смысла, а потому не заслуживающих дальнейшего изучения.

Февраль 1938 года. Разноцветные огни замечены над Дугласом, остров Мэн. Ноябрь 1937 года – падение огромного светящегося шара напугало жителей Донгахади, Ирландия. В это же время по воздуху плыли другие светящиеся шары – поменьше. Май 1937 года – трагическая гибель немецкого трансатлантического дирижабля “Гинденбург”, которую приписали огням Святого Эльма. На этот загадочный случай ученые тут же навесили удобный ярлык – и вновь погрузились в дремоту. Июль 1937 года – Четэм, штат Массачусетс: морская радиостанция известила о радиограмме с британского корабля “Тотжимо”, переданной далее американским судном “Скэнмейл”. Сообщалось про загадочные цветные огоньки, замеченные в пятистах милях от мыса Рейс, Ньюфаундленд.

“Нью–Йорк Таймс”, 8 января 1937 года: ученые устали считать ворон и выдвинули новую теорию, объясняющую и голубые огни, и “сходные электрические явления”, которые часто наблюдались поблизости от Хартума в Судане и Кано в Нигерии.

“Рейнольде Ньюс”, Британия, 29 мая 1938 года: девять человек пострадали от какэго-то свалившегося с неба непонятного предмета. Один из пострадавших, г–н Дж. Хэрн, описал его как “огненный шар”.

“Дейли Телеграф”, 8 февраля 1938 года: сообщение о сверкающих шарах, замеченных многими читателями во время изумительного по красоте северного сияния, которое в Англии – большая редкость.

“Вестерн Мейл”, Уэльс, май 1933 года: над озером Бала в Среднем Уэльсе наблюдались фосфоресцирующие шары.

“Лос Анджелес Экзаминер”, 7 сентября 1935 года: нечто напоминающее “пеструю вспышку молний” средь бела дня ударило с неба над Сентервиллем, сбросило сидевшего за столом мужчину на пол, а стол – сожгло.

“Ливерпульское Эхо”, Британия, 14 июля 1938 года: нечто, похожее, по описанию очевидцев, на большой голубой шар, проникло в шахту номер три рудника Болд Коллиэри, Сент–Хеленс, Ланкашир, воспламенило рудничные газы и вызвало “таинственный взрыв”. 17 января 1942 года в Северной Ирландии завыли сирены противовоздушной обороны – по небу неслись не замечаемые радарами голубые огни. Самолеты–перехватчики взмывали наперерез, однако в небе никого, способного метать бомбы, не оказалось – там вообще никого не обнаружилось. Эту новость не поместили в газетах, ибо расценили происшествие как очередную немецкую вылазку. Четырьмя месяцами раньше берлинские зенитные орудия дали залп по “навигационным огням”, плывшим над головою, – однако самолетов над городом не было.