Текст книги "Миг возмездия. Невидимый спаситель. Загадка планеты гандов. Сквозь дремучий ад"
Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)
– Конечно же, нет. – Грэхем подметил явное замешательство, которое сменило ее привычную невозмутимость. Самое время было поймать Кэртис врасплох, задать еще несколько вопросов – да только некое неуловимое, подсознательное предостережение, смутное предчувствие опасности удержали Грэхема. Он повиновался этому чувству, ощутил себя набитым дураком, и продолжил беседу.
– Наше ведомство особо интересуется работой вашего брата, и в связи с его трагической кончиной предстоит кое-что выяснить.
Казалось, его слова несколько успокоили доктора Кэртис. Она протянула прохладную ладонь.
– Всегда рада помочь.
Рукопожатие затянулось до пределов несуразных, и ей пришлось прервать его самой.
– Вы помогаете постоянно – укрепляете мою нравственность, – не без ехидства сказал Грэхем.
Распрощавшись, он слетел по лестнице, соединявшей двадцатый этаж, где располагалось хирургическое отделение, с панелью “воздушки” – скоростным шоссе, проложенным на могучих опорах в трех сотнях футов над землей.
Полицейский гиромобиль с визгом затормозил и замер у клиники, едва лишь Грэхем достиг подножия лестницы.
В окошке возникла физиономия лейтенанта Воля.
– Сангстер сказал, вы здесь, – пояснил Воль. – Я и решил: заеду, прихвачу.
– Что новенького? – осведомился Грэхем, забираясь в длинную машину. – Вы похожи на ищейку, взявшую след.
– Один из ребят обнаружил, что и Майо, и Уэбб адресовали свои последние телефонные звонки одному и тому же человеку – ученому мужу по имени Дейкин. – Воль утопил педаль акселератора, и могучая двухместная машина рванулась вперед; негромко запел скрытый под капотом гироскоп. – А Дейкин этот обитает на Уильям–стрит, аккурат рядышком с вашей берлогой. Знаете его?
– Я? С какой стати?
Воль вывернул рулевое колесо, одолевая поворот с присущей полицейским бесшабашностью. Гиромобиль держался невозмутимо и устойчиво, но седоков резко швырнуло влево. Грэхем вцепился в поручень. Лейтенант стрелой обогнал четыре машины кряду, водителей чуть удар не хватил, они долго и ошарашено глазели вослед.
Грэхем перевел дух и спросил:
– Когда полиция прекратила снимать отпечатки старыми способами?
– Да лет уж пять, – Воль явно решил блеснуть осведомленностью. – Теперь используют стереоскопическую камеру. А рельефные отпечатки на волокнистых материалах фотографируют при нулевых углах освещения.
– Знаю, знаю! Но почему теперь делают именно так?
– А так удобнее. И достигается непогрешимая точность. После того как научились измерять глубину стереоскопического изображения при помощи… Фу ты, дьявольщина! – он метнул на спутника смущенный взгляд и продолжил: – При помощи стереоскопического верньера, изобретенного Дейкиным…
– Вот–вот! Он самый. Наше ведомство оплачивало его работу, и довольно часто потраченные деньги окупались с лихвой!
Если Воль и намеревался что-либо добавить, то проглотил дальнейшие высказывания, целиком сосредоточась на управлении гиромобилем. Уильям–стрит была уже неподалеку. Ее небоскребы смахивали на шагающих навстречу великанов.
Заложив крутой вираж, сопровождавшийся отчаянным визгом покрышек, машина скользнула с “воздуш–ки” по спиральному спуску и стала с головокружительной скоростью пересчитывать витки.
Столь же стремительно вылетели они к нижнему уровню. Лейтенант выровнял машину и сказал:
– Ай да карусель – как раз по мне!
Грэхем удержался от висевшего на языке малопристойного ответа. Его внимание привлек отделанный бронзой и алюминием длинный, стройный, быстро приближающийся гиромобиль. Машина молнией промчалась по Уильям–стрит, со свистом тараня уплотнявшийся воздух, взлетела по пандусу к спирали, по которой они только что спустились. Когда гиромобиль пронесся мимо, зоркие глаза Грэхема различили бледное, осунувшееся лицо и застывший взгляд, вонзавшийся вдаль сквозь лобовое стекло.
– Вот он! – отчаянно завопил Грэхем. – Скорее, Воль! Это Дейкин!
Воль едва не оторвал баранку, разворачивая гиромобиль на месте, потом включил мощное динамо. Ринулся вперед, нырнул в узкую щель между двумя шедшими навстречу машинами, бешено устремился по кривой пандуса.
– Он опередил на шесть витков, сейчас будет наверху! – торопил Грэхем.
Воль одобряюще хмыкнул, налег на педали, и быстроходная полицейская машина полетела вверх. На пятом повороте перед ними возник допотопный четырехколесный автомобиль, занимавший середину желоба, с трудом одолевавший подъем, делавший не более тридцати миль в час. Воль исчерпывающе доказал совершенное превосходство двух полноприводных колес над четырьмя, из коих только два служат ведущими. Исступленно ругаясь, он вильнул, добавил газу, достиг злополучных пятидесяти миль, и обошел драндулет, оставив водителя размышлять о своей тряской, тихоходной участи.
Словно исполинская серебряная пуля, гиромобиль вылетел со спирали на “воздушку” и, рассеяв стайку частных машин, разбросав их по незримой кильватерной струе, умчался далеко вперед. Стрелка спидометра билась уже у девяноста.
Предмет внимания, сверкающий алюминием и бронзой, опережающий машины на добрые полмили, заревел, взял подъем и стал ведущим в этой исступленной гонке.
– Эдак мы все батареи угробим, – заворчал Воль, включая избыточную мощность.
Гиромобиль буквально вскинулся. Стрелка спидометра заплясала, словно бесноватая. Гироскоп загудел, будто рой рассерженных пчел. Круглые стойки ограждения замелькали сплошной оградой. Сто двадцать.
– Рампа магистральной развязки, – предупредил Грэхем.
– Ежели он сиганет с нее во весь опор, то футов сто пролетит, как пить дать, – буркнул Воль. Он прищурился, напряженно вглядываясь в даль. – Правда, гироскоп обеспечит посадку на все четыре, да только шины едва ли убережет. Хоть одна – да лопнет. Ведь гонит, стервец, как одержимый!
– А все потому, что дело нечисто. – Центробежная сила принудила Грэхема задержать дыхание. Еще одна четырехколесная колымага осталась позади. Водитель, однако, успел выразить жестами свое мнение по поводу пары бесноватых, промчавшихся мимо.
– Запретить бы всей этой рухляди выползать на “воздушку”, – ворчливо заметил Воль. Взгляд его устремился вперед. Преследуемый гиромобиль летел по пологой кривой, доходившей до главной дорожной развязки. – Сотню ярдов мы выиграли, да только жмет он вовсю, и модель у него, мерзавца, спортивная. Неужто погоню почуял?
– Нас увидел, например, – сухо ответствовал Грэхем. Не отрываясь от зеркала заднего обзора, он размышлял: а не преследует ли Дейкина еще кто-то, кроме них? От кого бедняга столь усердно спасается? В кого стрелял Уэбб? Что погубило Бьернсена, отчего Лютер испустил дух, бормоча несусветные глупости?
Грэхем оборвал бесцельные раздумья и отметил, что никакой погони позади нет. Увидел над прозрачной крышей кабины темную тень, поднял глаза. Всего в ярде от крыши гиромобиля шел полицейский вертолет.
Несколько мгновений обе машины двигались вровень. Воль начальственно указал на капот, украшенный полицейской эмблемой, потом выразительно махнул в сторону бешено мчавшейся впереди машины.
Пилот поднял руку, сведя большой и указательный пальцы кольцом, вертолет взмыл и прибавил скорость, пронесся над высокими крышами, взревел, отчаянно пытаясь выиграть расстояние на повороте и перехватить Дейкина у дорожной развязки.
Не сбрасывая газа, Воль одолел поворот на скорости сто двадцать миль. Шины возмущенно завизжали, преодолевая боковое сопротивление. Грэхема вдавило в дверцу; слева на него всем весом навалился лейтенант. Центробежная сила не давала шевельнуться, а гироскоп вытворял невозможное, пытаясь удержать машину вертикально. Шины, в конце концов, не выдержали, и гиромобиль выписал умопомрачительную двойную восьмерку. Он подскочил, будто краб, на какой-то волосок разминувшись с еле волочившейся развалюхой, прорвался между двумя другими гиромобилями, оторвал крыло у третьего и врезался в ограждение.
По–рыбьи глотая воздух, Воль кивнул туда, где “воздушка” нависала над другим шоссе, пересекаясь с ним под прямым углом.
– Боже правый, – выдохнул он. – Вы только взгляните!
Впереди, ярдах в четырехстах, вершина рампы, казалось, прорезала крохотные оконца далеких зданий. Машина Дейкина как раз миновала возвышение, прямо над нею беспомощно висел полицейский вертолет. Но мчащийся гиромобиль не скрылся из виду, как надлежало в обычных обстоятельствах, а медленно воспарил – между его колесами и вершиной рампы завиднелся ряд оконных проемов. На одно томительное мгновение он замер, словно подвешенный чуть пониже вертолета, бросая вызов закону всемирного тяготения. Потом с той же противоестественной медлительностью исчез из виду.
– Я спятил! – выдохнул Грэхем, отирая со лба испарину. – Окончательно и бесповоротно.
Он до отказа опустил боковое стекло. Оба напряженно и тревожно прислушивались. Из-за рампы донесся, наконец, пронзительный скрежет раздираемого металла. Мгновение тишины – и приглушенный удар.
Без единого слова они выскочили из покореженного гиромобиля и помчались по длинному, пологому подъему шоссе. В ограждении зияла тридцатифутовая брешь. Дюжина машин – в основном, современные гиромобили – скопилась вокруг. Бледные водители цеплялись за погнутые стойки, пытаясь разглядеть что-нибудь внизу, на дне пропасти.
Протиснувшись вперед, Воль и Грэхем тоже перевесились через перила.
Там, далеко внизу, на противоположной стороне улицы, проходившей под поперечным шоссе, виднелась бесформенная груда металла – трагический итог погони. Глубокие борозды, оставленные рухнувшей машиной, тянулись по фасаду здания, десятью этажами ниже места, где стояли Грэхем и Воль. Колея, уводившая в мир иной…
Один из глазеющих водителей тараторил, ни к кому не обращаясь:
– Ужас! Чистый ужас! Он, должно быть, рехнулся. Просвистел, как пушечное ядро, снес ограждение и врезался в дом! – Зевака облизнул губы. – Ну и загремел! Что твой жук в консервной банке. Ужас, да и только!
Говоривший выразил чувства, обуревавшие всех остальных. Грэхем ощутил их волнение и страх. Их возбуждение, вурдалачий трепет, сплачивающий толпу, – а она, как и всегда в подобных случаях, уже роилась на дне трехсотфутовой пропасти.
“Массовая истерия – заразительна, – думал Грэхем. – Она растекается, словно незримый дымок дьявольских курений. Так и поддаться недолго. Даже уравновешенный человек может опьянеть, оказавшись в толпе. Опьянеть от могучего стадного исступления. Исступление – вкрадчивая отрава!”
Покуда он стоял, как зачарованный, глядя вниз, накатило иное чувство, прогнавшее мрачные раздумья, – страх, перемешанный с раскаянием. Подобное, пожалуй, испытывал бы чужестранец, угодивший в заморскую страну, где инакомыслие карается, а безопасные, ненаказуемые в родном краю суждения того и гляди приведут прямиком на виселицу. Чувство было столь острым и сильным, что пришлось основательно потрудиться, дабы обуздать разыгравшееся воображение. Оторвавшись от зрелища, открывавшегося с высоты, Грэхем толкнул Воля в бок:
– Здесь больше делать нечего. Мы шли за Дейкиным до конца – и вот он, итог. Пора…
Воль неохотно попятился от провала. Потерпевший фиаско вертолет уже садился на “воздушку”, и лейтенант устремился к нему.
– Воль, из отдела по расследованию убийств, – коротко представился он. – Вызовите Центральное управление. Пусть мою машину отбуксируют в ремонт. Скажете еще, что я скоро позвоню и представлю рапорт.
Возвратившись к водителям, продолжавшим толкаться у ограждения, лейтенант опросил их и отыскал человека, направлявшегося в сторону Уильям–стрит, – обладателя древней четырехколесной таратайки, едва способной с адским грохотом выжать из себя пятьдесят миль в час. Воль снисходительно принял предложение подвезти, презрительно сморщил нос и забрался в кабину.
– Одни идут в ногу со временем, другие забегают вперед, а третьи безнадежно плетутся в хвосте. – Он брезгливо ковырнул потертую обивку сиденья. – Эта окаянная колымага была пережитком прошлого, еще когда Тутик воздвигал свои пирамиды.
– Тутанхамон пирамид не строил, – возразил Грэхем.
– Значит, братец Тутика. Или дядюшка. Или субподрядчик – один черт.
Водитель выжал сцепление и с ревом рванул вперед – да так, что голова у Воля дернулась. Лейтенант выбранился и обиженно обратился к Грэхему:
– Почему, спрашивается, я все время таскаюсь за вами по пятам? А потому: любому работяге приходится делать что велят. Никак, правда, в толк не возьму, что вы ищете – ежели ищете вообще. Вашему ведомству известны вещи, не предназначенные для прессы?
– Нам известно то же, что и вам. Просто у меня возникли смутные подозрения, а начальство приняло их всерьез. – Грэхем задумчиво рассматривал пожелтевшее от времени выщербленное ветровое стекло. – Я первый почуял неладное. А теперь за все мои заслуги придется либо раскапывать истину, либо трубить отбой.
– Выходит, я должен уступить вам пальму первенства по части подозрений? – Воль заерзал на сидении и жалобно воскликнул: – Подумать только! Сыщик, при исполнении обязанностей – ив таком драндулете! Ну и ну! Все вокруг только тем и занимаются, что помирают – вот мы и трясемся на катафалке. – Он опять поерзал. – Если так и дальше пойдет – вымажут меня дегтем и в перьях обваляют! Ладно уж, – покуда голова в полном порядке, останусь вместе с вами.
– Благодарствуйте, – Грэхем усмехнулся, разглядывая своего спутника. – Кстати, как тебя звать–величать?
– Артом.
– Спасибо, Арт.
Глава 3
Квартиру Дейкина обыскали со всей дотошностью, однако не обнаружили ни душераздирающей предсмертной записки, ни спрятанных в тайнике бумаг – словом, ничего хоть сколько-нибудь необычного.
Эта попытка решить головоломку привела в тупик.
Правда, Воль наткнулся на грубую модель верньера, собранную самим изобретателем, и теперь развлекался, проецируя на маленький экран стандартный стереоскопический куб. Поворачивая микрометрический винт, он то сжимал геометрический каркас, делая его почти плоским, то растягивал в виде нескончаемого тоннеля.
– Ловко! – приговаривал он.
Грэхем вышел из дальней комнаты, неся полупустой пузырек иода.
– Разыскал по чистому наитию. Полюбуйся: стоял в аптечке рядышком с целой кучей снадобий от всех мыслимых болезней и недугов. Хватило бы на добрый лазарет. Дейкин всегда был порядочным ипохондриком. – Он водрузил пузырек на стол и мрачно уставился на него. – Так что склянка эта ровным счетом ничего не доказывает. – Грэхем окинул помещение угрюмым взглядом. – Здесь мы только время теряем. Я хочу повидаться с доктором Фосеттом из Государственной Психиатрической Лечебницы. Подвезешь?
– Сначала звякну. – Воль вызвал управление, положил трубку и сказал: – Дейкина вскрывать не стали – вскрывать, по сути, нечего. – Он убрал верньер на место, засунул пузырек в карман и открыл дверь. – Едем! Поглядим на твою психушку. При такой жизни в один прекрасный день она, того и гляди, станет нашим родным теплым домом.
Гудзон окутывался тьмой. Унылая луна хмуро взирала на мир сквозь рваные облака. Словно желая скрасить мрачное зрелище, вдали вспыхивали кроваво–красные буквы пятидесятифутовой неоновой рекламы, через равные промежутки времени повторяя радушное приглашение: ЗА ПИВОМ ВСЕГДА СПЕШИТЕ СЮДА!Взглянув на рекламу, Воль, сам того не заметив, облизнулся. Нетерпеливо прохаживаясь взад и вперед, они поджидали вызванный гиромобиль.
Наконец, машина подъехала, сверкая фарами и гудя. Воль приблизился и сказал одетому в полицейский мундир водителю:
– Править я буду сам. Едем в Олбэни.
Усевшись за руль, он подождал Грэхема и резко рванул с места.
– Мы спешим, разумеется, – но не до такой же степени! – запротестовал Грэхем.
– Что это значит?
– Я, видишь ли, предпочитаю прибыть на место в целости, а не по частям. В разобранном виде человеку не совсем уютно.
– Тем, кому ты садишься на хвост, тоже становится не совсем уютно. Слушай, а ты, ненароком, не совладелец местного кладбища? – По упитанной физиономии Воля поползла выразительная ухмылка. – Правда, в твоем обществе чувствуешь приятную уверенность.
– А именно?
– Можно быть уверенным, что умрешь на боевом посту.
Грэхем усмехнулся, однако ничего не ответил. Машина прибавила ходу. Когда минут через двадцать они взяли очередной поворот, пришлось опять ухватиться за поручень. Грэхем опять промолчал. Гиромобиль неудержимо летел на север, и через несколько часов – неплохое время даже для Воля – оказался в Олбэни.
– Далековато я забрался от родных краев, – заметил Воль, подруливая к цели путешествия. – А посему отказываюсь числиться официальным лицом. Ты просто–напросто прихватил с собою приятеля.
Новые корпуса Государственной Психиатрической Лечебницы, построенные в строгом, сверхсовременном стиле, раскинулись на пространствах бывшего парка. В здешней иерархии доктору Фосетту явно отводили одну из наивысших ступеней.
Казалось, этот невзрачный коротышка целиком состоит из головы и кривоватых ножек. Треугольное лицо его – широкое сверху, суженное книзу – оканчивалось жиденькой козлиной бородкой. Глаза под стеклами пенсне высокомерно щурились.
Он уселся за стол размерами с футбольное поле, показался еще меньше, и помахал копией уэббовской записки, которую велел переслать Грэхем. Потом заговорил с безапелляционностью человека, чье каждое желание принимается как закон, а каждое слово – как непререкаемая истина.
– Любопытнейшее свидетельство о душевном состоянии, в коем пребывал мой добрый друг Уэбб! Прискорбно, весьма прискорбно! – Сняв пенсне, Фосетт постучал им по бумагам, словно подчеркивая каждое произнесенное слово. – Я подозревал, что он одержим навязчивыми идеями, однако, сознаюсь, и предположить не мог, до какой степени бедняга утратил душевное равновесие.
– На чем же основывались ваши подозрения? – спросил Грэхем.
– Я, видите ли, заядлый шахматист, и Уэбб – тоже… был им. Наша дружба питалась исключительно разделенной страстью к игре. В остальном у нас было мало общего. Уэбб – физик чистой воды, не имевший никакого отношения к душевным заболеваниям. Но внезапно он стал выказывать к этой области знания жгучий интерес. Попросил и получил разрешение посетить клинику и даже понаблюдать за некоторыми пациентами.
– Вот как! – Грэхем проворно подался вперед. – А он чем-нибудь объяснял эту вспышку жгучего интереса?
– Нет, а я и не спрашивал, – сухо ответил доктор Фосетт. – В первую очередь его занимали пациенты, страдавшие галлюцинациями в сочетании с манией преследования. Особенно шизофреники.
– Это кто же такие? – с невинным видом вмешался Воль.
Доктор Фосетт поднял брови:
– Пациенты, страдающие шизофренией, кто же еще?
– Что в лоб, что по лбу, – не сдавался Воль.
– Шизоидные эгоцентрики, – пояснил доктор Фосетт, изображая на лице безграничное терпенье.
Воль обреченно махнул рукою:
– Чокнутый остается чокнутым, как его ни величай.
Фосетт пронзил его ледяным взглядом:
– Вы, я вижу, склонны к категорическим суждениям.
– Я полицейский, – прищурясь, отпарировал Воль, – а потому понимаю, когда мне зубы заговаривают!
– Шизофреники, – ответил Фосетт назидательным тоном, каким обычно разговаривают с детьми, – суть люди, страдающие особым видом душевного расстройства, которое в прошлом веке именовали деменция прекокс. Их личность раздваивается, и доминирующая часть живет в призрачном мире, кажущемся куда ощутимее любой действительности. Многим разновидностям шизофрении сопутствуют галлюцинации, разнообразные по силе и яркости. А воображаемый шизофреником мир одинаково неизменен и ярок. Если упросить картину до предела, можно сказать: перед больным всегда один и тот же кошмар.
– Теперь понятно, – робко промолвил Грэхем.
Фосетт с неимоверной осторожностью водрузил пенсне не нос и встал.
– Я покажу вам одного из пациентов – он весьма интересовал доктора Уэбба.
Следуя за доктором, они вышли из кабинета и, минуя бесконечные переходы, добрались до восточного крыла клиники. Фосетт приблизился к череде ведущих в палаты дверей, остановился у одной из них и жестом пригласил спутников подойти.
Сквозь маленькое зарешеченное оконце они увидели совершенно голого мужчину, который стоял у кровати, Раздвинув тощие ноги и выпятив неестественно вздутый живот. Потухший взор несчастного неотрывно, сосредоточенно устремлялся к собственному брюху.
– Это часто бывает при шизофрении: пациент принимает определенную позу, порой непристойную, и не шелохнувшись, остается в ней так долго, что здоровому человеку ни за что бы не выдержать, – скороговоркой зашептал Фосетт. – Сплошь и рядом больные превращаются в живые статуи, зачастую весьма отталкивающие. Перед вами в точности такой случай. Безумный мозг убежден, будто в животе притаилась живая собака. Больной караулит миг, когда она шевельнется.
– Господи, помилуй, – вырвалось у Грэхема, потрясенного увиденным.
– Уверяю вас, это вполне заурядная галлюцинация, – заметил Фосетт, являя собою образчик профессионального хладнокровия. Он глядел сквозь решетку, словно натуралист, изучающий проколотую булавкой бабочку. – Лишь непонятное, излишнее любопытство Уэбба заставило меня уделить этому пациенту особое внимание.
– А как повел себя Уэбб? – Грэхем еще раз посмотрел внутрь палаты и поспешно отвел взгляд. У него мелькнула мысль, уже одолевавшая Воля: “Ни за какие блага не вошел бы туда!”
– Больной просто заворожил его. Уэбб сказал: “Фо–сетт, бедолагу доконали невидимые студенты–медики. Это – лишь изувеченные останки, брошенные сверхвивисекторами на свалку”. – Доктор провел рукою по бороде. – Образно сказано, да только логики – никакой. – Он снисходительно усмехнулся.
По телу Грэхема пробежала внезапная дрожь. Невзирая на крепкие нервы, он ощутил приступ дурноты. Воль тоже дернулся и позеленел. Оба вздохнули с облегчением, когда Фосетт повел их обратно, в свой кабинет.
– Я спросил Уэбба, что, черт возьми, он имеет в виду, – с той же безмятежностью продолжал доктор Фосетт, – а Уэбб натянуто усмехнулся и процитировал изречение о том, как глупо набираться мудрости, ежели благо – в неведении. Через неделю он, страшно взбудораженный, позвонил мне и попросил предоставить сведения о частоте заболеваний зобом среди слабоумных.
– Вы располагаете такими сведениями?
– Да. – Совсем исчезнув за своим исполинским столом, Фосетт зарылся в ящик и вынырнул с листом бумаги. – Вот, приберег специально для него. Поскольку Уэбб умер, сообщение слегка запоздало. – Он протянул листок Грэхему.
– Но, получается, среди двух тысяч обитателей клиники не отмечено ни единого случая зоба! – воскликнул Грэхем, пробежав по тексту глазами. – Отчеты прочих клиник свидетельствуют о том же: либо таких случаев не наблюдают вообще, либо наблюдают крайне редко.
– Это ровным счетом ничего не значит, и свидетельствует лишь о том, что слабоумные не особо подвержены болезни, которая и вообще-то встречается нечасто. Вероятно, схожие данные мы получили бы, обследовав две тысячи водителей, торговцев краской… полицейских, наконец.
– Как только обзаведусь зобом, немедленно вас извещу, – мрачно пообещал Воль.
– А чем вызывается зоб? – перебил его Грэхем.
– Недостатком иода, – с готовностью ответил Фосетт.
– Иода! – Воль и Грэхем обменялись многозначительными взглядами, а Грэхем спросил:
– Избыток иода как-либо связан со слабоумием?
Фосетт расхохотался – да так, что козлиная бородка запрыгала.
– Тогда моряки были бы сплошь идиотами – ведь их пища изобилует иодом!
Ослепительная мысль молнией мелькнула в мозгу Грэхема. Воль состроил гримасу понимания. Весточка от покойника, страдавшего отсутствием логики.
Особенно восприимчивы моряки.
Восприимчивы – но к чему? К вымыслам и основанным на вымысле моряцким поверьям? К морским змеям, русалкам, сиренам, летучим голландцам и прочей бледной нечисти, леденящей душу людскую при взгляде на колеблемую в лунных лучах мертвую зыбь?
Необходимо заняться этим вопросом основательнее, получить сравнительные сведения об экипажах морских судов и сельских жителях.
С трудом сохраняя невозмутимость, Грэхем взял со стола записки Уэбба.
– Благодарю, доктор. Вы нам очень помогли.
– Если смогу быть полезен хоть чем-то, обращайтесь ко мне безо всяких колебаний, – сказал Фосетт. – И если выясните в конце концов причину странного состояния Уэбба, я не отказался бы узгать подробности. – Последовал короткий смешок, скорее холодный, нежели примирительный. – Компетентное исследование любой галлюцинации весьма содействует уяснению общей картины.
В обратный путь они отправились тотчас. Единственный раз за всю дорогу Воль нарушил напряженное молчание, сказав:
– Кажется мне, среди ученых, которые чересчур проворно шевелили мозгами, началась эпидемия временного помешательства.
Грэхем хмыкнул, но ничего не ответил.
– Гениальность и вообще-то сродни безумию, – продолжал Воль, явно собираясь углубиться в теоретические изыскания. К тому же, знания нельзя накапливать бесконечно. Кое–какие лучшие умы, безусловно, могут выйти из строя, пытаясь объять необъятное.
– Ни один ученый не пытается объять необъятного. Яи единый мозг не способен вместить бесконечную уйму знаний. Будучи знатоком в своей области, ученый может оказаться сущим профаном в том, что выходит за пределы его академических интересов.
Настал черед Волю хмыкнуть. Лейтенант целиком сосредоточился на дороге – что, правда, не отразилось на манере брать повороты – и до самого дома, где жил Грэхем, не вымолвил больше ни слова. Высадив пассажира, Воль бросил: “До завтра, Билл” – и умчался прочь.
Ясное утро сулило погожий день и обещало новые открытия. Грэхем стоял перед зеркалом, сосредоточенно жужжа электробритвой, когда зазвонил телефон. На экране возникло незнакомое юношеское лицо.
– Мистер Грэхем? – спросил юноша, разглядывая собеседника.
– Он самый.
– Я из Смитсоновского института, – сказал юноша. – Вчера, поздно вечером, мистер Гарриман хотел вам кое-что сообщить, да не застал дома.
– Я ездил в Олбэни. А что он хотел передать?
– Мистер Гарриман связался со всеми информационными агентствами и установил: за последние пять недель они опубликовали сообщения о смерти восемнадцати ученых. Семеро – иностранцы, одиннадцать – американцы. Это примерно в шесть раз выше среднего уровня – правда, информационные агентства редко подводят итоги более чем за месяц.
– Восемнадцать! – Грэхем так и впился взглядом в лицо собеседника. – А имена получены?
– Получены, – юноша принялся диктовать. Грэхем пофамильно переписал покойников, а также
страны, в которых они жили.
– Что-нибудь еще, сэр?
– Поблагодарите от меня мистера Гарримана, и пускай позвонит мне в офис, когда сочтет удобным.
– Хорошо, мистер Грэхем, – юноша исчез, оставив его в глубокой задумчивости.
Восемнадцать!..
На другом конце комнаты мелодично звякнул гонг телевизионного приемника новостей. Грэхем раскрыл аппарат, настроенный на канал газеты “Нью–Йорк Сан”. Первый утренний выпуск неторопливо поплыл по экрану. Грэхем рассеянно следил за заголовками, витая мыслями где-то вдали. Однако вскоре взгляд его сосредоточился, тело напряглось. На экране возникли слова:
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК УЧЕНОГО
“Вчера вечером профессор Сэмюэл К. Дейкин, пятидесятидвухлетний физик, живший на Уильям–стрит, вылетел в своем спортивном гиромобиле на рампу магистральной развязки, делая свыше ста миль в час, и разбился насмерть.”
Репортаж занимал две колонки и сопровождался фотографиями, сделанными на месте катастрофы, несколькими хвалебными отзывами об “ушедшем от нас гении”, а также сообщением, что полиция расследует причины случившегося. Заметка заканчивалась так: “Со вчерашнего утра это уже третий смертельный случай среди нью–йоркских ученых. О гибели профессора Уолтера Майо и кончине доктора Ирвина Уэбба уже подробно сообщалось в нашем вчерашнем выпуске”.
Грэхем извлек из автоматического записывающего устройства фотокопию вечернего выпуска “Сан”. Репортажи о Майо и Уэббе разместились рядышком. Первый назывался: “Майо падает с Мартина”, второй озаглавили суше: “Еще один ученый мертв”. Оба сообщения были весьма поверхностны и не содержали ничего нового: “…полиция ведет расследование”.
Как раз в эту минуту объявился Воль. Он ворвался в квартиру, словно вихрь, глаза его сверкали. Отмахнувшись от выпуска “Сан”, лейтенант отрывисто бросил:
– Видел уже.
– Да ты на себя не похож!
– Это все из-за подозрительности, – Воль уселся, тяжело дыша. – По сей части я почти сравнялся с тобой. – Он перевел дух, виновато улыбнулся, опять вздохнул. – Получены результаты вскрытия. Оба – и Майо, и Уэбб! – накачаны зельем по самое темечко.
– Наркотики? – недоверчиво спросил Грэхем.
– Мескаль, – подтвердил лейтенант. – Особая, тщательно очищенная разновидность мескаля. Следы, обнаруженные в желудке, сомнений не оставляют. – Он помолчал, стараясь отдышаться. – А в почках полным–полно метиленовой синьки.
– Метиленовой синьки? – повторил Грэхем, тщетно терзая память, пытаясь извлечь из нее хоть какое-то объяснение услышанному.
– Ребята немедля учинили проверку. И нашли мескаль, иод и метиленовую синьку во всех трех лабораториях – у Майо, Уэбба, Дейкина. Мы с тобой и сами нашли бы – да не знали, что искать. Грэхем утвердительно кивнул:
– Надо полагать, при вскрытии останков Дейкина обнаружилось бы в точности то же.
– Безусловно, – согласился Воль. – Ребята еще выяснили, что дрянь, залежавшаяся у Майо в печи его перегонного куба, индийская конопля. Одному Богу известно, где он откопал ее, только так оно и есть. Похоже, профессор собирался повозиться и с другими наркотиками – не с одним лишь мескалем.
– Думаю, исключительно в научных целях, – убежденно ответил Грэхем. – Никогда Майо не был наркоманом.
– Оно и видно, – сухо заметил Воль.
Грэхем протянул ему список, составленный Гарриманом.
– Погляди-ка. По сведениям Смитсоновского института, эти восемнадцать отдали концы за последние пять недель. По закону средних чисел, три – от силы, четыре – смерти можно было бы считать естественной, так сказать, потерей. – Грэхем уселся на краю стола, покачал ногой. – Из этого явствует, что, по меньшей мере, четырнадцать–пятнадцать остальных – не естественны. И получается, мы впутались в нечто куда более сложное, нежели казалось изначально.
– Не только сложное – ненормальное, – заметил Воль, изучая список. – Всюду, где замешаны наркотики, возникает нечто ненормальное. А уж мы с тобою вертимся в чистом идиотизме, со вчерашнего вечера об этом думаю. – Он скривился: Как вспомню того субъекта с живой собакой в брюхе…
– Давай хоть на время о нем забудем!
– Легко сказать!
–Сведения, которыми мы располагаем сегодня, заставляют призадуматься, – продолжал Грэхем. – Лишь получив ответы, мы окажемся в состоянии чуточку продвинуться вперед. – Он ткнул указательным пальцем в список, остававшийся в руках у Воля. – К примеру, неизвестно, из чего исходили информационные агентства, называя среднюю цифру три. Брали за основу двенадцать последних месяцев? Пять лет? Или двадцать? Если это средняя величина за длительный период, и смертность в последнем месяце превышает ее шестикратно, – какова тогда соответствующая статистика за предыдущий месяц? А за прошлый год? Другими словами: когда и с чего, собственно, все началось?