Текст книги "Миг возмездия. Невидимый спаситель. Загадка планеты гандов. Сквозь дремучий ад"

Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Глава 6

Тропинка, испятнанная лунным светом, избиралась выше и выше, петляла, навивалась, будто перепуганная змея.

Всего несколько часов прошло с тех пор, как начальник полиции Корбетт разбился в лепешку, а Грэхему казалось, минул целый год. Отогнав воспоминание, он укрылся в тени утеса, похожего на обелиск, поставленный природой на обочине. Унылая луна обливала тусклым сиянием угрюмые скалы и безмолвные сосны, придавал гористому пейзажу бледный, потусторонний вид.

Затаившийся путник обшарил взглядом густые тени, перечеркивавшие только что пройденный путь. Напрягая слух, силился уловить среди шелеста листвы, скрипа ветвей, журчания невидимого ручья другие звуки – звуки, которые могло бы издать нечто, в обычных обстоятельствах неслышимое. Невольно пытаясь успокоить свою чрезмерную бдительность, он старался услыхать неслышимое, разглядеть незримое, упредить возможное появление того, что никому не оставляло при встрече возможности опомниться.

Так он простоял целых пять минут. Нервы взвинчены, мышцы напряжены, тело и разум устремлены навстречу опасности, грозящей вырваться из мрака и безмолвия. Ничего не случилось – вокруг по–прежнему громоздились суровые скалы, тянувшиеся рваными вершинами к таким же рваным облакам, да сосны, как часовые, стояли на страже ночного покоя.

Грэхем уже не раз останавливался, озирая пройденный путь, – и всякий раз опасения оказывались напрасны, тропа оставалась пустой.

Таинственные преследователя, крадущиеся по пятам во мраке, были порождены усталым, разыгравшимся воображением. Грэхем достаточно владел собою, чтобы не сознавать этого, однако сдержаться не мог, и опять выбирал наблюдательный пункт, и снова вперял усталые глаза в темень, пытаясь различить скользящее по пятам страшилище.

Он постоял, удостоверился, что все спокойно, вышел из густой тени, отбрасываемой утесом, и двинулся вверх по тропе. Проваливаясь в глубокие расщелины, спотыкаясь о разбросанные там и сям валуны, едва заметные в обманчивом сете луны, он торопился дальше.

Причудливо извиваясь, тропа огибала гору и заканчивалась в маленькой долине, обрамленной с трех сторон отвесными скалами. Дом, стоявший в конце долины, казалось, припал к земле и затаился. Это была не какая-то хижина, а мощное сооружение из бетона и дикого камня – мрачное, приземистое, зловещее в своем одиночестве.

У входа в долину расположился ветхий старинный указатель. На выцветшей табличке были коряво начертаны слова: МИЛЛИГАНЗ СТРАЙК. Прищурившись, путник всмотрелся в надпись, потом оглянулся назад, на тропу. Ничего подозрительного.

Крадучись, он принялся пробираться по долине. Угольно–черные тени громоздившихся окрест утесов поглотили его собственную. Наконец он добрался до безмолвно застывшего дома и обвел взглядом холодные, бесстрастно поблескивающие окна. Ни в одном из них не мелькнул приветливый огонек, ни звука не донеслось из-за мрачных стен. Все было тихо, лишь потревоженный камень шумно скатился по тропе вдалеке. Этот слабый гул заставил Грэхема прижаться к стене и сунуть руку в карман. Добрых пятнадцать минут наблюдал он за освещенным луною входом в долину.

Успокоившись, Грэхем сильно постучал в бронированную дверь, потом подергал за ручку – заперто. Еще раз постучал – уже булыжником. Никакого ответа. Повернувшись спиною к двери, вперив налитые кровью глаза в белеющий под луной указатель, он заколотил по броне кованым башмаком – да так, что по всей долине прокатилось эхо.

Грэхем яростно сражался с дверью, а сердце его холодело от ужаса. Что, если другие – не стучавшиеся и даже не открывавшие дверей, – уже проникли в дом – коварно и беззвучно? Другие, в которых бесполезно стрелять и убежать от которых невозможно?

Справившись с паникой, он нанес последний сокрушительный удар. Если через минуту никто не откроет, нужно отыскать камень побольше и разломать железную решетку на окне. Войти, войти любой ценой – даже если потребуется разнести весь дом. Прижав ухо к двери, Грэхем напряженно вслушивался – и уловил слабое гудение, перераставшее в низкий вой.

Вой оборвался. Лицо сыщика прояснилось. Раздался металлический лязг, потом послышались медленные осторожные шаги. Звякнула цепочка, заскрежетали отодвигаемые засовы, щелкнул замок – и дверь приотворилась дюймов на шесть.

– Кто там? – раздался из темноты низкий глуховатый голос.

Грэхем назвался и спросил:

– Профессор Бич?

Дверь распахнулась настежь, и хозяин, неразличимый во мраке, царившем внутри, отрывисто произнес:

– Входите, Грэхем. Когда-то мы встречались. Я не узнал вас в этой кромешной тьме.

Грэхем перешагнул порог, дверь захлопнулась, загремели засовы. Его взяли за руку и в полной темноте провели через прихожую. Прямо перед носом раздался скрежет металла, и пол начал уходить из-под ног, опускаться. Надо же! Лифт – в таком-то месте!

Осветительный плафон возник и проплыл мимо. Площадка лифта замерла. Перед Грэхемом предстало лицо профессора. Он оставался все тем же – высоким, темноволосым, с тонкими чертами лица. Бремя прожитых лет мало на нем отразилось. Грэхем не видел Бича несколько лет, но, однако, не заметил никаких перемен. Впрочем, нет, – одна перемена произошла, притом поразительная: глаза!

Холодные, суровые, разделенные тонким ястребиным носом, они сверкали неземным светом. Что-то подавляющее сквозило в этом сверхъестественном блеске, что-то завораживающее таилось в остром, настороженном, проницательном взгляде.

– Почему наверху так темно? – спросил Грэхем, не в силах оторваться от этих невероятных очей.

– Свет приманивает ночных тварей, – уклончиво ответил Бич, – а они способны причинять неудобства. – Он разглядывал гостя. – Кто надоумил вас искать меня здесь?

– Редактор газеты, издающейся в Бойзе. Ему известно, что вы любите уединяться в своем доме. Утром заявится репортер – разузнать, вы живы, или нет. А я решил опередить.

Бич вздохнул:

– Так и знал: после случившегося примчится целая свора ищеек. Ну, да ладно! – Он повел Грэхема в небольшую комнату, сплошь уставленную книгами, придвинул гостю стул. Осторожно притворил дверь, уселся напротив. Переплел длинные, тонкие пальцы и устремил на собеседника странный взгляд. – Искренне сожалею, что довелось увидеться при столь прискорбных обстоятельствах. Полагаю, ваш приход связан с катастрофой в Сильвер Сити?

– Да.

– Но ведь Ведомство Целевого Финансирования здесь, полагаю, ни при чем. Это не по его части. – Темные, тонко очерченные брови поднялись.

– Вы правы, – согласился Грэхем. Сняв с руки перстень, он передал его Бичу. – Вы, может быть, слыхали о таких вещах, даже если не видели сами? На внутреннюю поверхность нанесена микроскопическая надпись, удостоверяющая, что я – сотрудник Разведывательной Службы США. Если угодно, посмотрите под микроскопом.

– О, разведка? – Наморщив лоб, профессор задумчиво повертел перстень в пальцах и вернул владельцу, даже не пытаясь толком рассмотреть. – Верю на слово. – Он еще сильнее насупился. – Если интересуетесь, отчего взорвался нитрат серебра – ничем помочь не смогу, не знаю сам. Еще несколько недель меня будут истязать полицейские, заводские инспекторы, химики–технологи, репортеры. И потратят время совершенно впустую, ибо я не в силах объяснить причину аварии.

– Лжете, – без обиняков брякнул Грэхем.

Покорно вздохнув, ученый поднялся и медленно двинулся к двери. Отыскал полку с крючком на конце, зацепил ею большой экран, утопленный в щели наверху, потянул, убедился, что экран полностью закрывает дверь, и вернулся на место.

– С какой стати вы считаете, будто я лгу?

– Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно: раствор в емкостях непонятным образом заставило взорваться то самое таинственное явление, которое вы пытались фотографировать, – ответил Грэхем, чувствуя, как волосы на затылке начинают подыматься. – Ибо кому-то из ваших сотрудников удалось, наконец, получить запретное изображение. В качестве ответа Сильвер Сити смели с лица земли.

Судорога вдавила горло Грэхему. Он отчетливо понял^, что подписал себе смертный приговор, и е удивлением отметил: я все еще жив! Поглядел на Бича, желая увидеть, какое действие возымели последние слова; но ученый только крепче сжал скрещенные на груди руки, да в горящих глазах его блеснула едва различимая искра.

– Город пал жертвой того же явления, что погубило невесть сколько лучших ученых мира, – перешел в наступление Грэхем. – Выясняя обстоятельства их гибели, шаг за шагом я добрался до вас!

Он вытащил бумажник, извлек из него телеграмму и. передал Бичу. Тот негромко прочел:

ПОЛИЦИЯ БОЙЗА – ДЛЯ ГРЭХЕМА: ЕДИНСТВЕННЫЙ ОБЩИЙ ЗНАМЕНАТЕЛЬ ТИРЕ ВСЕ БЫЛИ ДРУЗЬЯМИ БЬЕРНСЕНА ИЛИ ДРУЗЬЯМИ ЕГО ДРУЗЕЙ ТОЧКА ГАРРИМАН.

– Речь идет о тех, кто умер в прошлом месяце. – Обвиняющим жестом Грэхем устремил на профессора указательный палец. – Но ведь и вы числились другом Бьернсена.

– Совершенно верно, – согласился Бич и начал задумчиво изучать собственные руки. – Мы с Бьернесном дружили издавна. Таких, как я, уцелело совсем немного. – Он поднял глаза и посмотрел на собеседника в упор: – И еще должен признаться, у меня действительно много сведений, которые я намерен сохранить в строгой тайне. И что же вы собираетесь делать со мною, а?

Столь явный вызов мог бы смутить человека менее настойчивого, но Грэхем так легко не сдавался. Уперев локти в колени, он подался вперед и постарался изобразить куда большую осведомленность, чем высказал только что; блефовать, выманить профессора на откровенность.

– Правду сказать, – начал он, – Ирвин Уэбб оставил тайное послание, которое нам удалось расшифровать… В послании говорилось предостаточно. Доктор советовал показать эту картину всему миру – если только зрелище не приведет к бойне.

– К бойне! – хрипло вырвалось у Бича. – К бойне! Да неужто мало Сильвер Сити? Картину видит один–единственный человек – смотрит, думает о ней – и мгновение спустя тридцать тысяч ему подобных расплачиваются жизнями, а быть может, и бессмертными душами! Ведь и сейчас опаснейший ваш враг – собственные мысли! Знаете крошечную малость, рассуждаете о ней – и сами подставляете себя под удар, обрекаете на гибель. Вас предает непроизвольная деятельность рассудка. – Взгляд Бича метнулся к двери: – Если этот люминесцентный экран внезапно засветится, – ни я, ни объединенные усилия всего цивилизованного мира не уберегут вас от немедленной смерти.

– Знаю, – невозмутимо отозвался Грэхем. – Но, право же, я рискую не больше вашего; допустим, опасность возрастет, если я прибавлю к уже накопленным сведениям данные, которыми располагаете вы, – и что же? Знание умножится, а двум смертям так и так не бывать.

Стараясь не глядеть на экран, он уставился в сверкающие глаза собеседника. Если начнется непоправимое, взгляд Бича скажет об этом…

– Бойня уже состоялась, хоть истины, по сути, никто не узнал; едва ли положение ухудшится, если истина выйдет наружу!

– Ваше предположение, – Бич саркастичееки усмехнулся, – основывается на ошибочной предпосылке: дескать, плохое не может обернуться худшим! – Он не сводил взора с экрана. – Не было ничего страшнее мощного лука и тяжелой стрелы – появился порох. Не стало ничего страшнее “сатанинской селитры” – пришли отравляющие газы. Потом бомбардировщики дальнего действия. Потом сверхзвуковые ракеты. Следом – атомные бомбы. Теперь – бактерии, вирусы–мутанты. А завтра – еще что-нибудь. – Бич отрывисто и язвительно засмеялся. – Ценою страданий и слез мы начинаем понимать: усовершенствования – и немалые! – возможны всегда.

– Охотно поспорил бы с вами, да сперва следует узнать все факты, – парировал Грэхем.

– В эти факты невозможно поверить.

– Но вы-то сами верите?

– Справедливый вопрос, – признал Бич. – Только в моем случае о вере либо неверии говорить не приходится. Какая, скажите на милость, вера, если сведения добыты эмпирическим путем? Нет, Грэхем, я в них не верю – я их знаю! – Он раздумчиво погладил подбородок. – Для сведущих людей собранные неопровержимые доказательства – более чем достаточны.

– Что же это за доказательства? – не отступал Грэхем, изо всех сил пытаясь вызвать ученого к разговору начистоту. – Что развеяло по ветру Сильвер Сити? Что прервало эксперименты целой группы исследователей – да еще и прикончило их таким образом, чтобы подозрений не возникло? Что не далее как сегодня погубило начальника полиции Корбетта?

– Корбетта? И его тоже? – Бич погрузился в длительное размышление, вперясь через плечо собеседника в занавешенную дверь. Повисла тишина – лишь настольные часы отщелкивали секунды, так или иначе приближавшие смертный час. Один лихорадочно думал, другой – сурово и неумолимо ждал. Наконец, Бич поднялся и выключил свет.

– За экраном лучше наблюдать в темноте, – пояснил он. – Сядьте со мною рядом и не спускайте с него глаз. Если засветится – немедленно принимайтесь думать о чем-то постороннем – иначе помоги вам Бог!

Придвинувшись поближе к ученому, Грэхем устремил взгляд во тьму. Он понимал: дело вот–вот сдвинется с мертвой точки, – но безжалостно терзался угрызениями совести.

“Ты обязан выполнить приказ! – не умолкал внутренний голос. – Твой долг – связаться с Лимингтоном, как было приказано! Если Бичу и тебе придет конец, мир ничего не узнает – кроме того, что ты, как и все прочие, потерпел неудачу. И лишь по служебному небрежению!”

– Грэхем, – раздался в темноте хрипловатый голос Бича, положив конец покаянным раздумьям, – мир получил научное открытие, сопоставимое по величине и важности с изобретением телескопа и микроскопа.

– Что же это?

– Способ расширить видимую часть спектра далеко за пределы инфракрасного порога.

– Ах, вот как!

– Средство обнаружил Бьернсен, – продолжал Бич. – Как бывало не раз, великое открытие сделали случайно, походя, занимаясь другими вещами. Но Бьернсен осознал значение своей находки, и получил практические результаты. Подобно телескопу и микроскопу, она раскрыла новый, неведомый мир, о котором никто и не подозревал.

– Новый угол зрения, позволяющий обнаружить нечто, незримо присутствовавшее и раньше? – подсказал Грэхем.

– Вот именно! Когда Галилей глядел в телескоп и, глазам не веря, обнаруживал то, что испокон веков оставалось незримым для несведущих миллионов, общепринятая и широко известная геоцентрическая система оказалась окончательно опрокинута.

– Великолепное открытие, – согласился Грэхем.

– Но сравнение с микроскопом будет удобнее. Левенгук обнаружил то, что с первого дня творения было у каждого, говоря буквально, под носом, и о чем, тем не менее, ни один человек и помыслить не мог. Оказалось, мы всю свою жизнь соседствуем с неисчислимыми живыми тварями, обретающимися вне видимости благодаря ничтожно малым размерам. Только подумайте, – настаивал Бич, и голос его звучал все громче” – Юркие живые твари, кишащие вокруг нас – под ногами, над головою, даже внутри наших собственных тел! Они борются, размножаются, гибнут в нашей кровеносной системе – и никто о них знать не знал, покуда микроскоп не прибавил человеческому зрению остроты!

– Тоже великое открытие, – подтвердил Грэхем. Невзирая на любопытство, нервы оставались натянутыми до предела: он так и вздрогнул, ощутив случайное прикосновение собеседника.

– Все это веками ускользало от нас – одно таилось в непостижимо далеком, другое – в неимоверно малом. Точно так же ускользало и третье, – затаившись в абсолютно бесцветном.

Глуховатый голос Бича задрожал от волнения.

– Шкала электромагнитных колебаний охватывает более шестидесяти октав, из которых человеческий глаз воспринимает лишь одну. Вот за этим зловещим барьером, – барьером, который воздвигло наше слабое, ограниченное, беспомощное зрение, – и таятся жестокие, всесильные господа, помыкающие каждым из нас от колыбели до могилы, невидимо и безжалостно паразитирующие на нас – истинные хозяева Земли.

– Кто же они, черт возьми? Перестаньте ходить вокруг да около, говорите, Бога ради! – На лбу Грэхема проступила холодная испарина, глаза не отрывались от сигнального экрана. Он с облегчением отметил, что ни единый проблеск света не озарял окружающую тьму.

– Глазу, наделенному новой зрительной способностью, они предстают в обличье парящих сфер, сияющих бледно–голубым светом, – сообщил Бич. – За сходство с шарами живого света Бьернсен окрестил их витонами. Они не только существуют – они еще и мыслят! Они – властелины земли, а мы – просто пасущийся на лугах скот. Они – свирепые, беспощадные повелители невидимого мира, мы же – мычащие, потеющие тупоумные рабы – до того тупоумные, что только сейчас осознали свое рабство.

– А вы можете видеть их?

– Могу! Но временами готов молить Всевышнего, чтобы никогда более не довелось увидеть! – Дыхание ученого отчетливо было слышно в тесной комнате. – Все, кто повторил последний эксперимент Бьернсена, преодолели упомянутый мною зрительный барьер. А увидевшие витонов уже не могут существовать спокойно, принимаются постоянно размышлять о них – и вступают под смертную сень. С определенного расстояния витоны читают человеческие мысли с той же легкостью, с какой мы читаем открытую книгу. Разумеется, они тотчас пресекают любую попытку распространить сведения, способные, в конечном итоге, поставить под угрозу их многовековое господство. Отстаивают свое владычество с тем же хладнокровием, с каким мы сами отстаиваем собственную власть над животным миром, – а именно: уничтожают наиболее опасных. Взбесившихся, так сказать! Последовавший примеру Бьернсена и не сумевший скрыть полученного знания в глубочайших тайниках рассудка – либо сокрывший и невольно обнаруживший свое “бешенство” во сне, когда мозг беззащитен, – уже никому никогда ничего не поведает. – Помолчав, Бич добавил:

– Не исключаю, что и нам уготована та же участь. – Снова повисло молчание, нарушаемое равномерным тиканьем часов. – И вам, Грэхем, отныне предстоит эта же пытка, ибо во многом знании – многая печаль… Закаленный разум еще может спастись, непрерывно – ежеминутно, ежесекундно! – контролируя мысли во время бодрствования. Но кто способен уследить за своими сновидениями? Самая лютая опасность – сон. Ложишься в постель, и не знаешь, встанешь ли утром.

– Я подозревал нечто подобное.

– Да неужто? – Бич явно удивился.

– С самого начала бывали странные, необъяснимые мгновения, когда я кожей ощущал: необходимо дать мыслям иной ход – и тотчас. Я повиновался бессмысленному, но властному наитию – занимал себя чем-либо посторонним, полагая, зная, веря, что так безопаснее.

– Только тем и спаслись, – подтвердил Бич. – Иначе вас давно бы прикончили.

– Неужели я владею собой лучше, чем гораздо более образованные, талантливые Бьернсен, Лютер, Майо, Уэбб?

– Дело не в этом. Просто вам было легче. То, что приходилось обуздывать, не выходило за рамки смутных подозрений. В отличие от прочих, вы не подавляли мыслей, содержавших ужасную истину во ввей полноте. Настоящая проверка лишь начинается – поглядим, долго ли устоите теперь, – добавил Бич.

– И все же, хвала Всевышнему, даровавшему мне такие подозрения! – пробормотал Грэхем.

– Похоже, вас посещали не просто подозрения, – сказал Бич. – Если ощущения, несмотря на смутность и расплывчатость, оказались достаточно сильны, чтобы заставить рассудок повиноваться, у вас, вероятнее всего, необычайно развито экстрасенсорное – сверхчувственное – восприятие.

– Никогда ни о чем подобном не задумывался, – сознался Грэхем. – Недоставало времени копаться в себе.

– Не слишком частое свойство – сверхчувственное восприятие, – однако и не столь уж редкое.

Бич поднялся, включил свет и выдвинул ящик большого каталожного шкафа. Порылся в ворохе газетных вырезок, извлек одну из пачек, начал перебирать.

– Здесь у меня собраны сведения о подобных случаях за сто пятьдесят лет. Вот… Мишель Лефевр из Сент–Эйва, – это во Франции, неподалеку от Ванна, – ее не раз обследовали французские ученые. Сверхчувственное восприятие Лефевр превосходило обычные показатели человеческого зрения на шестьдесят процентов. Хуан Эгерола из Севильи – на семьдесят пять процентов… Вилли Осипенко из Познани – на девяносто процентов… – Он извлек из пачки очередную вырезку: – А вот самый смак! Взято из английской газеты “Титбитс” – “Смесь” – от 19 марта 1938 года. Илга Кирпс, латышская пастушка, из окрестностей Риги, молоденькая девушка с весьма заурядным интеллектом, – и в то же время сенсация чистейшей воды. Комиссия ведущих европейских ученых подвергла ее самой дотошной проверке и установила: девица обладает сверхчувственным восприятием такой силы, что оно многократно превосходит возможности обычного зрения.

– Н–да, посильнее, чем мое, – заметил Грэхем.

Профессор сложил вырезки в ящик, погасил свет и вернулся на свое место.

– Сила бывает различной. Илга Кирпс – витоновский гибрид. А сверхчувственное восприятие – чисто витоновское качество.

– Что?!! – Грэхем напрягся, пальцы его впились в ручки кресла.

– Чисто витоновское свойство, – невозмутимо повторил Бич. – Илга Кирпс – плод весьма удачного эксперимента, поставленного витонами. Ваш случай менее впечатляет – возможно, потому, что операцию провели внутриутробно.

– Внутриутробно? Да вы что, действительно, думаете…?

– Я давным–давно вышел из возраста, в котором говорят не то, что думают, – заверил его Бич. – И говоря “внутриутробно”, имею в виду именно это. А еще прибавлю: не будь этих “сатанинских солнышек”, мы понятия не имели бы о многочисленных осложнениях при беременности и родах. Неудачные роды – вовсе не простой несчастный случай, как полагают!.. Я допускаю даже, что временами беспомощные, бесчувственные, ни о чем не подозревающие жертвы подвергались и подвергаются искусственному оплодотворению. Витоны постоянно вмешиваются в нашу жизнь, ставят на нас – космических подопытных животных – тончайшие хирургические эксперименты.

– Но зачем, зачем?

– Чтобы выяснить, можно ли привить человеку витоновские качества. – Мгновение помолчав, Бич добавил: – А зачем люди обучают тюленя – жонглировать, попугая – ругатьея, обезьяну – курить папиросы и кататься на велосипеде? Зачем пытаются выводить на арену говорящих собак и заставляют слонов проделывать дурацкие фокусы?

– Понимаю, – угрюмо согласился Грэхем.

– Здесь еще тысячи вырезок, повествующих о людях, наделенных нечеловеческими способностями, страдавших неестественными или прямо-таки сверхъестественными отклонениями от нормы, о жутких уродах, которых либо тотчас умерщвляли, либо скрывали подальше от посторонних глаз. И о многих других… Помните случай с Дэниэлом Данглассом Хоумом – тем самым, вылетевшим, словно птица, из окна второго этажа, на глазах у остолбеневшей публики? Это документально подтвержденный случай левитации – а ведь именно так передвигаются витоны! Прочитайте “Триумф чародея” – там как раз говорится о Хоуме. Он обладал и другими загадочными способностями, не присущими человеку. Да только ни человеком, ни чародеем не был. А был витоночеловеком!

– Силы небесные!

– Каспар Хаузер, человек ниоткуда, – как ни в чем не бывало продолжал Бич. – Но из ничего возникает лишь ничто, – значит, Хаузер, как и все прочие, где-то родился. Надо полагать, в витоновской лаборатории… А вот происшествие обратного свойства… Бенджамен Бэтхерст, чрезвычайный посол Великобритании в Вене. 25 ноября 1809 года обошел упряжку лошадей, скрылся из виду – и пропал бесследно.

– Связи не вижу, – возразил Грэхем. – Какого дьявола эти сверхчудовища заставляют людей исчезать?

Даже в темноте он почувствовал; Бич усмехается – холодно и злобно.

– А какого дьявола студенты–медики заставляют исчезать бездомных кошек? Из каких ни о чем не подозревающих болот исчезают лягушки, которых потом препарируют? Зачем в моргах вываривают трупы неопознанных бродяг, делают их лакированными скелетами, наглядными пособиями?

– Бр–p-p! – поежился Грэхем.

– Исчезновение – помилуйте! – да это же обыденная история. Что, например, приключилось с экипажем “Марии Целесты”? Или с командой “Розали”? Быть может, они оказались подходящими лягушками в недальнем болоте? А что произошло с “Уаратой”? И человек, передумавший в последнюю минуту плыть на “Уарате” – не был ли наделен сверхчувственным восприятием? Или получил неслышное предупреждение, поскольку лягушкой оказался неподходящей? Что делает одного подходящим, а другого – нет? Почему первый ходит всю жизнь, сам того не сознавая, под дамокловым мечом, а второй мог бы невозбранно наслаждаться покоем? Неужели существует неуловимое различие, означающее: этот обречен, а тот останется невредимым?

– Время покажет.

– Время! – презрительно фыркнул Бич. – Быть может, уже миллион лет мы таскаем дьявола на горбу, и только сейчас начинаем понимать, в чем дело. Гомо сапиенс! – человек попираемый! – Он что-то пробормотал и продолжил: – Сегодня утром я изучал один случай, разгадать который не могут вот уже восемьдесят лет. Подробности напечатаны в лондонской “Ивнинг Стандард” за 16 мая 1938 года и в “Дейли Телеграф” – несколькими днями позднее. Судно Англо–Австралийской Линии водоизмещением 5.466 регистровых тонн исчезло в один миг. Современный, надежный корабль, спокойное море. И вдруг – ни корабля, ни тридцати восьми человек экипажа. Испарились посреди Атлантики, в пятидесяти милях от других судов; а незадолго до этого отбили радиограмму, подтверждавшую: все в полном и совершенном порядке. Куда они, спрашивается, подевались? И где сейчас большинство из тех тысяч, которых годами не может обнаружить Бюро Розыска Пропавших Без Вести?

– Спросите что-нибудь полегче. – Грэхем томительно всматривался в сторону скрытого тьмою экрана. Там, на расстоянии нескольких футов, он охраняет их, точно безмолвный часовой, – но способен лишь молниеносно предупредить о вторжении. Обороняться нужно будет самим.

– Я тоже не знаю, признался Бич. – И никто не знает. Единственное, что можно сказать, их захватили силы, присутствие которых мы лишь понемногу начинаем замечать, – силы неведомые, но ни в коем случае не сверхъестественные. А зачем захватили – остается лишь гадать. Люди исчезали с незапамятных времен, исчезают ныне, будут исчезать и впредь. Возвращались единицы – те, кого потом распинали, жгли на кострах, расстреливали серебряными пулями, закапывали, хорошенько посыпав чесноком, – а в новейшие, менее варварские времена, прятали в сумасшедших домах.

– Может быть, – скептически заметил Грэхем. – Всякое бывает.

– Всего месяц назад стратоплан Нью–Йорк – Рио-де–Жанейро скрылся в облаках над Порт–оф–Спейном, что на острове Тринидад, – и пропал. Тысячи глаз наблюдали его, секунда – и никакого следа. А девять месяцев назад точно так же исчез новый лайнер, летевший из Москвы во Владивосток. Тоже никаких сведений. Долгая череда подобных происшествий началась еще на заре аэронавтики.

Припоминаю некоторые.

– Что случилось с Амелией Эрхард и Фредом Нунаном, с лейтенантом Оскаром Омдалом, с Брайсом Голдсборо и миссис Ф. У. Грейсон, с капитаном Теренсом Талли и лейтенантом Джеймсом Меткалфом, с Нангессером и Коули? Возможно, кто-то из них и потерпел крушение, но остальные – ни в коем случае. Их похитили, как похищают уже давно: поодиночке, группами – оптом, так сказать.

– Нужно предупредить человечество, – торжественно изрек Грэхем. – Открыть людям глаза.

– Полагаете, кому-то удастся предупредить, открыть миру глаза – и уцелеть? – язвительно спросил Бич, – Знаете, сколько таких несостоявшихся благодетелей уже сомкнули уста и улеглись в могилу? И скольких еще витоны столь же успешно утихомирят навеки? Чтобы сказать – надо сперва подумать, подумать – значит выдать себя, выдать себя – значит погибнуть, ничего не сказав. Даже здесь, в укромном убежище, бродячий невидимка может нас обнаружить, подслушать и покарать за то, что чересчур много знаем. Это – плата за неумение таиться. Витоны безжалостны, совершенно беспощадны – судите хотя бы по тому, как они взорвали к чертовой матери целый Сильвер Сити, лишь проведав, что нам удалось запечатлеть их на фото.

– И все равно, человечество следует предупредить, – упрямо твердил Грэхем. – Может быть, во многой мудрости многая печаль, но зато знание – сила. Человечество должно знать своих угнетателей, чтобы сбросить иго!

– Прекрасно сказано! – отозвался профессор е насмешкой. – Восхищен силой вашего духа, да только сила духа – еще не все. Вы слишком мало знаете сами! Поймите же, то, что вы предлагаете, – невыполнимо!

– Я для этого сюда и явился, – возразил Грэхем, – побольше понять. И если уйду, не постигнув источника мудрости, вина ляжет исключительно и единственно на вас. Откройте мне все, что можете, все, что известно вам самому, – о большем и просить не стану.

– А потом?

– Всю ответственность и весь риск я беру на себя.

Мрак и тишина. Двое застыли, уставясь в направлении двери, завешенной хранящим экраном: один – сгорая от нетерпения, другой – погрузившись в тоскливые раздумья. Казалось, противоречивые мысли, будто летучие мыши, снуют в тишине, дробимой на равные доли неторопливым тиканьем часов. Судьба всего мира дрожала на весах, чашами которых служили два человеческих разума.

– Идемте, – внезапно произнес Бич. Он зажег свет, открыл дверь в стороне от по–прежнему спокойного экрана и включил лампы в небольшой, но хорошо оборудованной лаборатории, где в образцовом порядке выстроились всевозможные приборы.

Погасив свет в только что покинутой ими комнате, Бич затворил дверь и указал на встроенный в лабораторную стену звонок:

– Если там, за дверью, засветится экран, то возбудится фотоэлемент, и звонок затрещит. И если только это случится, немедленно смешайте свои мысли – или готовьтесь предстать перед Всевышним.

– Понятно.

– Садитесь, – велел Бич. Он протер пальцы эфиром и взял со стола склянку. – Реакция Бьернсена – синергетическая. Вам известно это слово?

– Угу. Мы слабы врозь, могучи вместе…

– Именно! Вы объяснили образно и весьма удачно. Синергетическая реакция порождается совместным действием препаратов, каждый из которых по отдельности не смог бы вызвать ничего подобного. Можете себе представить, что это значит – проверять взаимодействие нескольких составляющих во всевозможных сочетаниях. Требуется астрономическое число экспериментов. Синергетикой будут заниматься еще долгие годы. И на эффект Бьернсена могли не натолкнуться еще лет пятьдесят – если вообще натолкнулись бы. И если бы у самого Бьернсена не достало ума распознать проблеск удачи, все мы… – он замолчал и, склоняя склянку над мензуркой, принялся тщательно отсчитывать капли.

– Что вы делаете? – полюбопытствовал наблюдавший Грэхем.

– Собираюсь обработать вас по формуле Бьернсена. Не пугайтесь: на несколько минут вы лишитесь зрения – покуда палочки и колбочки на глазном дне перестроятся. А пока они перестраиваются, я подробно расскажу обо всем, что знаю сам.