Текст книги "Мир приключений 1969 г."

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Александр Мирер,Виталий Мелентьев,Михаил Емцев,Борис Ляпунов,Валентина Журавлева,Евгений Федоровский,Кирилл Домбровский,Владимир Фирсов,Рафаил Нудельман,Аркадий Локерман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 58 страниц)

– Разве это меняет дело?

– Доктор! – сказал Сур. – Если бы речь шла о шайке бандитов!

– М-да... О чем же идет речь? – Она бинтовала его голову.

– До сегодняшнего дня я думал, что подобного оружия на земле нет. На всей земле.

– Вы бредите, кадровый военный, – сказала докторша с полным равнодушием. – Лазерных скальпелей не достанешь – что верно, то верно. Погодите... Вы серьезно так думаете?

– Эх, доктор... – сказал Сур. – Лёшик, открой дверь. Смотрите осторожно, из-за косяков. И вы, доктор, выйдите. Смотрите из коридора.

Он прижался вплотную к стене, оттолкнул ногой дверь и сказал: «Стреляю...» Мы услышали – ш-ших-х! – и стенка над шкафом вспучилась и брызнула огненными шариками, как электросварка. Сурен Давидович с черным, страшным лицом, в белом шлеме повязки, вышел из-за косяка.

– Входите. Этой штукой, доктор, можно за пять минут сжечь наш город дотла. Может быть, люди с таким оружием уже захватили почту, милицию, телеграф... Вы понимаете, о чем я говорю?

ЧТО ВИДЕЛ СТЕПКА

Тело Павла Остаповича покрыли простыней. Нам троим докторша дала по успокоительной таблетке. Мы устроили военный совет. Первым выступил Степка.

Его приключения начались у кондитерского магазина, где водитель покупал конфеты, а Федя охранял свой ценный груз. Степка всю дорогу сидел в правом переднем углу кузова, потому что пень положили у левого борта, на мягкие веревки для привязывания мебели. А едва машина остановилась у кондитерской, Федя-гитарист выскочил из кабины и сунулся в кузов.

Степка успел забраться под скамью – знаете, такие решетчатые скамьи вдоль бортов. Втиснулся и загородился свернутым брезентом и оттуда выглядывал, как суслик из норы. Федя же осмотрел «посредник», вздохнул и принялся поглаживать этот пень. «Дьявольщина! – рассказывал Степка. – Я даже повесил, что чурбан живой. Курица так с яйцом не носится. Ну, потом шофер принес конфеты и сказал, что оставшиеся два квартала будет ехать медленно, чтобы Федя успел подготовить хотя бы дюжину-другую. И они поехали медленно».

Степка не рискнул посмотреть в окошечко, что они там делают, в кабине. Он выбрался из укрытия и, когда машина въехала под арку, метнулся к заднему борту и спрыгнул. Такси проехало в глубину двора – Степка шел следом – и развернулось таким образом, что задний борт встал напротив одного из сараев. Гитарист тут же вылез, забрался в кузов и переложил «посредник» – машина закачалась. А шофер прямо направился к водителю милицейской «Волги», которая стояла чуть поодаль. Водители поговорили, подошли к заднему борту такси и заглянули внутрь. И тут, как выразился Степка, «началась самая настоящая дьявольщина».

Сержант с милицейской машины был здоровенным парнем, еще крепче таксиста. Он посмотрел в кузов, крякнул, схватился за сердце и стал падать. Шофер Жолнин не смог его удержать, такого здоровяка, и он ударился лицом о борт машины, разбил губы до крови. Киселев из машины схватил его за волосы, тряхнул. Тогда он пробормотал: «Это красивая местность», на что Жолнин ответил: «Вижу, все в порядке», и стал утирать ему лицо носовым платком. Причем сержант очень сердился и плевался кровью. Жолнин что-то ему сказал на ухо. Держа платок у лица, сержант ушел в милицию, вернулся с ключом от сарая и вложил его в висячий замок. Другой милиционер – старшина Потапов, мы его знали – спросил, за каким шутом он лезет в сарай и что у него с физиономией. Сержант ответил: «Мебель из ремонта привезли». «Нет у отдела мебели в ремонте», – сказал Потапов и, естественно, заглянул в кузов машины. Ну, опять хватанье за сердце, и «красивая местность», и буквально через полминуты старшина Потапов вместе с Киселевым и сержантом выволакивал из машины этот пень... Вот дьявольщина! Они поставили пень сразу за дверью, и Степка было заликовал, что сможет все видеть, да рано обрадовался, – они повозились в сарае и расчистили от старья небольшую площадку в глубине. Они работали как одержимые, а устроив «посредник», стали водить к нему разных людей. Степка поместился на пустых ящиках и коробках, сваленных у заднего хода универмага, и, хотя не мог видеть «посредник», отмечал всех людей, которых к нему приводили, вот список. Продавщиц универмага – пятеро. Первой была, конечно, Нелла, и привел ее Федя-гитарист, а остальные приводили друг друга, по цепочке. Из милиции побывало восемь человек, с почты и телеграфа – шестеро. Других людей, которых Степка не знал, двадцать три человека. Да, еще две продавщицы газированной воды. Они шли и шли, эти люди, пока Степан не сбился со счета. Побывавшие у «посредника» уже вели себя во дворе как хозяева. Степку шуганули с ящиков, у сарая поставили милиционера. Тогда Степка догадался обежать вокруг, в соседний двор и стал искать дырку в задней стене. Повезло! Сарай был щелястый. Широкая щель нашлась рядом с «посредником».

Степка сменил позицию как раз тогда, когда я в тире рассказывал Суру об утренних чудесах. Вот почему я это понял: первыми Степан увидел в сарае начальника почты и Вячеслава Борисовича, научного сотрудника с телескопа.

Вячеслав Борисович сердился и говорил раздраженно-вежливо:

– Не заходит ли шутка слишком далеко? Звонят о письме, потом говорят: ошибка... Почему вы храните мою посылку в этом бедламе?

– Исключительно для скорости, товарищ Портнов... (Они подходили к «посреднику».) Не споткнитесь... сейчас подъедет ваш водитель...

Готово! Он схватился за сердце, бедный веселый человек. Постоял, как будто размышлял о чем-то, и спросил:

– Это красивая местность? Нелепо...

– Что делать, – сказал почтарь. – Вот и автобус.

– Где Угол третий?

– Ты прошел мимо него – гитарист Федор Киселев.

– А, удачно! Зову водителя. Связью снабдит Киселев?

Почтарь кивнул. Вячеслав Борисович вышел и вернулся с водителем автобуса...

Степка говорит, что Вячеслав Борисович оставался на вид таким же веселым и обаятельным, а остальные обращались с ним почтительно и звали его «Угол одиннадцать».

Да, Степке было о чем рассказать! Одним из последних явился Павел Остапович Рубченко. Он говорил сердитым начальственным басом:

– Отлучиться нельзя на полчаса! Паноптикум! Что здесь творится, товарищ дежурный?

– Чудо природы, товарищ капитан! – отрапортовал дежурный. – Вот, у задней стенки!

Капитан шагнул вперед, присматриваясь в полутьме... Ну, и ясно, чем это кончилось. Правда, он тоже показал свой характер. Не произнеся еще пароля, распорядился поставить охрану у задней стенки сарая, снаружи:

– Весь состав прошел обработку? Хорошо. Потапова нарядите, с оружием!

Дежурный сказал:

– Есть поставить Потапова.

И они вышли.

Степану приходилось снова менять место. Он вспомнил, что окна лестничных площадок над универмагом тоже выходят в этот двор, и побежал туда и еще полчаса добрых смотрел. С трех наблюдательных позиций он насчитал примерно пятьдесят человек, приходивших в сарай, – кроме тех, кто являлся по второму разу, как провожатый. С нового поста было видно, как Киселев распоряжается у сарая и каждому выходящему что-то сует в руку. Потом он ушел. Да, в самом начале милицейский «газ» укатил и вернулся через сорок минут. Сержант привез тяжелый рюкзак, затащил его в сарай. За ним поспешили несколько человек, видимо дожидавшихся этого момента. Степка заметил, что они теперь выносили из сарая небольшие предметы – кто в кармане, кто за пазухой. Среди них был и Вячеслав Борисович. А любопытных детей и пенсионеров в сарай не пускали.

СНОВА КАПИТАН РУБЧЕНКО

Пока Степан рассказывал, я только кряхтел от зависти и досады. Как я не догадался пробежать на почту через двор, уму непостижимо! В двух шагах был от Степки, понимаете?

Анна Егоровна слушала и все чаще вытягивала из кармана папиросы, но каждый раз смотрела на Сура и не закуривала. Сур исписал второй лист в блокноте. Когда Степка закончил словами: «Я подумал, что вы с Алехой беспокоитесь, и побежал сюда», Анна Егоровна вынула папиросу. Сур сказал:

– Прошу вас, не стесняйтесь, Анна Егоровна.

Она жадно схватила папиросу губами, Сур чиркнул спичку.

– Литром дыма больше, литром меньше, – сказал Сур.

– Пожалуй, такого не придумаешь, – сказала Анна Егоровна. – Еловое полено!.. Покажите ваши записи, пожалуйста... Так, так... Киселев устойчиво именуется Третьим углом. Хорошенький уголочек! Он руководит, он же обеспечивает связь... Складывается довольно стройная картина.

– Какая? – живо спросил Сур.

– Гипноз. Пень, который они называли «посредником», маскирует гипнотизирующий прибор. Жуткая штука! Но кое-что выпадает из картины. Дважды гипнотизировал сам Киселев, и вот этот вот разговор: «Развезем коробки по всем объектам». И абсолютно неясны их цели.

– Вижу, – сказал Сур. – Коробки эти мог потом уже привезти в рюкзаке сержант. Осмелюсь вас перебить, Анна Егоровна. Картина может быть та или иная, дело все равно дрянь. Время идет. Первая задача – известить райцентр. Как быть с ним, ваше мнение? – Сур показал на койку.

– Сейчас надо заботиться о живых, – сказала Анна Егоровна. – Правильно. Необходимо ехать в район. – Она повернулась к Степке. – Горсоветовских работников ты знаешь в лицо? Некоторых... Они приходили в сарай? Нет? Впрочем, все течет, могли и побывать покамест...

– Телефон и телеграф исключаются, – сказал Сур.

Она кивнула, сморщив лицо. Теперь было видно, что она уже старая.

– У меня машина, – сказала докторша, – «Москвич». До райцентра-то пустяк ехать, два часа, но кто знает положение на дорогах. Ах, негодяи! – сказала она и ударила по столу. – Знать бы, какую пакость они затеяли!

Степка сказал:

– Может, все-таки шпионы?

Сур промолчал, но докторша презрительно махнула рукой.

– В Щекине шпионы? Брось это, следопыт... Секрет приготовления кефира и реле зажигания для «Запорожцев»! Брось... У меня такое вертится в голове, – отнеслась она к Суру, но Степан не унимался.

– Дьявольщина? – спросил он.

Докторша серьезно ответила:

– Это бы полбеды, потому что черти – простые существа. Их обыкновенным крестным знамением можно спровадить. Как действует это оружие – лазер?

– Что такое «крестное знамение»? – спросил Степка шепотом.

Я ответил, что не знаю, а Сур в это время говорил, что не может судить об этом оружии – о бластере то есть, – так как за долю секунды, пока оно работало, ничего было не понять.

– В конце концов неважно, как оно действует, – сказала Анна Егоровна. – Мне что важно: форма очень уж странная. Смоделировано отнюдь не под человеческую кисть. Простая палка. Ни ручки, ни приклада... Антабок этих ваших нету, прицела...

– Анна Егоровна, – сказал Сур, – именно на эти странности я вам и указывал в начале разговора.

– Вы думаете... – сказала она.

Сур кивнул несколько раз. Теперь я не выдержал и влез в разговор:

– Марсианское оружие бластер! Видели, как пыхнуло? Аннигиляционный разряд, вот что!

– Ну, пусть марсианское, – сказала она. – Я не люблю оружия, следопыты. Слишком хорошо знаю, как плохо оно соотносится с человеческим организмом. Товарищ Габриэлян, я хотела бы забрать этот властер с собой, в район. Очень хорошо убеждает слушателей... Да, и одного из мальчиков. Лучше этого. – Она показала на меня. – Второй пригодится здесь, вы совсем задыхаетесь. Властер придумали!..

– Бластер, – поправил я.

– Бластер, властер... – проворчала Анна Егоровна. – Пакость! Что-то у меня было противоастматическое, для инъекций...

Она нагнулась к своему чемоданчику, откинула крышку. Сур рассматривал бластер, направив его кристалл в потолок. Вдруг докторша тихо проговорила: «Ого!», очутилась около Рубченки, тронула его веко и молниеносно нагнулась к груди. Мы вскочили. Анна Егоровна тоже встала. Лицо у нее было красное, а глаза сузились. Она сказала:

– Сердце бьется нормально. Он ожил.

Ну, это было чересчур... Ожил! Степа и тот попятился в угол, а у Сурена Давидовича начался сердечный приступ. Анна Егоровна «вкатила ему слоновую дозу анальгина». Потом «занялась бывшим покойником» – это все ее выражения, конечно. Движения у нее стали быстрые, злые, а голос совершенно хриплый и басистый. Раз-раз! – она выслушивала, выстукивала, измеряла, а наш бедный Сур смотрел изумленными глазам» из-под бинтов. Вот уж было зрелище! А время только подбиралось к двенадцати, понимаете? За четыре часа разных событий накопилось больше, чем за двадцать шесть лет – сколько мы со Степаном вдвоем всего прожили. Едва Сур немного оправился, докторша приказала ему запаковать бластер для дороги. Я принес из мастерской футляр от чертежей, забытый кем-то из студентов, – коричневая труба такая, разъемная и с ручкой сбоку. Сур обмотал бластер ветошью, опустил его в трубу, плотно набил ветошь, как пыж, поверх бластера и закрыл крышку. Она была свободная – Сур подмотал лист бумаги. Мы помогали. Докторша в это время еще возилась с Павлом Остаповичем. Ему тоже забинтовала голову; бинтов пошло меньше, чем на голову Сурена Давидовича. Оказывается, ухо забинтовать труднее, чем лоб с затылком.

– Ну, я готова, – сказала Анна Егоровна. – Раненому ухода не требуется. – Она посмотрела на Степкино лицо и пробасила: – Дьявольщина! На выходном отверстии уже соединительная ткань.

Для нас это была китайская грамота. Сур спросил:

– Доктор, вы не ошибались, когда установили... гм...

– Смерть? Голубчик, это входит в мойкруг специфических навыков. – Она язвительно ухмыльнулась. – Но предположим, я ошибалась. Бывает. А вот чего небывает: за сорок минут, прошедших от одного осмотра до другого, свежая рана приобрела вид заживающей, трехдневной давности. Поняли?

– Нет, – сказал Сурен Давидович.

– Признаюсь, и для меня сие непонятно. Да, вот еще, посмотрите...

Мы придвинули головы. На клочке марли докторша держала овальный кусочек такого же материала, из которого был сделан бластер. Серый с зеленым отливом или зеленый с серым – он все время менялся и был похож на травяного слизняка.

– Это было прикреплено к твердому нёбу раненого, вдоль.

– Как прикреплено, боже мой... – простонал Сур.

– На присоске. У вас найдется коробочка?

Степка нырнул под стол, выудил пустую коробочку из-под мелкокалиберных патронов. «Слизняк», положенный на дно, сразу прихватился к нему – прилип.

– Оп-ля! – сказала Анна Егоровна. – Класть в вату не требуется. Прячь в карман, Алеша. Через пять минут я подгоню машину.

Я спрятал «слизняк» в карман. Докторша пожала руку Сурену Давидовичу:

– Ну, держитесь. Учтите, спустя полчаса он может и подняться. Честь имею...

– Какая женщина! – потрясенно сказал Сур. – Гвардейцы, вы познакомились с русской Жанной д'Арк!

В этот момент на меня накатило. Если с вами не случается, так вы и не поймете, как накатывает страх в самое неподходящее и неожиданное время. До пятидесяти пяти минут двенадцатого я не боялся, а тут меня затошнило даже. А возможно, есть захотел. Я сказал:

– Не поеду никуда. Пускай едет Степка.

– Вот еще какой! – сказал Степка.

– Почему я должен ехать? Я останусь с Суреном Давидовичем!

– Ты лучше расскажешь, у тебя язык хорошо подвешен, – уговаривал Сур.

– У всех подвешен! – отругивался я. – Не поеду!

– Боевой приказ, – сказал Сур. – Выполняй без рассуждений.

Я вздрогнул. У моей ноги заговорил очень тихий, очень отчетливый голосок: «Пятиугольник двести! Вернись к посреднику». Пауза. Потом снова: «Пятиугольник двести! Вернись к посреднику».

Степка зашипел:

– Рация. Понял? Федька с поляны докладывал. Понял? Опять геометрия!

Я выудил эту штуку из кармана. Она пищала: «Пятиугольник двести, отвечай». И сейчас же на полтона ниже: «Пятиугольник, говорит Угол третий. Я иду к тебе».

– Киселев, – с тоской произнес Сур. – Ну ладно, Киселев...

Его обмякшая фигура вдруг распрямилась. Он выдернул из шкафа боевой пистолет – «Макарова», – сунул за пазуху, запер шкаф, оттиснул печать на дверце, ключи бросил Степке, выхватил у меня «слизняк» и переложил его в железную коробочку из-под печати, сунул ее в мой нагрудный карманчик и рявкнул еще неслыханным нами голосом:

– Алексей! Бегом! Перехвати доктора у гаража, сюда не возвращаться! Степан! Наблюдать снаружи, не вязаться! Марш!!

Он, задыхаясь, протащил нас по коридору, выкинул наружу и захлопнул дверь. У меня в руках был бластер в чехле для чертежей.

Я – «ИНФЕКЦИОННЫЙ БОЛЬНОЙ»

– Ну, выполняй приказ, – выговорил Степка, сильно морща нос и губы. – Выполняй!

– А ты?

Он выругался и побежал. Шагах в двадцати он обернулся, крикнул: «Иди, гад!» – и побежал дальше. Я понял, куда он бежит, – к пустой голубятне, стоящей посреди двора. Я, кажется, заревел. К гаражам явился с мокрой физиономией – это я помню. Из третьего или четвертого кирпичного гаражика выползал серый «Москвич», мирно попыхивая мотором. Анна Егоровна, как была, в халате, так и сидела за рулем. Она открыла правую заднюю дверцу, и я влез в машину.

– Вытри лицо, – сказала докторша.

Я полез в карман за платком.

– Погоди, Алеша. Знаешь, не вытирайся. Так будет лучше.

Я не понял ее. Тогда она объяснила:

– Видишь, я в халате? Везу тебя в районную больницу. У тебя сильно болит под ложечкой и вот здесь, запомни. Ложись на заднем сиденье, мое пальто подложи под голову... Погоди! Это спрячь под мое сиденье.

Я положил бластер под сиденье и лег. Наверно, у меня был подходящий вид для больного – докторша одобрительно кивнула.

– Больше ничего не произошло, Алеша?

– Произошло. Киселев идет к Рубченко на выручку,

– Ты видел его?

– Нет. Маленькая штука заговорила...

– Понятно, – перебила Анна Егоровна. – Держись.

Мы поехали. От гаражей сразу налево, пробираясь по западной окраине, в обход города. Так было немного ближе, и дорога ничуть не хуже, чем мостовая на улице Ленина, и все-таки я знал: мы нарочно объезжаем город. «Лежи, друг, лежи», – приговаривала Анна Егоровна. За последним домом она поехала напрямик, по едва просохшей строительной дороге, чтобы миновать пригородный участок шоссе. Потом сказала: «Садись». Я сел и посмотрел в заднее окно. Город был уже далеко. Окна домов не различались, крошечные дымки висели над красным кубиком молокозавода.

– В сумке еда, – сказала докторша, не оборачиваясь. – Поешь.

– Не хочется, спасибо.

– Откуси первый кусок – захочется.

Я послушался, но без толку. Еле прожевал бутерброд, закрыл сумку. И трясло здорово – она так гнала машину, что ветер грохотал по крыше.

– А гараж вы нарочно оставили открытым? – спросил я.

– А наплевать. Ты смотри, чтобы твой властер не шарахнул из-под сиденья.

– Нет, Сур его хорошо запаковал. Маленькую штуку тоже в стальную коробочку.

– Чтобы не разговаривал? Догадлив твой Сур... Как его звать по-настоящему?

Я сказал.

– Армяне – хорошая публика... Но подумай – никого не обгоняем, уже восемь километров проехали!

Я возразил, что обгоняли многих. Анна Егоровна объяснила, что эти все грузовики идут по окрестным деревням, а в райцентр или на железную дорогу никто не едет. Откуда она знает? Водительский глаз. Она тридцать лет ездит, с войны.

Так мы разговаривали, и вдруг она сказала:

– Ложись и закрой глаза. Дыши ртом, глаза не открывай. Приехали, кажется...

– Глаза для чего?

– Для больного вида. Ладно, полузакрой и смотри между ресниц.

«Уй-ди, ох, уй-ди...» – выговаривал гудок. Мы ехали, не сбавляя скорости. Потом провизжали тормоза, и Анна Егоровна крикнула:

– Попутных не беру – инфекционный больной!

Ответил мужской голос:

– Проезд закрыт. На дороге авария.

– Я объеду. Ребенок в тяжелом состоянии.

– Проезд закрыт, возвращайтесь. До семнадцати часов,

Вмешался второй мужской голос:

– Извините, доктор, – служба. Мы бы с милым сердцем пропустили, так начальство нас не помилует...

Первый голос:

– Что разговаривать, возвращайтесь. В Щекине хорошая больница. Проговорите, мальчишка пока и помрет.

Анна Егоровна:

– Покажите ваше удостоверение, сержант. Я должна знать, на кого жаловаться в область.

Второй голос:

– Пожалуйста, пожалуйста. Мы бы с милым сердцем!

Новый мужской голос:

– Доктор, не подхватите до города? Они меня задержали, и мое моточудо испортилось от злости.

– Не могу, голубчик... – флегматично проговорил бас Анны Егоровны. – У меня больной. Жиклер продуйте... Сержант, гарантирую вам взыскание.

Кто-то отошел от нашего «Москвича» – стало светлее. Тогда третий голос зашептал:

– Доктор, я знаю объезд через Березовое... В район требуется, хоть вешайся... Возьмите, я иммунный!

– А машину бросите?

– Жениться еду, не до машины. Отбуксируют эти же, я им трояк дам! – торопился голос.

– В детстве чем болели? – спросила Анна Егоровна. (Я чуть не прыснул.)

– Свинкой, ветрянкой, этой... коклюшем...

– Договаривайтесь о машине, только быстро! – И после паузы: – Алеша, ты лежи. Если я чихну, начинай стонать... Давайте, давайте!

Облака в окошке развернулись, солнце с моих ног перебралось на голову – мы ехали обратно.

– Что с мальчиком? – спросил новый попутчик.

– Свинка, – отрезала докторша.

– Ай-яй-яй... Очень плох?

Она промолчала. Потом спросила:

– Поворачивать на Березовое, говорите? Там бревно, шлагбаум.

– Объедем, ничего. Отличный грунт. Я на рыбалку там проезжал две тысячи раз. Или чуть поменьше.

– Резвитесь, жених?

– Мое дело жениховское, доктор. Почти молодожен.

– Значит, объезд через Березовое тоже запрещен? И там авария?

– Это почему? – спросил попутчик.

– Не знаю. Вы-то не сказали при милиции об этом варианте. В город просились...

Молчание. Я осторожно приоткрыл глаз и увидел, что попутчик внимательно смотрит на докторшу. У него был вздернутый нос и рыжие ресницы.

– Вот и бревно, – сказала она. – А вы для жениха не староваты, юноша?

Тогда он выпалил;

– Ох, доктор! В нашем городе творится неладное.

Машина остановилась. Нас обогнал грузовик. Анна Егоровна тоже повернулась на сиденье и прищурилась на попутчика.

– У вас ангина, – сказала она. – Господи, где моя зажигалка?

– Доктор! – застонал попутчик. – Какая ангина?

– Покажите горло... ну? (Он испуганно открыл рот.) Хорошо. Алеша, ты можешь сесть. Мы едем на Березовое. Что вы заметили неладного в городе?.. Осторожно, ухаб... И как ваше имя-отчество?

Понимаете, дядька тоже ехал в райком, чтобы поднять тревогу. Он знал совсем чепуху: что телефон междугородный не работает, автобусы отменены до семнадцати часов и что заводу тракторного оборудования запретили отправлять продукцию на железную дорогу – ближняя станция тоже в райцентре. Он говорил, путаясь от волнения:

– Я мальчуганом оставался в оккупации, под фрицами. Вы небось военврач. Майор медицинской службы? Ну, вы страха не знали...

– Как сказать...

– Извиняюсь, конечно, – поспешно сказал попутчик. Вы тогостраха не знаете. Словно бы воздух провонял – отовсюду страшно. От приказов страшно, от всего... И сейчас завоняло на дороге. Кто же тут виноват? – Он испуганно смотрел на Анну Егоровну. – Авария – это действительно. Сорвало мост, конечно, столбы повалило... – Он вертелся на сиденье, глядя то на меня, то на докторшу. – И телефон порван. Доктор! – вскрикнул он. – Я вам точно говорю. Точно! Фактов нет, только воняет. Туда нельзя, сюда...

– Что же вы поехали, без фактов?

– С испугу, – жалким голосом признался дядька. – Польза будет, и ноги унесу. Страшно. Меня в гестапо били.

– Вот как, – сказала докторша. – Однако же чутье вас не обмануло. Подчас и с испугу действуют правильно.

– Не обмануло? И факты есть? – вскинулся он. – То-то я смотрю – мальчик и не болен вовсе.

– А вы не смотрите, – сказала докторша.

Я не помню, как звали попутчика – то ли Николаем Ивановичем, то ли Иваном Николаевичем. Мы расстались очень скоро. Дело в том, что березовский деревянный мост сгорел незадолго перед нашим приездом – сваи еще дымились и шипели уголья, падая в воду.

– Чистая работа, – сказала Анна Егоровна. – Парома здесь не держат?

Мальчишки завопили, набегая на машину:

– Тетенька, за старицей брод! Хороший, грузовики перебираются!

Один, маленький, прошепелявил:

– Овшы тоже перебираются...

Другой малыш развесил губы сковородником, заревел и припустил наутек – испугался белого халата. Попутчик сказал:

– Правильно, хороший брод. В малую воду тормоза будут сухие.

– Едем. – Она тронула машину.

Я тоже знал эти места – чуть выше по реке водились крупные раки. До города отсюда рукой подать, не больше пяти километров, и с высокого старого берега можно было рассмотреть телескоп. Я с самого начала не хотел уезжать, и теперь, когда мы начали крутиться, не удаляясь от города, мне стало паршиво. Пускай теперь рыжий трус изображает больного! И я страшно обрадовался, когда Анна Егоровна спросила:

– Отправить тебя домой, Алексей?

Она курила и хмуро посматривала на темный склон старого берега. Лучшего места для засады нельзя придумать: мы внизу, освещены солнцем – бей, как куропаток...

– Я постою тут, пока вы переезжаете, – сказал я. – Не заблужусь, отсюда телескоп виден.

– Виден, да по дороге все надежнее, – сказала она. – Возьми сверток с бутербродами, коробочку давай сюда.

Я отдал коробочку со «слизняком», взял ненужные бутерброды, открыл дверцу и зацепился ногой за бластер. «Зачем мне эти бутерброды?» – подумал я и покосился на Анну Егоровну. Она что-то регулировала на приборном щитке. Я зацепил футляр пальцем, выкинул в траву, вылез и захлопнул дверцу. Попутчик в подвернутых брюках уже шлепал по воде – он пойдет впереди машины.

– Счастливо, мой мальчик...

Серый «Москвич» осторожно пополз в воду, заблестели мокрые колеса, а я стоял на берегу и смотрел, пока машина, забирая влево, не перевалила через гребень высокого берега. Мелькнул белый рукав, хлопнула дверца, и остался только запах бензина. Тогда я поднял футляр с бластером и напрямик, через холмы, побежал в город.

ЧЕРНАЯ «ВОЛГА»

Отличный, солнечный был день. Тихий, по-весеннему жаркий. Над березовыми перелесками кричали кукушки, в овраге пели десятки зябликов. Перелески светились насквозь; между березовыми стволами зеленя сверкали, как спинка зимородка. А я мчался, как мотоцикл, волоча бластер и пакет с бутербродами. Холм с телескопом служил мне ориентиром, я держал его справа, почти под прямым углом к своему направлению. Понимаете, я мог выбрать дорогу немного короче, прямо к восточной части Щекина, через совхозную усадьбу. Идти через усадьбу не хотелось, и я знал почему. В совхозном клубе, что в центре усадьбы, вчера выступал Федя-гитарист.

На бегу я пытался понять, что такое трусость. Рыжий попутчик – несомненный трус. У них всегда чутье на опасность, как у Кольки Берсенева из нашего класса. Едва запахнет дракой, он исчезает. Он как барометр. Если он исчез из компании, то наверняка жди неприятностей – подеремся, либо из кино выведут, либо затеем на овраге слалом и переломаем лыжи... Ладно. Трусы есть трусы. Этот, по крайней мере, побежал в верном направлении.

Я не задумывался, правильно ли было – воровать бластер у Анны Егоровны. Гордясь своей храбростью, я топал по тропинкам, надеясь сегодня же пустить бластер в дело, – и неожиданно выскочил на шоссе рядом с памятным местом. Метрах в тридцати справа темнел въезд на ту самую проселочную дорогу, ведущую к поляне «посредника». Я чувствовал – пора отдохнуть, но побежал дальше, инстинктивно держась боковой грунтовой тропки. Так же инстинктивно я остановился за кустарником, когда услышал шум встречной машины. Ф-р-р-р! – черная «Волга» промчалась мимо. И как будто в ней я увидел Сура на заднем сиденье.

Сначала я решил, что обознался. Сурену Давидовичу чистая гибель в такую погоду вылезать из подвала. Он и домой ходит только по ночам, чтобы принять ванну. Из-за проклятой астмы он и в тире стал работать – в сыром подвале ему хорошо дышится. «Их болезнь – наше здоровье», – говорит он о подвале... Нет, в черной «Волге» Сура быть не могло...

Стоп! Киселев, туда собирался Киселев! В подвале железная дверь, и на окнах решетки, но ведь Сур сам откроет дверь, не побоится! И я помчался за машиной, вылетел на холм. Так и есть... Пустое шоссе сверкало под солнцем – «Волга» свернула в лесопарк. Они приходили к Суру и увезли его на поляну «посредника» – машине другого пути не было. Или по шоссе прямо, или на ту дорогу, в лесопарк.

И я перепрыгнул через канаву и побежал в сторону поляны. Лишь теперь я догадался бросить докторские бутерброды.

НАХОДКА И ПРОПАЖА

Лес был тих. Даже синицы молчали. Душный воздух пахнул пылью, которая уже успела лечь на землю после машины. Следы новеньких покрышек на мягкой дороге вились узорчатыми змеями. Метрах в ста пятидесяти от шоссе свернули влево. Я удивился: поляна «посредника» была справа. Но машина виляла между деревьями, держась уверенно одного направления. Иногда буксовала, продирая траву до земли... Хлоп! Из-под ног метнулся заяц! Это было здорово. Это было быздорово, если бы заяц удирал от меня, как полагается. А он, прежде чем скрыться за кустом, остановился и несколько секунд сидел спиною ко мне и крутил левым глазом вниз-вверх – рассматривал меня, понимаете? И тогда я увидел, что «Волга» шла по колее другой машины. Той же ширины, но колеса другого рисунка...

Я даже попятился и шепотом спросил у зайца: «А твое какое дело?» Получалось, что он показал мне вторые следы: длинные отпечатки его задних лап – елочкой – тянулись аккуратно по следам неизвестной машины.

Это было довольно далеко от дороги. Я стоял и смотрел на следы, когда зафыркал мотор. Я отошел, спрятался за елкой. Черная машина проплыла назад между деревьями. Водитель сидел один и смотрел на дорогу, вытянув шею. Оказывается, машина стояла совсем близко: вот два полукруга следов, где они разворачивались и поехали обратно. А кругом натоптано каблуками – много и разными. Но людей не видно. Ни шагов, ни голосов – тихо. И птицы молчали, будто они рыбы, а не птицы.

Я поискал глазами: хоть заяц-то здесь?

Он был здесь. Сидел перед можжевеловым кустом, приподняв толстую морду над кучкой хвороста. Когда я топнул на него ботинком, заяц переложил уши и лениво отпрыгнул за куст. Я заставил себя не обращать на него внимания и принялся отыскивать следы Сурена Давидовича.

Прямо передо мной была прошлогодняя тропа к оврагу, еще не просохшая под густым орешником. Издали казалось, что после снега по ней не ходили. Я сунулся туда – на обочине следы... В десятке шагов дальше, уже посреди тропы, след левого ботинка Сура. Тупоносый, с рифленой плоской подметкой, так называемая «танкетка». Веркина мать ему покупала.

Я почему-то взвесил на руке бластер и двинулся к оврагу.

Теперь послушайте. Я шел по этой тропинке в сотый раз за последние два года и отлично знал, что она выводит к глубокому бочагу в ручье, что на дне оврага. Я ногами – не головой – знал, что от места, где развернулась «Волга», и до оврага метров пятьдесят. Первый поворот, налево, у сухой сосны, а спустя еще двадцать метров, где кончается орешник, второй поворот и сразу спуск в овраг. Так вот, я прошел первый поворот, не теряя следов Сура, но после второго поворота тропа исчезла. Вместе со следами она словно растворилась в земле, а впереди, взамен оврага, оказался ровный, густой осинник.