Текст книги "Мир приключений 1969 г."

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Александр Мирер,Виталий Мелентьев,Михаил Емцев,Борис Ляпунов,Валентина Журавлева,Евгений Федоровский,Кирилл Домбровский,Владимир Фирсов,Рафаил Нудельман,Аркадий Локерман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 58 страниц)

В. Мелентьев
РАЗОРВАННАЯ ЦЕПОЧКА
ПОВЕСТЬ

1

Зима выдалась шалая – недельные оттепели, разжиженные дороги, сизые, по-весеннему оживающие леса. Оттепели сменялись торжественными снегопадами, леса опять одевались в белое и словно затаивались. Потом, обычно к вечеру, небо прояснялось, жидкие лимонные закаты рождали яркие звезды и с непривычки кажущиеся свирепыми морозы.

Именно в такие дни местные охотники уходили в леса – на свежем снегу хорошо вырисовывались следы зверя и птицы, дышалось легко и радостно.

Декабрьская оттепель кончилась в понедельник. Потянул северный ветер, прекратилась капель, но было еще тепло и тревожно-тихо.

Вечером во вторник сорвались первые снежинки. В среду начался неторопливый редкий снегопад, а в четверг пополудни вероятно около четырех часов дня, вскоре после особенно сильного снегопада, в окраинном доме нового поселка Южный выстрелом из охотничьего ружья Андрей Яковлевич Ряднов выбил оба стекла правой половины окна глухих рам, выходившего прямо на молодые сосновые посадки – густые и ослепительно зеленые.

Минут через двадцать после выстрела Ряднов обратился к расчищавшему снег соседу:

– Понимаешь, Петрович, стекло выбил. У тебя в запасе нет?

Лев Петрович Липконос – невысокий, худощавый, лет пятидесяти с лишним, аккуратный, всегда чисто выбритый и обычно молчаливый – усмехнулся:

– То-то я слышу у тебя грохнуло что-то... Запил, что ли?

– Какое там запил!..

– А что случилось-то?..

– Да понимаешь... неувязка у меня получилась, – уклончиво ответил Ряднов. – Так нет стекла-то? В воскресенье съезжу в торговые ряды, куплю и отдам.

– Оно, конечно, грех соседа не выручить, да ведь нету.

– Жаль.

– А что сделаешь? Напугали. У вас тут, говорят, все под подозрением: если появятся стройматериалы – сразу к следователю.

– Бывало, – сразу согласился Ряднов, но, уходя, буркнул: – Вот домишко, кроме неприятностей ничего не получишь...

Больше ни к кому из соседей Ряднов за стеклом не обращался. Забил окно фанерой и проложил изодранным детским одеялом.

* * *

В пятницу утром мимо рядновского дома, по тропе, которая бежала к шоссе и дальше, к аэропорту, прошли рабочие с аэродрома и заметили рядом с тропой, в сосняке припорошенное колким снегом тело человека в ушанке, задранной стеганке, из-под которой ярко алела красная майка, и сообщили об этом в милицию.

Работники милиции, старший следователь Петр Иванович Ивонин, фотограф и другие должностные лица прибыли через полчаса. Они сфотографировали подступы к трупу, а сам труп – во всех ракурсах, осмотрели окружающую местность. Впрочем, осмотр дал очень немногое – прошедшие снегопады, по сути, уничтожили все следы в посадках. Однако на белой глади обнаружилась стежка полузанесенных снегом заячьих следов. Она тянулась от рядновского огорода почти до сосновых посадок. Неподалеку от заячьих шли другие – человеческие – следы, настороженные и словно бы крадущиеся.

Такой вывод и старший следователь Ивонин, и его товарищи сделали на том основании, что расстояние между ними было неодинаковое: иногда человек останавливался.

Эти следы, не доходя до посадок, обрывались – человек потоптался и пошел обратно, ступая в свои же следы. Об этом свидетельствовали двойные отпечатки подшитых, с каблуками валенок. По характеру обратных следов можно было предположить, что человек тот спешил.

Повторный осмотр трупа тоже не дал никаких обнадеживающих результатов. Убитый лежал ничком в глубоком снегу между рядами сосенок и так, словно в смертную минуту пытался перевернуться на спину или хотя бы на бок, чтобы выползти на тропу. Снег вокруг оказался чистым, нетронутым, и, следовательно, умер человек без борьбы.

Когда его перевернули и осмотрели карманы, то обнаружили права шофера второго класса на имя Роберта Сергеевича Андреева, паспорт, военный билет, из которого явствовало, что убитый не призывался в армию по болезни, семьдесят два рубля тридцать четыре копейки денег, и больше ничего: ни записных книжек, ни писем, ни записочек.

* * *

Следователь Ивонин, поджарый, сорокалетний блондин, в этот день был зол. И потому отсутствие прямых улик расценил как продолжение невезения.

Дело в том, что утром он поссорился с женой и дочерью – обе упрекали его в жадности: он ни за что не соглашался с их решением купить дочери, студентке-первокурснице, новое зимнее пальто. Зима была теплой, шла к перелому, и великолепно можно было проходить и в старом. За лето же, не спеша, следовало сшить настоящее, модное зимнее пальто. Тем более, что весной предстояла покупка еще и демисезонного. Но ни жена, ни дочь не принимали никаких доводов, упрекали его в пристрастии к сыну, который, как стало известно вчера вечером, получил двойку по математике и, что хуже всего, был пойман с сигаретой в школьной уборной. Теперь классный руководитель вызывал родителей.

Наконец, только вчера Ивонин закончил следствие по сложному делу о хищении автомобильных покрышек со склада легкового автохозяйства, и ему очень хотелось хоть несколько дней не то что отдохнуть, а хотя бы ликвидировать бумажные завалы в служебном столе. Когда ведешь крупное дело, на мелочь просто не хватает времени и накапливаются служебные документы, требующие внимания, ответов и решений.

Но, пожалуй, самым неприятным было сознание, что он так и не сдал «хвост» в заочном юридическом институте, на последнем курсе которого учился.

Все, вместе взятое, заставило Петра Ивановича неожиданно для себя вспылить, когда начальство предложило ему провести следствие по делу об убийстве в районе поселка Южный.

Начальство к вспышке Ивонина отнеслось мудро: оно нахмурилось, но мягко, доходчиво разъяснило, что ему, начальству, и самому ясно, что Ивонину такое дело не по душе, но поскольку все остальные товарищи заняты, а он как раз свободен, то следствие он все-таки проведет. Борьба с хищением – дело важное и нужное, но жизнь человека есть жизнь и поэтому...

Вот почему злой, а потому деятельный Петр Иванович действовал быстро, толково, коротко и вовремя отдавал нужные распоряжения. Отправив медицинской машиной труп на вскрытие, он сразу же приступил собственно к следствию.

* * *

Естественно, что прежде всего Ивонин попытался изучить следы того, кто подходил к посадкам и почему-то вернулся обратно. Ивонин встал рядом с местом, где этот неизвестный топтался, словно устраивался поудобнее.

Впереди сквозь сплошную стену густых сосен-подростков пробивалась тропка. Ивонин, а значит, и тот неизвестный, что топтался здесь, видел тропку значительно дальше того места, где был обнаружен труп. Следовательно, он мог видеть и человека, идущего через посадки по тропинке.

Потом Ивонин по следам прошел вдоль изгороди рядновского огорода, но ничего нового, кроме свежей стежки не то лисьих, не то собачьих ямочек, не обнаружил.

За огородами и молодыми садами стояли новые, преимущественно четырехоконные дома, многие с летними мансардами. Дома были какие-то сытые, ухоженные и потому несколько горделивые. Почему сытые? Ивонин и сам не знал. Просто они казались не то что солидными или богатыми, а именно сытыми – приземистые, крепкие. И только один дом, прищуренно нацеливающийся на тропку в сосняке наполовину заколоченным фанеркой окном, Ивонину не понравился. Он не казался ни сытым, ни ухоженным. Его гладкая серая стена выглядела затаившейся, недоброй. И это, единственное окно с фанеркой, тоже сразу не понравилось Петру Ивановичу – будто дом подглядывает за тропкой, неусыпно следит за ней.

Ивонин прежде всего пошел к этому дому и никого в нем не застал. На стук вышел сосед, поздоровался и сказал, что хозяин приходит домой только под вечер.

– Если, конечно, не ночует где-нибудь в другом месте.

Ивонин строго спросил:

– Это ж в каком таком другом месте? – Ему сразу не понравился сосед.

– А кто ж его знает... Может, в милиции, а может, так... у кого еще.

– А что ему жена по этому поводу говорит?

– Так жена его бросила, бил он ее вроде.

– Так... Вы не скажете, а в последние дни он ночевал дома? – И тут только Ивонин поймал себя на том, что не знает, о ком расспрашивает, и потому добавил: – Кстати, фамилия его... – и потер лоб, словно вспоминая фамилию.

– Ряднов. Андрей Яковлевич Ряднов. Каменщик, – не торопясь, но уважительно сообщил сосед, и Ивонин подумал, что слишком точен в ответах рядновский сосед.

Но потом решил, что сосед не хочет дополнительных расспросов и заранее выкладывает все, что знает. Поэтому мгновенная настороженность следователя прошла.

– Насчет того, ночевал он или не ночевал, не знаю: мы с ним не больно дружим, – усмехнулся Липконос. – Да и то сказать, я живу здесь не так уж давно и чересчур в друзья никому не набиваюсь.

– Понятно. А вчера, позавчера ничего такого... подозрительного не замечали? – И быстро уточнил: – Я говорю не столько о поведении Ряднова, сколько вообще... в округе.

– Да нет, вроде все тихо, мирно. У нас тут народ все больше пуганый, осторожный. Так что... Да, нет... – Липконос подумал и с явным сомнением в голосе досказал: – Разве вот только... Приходил ко мне вчера Ряднов и просил взаймы стекла: говорит, выбил окно.

– Вы ему дали?

– Да нет, не дал. Нету у меня его, запасного стекла. Я ж говорю: здесь все пуганые, и я тоже стал... осторожным.

Липконос смотрел прямо, и в его маленьких глазках – прямых и острых – таилась веселая усмешечка. Ивонин заметил ее, и усмешка не понравилась ему. Она заставляла разгадывать Липконоса в то время, когда мозг был занят совсем иной работой. И чтоб переключить внимание, он спросил:

– Чем же это вы напуганы? Хулиганы, что ли?

– Зачем? Я же говорю – народ у нас тихий, семейный. Солидный народ. Кроме вот только... соседа. А пуганный вашим братом, прокуратурой.

Ивонин опять быстро и недобро взглянул на Липконоса и натолкнулся на его твердый, смелый взгляд и усмешку.

– Чем же мы вас так напугали?

– А помните, когда в поселке проверяли законность строительства? Вот с тех пор и...

Ивонин сдержанно усмехнулся: помнят. Петр Иванович тоже участвовал в проверке действий местных домовладельцев и сейчас припомнил, что фамилия Ряднова упоминалась кем-то из проверяемых. И упоминалась неодобрительно. Ивонин нахмурился, но спросил мягко, заинтересованно:

– Как же это он окно выбил? Пьян был, что ли?

– И я у него так же спросил. Нет, говорит, тверезый. Просто так, дескать, получилось. Ну, правда, я как раз на дворе был и слышал, как у него в доме грохнуло что-то. А потом уже и он пришел.

– Как это – грохнуло? – насторожился Ивонин.

– Да так – грохнуло. Ну как, например, на пол что уронят или так, вообще...

– Вроде выстрела?

– А может, и вроде выстрела. Толком не разберешься – все ж таки две стены. А потом ведь аэропорт рядом.

– Ну и что?

– А то, что и над нами самолеты летают – глушат. А на взлете, особенно зимой, когда моторы прогревают, такую стрельбу откроют, что у нас здесь хоть пулеметы ставь – никто ничего не услышит. Так что и я точно не скажу, что у Ряднова произошло: может, выстрел, а может, и что другое.

Они поговорили еще, и Ивонин прошел на рядновский огород, постоял у заколоченного фанеркой окна и понял, что окно было выбито изнутри: осколки стекол валялись в сугробе.

Тогда Ивонин вернулся к Липконосу и составил первый протокол допроса. Липконос отвечал кратко, вразумительно и по отношению к Ряднову – объективно. Да иначе и не могло быть: Липконос работал кладовщиком в товарных складах аэропорта, а до приезда в эти места служил в военизированной охране на Дальнем Востоке и понимал дисциплину, порядок и умел вести себя с представителями власти.

Узнав у Липконоса, где работает Ряднов, Ивонин сразу же поехал на строительство. Ряднова он вызвал в контору и, разглядывая его угрюмое, красивое лицо с пятнами густого румянца под зимним загаром, сразу же решил, что этот человек с крутым характером и сильной волей. Разговаривать с ним, видимо, придется долго и обстоятельно. Поэтому Ивонин зашел к начальнику СМУ и попросил его отпустить каменщика Ряднова в его распоряжение.

– Он может помочь нам в одном очень щекотливом деле.

Начальник поспешно согласился с Ивониным и хотел было вызвать секретаршу, но Ивонин остановил его:

– Зачем информировать лишних людей? – и пожал плечами.

Начальник понимающе покивал, и Петр Иванович увез Ряднова с собой.

2

У входа в кабинет Ивонина ждал его институтский... Да нет, товарищем или приятелем его назвать было нельзя – слишком молод для этого. Однако Ивонин симпатизировал Николаю Грошеву – демобилизованному старшему сержанту, а сейчас, перед окончанием заочного юридического института, инспектору уголовного розыска.

У Грошева была отличная память, довольно глубокие и разносторонние знания общественных дисциплин и философии. В армии он руководил группой политических знаний и, сам того не замечая, втянулся в изучение общественных наук. Ивонин же хорошо знал криминалистику и специальные юридические дисциплины. Они были отличным дополнением друг другу.

Все свободное время Грошев, с разрешения своего и прокурорского начальства, помогал Ивонину, медленно, но верно познавая особенности следовательской работы. Чтобы успеть везде, Грошев ходил в ночные дежурства, после которых спал два-три часа, потом шел к Ивонину, работал под его руководством, снова спал часа три, занимался в институте. Он был молод, здоров и заданный себе режим выдерживал преотлично. Ивонину была приятна его помощь – неторопливая и обстоятельная.

Пропуская мимо себя хмурого, но независимо шагающего Ряднова, Ивонин приветливо кивнул вставшему со скамейки Грошеву:

– Вовремя. Займемся делом.

После того как он увидел Николая, злость, нервозность этого дня постепенно оставляли Ивонина – в конце концов, теперь их двое, а это кое-что значит.

Все трое вошли в кабинет, и Петр Иванович вынул из стола пачку бланков протокола допроса свидетелей – на этой стадии следствия, чтобы не возбуждать подозрений допрашиваемого, нужен был именно этот тип бланков – и положил перед Грошевым.

– Заполни пока анкетные данные. А я забегу к начальству.

В армии Грошев был помощником командира взвода пеших разведчиков, и кое-какие его знания и навыки помогали Ивонину в ходе следствия. Заполняя протоколы, Грошев учился и краткости изложения, и искусству допроса и приобретал навыки обращения с преступниками. Ивонин неплохо владел этими навыками, и Николай с удовольствием перенимал их. По учебникам этому не научишься.

Грошев сел за второй столик, неподалеку от стола следователя, пригласил Ряднова и, спросив фамилию, имя, отчество, стал заполнять короткую анкету – начало протокола.

Ряднов отвечал спокойно, не торопясь, и его крупные, темные от загара руки тяжело лежали на выбеленных раствором ватных брюках.

* * *

Ивонин коротко доложил начальству о результатах поездки, показал первый протокол допроса Липконоса, из чего начальство могло сделать вывод, что времени он не терял, и сообщил:

– Еще одного привез с собой. Сейчас начну допрос.

– Ну вот и хорошо. Разворачивайтесь, Петр Иванович.

– Как всегда, прошу разрешения подключить Грошева.

– Пожалуйста. Растите кадры. Он парень обещающий.

Когда Ивонин вернулся в кабинет, Грошев и Ряднов спорили.

– Вы, конечно, как хотите, но я лично считаю, что это все ж таки судимость! – угрюмо говорил Ряднов.

– Что тут у вас? – спросил Ивонин, бегло проглядывая анкетные данные. – Тридцать семь лет, беспартийный...

– Вот товарищ Ряднов в свое время получил десять суток за мелкое хулиганство и утверждает, что это судимость, а я доказываю, что это не так, что...

– Нет, конечно, – усмехнулся Ивонин, – это не судимость! Но гражданин Ряднов кое в чем прав: такая неприятность характеризует человека с определенной стороны. Ну, да это мы уточним. – И обратился к Грошеву: – Ты готов, Коля?

– Да.

– Ну-с, гражданин Ряднов, Сергей Яковлевич...

– Андрей Яковлевич, – поправил Ряднов.

– Правильно, Андрей Яковлевич. Вопрос первый: кто и когда выбил стекло в окне вашего дома?

Ряднов запнулся, прикинул что-то в уме и твердо сказал:

– Я выбил. А выбил... вчера, часа в четыре.

– Как это произошло? При каких обстоятельствах?

– Очень просто. У нас в тот день не хватало раствору – мало привезли. Гололед, снег, вот машины и не управились. И... я... да вообще все мы раньше времени пошли по домам. Я когда к дому подходил, посмотрел на небо, на посадки, и мне показалось, что на поле следы.

– Чьи следы?

– Заячьи следы. Чего, думаю, косой сюда выбежал? Заинтересовался, подошел – верно, заячьи следы. Я пошел по следам до посадок, посмотрел, куда они потянули, и вернулся обратно, отпер дом... В доме темно, вроде показалось холодно и как-то... н ежилью отдает; и я подумал, что раз зайцы даже к поселку стали выходить, значит, их много и стоит побродить по пороше.

– Так, понятно. Ну, а при чем здесь окно?

– А окно при том, что я снял со стены ружье, осмотрел его и прикинул вскидку... И сам не знаю, как уж тут получилось, но нажал на спусковой крючок. На собачку то есть. Вот и разнес стекло.

– Непонятно. Уточним, почему вы нажали на спусковой крючок? На эту самую собачку...

Ивонин сказал это жестко, и Ряднов вдруг сник. Он долго молчал, часто облизывая губы.

– Руки у меня дрожали, – проговорил он, – неприятности были... личные, а спуск на ружье мягкий... и короткий.

– А почему на вашем ружье такой... нежный спуск?

– На охоте стреляешь навскидку. Тут мгновения важны. Вот я так его и отрегулировал.

– И сильно у вас дрожали руки?

– Сильно. Выпил накануне...

– А что у вас за неприятности?

– Я сказал – личные.

Ряднов ответил это так, что Ивонин понял: об этих неприятностях Ряднов не скажет.

– Ну хорошо, и куда же вы пошли после выстрела?

– Как – куда? К соседу. Думал разжиться у него стеклом, но у него не оказалось.

– Сразу пошли?

– Да... вроде бы сразу.

– А сосед не дал?

– Не дал.

– И что же вы сделали?

– Забил окно фанеркой и заложил... этим, ну... старенькое детское одеяльце у меня было. Потом обед сготовил, телевизор посмотрел. Вот и все...

Обстоятельность Ряднова, его словоохотливость настораживали. Еще не имея акта вскрытия трупа и не зная точно, чем именно, из какого оружия был убит Андреев, Ивонин все-таки решился на довольно рискованный вопрос.

– Понятно. А вы не скажете, почему у вас, охотника – ведь вы, сколько мне известно, охотник, – могло висеть заряженное ружье? Да к тому же заряженное не дробью, а жаканом... То есть пулей. Как вы это можете объяснить? Вам не кажется это странным?

– А чего ж тут странного? Живу я один, у самого леса... Мало ли что может быть. Вот и держал... заряженным. А что касается жакана... так разве ж на такой случай будешь заряжать дробью?

– На какой случай?

– Ну... на такой... на лихого человека. – Ряднов поспешно уточнил: – У меня оно всегда по-таежному заряжено – один ствол жаканом, второй дробью.

– Объясните, пожалуйста, а зачем вы применяли именно такой метод заряжания?

– Так в тайге всегда можно встретиться с медведем-шатуном или там с рысью. Вот потому и держишь жакан на всякий случай. А вторым стволом, с дробью, работаешь.

– А что, в наших лесах тоже есть рыси и эти... как их, шатуны?

– Откуда? У нас, ясно, нет. Так это я ж говорю про тайгу.

– Вот видите: зверей нет; а вы жаканы держите. Зачем?

– Я же сказал – на всякий случай. От лихого человека. Первый выстрел, в случае чего, предупредительный – дробью, а нет – тут уже, значит...

Ряднов развел руками и, кажется, впервые с некоторым подозрением посмотрел на Петра Ивановича. До сих пор, отвечая, он больше смотрел то в окно, то на Грошева, который быстро писал протокол. Смотрел так, словно искал у него поддержки и проверял по выражению его лица правильность своих ответов.

Теперь же он смотрел только на Ивонина, и Петр Иванович не сводил с него взгляда, стараясь смотреть в какой-нибудь один глаз Ряднова. В таких случаях следовательский взгляд действует вернее.

– У вас много патронов с жаканами?

– Нет, один только был.

– А почему ж так мало?

– А зачем больше? Он же мне не для охоты требовался.

– Понятно. Но вам не кажется странным, что вы, опытный таежный охотник, вдруг допустили случайный выстрел, да еще не куда-нибудь, а именно в окно?

– Я же сказал: действительно дал промашку. Злой был, руки дрожали... Вот и... А еще, может, потому, что давно стрелял, отвык...

Ряднов задумался. Его темные, под черными бровями глаза словно ощупывали комнату, следователя, Грошева и прикрылись мохнатыми ресницами.

Ивонин усмехнулся.

– Вы давно не охотились?

– Я зимой вообще редко... да можно сказать, совсем не хожу на охоту.

– Это почему же?

– Работаем мы на морозе, наверху. Намерзнешься, не хочется в поле идти, опять на мороз, на ветер.

– А в этот раз вы решили изменить правилу и пойти поохотиться. Так?

– Да. Настроение такое, вот и решил проветриться.

– Настроение... Настроение, оно, конечно, на многое влияет. А летом вы охотились?

– Летом не охотятся. Запрещено. А весной и особенно осенью любил походить.

– И как, удачно? С полем?

– Да пустым не приходил, – не сдержав горделивой улыбки, ответил Ряднов.

– Вы что же, хорошо стреляете?

– Как вам сказать... В армии снайперил, по спортивной стрельбе имел первый разряд. Полковник наш все на сверхсрочную оставлял – обещал на мастера спорта представить.

– А вы не остались?

– Нет. Мать у меня болела... Одна она жила, вот я и не остался.

– Только это и помешало?

– Не это, я бы остался, – строго ответил Ряднов. – Я армию любил. И стрелять любил.

– За что ж вам так полюбилась армия?

– За порядок, – отрубил Ряднов и отвернулся.

Ивонин вздохнул и спросил:

– И вот вы, такой опытный стрелок, таежный охотник, любитель порядка, и вдруг стреляете в окно. Тут я что-то не понимаю...

– Я не стрелял, я целился.

– В окно?!

– Ну, а куда ж еще? – повысил голос Ряднов. Потом что-то вспомнил и, видимо, успокоился. – Это ведь тоже привычка. В армии, когда проверяешь оружие, обязательно отворачиваешься в чистую сторону и держишь оружие вверх, в небо. А если прикидку делаешь, опять-таки обязательно в поле. Ну вот, наверное, поэтому... – Ивонин все так же пристально, иронически смотрел в глаза Ряднова, и каменщик, несколько замявшись, смутился и растерянно пояснил: – Потом еще – тоже привычка, – всегда хочется прицелиться во что-нибудь.

– Во что же вы целились, гражданин Ряднов, за окном? – перебил следователь.

– Не знаю... Не помню... – Он задумался. – Скорее всего, в сосенку какую-нибудь. В вершинку.

– Ясно. Значит, целился в сосенку... – задумчиво и даже как будто сочувственно протянул Ивонин. – А может, и не в вершинку? Может, и в серединку? А?

И это мелькнувшее сочувствие успокоило Ряднова, и он ответил умиротворенно, так, словно готов был помочь следователю:

– Может... Только я почему-то думаю, что в вершинку – она на фоне неба хорошо просматривается, а серединка сливается. Так что, скорее всего, в вершинку.

– А может, в серединку?

– А может, и в серединку. Честное слово, не помню.

Мягко зазвонил телефон, и Петр Иванович, все так же не спуская взгляда с Ряднова, снял трубку.

– Да. Сейчас приду.

Он ушел, а Ряднов долго смотрел в окно, потом обернулся и спросил у Николая:

– Чего он добивается? Не знаешь?

Николай пожал плечами, промолчал.

3

В канцелярии Ивонину передали протокол вскрытия трупа Андреева и завернутый в бумажку жакан – кусочек свинца, похожий на древнюю картечину. Петр Иванович взвесил жакан на руке, вздохнул и стал читать протокол. За привычно официальными словами вставало главное: жакан проник в сердце. Отличный выстрел – мгновенная смерть. Смущало одно обстоятельство: жакан ударил не прямо в грудь, а в бок. В бок, перед самым бицепсом левой руки.

Ивонин несколько минут стоял около канцелярского стола и думал, припоминая и положение трупа, и тропинки, и недоброе, косое окошко рядновского дома. Все было несколько необычным, и все требовало объяснения. И как бы отпечатав у себя в мозгу все, о чем думалось в эти минуты, Петр Иванович вернулся в кабинет, прошел на свое место. Андрей Яковлевич был уже не так покоен, как в начале допроса. Тревога уже смутила его, и он, не выдержав ивонинского взгляда, заерзал и отвел глаза.

«Чует», – недобро подумал Ивонин.

Недобро, может быть, потому, что внутренним зрением он еще видел место убийства, положение трупа и алую майку на его спине, под которой, как показывал протокол вскрытия, была свежая царапина, нанесенная каким-то острым предметом.

– Так, на чем мы остановились? – внутренне подбираясь и сосредоточиваясь, протянул Ивонин. – Значит, стреляли вы...

– Стрелял я в окно, а вот целился...

– Именно. Целились, может быть, в вершинку, а может, и в серединку. Точно вы этого не помните, но возможно, и в серединку сосенки. Так?

– Так.

Андрей Яковлевич пошаркал ногами. Уже оттаявшие, подшитые, с каблуками, валенки оставили на крашеном полу длинные блестящие полосы.

– Кстати, вы сказали, что заложили окно детским одеяльцем, а сами утверждаете, что живете одиноко, сами готовите... Откуда же взялось одеяльце?

Растерянность на лице Ряднова сменилась привычной хмуростью.

– Дочкино это одеяло. А жена от меня ушла. Взяла дочку и ушла...

– Почему же она от вас ушла?

– Так уж...

– Знаете что, гражданин Ряднов, мы с вами не дети, и вы понимаете, где вы находитесь, и не можете не понимать, что если я задаю вопросы, а товарищ, – Ивонин кивнул на Грошева, и Ряднов внимательно посмотрел на него, – записывает, значит, нам это важно. Важно и нам, и вам. Поэтому прошу вас отвечать на мои вопросы как можно полнее и точнее. Ничего не скрывая.

– Так я и не скрываю.

– Вот и хорошо. Повторяю вопрос: почему от вас ушла жена?

Ряднов трудно вздохнул и долго смотрел в окно, потом встряхнулся и, ни на кого не глядя, разглаживая измазанные раствором ватные брюки, стал говорить:

– Ссорились мы с ней. Ревновал я ее. Соседи у нас были, вы их знаете, товарищ следователь, Андреевы. Шоферы. Так вот, стало мне известно, что она встречалась с младшим, с Робкой. Робертом. Ну вот... Вот она и ушла.

– А где же эти Андреевы сейчас? – наклонился вперед Ивонин.

– Не знаю. После проверки домовладений в нашем поселке они продали дом и уехали. А месяца через три и жена от меня ушла.

– Развод не оформили?

– Нет. Алименты плачу...

Он ответил это таким тоном, таким грустным светом вспыхнули его глаза, что Ивонин не сразу решился продолжить допрос. Он с трудом сдержал вздох и спросил мягче, по-человечески заинтересованно:

– После отъезда вы хоть раз видели кого-нибудь из Андреевых?

– Нет! – зло отрезал Ряднов, и эта злость подстегнула Петра Ивановича.

– А как же вам стало известно, что ваша жена встречалась... с этим самым Робертом, если они уехали да еще неизвестно куда?

Ряднов долго молчал, невидяще глядя куда-то поверх следователя, и опустил глаза.

– Тут так. Перед тем как им уехать, мне ребята на работе сказали: «Смотри, бригадир, за своей женкой». Честно говоря, я и раньше замечал, что она с ним... слишком свободно, что ли, вела себя. То обнимутся вроде в шутку, то он ее с работы подвезет – он же таксишник. Я вроде бы старался не думать, а все-таки грызло это меня. Спросил у нее. Она ответила, что, дескать, мы же с ним в одной школе учились. Старые друзья. Ладно, я поверил. Потом как-то раз меня предупредили: сам убедись – он за ней на работу приезжает. Ушел с работы пораньше, приехал к ее проходной, жду. Верно, подъехал. Она села вместе с подругой, и уехали. Я домой. Дома ее нет. Пришла поздно, привезла ковер. Говорит, устала, еле доперла. Брала на другом конце города, знакомая продавщица позвонила, чтоб заехала. Я спросил: «Одна брала или с кем еще?» Она сразу покраснела и говорит: «Нет, с подругой». – «На Робкиной, говорю, машине?» – «На Робкиной». Все вроде правильно: почему он не мог подвезти? И соседка, и старая знакомая. Но все вроде правильно и неправильно. Грызет у меня сердце, и все. Робку того я просто возненавидел, боялся даже встречаться с ним...

– Почему же боялись, Андрей Яковлевич?

– За себя боялся. Встречу, думаю, покалечу, а то и убью. – Ряднов поднял на Ивонина горящие, страдающие глаза и доверительно сообщил: – Да, вот до какого состояния дошел, а тут еще со всех сторон подзуживают. То один намекнет, то второй подкусит. Бабы поселковые то с жалостью на меня смотрят, то прямо в глаза смеются. Злюсь, бешенствую, но держусь. А потом, дело-то это на старые дрожжи легло.

– Как понимать?

– Ну это вы сами помните... Когда проводили у нас проверку домовладений, Андреевы показали, что будто я им кирпич продавал, краску. Я, как вы помните, от этого отказался.

Ивонин медленно откинулся на спинку стула. В натренированной памяти сразу встали картины тех, уже давних допросов, неминуемых сплетен и дело Андреевых. Похоже, что Ряднов пытается установить с ним контакт, спрятаться за давнее знакомство. Психологически переключить внимание следователя. Не выйдет! Чтобы совладать с собой, Петр Иванович быстро спросил:

– А на самом деле все-таки продавали?

– Да нет, ничего я им не продавал и ничего не менял. Я их просто... презирал. Это ж хапуги. Старший возил ворованное машинами – он же на самосвале работал. Машину кирпича на стройку, а две на сторону. А младший таксишник. Сколько раз с какими-то тюками приезжал...

– А вы молчали?

– Молчал. Потому что подозрение еще не факт. Но чувствовал – хапуги. По всему чувствовал, а доказать не мог. И еще вопрос: почему Робку в армию не взяли? Почему? Говорят, по здоровью. А работать на такси может? И вот всё у них так – на обмане.

– А жену вы били или нет?

– Нет. Говорили про меня, будто бы я бил, но я не бил. На женщину у меня рука не поднимется. А вот Робку не отделал – до сих пор жалею.

– Почему?

– Да все б легче было. А то вот ругались мы с ней, ругались – я все допытывался, – а она взяла и ушла. А ведь раньше мы хорошо жили...

– Скажите, Ряднов, а с тех пор как Андреевы уехали, вы хоть раз видели Роберта Андреева?

– Я же сказал: не видел.

– Ни разу?

– Ни разу...

– И не знаете, где он живет? Чем занимается?

– Нет, не знаю. А заниматься он чем может? Шофер, наверно... Он шофер хороший. Отчаянный шофер.

Ивонин задал еще несколько вопросов, смутно ощущая, что Ряднов слишком уж легко и просто идет в расставленные ему сети. Он даже жалел Ряднова, по-человечески жалел и понимал его: ведь и сам был женатым человеком и знал, что такое ревность. Особенно такая, когда не знаешь толком – правда это или нет. Подозрение – вот что самое плохое. Но как следователь, профессионально он обязан был либо обосновать свое, возникшее на допросе подозрение, либо отбросить его и двинуться дальше. Поэтому, задавая вопросы, он достал документы Андреева и когда ему удалось поймать все еще страдающий, но уже сломленный взгляд Ряднова, быстро подался вперед и, закрыв рукой большую часть шоферского свидетельства Андреева, показал Ряднову его фотографию.