Текст книги "Мир приключений 1969 г."

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Александр Мирер,Виталий Мелентьев,Михаил Емцев,Борис Ляпунов,Валентина Журавлева,Евгений Федоровский,Кирилл Домбровский,Владимир Фирсов,Рафаил Нудельман,Аркадий Локерман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 58 страниц)

Сторонний наблюдатель, взявшийся бы разгадать нехитрый по всему ход мыслей в хорошенькой головке фрейлейн Ютты, уже третий год работающей секретаршей у профессора Зандлера, был бы возмущен и удивлен, доведись ему на самом деле узнать, о чем же размышляет фрейлейн Ютта во время ежедневной уборки. Возможно, что он даже забросил бы все свои дела и разыскал среди жителей Лехфельда некоего господина Зейца. Того самого Зейца, что носит на черном мундире серебряные нашивки оберштурмфюрера. Впрочем, Зейц не единственный гестаповец в городе... Так или иначе, но ни стороннему наблюдателю, ни господину Зейцу, ни даже фрейлейн Эрике, хозяйке и лучшей подруге Ютты, не дано знать, о чем же размышляет она в эти полуденные часы.

И все потому, что фрейлейн Ютта не забивает свою голову пустыми мыслями о мебели и женихах. Размахивая пушистой лапкой, она усердно упражняется в переводе газетного текста на сложнейший цифровой код. Подобное занятие требует от девушки исключительного внимания, и естественно, что она может и не услышать сразу, как стучит в дверь нетерпеливая хозяйка, вернувшаяся домой с городских курсов домоводства.

– О, Ютта, ты, наверное, валялась в постели! У нас будет куча гостей. Звонил папа. Он привезет каких-то новых летчиков и господина Зейца.

– Как! Наш добрый черный папа Зейц?! Эрика, быть тебе оберштурмфюрершей. Будешь носить черную пилотку и широкий ремень.

– Когда я вижу черный мундир, моя душа трепещет, – в тон Ютте засмеялась Эрика, – но Зейц... Он недурен, не правда ли?.. Есть в нем этакая мужская грубость...

– Невоспитанность...

– Нет, сила, которая... выше воспитания. Ты придираешься к нему, Ютта. Он может заинтересовать женщину. Но выйти замуж за гестаповца из нашего города?! Нет!

– Говорят, у господина Зейца влиятельные друзья в Берлине.

– Сидел бы он здесь!

– Говорят о неудачном романе. Замешана жена какого-то крупного чина. Не то наш петух ее любил, не то она его любила...

– Ютта, как ты можешь! Помоги мне переодеться. Да! Тебе письмо от тетки. Я встретила почтальона.

Ютта небрежно сунула конвертик в кармашек фартука.

– Ты не любопытна, Ютта. Письмо из столицы.

– Ну что может написать интересного эта старая мышь тетя Марта! «Береги себя, девочка, кутай свою нежную шейку в тот голубой шарф, что я связала тебе ко дню первого причастия». А от того шарфика и нитки не осталось... Ну так и есть. Я должна себя беречь и к тому же помнить, когда окочурился дядюшка Клаус.

– Ютта, ты невозможна!

– Прожила бы ты с таким сквалыгой хоть год! Представляешь, Эрика, мне уже стукнуло семнадцать, а этот дряхлый садист каждый вечер читал мне вслух. Про белокурую фею, обманутую русалку и про этого несчастного духа, как же его...

– Рюбецаля?

– Точно. Рюбецаля. Имя-то вроде еврейское.

– Ютта!

– А я никого не оскорбляю. Еще неизвестно, кто этого Рюбецаля выдумал.

Ютта подошла к высокому зеркалу в зале, высунула язык своему отражению, состроила плаксивую гримасу:

– Эрика! Слушай, Эрика! А у тебя нет этой книжки? Про Рюбецаля. Дай мне ее посмотреть. Вспомню детство.

– Вот и умница, Ютта. Я знаю, что все твои грубости – одно притворство. Я поищу книжку.

– Я всегда реву, когда вспоминаю этого жалкого духа. Как он бегал один по скалам, и никому-то до него не было дела, и всем он опротивел и надоел. Вроде меня. Только он был благородный дух, а я простая секретарша, даже служанка.

– Ютта, как тебе не стыдно! После всего... Сейчас же перестань! В конце концов, не забывай: в тебе течет чистая арийская кровь! Ну-ка улыбнись! Сейчас поищем твоего Рюбецаля!

Оставшись одна, Ютта достала из фартука смятое тетушкино письмо, перечитала его и прижала к сердцу.

– Итак, сегодня я увижу Марта, – сказала она себе.

6

Уж чего совершенно не умел делать Иоганн Зандлер, так это веселиться. За бражным столом он чувствовал себя неуютно, как профессор консерватории на репетиции деревенского хора. Все раздражало и угнетало его. Но раздражение приходилось прятать за церемонной улыбкой. Улыбка выходила кислой, как старое рейнское, которым он потчевал летчиков.

С тех пор как двенадцать лет назад фрау Зандлер завела обычай зазывать под свой кров «героев воздуха», профессор привыкал к вину, к этой дурацкой атмосфере провинциальных кутежей. Привыкал и не мог привыкнуть.

Когда в 1936 году экзальтированное сердце фрау Зандлер не выдержало известия о гибели майора Нотша (майор разбился в Альпах), профессор решил покончить с гостеприимством. Но своевластная Эрика сравнительно быстро принудила «дорогого папу» впрячься в привычную упряжь.

И тележка понеслась. Дочь увлеклась фотографией. На перилах окружавших зал антресолей висели грубо подмазанные неумелой ретушью фотографии прославленных немецких асов. Многие из них сиживали за этим столом, многие добродушно хлопали по спине «мрачного Иоганна», но никого из них Зандлер не мог бы назвать своим другом. Так же как и этих самодовольных парней, бесцеремонно завладевших сегодня его домом.

Из всех гостей его больше других интересовал Вайдеман. Ему первому пришлось доверить свое дитя, своего «Альбатроса». Что он за тип? Самоуверен, как все. Безжалостен, как все. Пялит глаза на Эрику, как все. Пожалуй, молчаливей других. Или сдержанней. Хотя этот тип из министерства никому рта не дает открыть. Столичный фрукт. Таких особенно приваживала фрау Зандлер. О чем он болтает? О распрях Удета с Мильхом?

Зандлер не смог поймать нить беседы. Но он почти физически ощутил, как вдруг напряглась ушная раковина сидящего наискось от него Зейца. Всегда, когда Зейц был за столом, Зандлер не выпускал из поля зрения изощренный орган слуха господина оберштурмфюрера. Он научился ориентироваться по чуть заметному шевелению гестаповского уха, улавливать степень благонадежности затронутой темы. Сегодня ушная раковина Зейца была в постоянном движении – он усердно уминал цыпленка в сметанном соусе. Но вот ритм нарушился: слух напрягся.

Пихт рассказывал о первых сражениях «Битвы над Англией»:

– Английская печать уже навесила вашему уважаемому шефу ярлык детоубийцы.

– А за что? Уж скорее его следовало навесить Юнкерсу. Бомбардировщики-то его, – вступился за хозяина хитроватый капитан Вендель, второй летчик-испытатель.

– Ну, у толстяка. Юнкерса репутация добродушного индюка. Гуманист, да и только. А бульдожья хватка Вилли известна каждому.

– Да уж, наш шеф не терпит сантиментов, – заявил Вендель.

Пихт повернулся к Вайдеману.

– Я тебе не рассказывал, Альберт, про случай в Рене? Вы-то, наверное, слышали, господин профессор. Это было в 1921 году. Мессершмитт тогда построил свой первый планер и приехал с ним в Рене на ежегодные соревнования. Сам он и тогда уже не любил летать. И полетел на этом планере его лучший друг. Фамилии я не помню, да дело не в этом. Важно, что лучший, самый близкий друг. И вот в первом же полете планер Мессершмитта на глазах всего аэродрома теряет управление и врезается в землю. Удет, он-то мне и рассказывал всю эту историю, подбегает к Мессершмитту, они уже тогда были дружны, хочет утешить его, а тот поворачивает к нему этакое бесстрастное лицо и холодно замечает: «Ни вы, Эрнст, ни кто другой не вправе заявить, что это моя ошибка. Я здесь ни при чем. Он один виноват во всем». Понял, Альберт? То-то. Я думаю, это был не последний испытатель, которого он угробил. Не так ли, господин профессор?

Профессор сник. Судорожно собирая мысли, он не спускал глаз с раскрытой, как мышеловка, ушной раковины Зейца.

– Я не прислушивался, господин лейтенант. Вы что-то рассказывали об испытаниях планеров. Я не специалист по планерам.

Эрика поспешила на помощь отцу:

– Пауль! Можно вас попросить об одной личной услуге?

– Обещаю безусловное выполнение.

– Не обещайте, не услышав. – Эрика поджала губы. – Если генерал-директору случится посетить Аугсбург, уговорите его заехать к нам. Я хочу сама его сфотографировать. Его старый портрет уже выцвел.

– Генерал-директор, без сомнения, будет польщен таким предложением. Он высоко ценит юных граждан Германии, которым не безразлична слава третьего рейха.

– Так я могу надеяться?

Пихт встал, наклонился через стол, почтительно, двумя руками взял мягкую ладонь Эрики, коснулся губами запястья.

– Вы умеете стрелять, фрейлейн?

– Нет, что вы!

– Надо учиться. У вас твердая рука!

Позеленевший от ревности Зейц повернулся к Зандлеру:

– Где же ваша несравненная Ютта? Или сегодня, в честь почетных гостей, вы изменили своему правилу сажать прислугу за стол?

– Ютта не прислуга... – оробев, начал профессор.

– Я слышу, господин Зейц интересуется нашей Юттой, – воскликнула Эрика. – Вот сюрприз! Но сегодня она не сможет развлечь вас. У нее болит голова, и она не спустится к нам.

– А если я ее попрошу?

– Ну, если вы умеете и просить, а не только приказывать, испытайте себя. Но, чур, никакого принуждения. Ведь вы не знаете своей силы...

Эрика шаловливо тронула черный рукав Зейца. Зейц встал, расправил ремни и направился к деревянной лестнице на антресоли. Заскрипели ступени.

Ютта поспешно закрыла дверь, внутренне собралась. Из ее комнатки, если оставить дверь приоткрытой, было хорошо слышно все, о чем говорилось в зале. При желании она могла и незаметно рассмотреть сидящих за столом. Ни Зейц, ни Вендель, ни другой испытатель из Аугсбурга – Франке – не интересовали ее. Они уже не раз были в этом доме. Все внимание Ютты было обращено на двух приезжих. Один из них может оказаться тем самым Мартом, о приезде которого сообщило присланное из Берлина письмо. Ведь именно сегодня он должен связаться с ней. А до полуночи осталось всего полтора часа. Появление этих двух здесь сегодня не может быть случайным. Но кто же из них? Конечно, когда она спустится, он найдет способ привлечь к себе ее внимание. Но прежде чем показаться внизу, она хотела бы сама узнать его. Кто же он? Кто? Он скажет ей: «Фрейлейн, по-видимому, вы до сих пор любите читать сказки?» Она ответит: «Я ненавижу их, они мешают нашему делу». Он скажет: «Но они учат любить родину, не правда ли?» Она скажет: «Так говорил мой дядюшка Клаус. Но ведь любить родину – это значит сражаться за нее? Вы сражаетесь за фатерланд?» И тогда он ответил: «Я, как несчастный Рюбецаль, летаю над землей, оберегая покой людей». Так он скажет или примерно так. Но кто же он? Их двое. Высокий лейтенант или плотный коренастый капитан? Лучше бы лейтенант! Ох, Ютта, Ютта! Красивый парень. Только уж очень самоуверен. И рисуется перед Эрикой. «Мы с генералом», «Я уверен»... Фат. Эрика уже размякла. А он просто играет с ней. Конечно, играет. Наверное, у него в Берлине таких Эрик... Как он на нее смотрит! А глаза, пожалуй, холодные. Равнодушные глаза. Пустые. Разве у Марта могут быть такие стеклянные, пустые глаза? А капитан? Этот как будто проще. Сдержанней. И чего он все время крутит шеей? Воротник жмет? Или ищет кого-нибудь? Меня? И на часы смотрит. О чем это он шепчется с Франке? А теперь с Зейцем. А лейтенант развязен. Руки целует Эрике. Расхвастался связями. А Зейц даже зашелся от злости. Встал. Идет сюда. Только его мне и не хватало. Ну что ж. Даже лучше. Все равно надо сойти вниз...

Ютта быстро прикрыла дверь, забралась с ногами в мягкое кожаное кресло.

Зейц постучал, тут же, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. Сколько в нем благодушия!

– Простите, фрейлейн, за позднее вторжение. Поверьте, оно вызвано моим глубоким расположением к обитательницам этого милого дома. Сочувствую вашей бедной голове, но...

– Ваше чувство к госпоже Эрике для меня не секрет, господин Зейц.

– Тем лучше. – Взгляд Зейца внимательно ощупывал комнату. – Надеюсь, вы одобряете мой выбор?

– Эрика—девушка, заслуживающая безусловного восхищения. Но я не думаю, чтобы она уже была готова к брачному союзу. Ей еще нет двадцати.

– Фюрер ждет от молодых сил нации незамедлительного исполнения своего долга. Германия нуждается в быстром омоложении. Я уверен, что фрейлейн Эрика во всех отношениях примерная девушка, хорошо понимает свой патриотический долг.

– У нее остается право выбора...

– Ерунда. Она слишком юна, чтобы самостоятельно выбирать достойного арийца. Ей нужно помочь сделать правильный выбор. Подобная помощь будет высокопатриотическим поступком, фрейлейн Ютта.

– Вы переоцениваете мое влияние, господин Зейц.

Зейц уселся на ручку Юттиного кресла, приблизил к ней свое лицо. Глаза его сузились.

– Это вы, фрейлейн, недооцениваете меня. – Он рассмеялся: – Хватит сказок, Ютта, хватит сказок.

Она похолодела. Непроизвольно дрогнули ресницы.

– Какие сказки вы имеете в виду?

Она взглянула прямо в узкие глаза Зейца. Он все еще смеялся.

– Разве вы не любите сказок, Ютта? Разве вам их не читали в детстве? Бабушка? Ха-ха-ха! Или дядюшка? Ха-ха! У вас же есть дядюшка?

– Он давно умер. Я что-то не понимаю вас. Вы... Не может быть!

Зейц, казалось, не замечал ее смятения:

– Видите. Дядюшка умер. Бедный дядюшка Клаус! Он уже не может помочь свой любимой племяннице. А ведь ей очень нужна помощь. Одиноким девушкам трудно жить на свете. Их каждый может обидеть...

Зейц положил обе руки на зябкие плечи Ютты. Она дрожала. Все в ней протестовало против смысла произносимых им слов. Так это он Март! Невозможно! Но как тогда он узнал? Значит, провал. Их раскрыли. Надо закричать, предупредить его. Март сидит там внизу, не зная, кто такой Зейц, не догадываясь. Или там никого нет? Его схватили уже. И теперь мучают се. Там, внизу, чужие. Кричать бессмысленно. Или... Это все-таки он, наш? И все это лишь маскировка, игра... Но можно ли так играть?

Она не могла вымолвить ни слова.

– Кто защитит одинокую девушку? Добрый принц? Гордый дух? Рюбецаль? Вы верите в Рюбецаля, Ютта?

Он проверяет ее. Ну конечно.

– Да.

– Я буду вашим Рюбецалем, фрейлейн, – серьезно проговорил Зейц. – Как вам нравится такой дух? Несколько крепок, не правда ли?

Нет, это невозможно. Тут какое-то страшное совпадение. Надо успокоиться. Надо ждать. Он сам выдаст себя. Спросить его, откуда он знает о дяде Клаусе?

– Как вы узнали о моем старом дядюшке? Ведь сегодня день его памяти.

– Зейц знает все. Запомните это. Я же дух. Могу быть добрым. Могу быть злым. Но вы ведь добрая девушка? Слышите? А теперь отдыхайте.

– Вы знаете, у меня прошла голова. Ваше общество располагает к беседам. Я хочу сойти вниз. Только разрешите мне привести себя в порядок.

Зейц вышел, а Ютта еще долго сидела в кресле, не шевелясь, слушая, как утихает сердце, стараясь понять, что же произошло?

Когда она спускалась по лестнице, ловя и оценивая прикованные к ней взгляды сидящих за столом, в наружную, дверь постучали.

– Открой, Ютта, – сказала Эрика, по-видимому не очень довольная ее появлением.

В дверях стоял, улыбаясь, пожилой худощавый офицер. Наискось от правого глаза тянулся под козырек тонкий белый шрам. Жесткие седоватые усы подчеркивали синеву тщательно выбритой кожи. Офицер погасил улыбку:

– Передайте профессору, что его просит извинить за поздний визит капитан Коссовски.

Ютта пошла докладывать, а навстречу ей из зала надвигался, раскинув руки, коренастый капитан.

– Зигфрид, затворник! Ты ли это?

МИР – ТВОЕ КОЛЬЦО

1

Официальный заказ на продолжение работ над реактивным самолетом мог бы доставить другой офицер отдела вооружений люфтваффе, но Пихт попросил Удета, чтобы тот послал в Аугсбург именно его. Он хотел навестить Вайдемана. На следующий день после вечера в доме Зандлера Пихт был уже в Аугсбурге.

– Поздравляю вас, господин конструктор, – сказал он, передавая бумаги Мессершмитту, – кажется, «Альбатрос» расправляет крылья.

– Я ни минуты не сомневался в этом, – проговорил Мессершмитт, польщенный похвалой. – Коньяк, вино?

– Пожалуй, коньяк.

Мессершмитт открыл буфет.

– Только Хейнкель наступает вам на пятки. – Пихт приподнял хрустальную рюмку, любуясь золотистым цветом коньяка.

– Я пока не получал никаких известий, – постарался как можно более равнодушно сказать Мессершмитт.

– И не получите. Герман Геринг приказал держать в секрете работы фирм.

– Ну-ну, Геринг и Удет всегда были расположены ко мне... Если не сами они, так их ближайшие помощники. – Мессершмитт многозначительно посмотрел на Пихта, не исподлобья, как обычно, а открыто, прямо.

Пихт промолчал.

– Кстати! Я давно собирался сделать вам одно небезынтересное предложение...

– Старый попугай на другой же день после полета вашего «Альбатроса», – как будто, не слыша последних слов, продолжал Пихт, – поднял свой «Хейнкель-178». Тот самолет, над которым он безуспешно бился с тридцать восьмого года. Обжегшись на ракетном «сто семьдесят шестом», на эту машину он поставил турбореактивный двигатель, который работает на бензине.

– Не помните марки двигателя?

– «ХеС-ЗБ» с тягой пятьсот килограммов.

– Мне как раз не хватает такого двигателя! – сердито воскликнул Мессершмитт.

– Кстати, это первый турбореактивный мотор, который поднял самолет в воздух.

– Н-да-а, – протянул Мессершмитт, понимая, что такой, видимо, уже отработанный, технически доведенный двигатель никто не сможет выцарапать у Хейнкеля.

– В этот же день пятого апреля, он испытал другой самолет – «Хе-280В-1».

– Эту каракатицу с двумя хвостами?

– И двумя двигателями по шестьсот килограммов тяги на каждый. В горизонтальном полете самолет достиг скорости восьмисот километров в час.

– Я понимаю интересы рейха, – морщась от боли под ложечкой и поглаживая свои черные, начинающие редеть полосы, заговорил Мессершмитт. – Отдел вооружений ждет такой самолет, но, поверьте, Хейнкель снова зарвется.

– Неужели вы думаете, что мы сможем закрыть работы Хейнкеля над этим самолетом?

– Я не говорю об этом, – растерянно пробормотал Мессершмитт.

– Словом, время покажет, что выйдет у Хейнкеля, – пришел на выручку Пихт.

– Да, конечно, время, время... – Мессершмитт оценил полученные сведения и судорожно думал, как бы отблагодарить за них адъютанта Удета.

2

Если бы Мессершмитт знал, о чем несколько часов назад говорил расторопный адъютант Удета его летчику-испытателю Вайдеману, он вряд ли бы захотел предложить ему выгодное дело.

Но разговор проходил с глазу на глаз, притом в машине Пихта.

– Как у тебя идут дела, Альберт? – спросил Пихт, едва машина двинулась с места.

– Кажется, я неплохо устроился, но скука...

– Ты можешь развеяться хотя бы в Аугсбурге.

– Но я не сынок Круппа и не родственник президента Рейхсбанка!

– Деньги можно делать всюду, где имеют о них представление.

– Мне платят за голову, которая пока цела.

– В лучшем случае, – проговорил Пихт, глядя на дорогу.

– Что ты этим хочешь сказать, Пауль?

– Хуже, если ты останешься инвалидом и тебя отправят в дом призрения, где собираются неудачники и старые перечницы...

Пихт знал, чем уязвить Вайдемана. Альберт всегда жил гораздо шире своих возможностей и частенько оставался без денег.

– В конце концов, каждый старается где-то что-то ухватить, – продолжал Пихт. – Разница лишь в измерениях, в нулях, словом.

– Как же ты, к примеру, ухватываешь? – Вайдеман заглянул в лицо Пихта.

– Очень просто, – с готовностью ответил Пихт. – Я работаю на Мессершмитта.

– Я тоже работаю на Мессершмитта, но что-то он не платит мне больше двухсот марок.

– Еще тысячу ты можешь получить от Хейнкеля.

– Каким же образом?

– Положись на меня. Это я устрою тебе по старой дружбе.

– Как я буду окупать эти деньги?

– Ты будешь передавать ему все сведения об «Альбатросе».

– А ты каналья, Пауль! Я же нарушу в таком случае один весьма существенный пункт контракта...

– Пустое! Он не стоит тысячи марок. Ведь и ты и я работаем для рейха. А если шефы грызутся, то это не наше дело. Пусть грызутся, лишь бы скорее кто-то из них сделал хороший самолет.

Вайдеман сдвинул фуражку на затылок и почесал лоб.

«А что, если Пихт подложит мне свинью? Да меня Мессершмитт заживо съест. Хорошо, Мессершмитт, а Зейц, а гестапо? Но Пихт ведь старый товарищ. К тому же он сам ляпнул о своей дружбе с Мессершмиттом, и, узнай об этом Удет, ему не сносить головы за разглашение служебной тайны. И опять же тысяча марок... Это очень неплохие деньги за какого-то «Альбатроса», который еще неизвестно когда обрастет перьями»...

– Хорошо, Пауль. Я буду работать на старичка Хейнкеля, если он и вправду будет платить мне по тысяче марок. Только кому и как я должен передавать эти сведения?

– Наверное, пока мне, а я – ему. – Пихт достал блокнот и авторучку. – Пиши расписку и получай аванс.

«Оппель» затормозил. Дорога была пустынна. За вспаханным полем виднелась лишь маленькая деревушка.

– Может, без расписки... – проговорил, упав духом, Вайдеман.

– Расписку я потом уничтожу. Но надо же мне отчитаться! Аванс солидный – тысяча пятьсот марок. – Пихт достал запечатанную пачку и положил на колени Вайдеману.

3

Беспечно размахивая хозяйственной сумкой, Ютта шла в ресторанчик «Хазе», где покупала обеды. Она думала о том, что в тот вечер, когда должна была произойти встреча, к ней никто другой, кроме Зейца, так и не подошел с паролем «Рюбецаль». Неужели долгожданный Март – это Зейц? Вот уж никогда бы не подумала! Но Зейц не решился тогда раскрыться до конца. Может быть, он благоразумно хотел воздержаться, опасаясь нового пилота Вайдемана, или этого столичного вертопраха Пихта, или того, кто пришел в самый последний момент. Кажется, он отрекомендовался капитаном Коссовски.

Ютта припомнила лицо гостя. Оно было серьезное, умное. Глаза – ласково-проницательные. Несколько раз Коссовски глядел на Ютту, что-то собирался сказать, но так и не сказал. Ютта почувствовала даже какое-то доверие к этому пожилому человеку, который, очевидно, привык бывать в свете, держался просто и в то же время с достоинством, улыбался, но легко переходил на деловой тон. Наверное, такие люди, избрав в жизни идеал, никогда от него не отступали.

Рядом остановилось такси, из машины вышел старик—военный с тростью к небольшим саквояжем.

– Эрих? – растерянно прошептала Ютта.

– Конечно, Эрих! Я гнался за тобой по пятам. Ну, здравствуй, моя детка! – свободной рукой Эрих прижал девушку к груди. – Я тебя сразу узнал.

– Эрих... Надо же так встретиться! – только и смогла сказать Ютта.

– Я ехал к тебе.

– Ты ранен?

– Пустяки! Какой-то сумасшедший обстрелял наш «дорнье». Зато теперь уж на фронт не возьмут.

– Так идем ко мне.

По дороге Эрих рассказал, что в Лехфельде собирается заняться каким-нибудь делом и жить рядом с ней.

– Это замечательно! – обрадовалась Ютта.

Дома она познакомила Эриха с дочерью профессора. Эрика приняла живейшее участие в судьбе дяди подруги.

– Может быть, я скажу папе, и он порекомендует Эриха на аэродром? Ведь Эрих – бортмеханик.

– Признаться, фрейлейн, мне порядком надоели военные, да и боюсь я с такой-то ногой...

– Но у вас нет другой специальности.

– Будет. Ведь я немного фотограф.

– Прекрасно! У нас с вами одно хобби.

– Где ты собираешься жить? – спросила Ютта.

– Помоги мне снять квартиру.

– Кажется, в особняке тетушки Минцель живет Зейц? – проговорила Эрика.

– Да, он на втором этаже.

– Но первый же пустует.

– Первый меня бы устроил. Мне удобней на первом соорудить ателье.

– Мы поговорим с Зейцем...

Хайдте удалось устроиться в Лехфельде и открыть маленькое дело – собственное фотоателье.