Текст книги "Мир приключений 1969 г."

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Александр Мирер,Виталий Мелентьев,Михаил Емцев,Борис Ляпунов,Валентина Журавлева,Евгений Федоровский,Кирилл Домбровский,Владимир Фирсов,Рафаил Нудельман,Аркадий Локерман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 58 страниц)

Клешков шел в десяти шагах от Гуляева, оглядывая кусты, роняющие кудрявые тени от луны, уже вылезшей и начинавшей свой вечерний обход. Вокруг стрелял хворост под ногами, перекликались бойцы. Клешков обогнул громаду сросшегося кустарника, вышел к фруктовому саду. Недалеко от крайних яблонь виднелась огромная черная тень. Трудно было даже угадать, что это такое. Если это был дом, то почему ясно видно, как во все стороны торчат ветки? Клешков двинулся к этому сооружению по тропинке, высветленной луной. Вдруг ему показалось, что он слышит какой-то скрип. Он приостановился за деревом и увидел что-то шевелящееся на фоне странного холма. От черной массы отделилась тень и шагнула навстречу.

– Стой! – крикнул он и выскочил из-за дерева.

Тотчас же лунный сумрак озарился вспышкой. Ударил выстрел. Клешков, падая на землю, дважды выстрелил в ответ, но силуэт врага уже затерялся в кустарнике за яблоней, и оттуда сразу же замигали вспышки выстрелов. Клешков ударил по вспышкам, но они передвинулись, хотя и не удалились. Уже стеганул по кустам винтовочный огонь со всех сторон, а оттуда все слышалась одиночная пальба.

«Почему он не уходит?» – недоумевал Клешков. Мимо него пронесся в сторону кустов Гуляев и еще какой-то боец, и оттуда снова дважды хлестнули выстрелы. Боец, бежавший рядом с Гуляевым, пошатнулся, словно ударился о стену, и упал посреди высвеченной луной полянки, а Гуляев все бежал к кустам. Оттуда снова выстрелили. Мимо Клешкова мелькнула быстрая тень, грохнул взрыв, и торжествующий Мишкин голос заорал:

– Сюда!

Клешков подбежал вслед за Гуляевым и успел разглядеть плотного невысокого человека, на котором, охватив его здоровой рукой, сидел Фадейчев. Гуляев ударил рукояткой нагана человека, пытавшегося скинуть Фадейчева, и тот осел.

– Обыщи его! – крикнул хрипло дышащий Мишка, соскакивая с пленного.

Клешков охлопал карманы, пошарил за пазухой. Вытащил две обоймы, браунинг. Пачку махры и бумагу. Последнее тут же выхватил из руки Мишка.

– Взяли? – подбежал во главе нескольких человек запыхавшийся начальник.

– Пока вы спали! – хвастливо сказал Мишка, с независимым видом сворачивая одной рукой самокрутку.

– Налетай, братва! – заорал он, размахивая пачкой. – Подешевело! Трофеи появились!

...Капитана Краснова допрашивали наверху в мезонине. В окно с разбитыми стеклами видно было, как дотлевает закат. Мишка Фадейчев с кольтом на коленях сидел у выхода, нянча раненую руку. Гуляев и Клешков стояли, прислонясь к стене, Бубнич и начальник Иншаков сидели за столом, освещенным керосиновой лампой.

Красков, плотный, с узкими бедрами и широкими плечами, даже в разодранном френче казался ловким и подтянутым. Кудрявая, падавшая искоса на лоб челка, узкая черная змейка усов под горбатым, воинственным носом и возбужденно сверкавшие глаза подчеркивали породистую смуглую красоту его лица.

– Ну, Красков, – начальник сурово поглядел на пленника, – расскажи, сколько ты людей перестрелял, перевешал?

– Я стрелял, а вы в куклы играли, – усмехнулся Красков, и на лице его промелькнуло и исчезло выражение ненависти.

– Так-так, – забарабанил пальцами по столу начальник. – Смотри, Красков! Будешь так держать себя, долго не выживешь.

– А я долго и не собираюсь, – сказал Красков. – И послушай-ка, я понимаю, что ты в университете не обучался, но прошу запомнить: когда разговариваешь с образованным человеком, надо выкать, а не тыкать.

– Ну, ты, тварюга бандитская! – вскочил начальник. – Я тебе сейчас так тыкну, что не поднимешься!

Но Бубнич за рукав потянул его вниз, и он с размаху сел. Красков стоял в той же небрежно-ленивой позе, как и раньше, и казалось, даже не слышал угрозы.

– Скажите, Красков, – спросил Бубнич, – почему вы сразу признались в том, кто вы?

– А я своего имени не прячу, – опять усмехнулся Краснов, и желваки вспрыгнули на его скулы.

– Ладно, давайте поговорим серьезно, – сказал Бубнич. – Выяснять вашу идейную платформу не будем... Скорее всего, ее у вас нет...

Красков захохотал, крутнув головой.

– Нет и не может быть, – повысил голос Бубнич. – Слишком много убитых, повешенных для идейных убеждений... А закапывать в землю живьем – так это попросту палачество... Садизм!

Даже в полумгле комнаты видно было, как побледнел Красков.

– Это не мои люди, – сказал он, – не моя работа, – резко закончил он, когда увидел, как язвительно улыбается начальник. – Это работа Хрена.

– Ты вот что скажи, – заспешил начальник, – почему это ты, вместо того чтобы коммунистов по деревням резать, с Хреном связался?

Красков даже бровью не повел в его сторону,

– Ответьте, Красков, – сказал Бубнич.

Красков с минуту смотрел на них обоих, потом сказал:

– Пожалуй, объясню. Хрен – разбойник! Самый типичный. Ему важна добыча. И отряд его – шайка!

– А вы, значит, все-таки за идею? – усмехнулся Бубнич.

– Ну конечно же, – глумливо покачал головой Красков. – Я агент Антанты, деникинец, наемный агент капитала...

– А разве не так? – спокойно переспросил Бубнич.

– Я борюсь за Учредительное собрание, – холодно и надменно сказал Красков и оглядел всех собравшихся в комнате. Я борюсь за то, чтобы все классы и слои России были представлены среди его делегатов. Ясно?

– Кадет или эсер? – спросил Бубнич.

– Именно кадет, в самом чистом виде.

– Ваше социальное происхождение? – спросил Бубнич. – Помещик?

– Сын акцизного чиновника, студент, офицер военного времени. А мать – крестьянка. Не сходится с вашей доктриной, а?

– Власть рабочих не признает самая отсталая часть буржуазной интеллигенции, – сказал Бубнич. – Она будет сурово наказана. Сурово.

– Карать вы умеете, – усмехнулся Красков.

– Пусть он лучше скажет, за что с Хреном сцепился, – опять подал голос начальник Иншаков, – и почему его уже дважды на этом месте ловили, а он все лезет и лезет в Графское?

Красков обеспокоенно посмотрел на Бубнича, потом на Клешкова и Гуляева, приткнувшихся к стенке.

– Были нужны лошади, – сказал он быстро.

– Лошадей вы еще в прошлом году отсюда распугали, разогнали, – сказал Бубнич. – Что-то не вяжется, а, Красков?

Красков молчал. Он прищуренно смотрел на носки своих сапог и о чем-то тревожно думал.

– Вы его еще спросите, товарищ комиссар, – заговорил из-за спины Краскова Мишка Фадейчев, – чего он не бежал, гидра? Ему ж уйти ничего не стоило.

Красков окаменел, стиснув зубы. Молчал.

– Почему не отвечаете, Красков? – спросил Бубнич.

Красков снова осмотрел всех. Взгляд был затравленный и какой-то выпытывающий.

Внезапно грохнуло. Мишка схватил свой кольт. Клешков и Гуляев уставились на Краснова.

Тот стоял весь напружиненный, набычив голову.

– Посмотри-ка, Клешков, что там, – сказал начальник, подымаясь из-за стола.

Клешков подошел, выглянул в окно. Внизу спокойно расхаживали несколько бойцов, сбоку бродили расседланные лошади, прыгал стреноженный рослый вороной конь. Метрах в ста вспыхивали и гасли змейки огня над стенами конюшни.

– Крыша конюшни упала, – доложил Клешков, отходя, – а так все тихо.

– Так все-таки почему вы напали на банду Хрена? – снова начал допрос Бубнич. – И предупреждаю, Красков: для трибунала ваша откровенность может иметь решающее значение.

Красков с минуту думал, глядя перед собой. Потом решительно махнул рукой:

– Ладно. – Он шагнул к столу, и в ту же секунду стол с грохотом опрокинулся, лампа разбилась на полу и доски пола вспыхнули, звякнули остатки стекла и послышалось падение тела, потом заржала лошадь и несколько раз ударили выстрелы.

Клешков кинулся к окну и увидел, как в отблесках догорающих строений уходит на неоседланной лошади припавший к ее шее Красков. Он прицелился с локтя и выстрелил, но браунинг уже не брал на такое расстояние.

– Ушел, – сказал он.

Мишка, подошедший к окну, вылез в него до пояса, потом сказал:

– Высоковато. Лихой офицерик.

Бубнич тушил горящий пол, а начальник все еще не мог выбраться из-под стола.

– Ну и де-ла! – сказал Клешков.

– А ну пошли отсюда! – гаркнул выбравшийся наконец из-под стола начальник. – Охраннички!

В большом зале спали бойцы, подстелив шинели, бросив под голову охапку сена. Мишка спал в углу, бережно уложив на груди раненую руку. Клешков лежал, глядя в потолок. Такой день, как сегодня, редко мог пройти бесследно, и было о чем подумать. Рядом, подложив под голову кепку, не снимая своего пыльного, но все еще щегольского пальто, лежал Гуляев. Он о чем-то думал, кося глазом в потолок.

– Здорово он нас обманул, – сказал вдруг Гуляев.

– Кто? – спросил Клешков, повернув к нему голову.

Вокруг царствовал храп, кто-то выкрикивал во сне, и голос Гуляева был плохо слышен.

– Красков обманул ловко, – сказал Гуляев, приподнимаясь на локте. – Использовал отвлекающий эффект.

– А с чем его едят? – спросил Клешков.

Ему сейчас не хотелось ничего слушать, да и Гуляев был ему не очень приятен после истории с Мишкой. Конечно, Мишка поступил гнусно: убил людей. Но люди эти были бандиты, а на Мишкином теле не было места свободного от шрамов. Он к врагам имел счеты. А Гуляев не имел права ему так говорить. Но потом Клешков вспомнил Чумака, его искреннюю злобу к бородачу, его запуганность, темноту, и снова все в нем раздвоилось. Он сейчас не знал, кто прав, кто виноват, и даже не знал, кто он сам, Клешков, чего он хочет от этого мира.

– Нет, – говорил азартно Гуляев, – англосаксы так не поступают.

– Как не поступают? – спросил Клешков.

– Так, – ответил Гуляев, отвлекаясь какой-то мыслью. – Раз они решили что-то сделать – они доводят до конца.

– Ну, а что тут до конца доводить? – спросил Клешков, постепенно заинтересовываясь.

– А то, – сказал Гуляев и сел. Волосы его растрепались. На впалых щеках пробивалась еле заметная светлая щетина. – Красков был у нас в руках. Мы его упустили. Теперь во что бы то ни стало должны опять взять. Именно мы.

– Это и так ясно, – отмахнулся Сашка. – И при чем тут эти англосаксы!

– Слушай, Саш, – потянул его за плечо Гуляев, – давай поклянемся взять Краскова своими руками.

– Да чего клясться-то? – удивился Клешков и привстал, опираясь на локоть. – Это и так ясно, он же бандит и контра.

– Понимаешь, какая мысль покоя не дает, – повернулся к нему Гуляев, смахивая со лба прядь. – Помнишь, Иншаков спросил у него: почему он не бежал?

– Это не Иншаков, это я спросил, – сказал Мишка хриплым дискантом, разлепляя глаза. – Он, гад, нас от чего-то уводил.

Гуляев помедлил. Потом замолчал и снова прилег.

Мишка приподнялся и сел, осторожно пестуя руку в грязных бинтах.

– Знаешь, Сашк, я тоже не пойму, чего мы там не посмотрели как следует.

– Где?

– А вот откуда он вывалил, когда в кусты сиганул.

– А может, сейчас пойти? – спросил, заражаясь его азартом, Клешков. – Правда подозрительно.

Мишка вскочил и стал запоясываться здоровой рукой. Кольт его торчал из кармана. Он было нагнулся, чтоб взять шашку, но Клешков сказал:

– Не бери. Звону много будет.

Гуляев тоже встал и стал готовиться.

Клешков жестом показал, чтоб подождали, и побежал наверх предупредить командиров.

Но в комнате наверху гремели голоса, и Клешков остановился в нерешительности.

– Я буду ставить вопрос перед укомом и исполкомом! – негодовал голос Бубнича.

– А хотя перед Иисусом, – равнодушно протенорил начальник.

– Революция не должна себя марать! – кричал Бубнич. – А ты мог прекратить самосуд, я видел, что мог, а ты не стал! Мог пресечь нарушение дисциплины – и не захотел!

– Чего ж ты не сумел? – с мужицкой ехидцей спросил тонкий голос начальника.

– Ты видел, в каком я был положении...

– Ну и я был в положении, – ответил начальник. – И еще тебе вот что скажу: прав Фадейчев там или неправ, он наш боец! Понял? И что бандитов посек, я его за то не виню! Ты Рыбакова, мертвяка, чай, видел? Фадейчев врага посек. Это точный факт! Какие они там ни есть темные, несознательные, а пулю он бы в тебя всадил, коли б мог, это как пить дать. И потому вину Фадейчева отметаю!

– Левый уклон у тебя, братишка, – с неожиданным спокойствием ответил ему голос Бубнича. – Левый уклон у тебя, и мозги мы тебе на комитете обязательно вправим. Нужна законность, – поднял он голос, – законность, а не беззаконие – пойми!

Клешков на цыпочках спустился по лестнице к ожидающим Фадейчеву и Гуляеву и махнул им рукой:

– Пошли.

Они прошли через аллею и углубились в парк. Гуляев шел первым, Клешков и Фадейчев за ним. Вокруг рокотали деревья, шуршали кусты, изредка потрескивал под ногой хворост. Луна стояла высоко, и парк, весь в тенях, в брожении лунного света, казался сказочным, таинственным и опасным. Они поневоле пошли медленнее, осторожнее, оглядываясь по сторонам. Ветер гудел в кронах.

Вот уже показался и яблоневый сад. Они вступили в его пачухую шорохливую дремоту. Листья еще держались на деревьях и под луной поблескивали серебром. Лишь одно дерево стояло совершенно голое, и черная тень под ним была похожа на спрута. Переплетения косых и распятых щупалец.

– Вон, – прошептал Гуляев, когда они подошли к сухой яблоне. – Вон эта штука!

Они, стараясь ступать как можно тише, двинулись в сторону странного темного холма. Холм был высокий и округлый и немного напоминал огромный старинный шлем.

Они подошли вплотную. Гуляев протянул руку и ощупал травянистые склоны.

– Плющ, – сказал он, – под ним дерево.

Фадейчев пошел в сторону, ощупывая бока сооружения.

– Это беседка, – догадался Гуляев, – надо искать дверь.

– Сюда, – вполголоса позвал Мишка.

Они подошли и нырнули вслед за ним в черное отверстие входа. Мелодический странный звук ответил их шагам. Мишка шарахнулся в сторону, но звук подхватил его шаги и запел в той же тональности.

– Мрамор, – определил Гуляев, наклоняясь и ощупывая пол. – Мраморные плиты.

Фадейчев зашевелился в углу, потом звонко зацокал чем-то каменным, вспыхнула искра и медленно затлел трут.

Гуляев подошел и зажег от еле тлеющего пламени клочок газеты. Внутренность просторной беседки осветилась. В одном углу что-то лежало. Клешков подошел, поднял: это была широкая черная шляпа с загнутыми полями.

– Женская, – сказал он.

– Та-ак, – сказал Гуляев. – Вот в чем было дело. Он нас отвлекал, а какая-то женщина в это время сбежала.

– Отчего пол так гудит? – спросил Клешков.

– Черт его знает, – ответил Гуляев, продолжая размышлять.

– Не, ты смотри, звук! – крикнул Мишка, прыгая с плиты на плиту. – Как в церкви.

Пол глухо и мелодично гудел от каждого прыжка.

– Ты гляди! – восхищался Мишка, и вся беседка наполнилась гулом, а Мишка, точно сойдя с ума, все прыгал и прыгал с плиты на плиту, как дети, играющие в классы. – Ау! – вопил Мишка и прыгал, и пол откликался: «Ау!»

Вдруг тяжелый скрип приковал всех к месту. Тяжелая пыльная плита начала медленно подниматься.

– Что это? – спросил Мишка.

– Еще раз! – закричал, бросаясь к нему, Гуляев. – Еще прыгни на ту же плиту!

Они оба прыгнули одновременно. Плита поднялась и стала торчком. Под ней виднелись винтом уходящие вниз каменные ступени. Все трое стояли над отверстием и молча смотрели в его глухое черное нутро.

– Я – первый, – вдруг решил Мишка.

Он надвинул кубанку и полез вниз. Голова его исчезла в темноте и вновь вынырнула.

– Огня дай! – Он взял у нагнувшегося Гуляева кусок горящей газеты и опять исчез, оставив лишь отблески на стенах входа, которые постепенно гасли.

– Конец, – дошел его голос. – Теперь вы.

Клешков, за ним Гуляев спустились по скользкой каменной лестнице, оскользаясь и хватаясь за слизистые камни свода. Внизу была темень.

– Счас! – сказал Мишкин голос, и опять послышались удары кремня о кресало.

Опять затлел трут. В скудном его свете виден был черный, уходящий вдаль ход, перегороженный какими-то округлыми предметами. Густо и пряно пахло вином.

– Бочки, – догадался Гуляев.

– Эге! – ответил веселый Мишкин дискант, и слышно стало, как потекла струя.

– У них тут кранты везде – техника! – восторженно сказал Мишкин голос.

Они подошли.

Клешков тоже нащупал мокрую скользкую медь крана, отвернул и подставил рот; тотчас же ударила густая, терпкая струя вина. Клешков захлебнулся, закашлялся, отвел лицо в сторону. Мишка возился уже где-то за бочками. Вдруг вспыхнул яркий огонь.

Гуляев и Клешков с пистолетами в руках боком пролезли между бочками и стеной. Мишка размахивал какой-то ярко горящей палкой.

– Глянь, какая штуковина, – сказал он, – пакля в керосине. Вот еще есть.

Он толкнул ногой что-то на полу, и Гуляев подхватил подкатившийся факел.

– Неплохо кто-то устраивался, – сказал он и, подойдя к Мишке, зажег свой факел от его.

Теперь видно было, как узок ход, как блестит камень на повороте и как лучатся слизью его углы.

– Пошли, – негромко сказал Мишка; его лихость вдруг пропала, и он пошел вперед к повороту.

Гуляев и Клешков, держа наготове пистолеты, пошли за ним. Шаги их глухо чавкали в грязи.

Ход шел далеко вперед, но Мишка вдруг остановился, они подошли и остановились тоже.

Шагах в семи стоял стол, на нем бутылка вина и ломоть хлеба, а позади стола на каких-то тюках ворочалось и глухо стонало что-то живое.

Мишка шагнул вперед, обошел стол, и они увидели на куче тряпья мечущуюся в беспамятстве женщину и услышали ее хриплый и неразборчивый шепот.

Все трое подошли и стали вокруг. Седые волосы метались над молодым лицом. Платье на груди было расстегнуто, и видны были пропеченные кровью бинты.

Женщина застонала.

Гуляев воткнул факел между досками рассевшегося стола, взял бутылку с вином и подошел к женщине. Бегущий свет факела ударил ей в лицо, она открыла глаза и отпрянула от наклонившегося к ней Гуляева.

– Викентий! – вскрикнула она. – Викентий! – Огромные, расширенные ее глаза смотрели на незнакомцев.

– Спокойно, – сказал Гуляев, протягивая ей бутылку. – Глотните. Будет легче.

– Вы из отряда? – вдруг схватила его за руку женщина. – Он прислал вас?

– Он, – сказал Гуляев. – Выпейте.

Она жадно прильнула ртом к бутылке, которую наклонял к ней Гуляев.

– Красных выбили? – задыхаясь, оторвалась она наконец. – Викентий жив? Выскочил, как мальчик, я его удерживала. Я уверена была, они не найдут ход. А он все-таки выскочил, чтобы отвлечь... Он жив или нет? – Она исступленно уставилась на них.

– Чего ему сделается! – сказал, подходя, Мишка. – Жив-здоров.

Женщина вскрикнула и упала на спину. Глаза ее неотрывно глядели на Мишкину папаху, где красноречиво и победно алел красный лоскут.

– Ну чего, – сказал Мишка, вставляя свой факел в другую расселину стола, – чего орать-то, жив твой Викентий – это точно. Ошибочка вышла. Недосмотрели.

Женщина, прижав руки к груди, смотрела на него, вся вжавшись в свое ложе.

– Ну чего гляделки выпятила! – раздражаясь, повысил голос Мишка. – Чего, не видала ни разу красного бойца? На, смотри!

Женщина вдруг подняла руки к лицу и зарыдала.

– Слушай, – подскочил Гуляев к Клешкову, – удача! Это та, понимаешь?

– Кто – та? – спросил Клешков.

– Та, что убила мясника на рынке.

– Ну? – ахнул Клешков. – Ну и положеньице!

Женщина рыдала в голос.

– Не ори! – стервенея, кричал, наклоняясь над ней, Мишка. – Слышь! Не ори! – Он отскочил, и даже в свете факела видно было, как горят его глаза и как белеют скулы. – Замолчишь или нет? – гаркнул он, срываясь. – Молчи, зараза кадетская, а то сейчас жизни решу.

Рука его была в кармане. Женщина всхлипнула и затихла.

– То-то, – успокоившись, сказал Мишка и повернулся к обоим приятелям, – знаю я, как этих мадамов успокаивать. А теперь отвечай, – спросил он, – чего вы с Викентием все жметесь к этому месту, а?

Женщина закрыла глаза.

– Слышь? – Мишка подошел и тронул ее за плечо, она вся изогнулась от этого прикосновения и закрыла лицо рукой.

– Скажите, – сказал Гуляев, тоже подходя к лежащей, – это вы убили мясника?

Женщина открыла глаза. Она смотрела из-под руки с такой ненавистью, что всем троим стало неловко.

– Да, я убила, – сказала она, – убила за то, что он убийца, и по заданию организации. И если б могла, убила бы каждого из вас...

– У, стервоза! – взорвался Мишка. – Ей-богу, нет никаких моих силов! – Он выдернул из кармана куртки увесистый кольт. – Ну, молись, змея белогвардейская!

Женщина, закрыв глаза, приподнялась и села, повернувшись к нему грудью. Но прежде чем Мишка успел выстрелить, Клешков выбил у него кольт, и тот звонко ударился о камень.

– Ты-ы! – попер на Клешкова Мишка. – Контру жалеешь?

– Ты, Мишка, все пулей норовишь окончить, – бормотал, отступая, Клешков, а Гуляев в это время подобрал и сунул себе за пазуху Мишкин кольт.

– Сосунок, – орал Мишка, напирая на отступающего Клешкова, – увидел буржуйскую бабу и нюни распустил!

Он вдруг шарахнулся назад, а Клешков рванулся и не вырвался из сдавивших его медвежьих тисков.

– Эй, ты! – гаркнул низкий бас. – А ну брось пушку! Брось, говорю, а то этих пришибу.

Клешков услышал, как Гуляев бросил свой наган.

– Взять! – услышал он команду и увидел, как метнулся в сторону Мишка и упал, сшибленный чьим-то пинком, а Гуляев, вырвавший было из-за пазухи Мишкин кольт, вскрикнул от боли: женщина ринулась со своей постели, зубами впилась ему в руку.

– Уходить! – крикнул знакомый голос. – Этих взять с собой. Пригодятся.

Снаружи глухо раздавались выстрелы.

...Из-под дверей амбара сочился дневной свет. За дверьми слышались голоса. Сапоги часового изредка останавливались, размыкая полоску света, и снова мерно двигались мимо дверей,

Они лежали на земле, связанные по рукам и ногам. Клешков с усилием поднял голову. Впереди, боком к нему, лежал Мишка. Было видно, как он спеленат веревками и как режет петля его раненую руку, притянутую к груди. Сашка опустил голову. Болела натертая шея. Красковцы гнали их на арканах рядом с лошадьми, пока Мишка не попытался повеситься, зацепившись ногами за какой-то куст. Тогда их всех троих швырнули поперек седел и так и довезли до своего гнезда сквозь лес и сплошные болота. Клешков чувствовал себя виноватым. Это он вышиб у Мишки кольт. А Мишка был прав. Если б они убили эту проклятую седую бабу, они встретили бы банду выстрелами, а вместо этого они лежат вот тут и неизвестно, что еще придумают бандиты.

– Миш, – сказал он.

Мишка не шевельнулся.

Сзади голос Гуляева, чуть охрипший, но все такой же ровный, сказал:

– Привет и братство, как писали депутаты Конвента. Как себя чувствуешь, Клешков?

– Я-то ничего, – сказал Клешков с неохотой. – Как вот Мишка там?

– Фадейчев! – позвал Гуляев.

Мишка не откликался.

Клешков смотрел в потолок. Сквозь щели голубело небо.

– Как кур в ощип попались, – сказал он. – И все ты, Гуляев!

– Все я, – сказал Гуляев. – Неужели ты ныть будешь, Клешков? Я от тебя не ждал. Кто-то из англосаксов сказал: надеяться и действовать не поздно до самой смерти.

– А, иди ты со своими англосаксами, – сказал Клешков, – и без них тошно.

Мишка вдруг заскрежетал зубами и застонал.

– Больно, Миш? – спросил Клешков, поднимая голову.

Фадейчев не ответил.

– Обидно, – вдруг сказал Гуляев. – Я это дело уже почти понял, тут вся загвоздка в том, чт оименно они ищут в совхозе, и вдруг...

Загромыхал замок, распахнулась половинка дверей. Просунулась бородатая рожа. Самого лица не было видно, но борода была заметна и широка.

– Эй, анчихристы, – сказал пропитой голос, – не болтай, а то Носов не стерпит!

– Это кто Носов? – спросил голос Гуляева.

– Иван Порфирьич Носов, георгиевский кавалер и унтер-цер армии его императорского величества. Он как красного учует, так и мечтает, как бы его штычком пошшекотать.

– Серьезный он у вас человек, – опять сказал голос Гуляева.

– Положь голову, – грянул часовой, – и не подымай, пока не приказано! Разговорился у меня! Я – Носов! И я иш-шо кишки с вас выпушшу!

Дверь закрылась.

Все лежали молча. Мишка опять застонал. Клешков попробовал перекатиться к нему, но сил не было.

Около дверей амбара опять заговорили.

– Скоро, Порфирьич, мы с тобой миллионщиками ходить будем, – сказал чей-то хрипатый бас.

– Не пойму, точно ето, ай как, – ответил голос часового, – штой-то давно ету байку слышим, а денег усе нету.

– Найдем, – сказал хрипатый, – раз ента Седая опять с нами, все чин чином будет.

– Разжиться бы – оно неплохо, – сказал часовой.

– Разживемся, – сказал хрипатый. – А теперча давай одного из энтих на допрос.

В чисто прибранной горнице пахло ладаном от лампад, развешанных перед каждой иконой. На полу лежали половики. Капитан Красков в нижней рубашке брился перед зеркалом.

– Входите, входите, товарищ Клешков! – весело сказал Красков, соскребая лезвием мыло со щеки. – Рад принять вас в домашней обстановке.

Клешков оглянулся. Позади в дверях стоял огромный мужик в солдатской шинели. Он всмотрелся и понял вдруг, что уже видел его когда-то.

– Хотите познакомиться с Никитой Дмитриевичем? – добриваясь, спросил Красков. – Лучше позже. Он тогда все свои таланты разом предъявит.

Он быстро надел френч, застегнул его и позвал:

– Мадам, прошу.

Вошла Седая. Строгое черное платье чуть топорщилось на груди, но бинтов не было видно.

– Этот? – спросил Красков.

– Нет, – сказала она, присаживаясь на стул около стола и глядя на Клешкова. – Этот скорее вел себя по-джентльменски.

– Перейдем к делу, – сказал Красков и, подойдя, в упор посмотрел зеленоватыми умными глазами. – Чем вы занимались в угрозыске?

Клешков смотрел под ноги.

– Нет смысла молчать. Это несет болезненные последствия, – сказал Красков. – Я и так все знаю – и то, что вы комсомолец, и то, что доброволец. Впрочем, одно с другим связано. Будете отвечать?

Клешков покачал головой.

– Митрич! – сказал Красков.

Тяжелое колено вдавилось в крестец Клешкову, и одновременно дюжие лапы вывернули ему руки. Клешков упал на колени.

– Будете отвечать? – холодно спросил Красков.

Клешков снова покачал головой.

Свистнула плеть. Обожгло лицо. Кроме саднящей боли, Клешков почувствовал сладковато-соленый вкус крови, скатившейся к губам. Еще и еще раз врубалась нагайка в лицо. Клешков дергался, пытался спрятать голову, но нагайка прожигала, прорубала кожу.

– Хватит! – сказал голос Краскова.

Клешкова подняли.

– Ну как, одумались? – спросил Красков.

Клешков с трудом разлепил глаз, другой не разлеплялся. Все лицо жгло, как будто в него вкопали порох и подожгли. Он увидел Краскова, молча глядящего на него, и Седую, отвернувшуюся к окну.

– Отвечать не собираетесь? – спросил Красков.

Клешков упрямо покачал головой. Он не собирался. Он давно готов был ко всему этому, весь мировой капитал был против него, комсомольца. И он знал об этом, когда вступал в ячейку.

– Свяжи ноги и брось в соседней комнате, – сказал Красков кому-то.

Клешков был тут же связан, и шерстистый кляп душно и противно забил ему рот. Его кинули на пол в соседней комнате, и он, хотя саднило лицо, стал слушать, что происходит за стеной.

– Развязать, – сказал голос Краснова. – Ну, здравствуйте, чекист товарищ Фадейчев, не ожидали попасть в такое общество, а?

– Ты, падло буржуйское! – с натугой сказал Мишкин дискант. – Рази б я с тобой разговаривал? Я, попадись ты мне в руки, враз бы тебя располовинил.

– Вот это разговор, – сказал Красков. – Сразу видно...

Но тут послышался топот, взвизгнула женщина, затопотали в борьбе ноги по полу, упал стул. Ударил выстрел.

– Да что вы, вахмистр! – негодующе крикнул голос Краснова.

– Никак не мог отодрать, вашбродь, – хрипато пробасил вахмистр.

– Вынесите и посмотрите, нельзя ли чего сделать!

– Слушсь! – рявкнул голос вахмистра, и что-то тяжело проволочили по полу.

– Мерзавцы! – сказал женский голос. – Я бы их попросту расстреляла.

– Не-ет, – протянул голос Краскова, – мы устроим развлечение поинтереснее... Но это позже, а сейчас надо все-таки докопаться, кто из них занимался вашим делом. Давай последнего! – крикнул он кому-то.

– Доброе утро, – сказал голос Гуляева.

– Доброе утро, – ответил Красков, и женщина что-то выбормотала неслышно.

– Владимир Гуляев, судя по удостоверению, – сказал Красков. – Скажите, Володя, вы из какой семьи?

– Отец – учитель гимназии, – сказал ровный голос Гуляева. – Что еще вас интересует?

– Меня вот что интересует, – в тон ему ответил Красков, – вы с красными по идейным соображениям?

– Как вам сказать... – сказал голос Гуляева, и Клешков похолодел от самого тона его слов, – Пожалуй, я объясню.

Была пауза. Клешков почувствовал, как слезы душат его. Прав, прав был начальник, гада считал он товарищем! Надо было раньше следить.

– Вы читали Бердяева? – спросил Гуляев за стенкой.

– Кое-что, – сдержанно ответил голос Краскова.

– Помните, он говорит о вечно женственном в русской натуре, об отсутствии в ней мужества?

– Да, это в его последней книге, забыл, как она называется...

– «Судьба России», – сказал Гуляев.

– Да-да! – возбужденно прокричал Красков. – Именно «Судьба России»!

– Ну вот, – говорил голос Гуляева, – а мне кажется, что большевики как раз и способны сделать из нас мужественный народ со своей мессианской задачей в нынешнем мире.

– Вот как? – сказал Красков. – А не сделают ли они из нас просто монархию наоборот? Но дело не в этом. Володя, вы делали обыск у Калитина?

– У часовщика? – спросил Гуляев.

– Да, – подтвердил Красков, – у часовщика.

– Делал, – сказал Гуляев после молчания.

– А какие вы книги у него нашли? – нетерпеливо спросил голос женщины.

Гуляев молчал.

– Нас, собственно, интересует даже не какие книги, а где они сейчас? – спросил Красков и, подождав, добавил: – Володя, не упорствуйте, я не хочу превращать вас в рагу, как этих... Я прошу вас нам помочь...

Гуляев молчал.

– Вывести! – крикнул Красков. – Полчаса на размышление, – добавил он.

Клешкова тоже подняли и, развязав ноги, повели в амбар.

Войдя, Клешков увидел Гуляева со связанными руками, приткнувшегося спиной к стене амбара. Не говоря ни слова, он прошел мимо и лег на землю.

– Били? – спросил Гуляев.

Клешков даже не посмотрел в его сторону.

– Саш, ты что? – спросил обиженный голос Гуляева. – Ты почему не отвечаешь?

– Ты кто? – спросил Клешков, съезжая по стене амбара и садясь. – Только не крути мне мозги: ты с нами или с ними?

– А-га, – сказал Гуляев, – значит, об этом все еще надо спрашивать?

Клешков вспомнил вдруг, как после броска бомбы первым вскочившим и побежавшим к дому был Гуляев, потом вспомнил, как они втроем брали Краскова, и устыдился.

– Уж больно мудрено ты с ним разговаривал, – сказал он примирительно, – и они с тобой как-то... В Мишку вон сразу пульнули.

Гуляев не отвечал, и Клешков замолчал тоже, вспоминая о Мишке и думая о том, что их ждет.

Ждала их смерть. О ней думать не хотелось. Клешков уперся подбородком в подогнутые колени и стал прикладывать к жесткой грязи галифе то одну, то другую воспаленную скулу.

Во дворе кричали, топали. Ржали лошади.

Клешков не то чтобы задремал, но как-то отвлекся ото всего и даже боль почти перестала его тревожить.

– Выходи! – раскрывая ворота, закричал давешний бородатый часовой.