Текст книги "Мир приключений 1969 г."

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Александр Мирер,Виталий Мелентьев,Михаил Емцев,Борис Ляпунов,Валентина Журавлева,Евгений Федоровский,Кирилл Домбровский,Владимир Фирсов,Рафаил Нудельман,Аркадий Локерман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 58 страниц)

ГОД, ПЕРЕЛОМЛЕННЫЙ НАДВОЕ

1

Испытания «Альбатроса» вступили в решающую стадию, но неожиданно из штаба люфтваффе Мессершмитту пришел приказ сформировать из летчиков, занятых в работе фирмы, боевой отряд и направить в район станции Морозовской, северо-восточней Ростова. Мессершмитт понял, что воздушные силы на Восточном фронте основательно поистрепались, летные школы не в состоянии восполнить потери и поэтому командованию пришлось собирать в Германии резервы и бросать на фронт. Знал он и о том, что инструкторы школ тоже направлялись в бомбардировочную и транспортную авиацию, чтобы по воздуху снабжать тот огромный «котел», в который попала армия Паулюса. Летчики Мессершмитта назначались в действующую истребительскую эскадру асов «Генерал Удет». К машинам, помимо крестов и номерных цифр, полагался отличительный знак эскадры – красный туз, обрамленный венком и сверху короной.

Техники выкрасили самолеты в маскировочные пятнистые цвета, намалевали на бортах эти знаки, поставили новые моторы. Скрепя сердце Мессершмитт утвердил список личного состава отряда. Командиром назначался Вайдеман. Вместе с ним вылетали на русский фронт второй испытатель Вендель, пилоты воздушного обеспечения Пихт, Шмидт, Штефер, Привин, Эйспер, Нинбург, механик Гехорсман.

Вайдеман и Пихт поехали проститься к Эрике и Зандлеру. После невероятного случая с Юттой профессор и Эрика долго не могли прийти в себя. Ютта, секретарша самого конструктора, оказалась красной радисткой. Она взорвала себя и рацию гранатой, которую, очевидно, берегла на тот случай, если ее попытаются схватить гестаповцы. Огонь, несмотря на все усилия пожарных, успел сожрать все, что могло бы оказаться важной уликой. Весь пепел был собран и отправлен экспертам, но они нашли в нем только несколько попорченных деталей. Эти детали позволили установить, что радиостанция была немецкого производства и монтировалась обычно на транспортных трехмоторных самолетах «Юнкерс-52».

Дом отремонтировали, стену, отделявшую комнату Ютты от спальни Эрики, завесили крепом. Зейц, который в последнее время особенно часто навещал профессора, говорил, что в ту же злопамятную ночь скрылся и дядя Ютты – Эрих Хайдте. А Коссовски выжил. Опытный хирург сделал отчаянно смелую операцию, и теперь капитан лежал в лучшем военном госпитале в Бермхорне.

Когда Пихт и Вайдеман вошли к Зандлеру, им бросилось в глаза, как изменился профессор: опустившиеся плечи, бледное, какое-то голубоватое лицо, резкие морщины. Эрика была сильно встревожена здоровьем отца.

Пихт крепко обнял девушку.

– Это встреча или прощание? – спросил Вайдеман.

Эрика освободилась от объятий и вопросительно посмотрела на Вайдемана.

– Встреча, Альберт, – сказал Пихт.

– Альберт, почему вы всегда так зло шутите? – Эрика отошла к буфету и сердито зазвенела чашками для кофе.

– Тогда пора прощаться, – посмотрел на часы Вайдеман, пропустив мимо ушей слова Эрики.

– Что это значит, Пауль?

– Через три часа мы улетаем на фронт.

– На фронт?

Пихт кивнул:

– На русский фронт.

– Надолго?

– Постараюсь вернуться, как только мы победим.

– Не волнуйтесь, фрейлейн. – Вайдеман сам достал из буфета коньяк и наполнил рюмки. Выпьем за наши победы в русском небе!

– Ты вылетаешь на новом «фоккере», кажется? – спросил Пихт.

– Да. Я должен оценить его боевые качества и прислать фирме обстоятельный отчет.

В дверь позвонили.

– Это, наверное, Зейц, – шепнула Эрика и выбежала в переднюю.

Оберштурмфюрер сухо поздоровался с летчиками и сел за стол.

– Какой ты стал важный, Вальтер! – толкнул его локтем Вайдеман.

– Дел много... – односложно ответил Зейц. – А вы на фронт? Прощальный ужин?

– Как видишь...

Зейц поднял рюмку:

– Не дай бог попасть вам в плен.

– А мы не собираемся попадать в плен к русским, – засмеялся Пихт и снова обнял Эрику. – Надеюсь, невеста меня подождет?

Эрика покраснела и опустила голову.

– Как здоровье Коссовски? – вдруг серьезно спросил Пихт и в упор посмотрел на Зейца.

Тот нервно сжал рюмку:

– Поправляется, кажется. Я дважды навещал его...

– Ну, бог с ним, передай ему наши пожелания. – Пихт допил рюмку и встал, окинув взглядом, словно в последний раз, уютную гостиную Эрики.

2

Колючие метели носились по огромной русской степи. Обмороженные техники в куртках из искусственной кожи возились по ночам у моторов, едва успевая готовить машины к полетам. «Ме-109» не выдерживали морозов. Моторы запускались трудно, работали неустойчиво, в радиаторах замерзала масло. Прожекторы скользили по заснеженным стоянкам, освещая скорчившихся часовых, бетонные землянки, вокруг которых кучами громоздились ржавые консервные банки, картофельная шелуха и пустые бутылки от шнапса. Только в дотах можно было обогреться.

– Ну и погода, черт возьми! – ругался лейтенант Шмидт. – Если я протяну здесь месяц, то закажу молебен.

– Перестань ныть, – мрачно отозвался Вайдеман. – Мы здесь живем, как боги. Посмотрел бы, в каких условиях находятся армейские летчики...

– Я не хочу, чтобы здесь замерзли мои кости! – взорвался Шмидт. – Я не хочу, чтобы о нас в газетах писали напыщенные статьи, окаймленные жирной черной рамкой!

– Ты офицер, Шмидт! – прикрикнул Вайдеман.

– К черту офицера! Неужели вы не понимаете, что мы в безнадежном положении? Наши дивизии все равно пропадут, и отчаянные наши попытки пробиться к ним стоят в день десятков самолетов. Я не трус... Но мне обидно, что самую большую храбрость я проявляю в абсолютно бессмысленном деле.

– Фюрер обещал спасти армию, – проговорил Пихт.

Летчики замолчали и оглянулись на Пихта, который сидел перед электрической печью в меховом комбинезоне и грел руки.

– Из этой преисподней никому не выбраться, – нарушил молчание фельдфебель Эйспер. – Позавчера мы потеряли семерых, вчера – Привина, Штефера. Сегодня на рассвете – Нинбурга...

– Это потому, что у нас плохие летчики. – Вайдеман бросил в кружку с кипятком кусок шоколада и стал давить ложкой. – Такие нюни, как Шмидт...

– Черта с два, я уже сбил двух русских!

– А они за это время четырнадцать наших.

– У них особая тактика. Видели, как вчера зажали Пихта?

– Какая там особая! Просто жилы покрепче.

Вайдеман отхлебнул чай и поморщился:

– В бою надо всем держаться вместе и не рассыпаться. Русские хитро делают: двое хвосты подставляют, наши бросаются в погоню, как глупые гончие, а в это время их атакует сверху другая пара.

– Но и мы так деремся!

– Завтра, кто нарушит строй, отдам под суд, – не обращая внимания на Шмидта, сказал Вайдеман.

...На рассвете техники стали подливать в моторы «мессершмиттов» антифриз [32]32
  Жидкость, не замерзающая при низких температурах.


[Закрыть]. Пихт побежал к своему самолету. Обросший, с коростами на щеках и носу, фельдфебель Гехорсман паяльной лампой грел мотор воздушного охлаждения «фокке-вульфа».

– Что невесел, Карл? – спросил Пихт.

Гехорсман стянул перчатку и показал окровавленные пальцы:

– Я не выдержу этого ада.

– Вот коньяк, выпей, будет легче. – Пихт протянул ему фляжку.

– Слушайте, господин капитан, – проговорил Гехорсман тихо. – Смотрю я на вас – вы не такой, как все.

– Это почему же?

– Да уж поверьте мне. Если бы все были такие, как вы, Германия не опаскудилась бы, боль им в печень!

– Брось, Карл, – похлопал его по плечу Пихт. – Самолет готов?

– Готов.

– Когда-нибудь ты все поймешь, – многозначительно произнес Пихт. – Я могу рассчитывать на тебя?

– Как на самого себя!

– Хорошо, Карл. А теперь давай парашют.

Гехорсман помог натянуть на меховой комбинезон парашют и подтолкнул Пихта к крылу:

– Только берегитесь. Русские когда-нибудь посшибают вас всех.

Из землянок выходили другие летчики и медленно брели к своим машинам.

– Ты знал Эриха Хайдте? – вдруг спросил Пихт.

– Знал, – помедлив, ответил Гехорсман.

– Он был неплохой парень?

Гехорсман сделал вид, что не расслышал, он спрыгнул с крыла и отбежал в сторону.

Над аэродромом проплыли на большой высоте две группы трехмоторных «юнкерсов». Около восьмидесяти самолетов. Их и должны были прикрывать асы отряда Вайдемана.

Истребители, стреляя выхлопами, стали выруливать на старт. Снежная пороша забушевала на стоянках.

Пихт включил рацию. Сквозь треск в наушниках прорвался голос Вайдемана: «Так не забудьте: кто выскочит из строя, отдам под суд».

Истребители на форсированном режиме догнали транспортные самолеты и построились попарно сверху. Пихт посмотрел вниз, на белую снежную пустыню. Ни деревень, ни городов – снег и снег. Люди давно ушли отсюда, а если кто и остался, то, наверное, зарылся так глубоко в землю – не достать никакими фугасами. Иногда через поля, а чаще через холмы пробегали обрывистые змейки покинутых окопов.

– Внимание, проходим линию фронта, – предупредил Вайдеман. Никакой линии внизу не было. Та же равнина, те же снега. Только где-то на горизонте дымно чадил подожженный дом, тянул черную ленту.

В небе слева вдруг что-то передвинулось и насторожило Пихта. Закачали крыльями пузатые транспортники, закружились турели с короткими спарками пулеметов. «Яки»! Светло-зеленые истребители с яркими красными звездами стремительно сблизились с тяжелыми самолетами, и строй сразу же стал распадаться. Одна машина, задымив, пошла к земле.

– Русские! – закричал Вайдеман. – Звенья Пихта и Шмидта – вниз!

Пихт, убрав газ, нырнул в образовавшуюся брешь и сразу же попал в клещи двух «Яков». Он двинул ручку вперед, крутнул нисходящую спираль. Ушел! И тут в прицеле появился «Як». Истребитель шел в атаку против трех «юнкерсов». Пихт дал длинную очередь. Трасса прошла перед носом истребителя. Русский летчик оглянулся назад, увидел повисший в хвосте «мессершмитт» Пихта, видимо, что-то закричал и змейкой стал закрывать своего товарища, который шел впереди.

Откуда-то сбоку вывалился Шмидт.

– Мазила! – заорал он, повисая на хвосте ведомого и стреляя из всех пулеметов. «Як» завалился на крыло и, рассыпаясь, полетел вниз.

Пихт бросил истребитель в сторону, оглянулся – своего ведомого нет. «Яки» и «мессеры» крутились, как взбесившиеся осы. Внизу на земле дымило несколько рыжих костров – горели первые сбитые самолеты. Русских было немного. Но две пары сковали Вайдемана. Две пары щелкали «юнкерсов». Три истребителя навалились на Шмидта и его ведомого. Шмидту удалось сначала вырваться из тисков, но на крутой горке [33]33
  Очень резкий набор высоты.


[Закрыть]его самолет потерял скорость и завис. В этот момент «Як» с короткой дистанции срезал самолет очередью. «Мессер» взорвался, рассыпав по небу куски крыльев и мотора. «Отвоевался Шмидт», – успел подумать Пихт.

Строй «юнкерсов» распался окончательно. Теряя машину за машиной, группы разворачивались и, разгоняясь на планировании, пытались оторваться от «Яков».

«Теперь попробуй уберечь себя», – приказал себе Пихт.

Он направил машину вверх, где дрался Вайдеман. Один из «Яков», заметив его, вошел в полупетлю. Нажав на гашетки, Пихт отбил атаку. «Як» скользнул на крыло, тормозя щитками и стараясь зайти «мессеру» в хвост. «Нет, не отцепится». – Пихт вытер пот. На помощь «Яку» подоспел еще один.

– Фальке! [34]34
  Сокол.


[Закрыть]—закричал Пихт, вызывая Вайдемана. – Отгони сверху, они зажали меня.

– Не смогу, Пауль... – хрипло отозвался Вайдеман.

В бешено перемещающихся линиях земли и неба Пихт все же увидел его самолет – единственный «Фокке-Вульф-190» новейшей модификации, который еще не вошел в серийное производство. Пихту удалось на несколько секунд отбиться от «Яков». Он пристроился к Вайдеману, загородив ему дорогу, где он мог уйти от русских истребителей левым разворотом.

– Освободи путь! – закричал Вайдеман.

«Як» открыл огонь.

– У меня заклинило мотор! – сообщил Вайдеман.

– Попал снаряд?

– Наверное. Я выхожу, следи за мной.

«Фоккер» быстро проваливался вниз.

– Садись на вынужденную. Видишь реку? – спросил Пихт.

Вайдеман промолчал, видимо отыскивал на карте место, над которым сейчас летел.

– Да, кажется, рядом можно сесть. Но там русские!

– Вряд ли. Зажигание выключено?

– Да.

– Перекрой баки!

Сильно раскачиваясь с крыла на крыло, «фоккер» Вайдемана планировал с выключенным двигателем. Вот он перевалил через овражек, достиг реки.

– Если русские, беги! – успел крикнуть Пихт.

Самолет Вайдемана врезался в сугроб и пропал в фонтане снега.

Пихт резко потянул ручку на себя. От перегрузки в лицо ударила кровь. Два «Яка» шли на него. Тогда он закрутил отчаянный штопор, вышел почти у самой земли и хотел уйти на бреющем. Но «Яки» решили доконать его «мессер». Тогда Пихт снова полез вверх. Последнее, что он увидел в холодном небе, – дымящийся «юнкере». Чей-то истребитель отвесно шел к земле и, воткнувшись в запорошенную землю, взорвался, как большая фугасная бомба. «Мессеры» и «юнкерсы» скрылись. Теперь Пихт видел только «Яки».

Взрыв у мотора сильно качнул самолет. В следующую секунду будто треснул фюзеляж. Пихт выпустил управление из рук и до боли сжал зубы. «Все... – На плечи навалилась страшная усталость. – Обидно, такая нелепая смерть...» Мотор захлебнулся и трясся оттого, что еще крутился погнутый винт. На мгновение Пихт услышал цепенящую тишину, а потом свист.

«А может, попробовать?» – лениво шевельнулась мысль.

Рука нашла у левого борта ручку, потянула вверх. Скрипнул задний козырек кабины и рванул фонарь. Морозный воздух хлестнул по лицу. И тут Пихт увидел кружащуюся внизу белую землю, проволочные заграждения, дорожки темных окопов. Правой рукой он раскрыл замок привязных ремней. Больно дернули лямки парашюта. «Яки» прошли рядом. В заиндевевших фонарях Пихт увидел любопытные лица пилотов.

На землю он свалился как будто сбитый ударом кулака. Подбородок попал на твердую кочку земли. В снег закапала кровь. Он стянул перчатку и зажал рану.

– Да вот он! – услышал Пихт голос за спиной.

– Вот фриц проклятый, притаился, – проговорил другой.

– Тише, Семичев! Еще стрелять будет.

– Я вот ему стрельну!

Из глаз Пихта сами собой потекли слезы. Он уткнулся в колючий сугроб и замер.

Над головой захрустел снег.

– Может, убился? – почему-то шепотом спросил солдат.

– Давай перевернем. Кажется, дышит еще.

– А парашют добрый. Нашим бы бабам на платье...

– Да он пойдет и на военную надобность. Берем?

– Давай! – Солдаты взялись за плечи Пихта.

– Я сам, – проговорил Пихт.

– Живой! Что-то лопочет по-своему! – обрадованно воскликнул солдат.

Пихт поднялся на колени и освободился от ремней парашюта.

– Не балуй! – отскочив и вскидывая винтовку, неожиданно закричал солдат в рыжей старой шинели и подшитых валенках – видимо, Семичев. – Хенде хох!

Другой, помоложе, маленький и узкоплечий, вытащил из кобуры парабеллум, поглядел на Пихта и удивленно свистнул:

– Плачет...

– От мороза надуло, – сердито сказал солдат с винтовкой, Семичев, – он ведь немец, к зиме непривычный.

Тот, кто обезоружил Пихта, был так мал, что винтовка, перекинутая через плечо, ударяла его прикладом под колено. Лицо у солдатика почернело от холода, на бороде заиндевел белесый пушок. Он еще раз взглянул на Пихта.

– Первый раз вижу фрица так близко.

– Насмотришься еще, – вздохнул Семичев и дернул винтовкой. – Ну, идем, гей форвертс!

Вдруг издалека донеслись выстрелы. Стреляли беспорядочно и зло. Пихт увидел зарывшийся в снег «фокке-вульф» Вайдемана. Альберт, сильно хромая, бежал в сторону немецких окопов. Значит, уцелел...

Шагов через двести Пихт свернул в лесок. Пахнуло дымом и душноватым солдатским теплом. Он спустился в траншею. У дверей одной из землянок появился солдат с грязным ведром. Видимо, он собирался выбросить сор на помойку. Увидев летчика в серо-голубом немецком комбинезоне, солдат истошно закричал:

– Братцы, глядите! Фрица ведут!

Из землянок выскочили солдаты, кто в нательном белье, кто в гимнастерках без ремня, в шинелях внакидку, а кто и совсем голый до пояса. Гомон вдруг смолк. В настороженной тишине Пихт почувствовал и любопытство, и ненависть, и еще что-то недоброе.

– Длинный, гадюка, – тихо проговорил кто-то.

– Жидковат только...

– А видел, как наших сшибал?!

Семичев, видимо гордый поручением привести пленного, сообщал подробности:

– Упал, значит, и лежит, примолк. Думал, мы не заметим.

– А может, треснулся об землю и дух на миг потерял?

– Да нет, мы когда подошли, он забормотал чтой-то по-своему и стал снимать парашют. Дескать, «Гитлер капут».

Солдаты засмеялись. Кто-то спросил:

– И куда его теперь?

– А там разберутся.

В командирской землянке было жарко. На раскрасневшейся железной печке подпрыгивал чайник. В темном закутке виднелись нары, но свет падал только на стол, сколоченный из расщепленных и необструганных бревен, да на сердитое лицо старшего лейтенанта в расстегнутой гимнастерке с перевязанной рукой.

– Товарищ комбат! – крикнул с порога Семичев. – Ваше приказание выполнено, фриц доставлен.

– Встань у двери. – Комбат здоровой левой рукой застегнул воротник и, поднявшись, обошел вокруг Пихта.

– Значит, попался? Ферштеен?

Пихт отрицательно замотал головой. Комбат неуклюже достал из кобуры наган и взвел курок.

– К стенке! – закричал он вдруг. – Семичев, ну-ка отойди в сторону.

– Я прошу доставить меня к старшему командиру, – проговорил Пихт.

– Что он говорит? Понял, Семичев?

– Никак нет, товарищ комбат.

– Просит доставить к старшему командиру, – отозвался из темноты нар глуховатый голос.

Пихт повернулся на голос. С нар сползла шинель, и появилось вдруг заспанное лицо. Офицер с капитанской шпалой на петлицах сунул босые ноги в валенки, поискал в кармане очки и нацепил на широкий нос, отчего лицо посуровело, сделалось строже. У капитана на шее лиловел фурункул, и голову он держал, наклонив в сторону, изредка притрагиваясь рукой к больному месту.

– Я для него старший! – куражливо крикнул комбат.

– Ладно, Ларюшин, – остановил его капитан. – Я поговорю с пленным, а то ты сгоряча его пустишь в расход.

На хорошем немецком языке капитан спросил Пихта:

– Какого ранга вам нужен старший?

– Полка или дивизии.

– Они, гады, семью мою под Смоленском... – прошептал комбат и вдруг смолк, всхлипнул носом.

– По какому делу? – спросил капитан, неодобрительно покосившись на Ларюшина.

– Извините, но я вам не могу сказать. Лишь прошу об одном – на нейтральную полосу приземлился новейший истребитель «Фокке-Вульф-190». Добудьте его любой ценой...

– Ларюшин, позвоните в штаб. – Всем туловищем капитан повернулся к Пихту. – Вы из эскадры асов «Удет»?

– Да.

Комбат крутнул ручку полевого телефона:

– Алло, алло, шестой говорит. Дайте второго... Смирнов, ты?.. Слушай, надо позвать из дивизии особиста. Пленный немец-летчик просит... Да, важный... Из эскадры «Удет»... Ну, привет.

Пихт переступил с ноги на ногу, спросил:

– Вы не можете дать мне чаю?

– Что он мелет? – Комбат оглянулся на капитана.

– Чаю просит.

– Вот нахал! – удивленно воскликнул комбат и вдруг засуетился, достал откуда-то из-под вороха карт кружку, горсть сухарей, кусок сахару, налил кипятку.

От чая пахнуло нагретой медью и дымком. Жадно Пихт впился зубами в черный сухарь.

– Не кормят их, что ли? – спросил комбат.

– Видать, проголодался, – ответил капитан.

Через час приехал майор из отдела разведки дивизии, а вечером Пихта доставили на аэродром.

Сопровождавший офицер помог ему снять комбинезон и надеть армейский полушубок, от которого пахло по-домашнему теплой овчиной и кожей. Вместо шлема Пихт надел шапку. Из ящиков офицер соорудил нечто вроде сидений. В кабине витал стойкий запах ржаных сухарей, стылого металла, оружейного масла.

– Не замерзнем, наверное. – Офицер с сомнением потрогал заиндевевшие стенки фюзеляжа.

Взревели моторы, погрохотали, то сбавляя газ, то прибавляя. «Дуглас», наконец, качнулся и начал разбег,

– У вас есть папиросы? – спросил Пихт.

– Пожалуйста. – Офицер щелкнул портсигаром.

От крепкого дыма Пихт закашлялся. Настоящий русский табак вошел в легкие и закружил голову.

В иллюминаторе плясали близкие зимние звезды. Убаюкивающе гудели моторы. Пихт привалился спиной к переборке кабины, попытался задремать, но не мог. От волнения дрожали руки и сильно билось сердце.

Офицер открыл дверцу кабины летчиков и попросил радиста включить приемник. Стихийно-могучая «Песня темного леса» Бородина ворвалась в стылый фюзеляж «Дугласа». Пихт судорожно глотнул. Снова, как и в первый раз, на глаза набежала слеза. «Нервы», – подумал Пихт и отвернулся, испугавшись, что офицер заметит слезы. Неожиданно музыка оборвалась, и донесся бой кремлевских курантов. Часы били полночь.

– Далеко еще до Москвы? – спросил офицер летчиков.

Второй пилот – молоденький, курносый парень – посмотрел на часы и, не оборачиваясь, ответил:

– Минут сорок лета...

«Сорок минут... Сорок», – подумал Пихт и прижался лбом к холодному плексигласу иллюминатора.

3

Пихт шел бесконечно длинным пустым коридором, и взгляд его цепко останавливался на каких-то пустяковых деталях: на отбитой штукатурке, отсыревшем углу, где стояла старая фарфоровая урна, склеенная гипсом, на окнах с бумагой крест-накрест или забитых фанерой, на паркетном полу, на котором каждая дощечка издавала тягучий и больной звук. Большинство кабинетов было закрыто.

Сопровождающий офицер остановился перед угловой дверью, на которой висел обыкновенный тетрадный лист, пришпиленный кнопками. На бумаге косо была выведена фамилия: «Зяблов». Из-под двери на пол падала полоска света. Офицер постучал.

– Войдите, – услышал Пихт глуховатый голос.

– Товарищ полковник, по вашему приказанию пленный доставлен! – доложил офицер и отступил в сторону.

– Вы свободны. Вот вам пропуск в гостиницу.

Когда офицер вышел, Зяблов по-стариковски медленно поднялся из-за стола. В округлившихся его глазах светились и радость, и изумление.

– Мартынов? Павел? – тихо, почти шепотом спросил он.

– Собственной персоной, товарищ полковник, – ответил Пихт-Мартынов по-русски.

Зяблов быстро подошел к нему и обнял:

– Здравствуй, Павлушка!

– Здравствуйте... Здравствуйте, – снова повторил Мартынов, удивившись, как нежно звучит это обыкновенное русское слово. – Кто думал, где мы встретимся...

Он почувствовал, что язык стал каким-то непослушным и твердым, как-то странно прозвучали его слова. Будто он вообще был немым и только сейчас обрел дар речи. Звук «л» соскальзывал, «г» получалось как горловое, твердое «х».

– Акцент у тебя сильный, – огорчившись, произнес Зяблов.

– Я боялся, что за русского не признают, когда вернусь домой.

Зяблов на столе расстелил газету, достал из шкафчика бутылку водки, колбасу, соленый огурец и полбуханки ржаного хлеба.

– Ты раздевайся, покажись, – сказал он, рассекая огурец на дольки.

Павел сбросил полушубок и, улыбаясь, подошел к столу.

Зяблов взял с тумбочки стакан, поискал второй – не нашел, снял с кувшина крышку: «Мне, старику, и этой хватит», и разлил водку.

– Ну, Павел, как говорят, – за встречу!

Водка обожгла горло. Павел закашлялся, пытаясь поддеть ножом пластинку огурца.

– Что, крепка? – обрадованно воскликнул Зяблов.

Горячая волна захлестнула грудь, В этот момент от Павла умчались все, с кем он встречался, – и Зандлер, и Зейц, и Вайдеман, и Коссовски, и Мессершмитт. Они как будто существовали отдельно, призраками на другой планете, на чужой земле. Сейчас был только старый-престарый друг, бывший наставник по спецшколе Зяблов.

– Скажите, «фоккер» добыли все-таки? – спросил Павел.

– Добыли, – кивнул Зяблов. – Бросили батальон Ларюшина в бой. Оттеснили фашиста, уволокли самолет на тягаче. А вот летчик успел все же скрыться.

– Из-за этого «фоккера» погибла чудесная радистка Ютта, – нахмурился Павел.

– Как это произошло? – спросил Зяблов.

– Вы потребовали срочно передать данные об этом истребителе... Мы рискнули, и... немцы засекли рацию. Коссовски ее раскрыл.

Зяблов подал бланк радиограммы, последней Юттиной радиограммы... Павел взял бланк и свое донесение. Буквы перед глазами стали раздваиваться. Радист, принимающий эту телеграмму, в конце поставил знак «неразборчиво». Что произошло дальше, знал только Павел. Дальше ворвался Коссовски. Ютта схватила гранату и швырнула ее на пол... И Павел ничего не мог поделать. Когда забушевал огонь, он, якобы помогая пожарникам, лишь сжег уцелевшие клочки телеграммы и кода.

Зяблов, думая о чем-то своем, собрал в газету остатки еды и спрятал пакет в стол. Потом он достал из сейфа толстую папку с надписью «Март».

– Ну давай, дорогой товарищ Март, разберемся, что к чему...

За черным окном посвистывал ветер. Неизвестно, как он проникал через стекла и тихо шевелил плотные, старые шторы. На ночной улице властвовала тишина. Только кружил мягкий и крупный снег.

– Итак, – проговорил Зяблов, – первая часть твоей работы, начиная со Швеции и Испании, выполнена тобой неплохо... Стравливал по возможности Хейнкеля с Удетом, Мессершмитта с Хейнкелем, лишал Вайдемана уверенности в новой машине, ухаживал за дочерью Зандлера... Связь между нами, Перро-Регенбахом и тобой осуществлялась тоже нормально. Кстати, Регенбах был искренним антифашистом, хотя и не примыкал к коммунистам. Эрих Хайдте и, конечно, Ютта работали по его заданиям. Но Ютта и Перро погибли. Обстановка сложилась серьезная...

Полковник подошел к батарее и приложил к ней зябнущие руки.

– Ты наломал дров, когда с помощью Эриха Хайдте решил выкрасть радиостанцию с «Ю-52»... Слава богу, что эта история сошла с рук. Пока сошла. – Зяблов поднял палец. – В руках Коссовски сейчас есть веская улика – Ютта пользовалась этой рацией. Коссовски пока лежит в госпитале, но, будь спокоен, он все поставит теперь на свои места.

– Однако добывал рацию Эрих, я лишь шифровкой изложил ему план...

– Все равно. Коссовски может нащупать твои связи с Хайдте. Вторая ошибка – зная о том, что функабвер прислал мониторы в Аугсбург и Лехфельд, вы все же решили передать сведения об объекте «Б», то есть о «фокке-вульфе».

– Центр требовал срочного ответа на запрос.

– Понимаю, как важно знать, что это за птица – новейший истребитель и какого сделать на нее охотника. Все понимаю, но я бы лично поискал другие возможности.

– Мы не знали о том, что приехал Коссовски. Он жил в Лехфельде нелегально.

– Ну и что же из этого? Коссовски не Коссовски, а функабвер-то был.

– Они вытащили свои мониторы из водосточных труб и машины перебросили в другое место.

– Ты видел в городе закрытые армейские машины?

– Видел.

– Так антенны они спрятали под брезент. Эти машины были даже замаскированы под санитарные.

– Точно! Я видел несколько санитарных машин, хотя в них особой надобности не было.

– Вот-вот. Теперь третья ошибка – ты не сумел спасти Эриха Хайдте. Куда он скрылся? Или попал в гестапо?

– Я просил Центр убрать Коссовски.

– Пока это сделать невозможно, Павел. Мы не можем послать человека с единственным заданием убрать этого Коссовски, хотя и несомненно талантливого и осторожного контрразведчика. Придется уж тебе самому поискать какой-то выход...

Зяблов подошел к столу и снова порылся в бумагах:

– Теперь Гехорсман... Перед тобой стоит очень трудная задача привлечь этого доброго, но еще довольно темноватого немца к работе на нашей стороне. Сопротивление нацизму в Германии растет сейчас не по дням, а по часам. Но немало немцев, привыкших к дисциплине и повиновению, еще не избавились от иллюзий. Они верят в «чудо-оружие». Видимо, к таковым относится и Гехорсман. Поэтому с ним надо работать очень осторожно и убедительно.

Зяблов выключил свет и раздвинул шторы. Занималась робкая зимняя заря. Улицы и дома были в белом. По замерзшей Москве-реке тропкой шли женщины на работу в первую смену.

Кое-где еще висели аэростаты заграждения, высеребренные инеем.

– Как ты думаешь, они все же успеют бросить «Альбатрос» на фронт?

– Трудно сказать. Мессершмитт продолжает доводку на свой страх и риск.

– Значит, торопится?

– Выходит, так.

Помолчав, Павел спросил:

– Владимир Николаевич, скажите честно – у нас-то есть что-либо подобное?

– Есть! И не подобное, а лучше, надежнее. Когда-нибудь о таком самолете напишут истории... Насколько я понял, немцы ищут решения быстрого и компромиссного. Торопятся, делают тяп-ляп, обжигаются... – Зяблов сел за стол и задумался. – И все же хотелось бы нам знать об «Альбатросе» побольше.

– К сожалению, я не имею допуска к этому самолету...

– В том-то и беда... Сейчас идет война и людей, и техники. Нам очень важно в подробностях знать, какое еще оружие фашисты думают применить на фронте... До мелочей, до винтика... Можно применить такой вариант – скажем, заполучим знающего человека, ну, хотя бы Гехорсмана...

– Рискованно, Владимир Николаевич.

– Верно, рискованно и субъективно, – согласился Зяблов. – Гехорсман при всем старании всего рассказать не сможет. А если Зандлера? Самого Зандлера?

– Он умрет от страха, как только узнает о том, что попал к русским.

– А если поискать у него слабые струнки, взять на крючок?

– Но самолет будут продолжать делать другие.

– Да, ты прав... Тогда придется сделать такую штуку: устроить шум на всю Германию, скомпрометировать «Альбатрос», пока он не вошел в серийное производство.

– Уничтожить опытный образец?

– Да, уничтожить! Взорвать, сжечь, разбомбить!

– Хоть и чудовищно трудно сделать это, но попробовать можно.

– Несомненно, явная диверсия натолкнет фашистов на мысль, что для нас не существует секрета «Альбатроса» и места, где его делают. Стало быть, вряд ли они отважутся все начинать сначала. Да и заказов из министерства авиации они не получат. Тебе придется им помочь в этом.

– Разве вы направите меня обратно?

– Да. Именно на эту отчаянную диверсию.

Павел порывисто встал и отошел к окну. Упершись лбом в оконную раму, он глухо проговорил:

– Я не был в России восемь лет... Я не видел родного лица восемь лет... Пошлите меня лучше на фронт. Я хочу убивать их, а не играть в друзей. Я устал, черт побери!

Некоторое время Зяблов молча смотрел в спину Павла, давая ему выговориться. Но Павел смолк, и тогда Зяблов жестко произнес:

–Хорошо... Я дам тебе отпуск. Ты останешься работать в управлении... Хорошо... В конце концов, ты заслужил это! – Владимир Николаевич поднялся и заходил по кабинету. – Я не буду говорить банальные слова о том, что иной раз один такой, как ты, стоит целых дивизий. Ты уйдешь... Ты не полетишь обратно в Германию... Но ведь там остались не только враги, но и друзья. Они борются. Они хотят победить. Нам придется восстанавливать все связи заново. Без уверенности в успех. Без надежды на успех! Если этот самый «Альбатрос» войдет в серию, он отдалит день нашей победы!.. Подожди, не перебивай! Идет страшная война, которая не снилась ни одному поколению. И если «Альбатрос» ее затянет хоть на день – он убьет тысячи тысяч людей. Людей, Павел!

Зяблов остановился рядом и сжал локоть Павла.

– Нам не нужен фашистский «Альбатрос». Мы делаем машину, повторяю, во сто крат лучше, надежней, смертоносней... Но если тебе удастся разнести в пыль опытный образец «Альбатроса», работа над этим фашистским реактивным выродком надолго задержится, если не прекратится вообще. Закрыть «Альбатросу» дорогу к небу, к новым жертвам, приблизить час нашей победы. Вот смысл всего, что должен был ты сделать.