Текст книги "Поле костей. Искусство ратных дел"

Автор книги: Энтони Поуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Мы протолкались к стойке.

– Илтид Попкисс, наш англиканский пастырь, – сказал Бриз. – И Амброз Дули – он спасает души католиков и такими угостит вас анекдотами, что только держись.

Попкисс щупл и бледен. Заметно сразу, что ему нелегко тягаться с отцом Дули в непринужденно-сердечном общении с паствой. Дули, рослый брюнет с маслянистым, словно бы чуть недобритым лицом, благодушно выслушал отзыв о себе как об отчаянном анекдотисте. Он, видимо, в отличных ладах со своим протестантским коллегой. Лейтенант же Бител робко улыбнулся мне, обнажив под мохрами усов два ряда удивительно плохо подогнанных вставных зубов. Неуверенно протянул мне вялую руку. От его воровато-пугливой манеры делалось как-то не по себе.

– Я рассказываю вот, какая кавардачная у меня получилась поездка из дому сюда, – заговорил он торопливо. – Еще спасибо, начштаба отнесся с пониманием. И как обычно, весь кавардак на совести Военного министерства. Но как бы ни было, а я уже снова в родном полку и рад запить пивом всю передрягу.

Он, возможно, коммивояжер по профессии – привык завязывать знакомства с помощью доверительной скороговорки. Но слишком уж неуверен в себе. Частит, быть может, просто от стеснения. Лацканы френча в пятнах – яичных, что ли; штаны старенькие, мешковатые. Порядком уже выпил. Он, несомненно, старше меня – и это слава богу. Если он и был когда-то в сборной Уэльса, то с тех пор страшнейшим образом одряб – это также несомненно. И горько сознает свою одряблость и потертый вид; вот смотрит виновато на свой френч, отстегнул мятый клапан кармана от потускнелой пуговицы, демонстрирует нам.

– Дадут мне денщика, надо будет выутюжить. Не надевал с тех пор, как вернулся с лагерного сбора пятнадцать или больше лет тому назад. А сейчас по пути сюда пролил на брюки стакан джина, сам не знаю как.

– Предупреждаю вас, от денщика ни черта не добьетесь приличной обслуги, – сказал Памфри. – Ему привычнее рубать уголь, чем утюжить форму, и вам повезет, если он хотя бы сумеет навести блеск на эти пуговицы, а их надраить не мешало бы.

– Время военное, конечно, многого требовать не приходится, – сказал Бител, как бы извиняясь (а вдруг не годится теперь упоминать об утюжке мундира). – Но не повторить ли нам? Мой черед угощать, отче.

Он обращался к англиканскому священнику, но откликнулся, и энергично, отец Дули.

– Это пиво, если не умерить пыл, мне перебунтует кишки, – сказал он. – Но так и быть, из уважения к вам, друг мой.

Бител неловко улыбнулся – очевидно, ему резнуло слух это «перебунтует кишки» в устах священнослужителя.

– От еще одной вреда не будет, – сказал он. – Я в гражданской жизни потребляю порядочно пива, и ничего худого не случается.

– К тому же брюхо дрыхнуть не должно, – не унимался Дули. – Великое дело – ежедневная промывочка. Ничего нет здоровее.

Он поднял кружку, как бы оценивая на свету слабительные свойства содержимого.

– Пей не пей, а от армейской пищи вечный бунт в кишках, – продолжал он с веселым, зычным смехом. – Как мобилизовали, так почти не знаю передышки от поноса.

– А у меня от этой пищи запор, как у сыча сидячего, – сказал Памфри. – Как у сидячего сыча.

Дули одним большим глотком допил пиво и опять засмеялся – этакий развеселый монах – при мысли о пищеварительных превратностях людских.

– Понос ли, запор, а всегда ношу с собой щедрый запас туалетной бумаги, – сказал он. – Непременно. Это мое правило. В армии может схватить в любую минуту.

– Идея ценная, – сказал Памфри. – Всем бы нам надо последовать совету его преподобия. Принять меры на случай, как припрет. Вы, Илтид, вероятно, тоже обеспечились, а? Церковь учит предусмотрительности.

– Ну разумеется, а как же, – сказал Попкисс.

– За кого вы принимаете Илтида? – сказал Дули. – Он у нас воин бывалый.

– Как же, как же, – продолжал Попкисс, видимо обрадовавшись случаю показать себя рубахой-парнем. – И можете представить, что за штуку подстроили мне в части, где я служил до этого? Как-то вечером в бильярдной разоблачился я, чтобы сыграть партию, и – надо же! – ребята мне в карман, между листков туалетной бумаги, сунули резиновое изделие.

Раздался дружный смех, к которому присоединился и Дули, хотя на лице его прочлась озабоченность тем, что перекозырять Попкисса будет непросто.

– И что же изделие – выпало на молитве при всем народе? – спросил Памфри, нахохотавшись.

– Нет, благодаренье небесам. Я утром обнаружил его на столике рядом со своим воротничком. Бросил тотчас в унитаз и спустил воду. И легко воздохнул, когда наконец унесло его. Пришлось дергать цепочку раз пять или шесть, представляете.

– А вот послушайте-ка, что со мною приключилось в бытность мою во втором полку четырнадцатой… – начал отец Дули.

Я так и не дослушал этой истории, несомненно рассчитанной на то, чтобы грубой прямотою языка и повествовательной силой затмить Попкисса бесповоротно – вчистую переплюнуть, одним словом. Дули явно вознамерился отстоять свою репутацию непревзойденного рассказчика, и жаль, что не удалось дослушать. Помешал Бител.

– Душа не лежит что-то к таким разговорам, – пробормотал он, отводя меня немного в сторону. – С отвычки, должно быть. Да и вам они вряд ли по вкусу. Вы не из толстокожих. Вы ведь университет кончали?

Я не стал отрицать этого.

– А который именно?

Я сказал, который именно. Бител нагрузился в этот день уже солидно. От него несло спиртным даже в густо алкогольной атмосфере бара. Он глубоко вздохнул.

– Я и сам в студенты собирался, – сказал он. – Но отец раздумал посылать. Дела в то время пошатнулись. Он аукционы вел, ну и попал как раз в передрягу. Ничего серьезного, хотя в округе много циркулировало клеветы. Люди чего не наскажут. Он умер вскоре. Я бы, наверно, и сам, так сказать, мог себя послать в университет. Денег в обрез бы, но хватило. Да поздновато уже как-то показалось. С тех пор жалею. Большая разница – с высшим образованием и без. Стоит только поглядеть на окружающую публику.

Он покачнулся слегка, ухватился за край стойки.

– Устал за день, – сказал он. – Выкурю еще сигарку – и на боковую. Успокаивает нервы сигара. Закурим? Они дешевые, но неплохие.

– Нет, спасибо.

– Да берите. У меня их целая коробка.

– Большое спасибо, но я их не курю.

– Университетский, а сигар не курит, – произнес Бител обескураженно. – Вот не подумал бы. А снотворных таблеток? У меня есть отменные, хотите попробовать? Перепьешь – без них нельзя. Жуткая вещь – проснуться ночью в перепое.

Я и сам чувствовал теперь сильную усталость и, чтобы уснуть, в таблетках не нуждался. Бар уже закрывали. Все расходились по спальням. Бител наспех хватил еще порцию в одиночку и шатко ушел куда-то искать свою шинель. Остальная компания наша, включая священников, направилась на лестницу. Я спал в одной комнате с Кедуордом, Бризом и Памфри.

– Старине Бителу чердак достался, – сказал Памфри. – Тоскливо ему там будет одному. Надо бы устроить ему какой-нибудь сюрприз на сон грядущий. Развеселить как следует.

– Да ему сейчас хочется тихо лечь, и больше ничего, никаких дурачеств, – сказал Бриз.

– Почему же, – возразил Кедуорд. – Бител – парень вроде бы хороший. Он от шутки не прочь. Справим ему новоселье. Покажем, что своим считаем, любим.

Хорошо, подумал я, что мне вчера не устроили такого новоселья, что обошлось без розыгрыша, – просто выпили вечером по паре кружек. Видимо, есть что-то в Бителе, предрасполагающее к подшучиванью. Стали обсуждать, какую форму придать шутке. Кончилось тем, что всей компанией поднялись на верхний этаж гостиницы, где поместился Бител в одной из мансард. И священники пошли с нами, особенно Дули зажегся идеей розыгрыша. Я позавидовал было уединению Битела, но, когда мы добрались туда, увидел, что за эту роскошь Бителу придется заплатить полным отсутствием прочих удобств. Мансарда довольно большая, потолок косо снижается к окошку. Вдоль стены – глубокие полки: вероятно, в мирные времена здесь помещалась бельевая. Обоев нет. Сильно пахнет мышами.

– Так что же учудить? – спросил Кедуорд.

– Кровать перевернуть, – предложил Памфри.

– Нет, – сказал Бриз, – это уж будет просто глупо.

– Сотворить штрудель из постели.

– Старо.

Обоим священникам хотелось поглядеть на спектакль, но не слишком в него впутываясь. Следующее предложение – всем залечь на полках и, когда Бител ляжет, явиться сонмом привидений – было отвергнуто как неосуществимое. Затем кто-то подал мысль сделать чучело. Она была одобрена, и Памфри с Кедуордом принялись сооружать на раскладушке Битела подобие спящего человека – чтобы Бител подумал, что произошла путаница с комнатой. Свернули парусиновый саквояж Битела, под одеялом он произвел впечатление туловища. Приладили снизу пару ботинок так, чтобы они торчали из-под одеяла; на круглый несессер надели пилотку и примостили на подушке вместо головы. Еще что-то, должно быть, приспособили – забыл, что именно. Получилось недурно – если учесть, что времени было в обрез, этакая легкая шутка, совершенно беззлобная; всю бутафорию можно будет убрать в две минуты, когда Бител захочет лечь. И только закончили, как на лестнице послышались тяжелые шаги Битела.

– Вот и сам бредет, – сказал Кедуорд.

Мы вышли на лестничную площадку.

– О мистер Бител, – встретил его Памфри громогласно. – Пойдемте поглядите. Там у вас неладно.

Бител медленно всходил, цепляясь за перила и все еще дымя своей сигарой. Слов Памфри он будто и не слышал. Мы расступились, пропуская его в дверь.

– Вашу кровать толстый такой офицер занял, – проорал Памфри, еле сдерживая смех.

Бител ввалился в комнату. Постоял, пялясь на койку, как бы не веря своим глазам, своему счастью – по лицу его расплылась улыбка невыразимой радости. Он вынул изо рта сигару, аккуратнейше вставил ее в большую стеклянную пепельницу с налепленной сбоку разноцветной пивной рекламкой – единственным украшением комнаты. Пепельница помещалась на столике, был еще побитый стул и эта койка, и больше ничего. Затем Бител вскинул руки над головой и всплеснул ими, пускаясь в пляс.

– О боже, – вырвалось у Бриза. – О боже.

С причудливыми жестами Бител не спеша обошел вокруг койки, делая коленца то с правой, то с левой ноги, словно следуя фигурам ритуальной пляски.

– Песнь любви… – курлыкал он нежно. – Песнь любви…

Время от времени он делал резкий выпад головой вперед и вниз, точно порывался обнять чучело, но удерживал себя в последний момент, стыдясь выказать свое влечение – или даже страсть – при посторонних. Вначале все вокруг, включая и меня, смеялись от души. В самом деле, зрелище было из ряда вон, полностью неожиданное, захватывающе странное. Лицо у Памфри побагровело, словно вот-вот его хватит удар; Бриз и Кедуорд тоже хохотали. Да и священники не отставали от других. Но плясовые корчи Битела становились все гротескней. Он все быстрей кружился около раскладушки, извиваясь телом, колебля руки волнообразно, на восточный лад. И понемногу закралось в меня чувство, что пора бы кончать. Какая-то неловкость стала ощущаться. Шутка продлилась уж довольно, даже чересчур. Пора было Бителу завершать свой комический номер. Пора, подумал я, всем нам ложиться спать. В то же время я мог лишь восхищаться тем, как Бител на розыгрыш ответил встречным розыгрышем, сто очков дав шутникам вперед. Я бы на месте Битела не сумел так мастерски выйти из положения, где уж там. Однако пора и прекращать. Спектакль затянулся. Хорошего понемножку. Ну, вот сейчас он остановится… Напрасные надежды. Не было и признака, что близится конец. Бител то складывал ладони молитвенно, то бурно раскачивался из стороны в сторону в религиозном экстазе, то несся в пляске чуть ли не вприсядку. И неустанно бормотал нежные слова чучелу на раскладушке.

Кажется, вторым – после меня – отсмеялся Попкисс.

– Идемте, Амброз, – сказал он. – Завтра воскресенье. Трудовой день. Время ко сну.

В этот момент Бител, потеряв равновесие от хмеля и от исступленного кружения, рухнул плашмя на чучело. Раскладушка затрещала зловеще, но выдержала. Бител бурно сжал в объятиях покрытый одеялом саквояж, осыпал поцелуями пилотку.

– Любовь моя… – бормотал он. – Любовь моя…

Я глядел, чем он еще нас угостит, и тут обнаружил, что остался уже с Бителом один. Остальные внезапно ушли – наскучило им, или неловко стало, или просто усталость взяла свое. Последнее вероятней всего. Утомление подсказало им, что шутка кончилась, что пора спать. Бител лежал лицом вниз, поглаживая чучело и ласково курлыча.

– Как самочувствие, Бител? Мы спать уже уходим.

– Чего?

– Спать уходим.

– Счастливцы, баиньки идут…

– Спокойной ночи, Бител.

– Спокойной ночи, – ответил он. – Баю-бай. Жаль, не кончал я университета.

Он повернулся на бок, протянул руку за чучело, к пепельнице. Недокуренная сигара уже погасла. С трудом вытащив из кармана брюк зажигалку, Бител яростно ею защелкал. Хоть бы не наделал ночью пожара… Я прикрыл дверь, сошел к себе. Соседи по комнате уже ложились.

– А потешный старичина этот Бител, – сказал Бриз, укрываясь.

– Чудика такого поискать, – сказал Кедуорд. – В жизни не видел подобной пляски.

– Он ее порядком затянул, – сказал Памфри, прекращая на минуту чистить зубы. – Всю ночь протанцевал бы, чего доброго, если б не упал.

Но хотя все были согласны в том, что пляска ненужно затянулась, сама личность Битела отнюдь не произвела плохого впечатления. Напротив, приобрела несомненный престиж… Усталость оборвала мои мысли. Несмотря на непривычную обстановку, я тут же уснул крепким сном. Утром, одеваясь, мы говорили о построении на молитву, о прочих воскресных делах. За разными этими разговорами Бител оказался забыт. Бриз и Памфри, одевшись, спустились вниз завтракать; направились и мы с Кедуордом туда же, но в коридоре к Кедуорду подошел солдат. Он был у Памфри ординарцем. Солдат улыбался во весь рот.

– Разрешите обратиться, сэр.

– Что вам, Уильямс?

– Я приставлен для обслуги к новому офицеру, покуда у него нету собственного ординарца.

– К мистеру Бителу?

– И он сегодня не того.

– Что с ним такое?

– Взгляните сами, сэр.

Уильямс И. Г. (так его именуют) не в силах был скрыть удовольствие.

– Что же, поглядим, – сказал Кедуорд.

Мы снова направились в чердачную мансарду. Кедуорд открыл дверь. Я вошел следом, и меня обдало тошным сигарно-пивным перегаром. Я почти ожидал, что увижу Битела спящим на полу и в одежде, а увенчанный пилоткой несессер так и будет лежать на подушке. Однако, как это бывает с теми, кто давно привык засыпать напившись, Бител ухитрился раздеться и расположиться на койке с некоторым даже комфортом. Форму свою он не бросил, а сложил рядом на полу, как заведено у старых алкоголиков, которые знают, что повесить костюм на стуле – задача для них непосильная. Чучело он с койки скинул. Укрытый бурым одеялом, он лежал в желтой пижаме, линялой и грязной, подтянув колени к подбородку. В этом положении он был похож на ископаемый труп, извлеченный целиком из первобытного могильника и выставленный под стеклом в музее. Он свирепо храпел, щеки вздувались, опадали – цвет их тоже говорил о смерти. На колченогом стуле рядом с койкой помещались часы, портсигар, снотворные таблетки. И красовался еще один экспонат – от него повеяло на меня особым ужасом. Сперва я не мог понять, что это такое. То ли скульптурка, то ли сложное механическое устройство. Я вгляделся. Механизм или предмет дикарского искусства? И вдруг я понял. Прежде чем уснуть, Бител выложил в пепельницу искусственные свои челюсти. Вынул изо рта все сразу, вместе с окурком сигары, зажатым в зубах. Впечатление этот агрегат производил необычайное, ознобно-мрачное, сюрреалистическое. Мерещились раскопки через тысячу лет после нас и восхищение археологов, нашедших эту окаменелую утварь рядом со скрюченным скелетом Битела и строящих догадки о культурно-бытовой ее значимости. Кедуорд приподнял Битела, потряс. Никакого эффекта. Бител даже глаз не открыл, только прекратил на минуту храпеть. Не зря, как видно, хвалил он свои таблетки. Как только голова его упала опять на подушку, он снова захрипел, заурчал, заклохтал – и никаких иных признаков жизни. Кедуорд повернулся к Уильямсу И. Г., стоящему в дверях все с той же широкой улыбкой.

– Уильямс, доложите дежурному капралу, чтобы занес мистера Битела в списки заболевших, – сказал он.

– Слушаю, сэр.

Уильямс пустился вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки.

– Я зайду еще потом, погляжу, как он тут, – сказал Кедуорд. – Сообщу ему, что записал его в больные. Все равно сегодня утром ничего особенного от него не ожидалось. Воскресенье, притом накануне только прибыл.

Это был разумный выход из положения. Кедуорд явно знал, как поступать в непредвиденных случаях. Боюсь, что Гуоткин в такой ситуации поднял бы скандальный шум. Оценив рассудительность Кедуорда, я указал ему затем на челюсти, вцепившиеся в сигару, но он остался холоден к их красочному ужасу. Мы пошли завтракать. Приходилось признать, что свою военную карьеру Бител возобновил не самым удачным образом.

– Перебрал старый Бител кружечку вчера, – сказал мне Кедуорд за столом. – Я сам однажды выпил больше положенного. Мерзейшее состояние. А вам случалось, Ник?

– Случалось.

– Мерзко было, а.

– Мерзко, Идуол.

– Выйти следует сейчас пораньше – примете взвод, поведете на построение.

Мы условились встретиться на плацу. Не успел я еще выйти из гостиницы, как в вестибюле, против всех ожиданий, появился Бител. Увидев меня, он конфузливо улыбнулся.

– Неохота что-то завтракать по воскресеньям, – сказал он.

Я предупредил его, что он записан в заболевшие.

– Мне сказал этот Уильямс, временный мой ординарец, – ответил Бител. – Уже вычеркнули. Я в разговоре с ним узнал, тут служит Дэниелс, паренек из моего родного города, и не прочь будет ко мне в ординарцы, Уильямс его и привел тут же. Дэниелс понравился мне.

Мы пошли улицей вместе. На Бителе была пилотка – та самая, вчерашняя. На размер меньше, чем надо бы; напялена строго вертикально, согласно инструкции, которой сейчас не придерживались, носили набекрень. И необычно высока (как кепи у прустовского Сен-Лу, подумалось мне), так что Бител смахивал в ней на чертенка в колпаке; или, верней – если учесть его возраст, массивность, усы, – на комическую куклу, на помесь моржа с плотником. Мятое лицо Битела напоминало ноздревато-рябую поверхность швейцарского сыра, но других следов вчерашний вечер не оставил, если не считать некоторой одышки. Бител заметил, как я покосился на его пилотку, и улыбнулся заискивающе.

– Устав разрешает пилотки, – сказал Бител. – Они удобнее фуражек. Притом дешевле. Купил эту за семнадцать шиллингов. Два скостили, потому что у нее пятнышко сверху. Его ведь не заметно?

– Ничуть.

Он оглянулся, понизил голос.

– Других университетских у нас никого, – сказал он. – Я нарочно справлялся. Вы чем занимаетесь «на гражданке», как говорят в армии?

– Пишу статьи в газетах, – ответил я, умолчав о своих книгах, поскольку писательство – в неписательском кругу – предмет для разговора неловкий. Вдобавок писатель как профессия звучит неубедительно. А скажешь «журналист», и на этом расспросы пока что кончались: журналистика – общеизвестный способ пропитания, хотя и не совсем понятный.

– В этом роде я и предполагал, – сказал Бител с уважением. – Меня самого готовили к интеллигентному труду – в аукционщики тоже. Но мне отцова работа не нравилась. Так я и не кончил даже обучаться. Меня всегда к театру более менее тянуло. Был статистом раза два. Но я не актер, сам это понимаю. Да и вообще, люблю менять работенки. Не терплю постоянной обузы. Служил одно время, например, в нашем кинотеатре. Приходил туда вечером в смокинге, вот почти и вся работа.

– А оплата на таких должностях достаточная?

– Не весьма, конечно. На этом капитала не составишь, но я обхожусь – прежние крохи кой-какие завалялись. Притом я холостяк. Вы-то женаты?

– Женат, не скрою.

Бител спросил так, словно женатость – состояние, требующее неких оправданий.

– Так я и предполагал, – сказал он. – А я – нет. Не нашлось как-то подходящей девушки.

Бител произнес это с видом донельзя неуютным. Последовала пауза. Я не нашелся, что ему сказать. Девушки определенно не по его части; хотя кто знает… Взамен я задал безобидно-естественный вопрос:

– Как вы оказались в запасе территориальной армии?

– Я в молодости отслужил в территориалах, – сказал он. – Вроде модно было. И уж не думал снова когда-нибудь надеть форму. А теперь вернулся и даже рад, что будет постоянная копейка. Я фактически сейчас ведь без работы, а одних прежних крох не хватает. Вчера слыхал, нам еще и полевую надбавку платят. Вы это уже знаете, конечно. Недурной привесок к жалованью. А то у меня, честно говоря, финансы пели романсы. Затрат столько всяких. На книги, скажем. Вы, наверно, книгочей заядлый, раз вы журналист. Вы какие дайджесты глотаете?

Он о желудочных пилюлях, что ли? В духе вчерашних пищеварительных разговоров отца Дули? Но тут я вспомнил, что дайджестами называются популярные сборнички отрывков и выжимок из книг. Я признался, что не потребляю дайджестов. Битела мой ответ разочаровал.

– Я-то сам их не так уж часто покупаю, – сказал он. – Надо бы, наверно, чаще. Там бывают интересные статьи. По вопросам пола, например. Психология пола. Слыхали?

– Слышал кое-что.

– Я не про дешевку с броскими картинками, с ножками женскими. Я про ненормальности, каких и не ждешь. А это надо на ус мотать, ведь надо?

– Надо.

Бител на ходу придвинулся ко мне, опять понизил голос. На этом близком, слишком близком, расстоянии от него попахивало ароматичным кремом для бритья.

– До моего приезда обо мне тут ничего не говорили вам? – спросил он с беспокойством в голосе.

– Кто?

– Вообще в батальоне.

– То есть?

– О моих, скажем, родственниках.

– Говорили, что брат у вас – кавалер креста Виктории.

– Так и сказали?

– Да.

– И что вы им на это?

– Что, судя по возрасту, он вам скорее дядей должен приходиться, чем братом.

– Совершенно верно. Мы не братья.

– Вы ему племянник, значит?

– Я этого не утверждал. Но не будем об этом. Я еще о другом хотел спросить. Насчет игр ничего не говорили?

– Каких игр?

– Ну, что я играю в спортивные игры какие-нибудь?

– Был разговор, что вы играли в регби за Уэльс.

Бител замычал страдальчески.

– Играл за Уэльс? – переспросил он, как бы еще надеясь, что ослышался.

– Да.

– Так я и знал, что выйдет недоразумение.

– Недоразумение?

– Да что я регбист. Знаете, как оно бывает, когда выпьешь. Очень легко можно создать преувеличенное впечатление. Должно быть, я переборщил, когда звонил в отдел запаса территориальной армии. Наболтал о местных знаменитостях, о спорте, об однофамильцах моих и так далее.

– Значит, кавалер креста вам не родня и вы не играли за Уэльс?

– Я не сказал, что уж вовсе не родня. В наших краях никогда нельзя сказать наверное, родня или нет. Но, во всяком случае, не брат и не дядя. Видно, я совсем запутал офицера в том отделе, раз он так меня понял. По телефону он мне показался не слишком толковым. Я так и подумал тогда: старый Блимп[4]4
  Полковник Блимп – популярный комический персонаж, придуманный карикатуристом Д. Лоу, олицетворение косности и шовинизма.


[Закрыть], наверно. Из отставных тупиц. Но крест Виктории – еще не так. Меня больше заботит недоразумение с регби.

– А все же как оно возникло?

– Бог его знает. Явный телефонный кавардак. В уэльской сборной один год играл, кажется, коммерсант по фамилии Бител. Или, возможно, какой-то Бител играл в крикет за Гламорган, а я спутал. Там или тут, но Бител играл, по-моему. Дело давнее, во всяком случае. И по телефону я приплел для чего-то.

– Ну, это пустяки.

– Не такие уж пустяки, если нам придется играть в регби.

– Теперь – вряд ли.

– Я ведь в регби не играл ни разу в жизни, – сказал Бител. – Не имел такой возможности. Да и не тянуло. Считаете, значит, играть не придется?

– Думаю, что боевая подготовка не оставит на это времени.

– Дай-то бог, – сказал Бител почти с отчаянием в голосе. – К тому же ходят слухи, нас не сегодня завтра двинут отсюда.

– Куда, не слышали?

– Да будто в Северную Ирландию. А далековато наш этот плац. Хоть бы начальство не стало вплотную приглядываться – я не так уж чисто выбрит. Порезался сегодня. Рука почему-то дрожала.

– Пляска вам удалась блестяще.

– Какая пляска?

– Вчерашняя ваша, вокруг чучела на койке.

– Но-но, меня не проведешь, – засмеялся Бител. – Я воробей стреляный – знаю, как наутро морочат новичка, будто он накануне дурака свалял. Я, собственно, рад был, что из бара все тихо-мирно пошли спать. Я опасался, будет розыгрыш, а я устал с дороги. В территориальном, помню, лагере любили розыгрыши. А мне это всегда было не по душе. Не по характеру. Но вернемся к бритью – вы каким кремом пользуетесь? Я сейчас пробую новый. Прочел рекламу в «Здоровье и силе». Решил испытать. Люблю менять мыльца-кремы. Это человека взбадривает.

Тем временем мы подошли к плацу. Там уже дожидался Кедуорд. Он проводил меня ко взводу, доставшемуся мне под начало. Бител ушел в другую сторону. Кедуорд объяснил мне, как и что; мы прохаживались с ним взад-вперед, покуда офицеры не встали по команде в строй. Литургия совершалась в одной из здешних приходских церквей. Затем Попкисс – сейчас отнюдь не выглядевший вчерашним бледным, смущенным священничком – заговорил с амвона в непринужденной, громко-энергичной манере, какая вообще свойственна офицерам и солдатам батальона. Тема проповеди взята была из пророка Иезекииля. Попкисс прочел весь кусок:

«Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи. И сказал мне: сын человеческий! оживут ли кости сии? Я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это. И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: „кости сухие! Слушайте слово Господне! Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас – и оживете. И обложу вас жилами и вырощу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь“. Я изрек пророчество, как повелено было мне; и когда я пророчествовал, произошел шум, и вот движение, и стали сближаться кости, кость с костью своею. И видел я: и вот жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них. Тогда сказал Он мне: изреки пророчество духу, изреки пророчество, сын человеческий, и скажи духу: так говорит Господь Бог: от четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых, и они оживут. И я изрек пророчество, как Он повелел мне, и вошел в них дух, и они ожили, и стали на ноги свои – весьма, весьма великое полчище…»

Попкисс смолк, поднял глаза от Библии, широко развел руки. Солдаты сидели, притихшие, на сосновых скамьях.

– О братия мои, подумайте об этом поле костей, вообразимте его вместе… оно видится мне у ствола выработанной шахты, где под темною горой вознеслись конуса терриконов, – в таких полях, в таких долинах вы и сами обитаете… Перенесемтесь, братья, в долину эту вместе со мною… Разве не знакомы вам сии сухие кости?.. Очень знакомы… Кости без плоти, без жил, кости без кожи, без духа… Это наши с вами кости, братья мои, и кости сии ожидают шума и великого движения, ждут дыхания от четырех ветров – как поведал ветхозаветный пророк… Не время ли сплотиться всем нам, о братья, как сблизились кости на том древнем поле, кость с костью своею, плоть с плотью, и ожить, исполнясь духом… И, если я не исказил пророчества, стать весьма, весьма великим полчищем…