Текст книги "Поле костей. Искусство ратных дел"

Автор книги: Энтони Поуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

– Да, извини, отвлекся, – сказал он. – Ужасающе болтливым становлюсь на старости лет. Влияние казарменной жизни. Ты уж прости, что звоню в такой неположенный час, противно воинским порядкам и дисциплине. Дело в том, что на руки мои свалилась проблема.

– Что такое?

– Ты моего шефа знаешь, лейтенанта Битела?

– Конечно.

– Тогда тебе небезызвестно, что – как, бывало, я грешный – он временами поклоняется Вакху, по памятному выражению Ле-Ба, нашего школьного наставника.

– Бител напился?

– Вот именно. Навакханалился изрядно.

– До бесчувствия?

– Так точно.

– И где же он?

– Я шел сейчас к себе в казарму и наткнулся на его недвижное тело. Когда меня переметнуло из столовой к доблестному Бителу, он принял меня очень душевно. И до сих пор относится душевно. Так что я к нему исполнен благодарности. И я решил – во избежание дальнейших физических и моральных бед, грозящих Бителу, – обратиться к тебе, не подскажешь ли, как получше и побыстрей водворить его в постель. А то ведь полиция, гражданская или военная, вмешается и сочтет долгом взять Битела под арест. Я не знаю точно, где он квартирует. Кажется, в корпусе «Джи»? Но так или иначе, самому мне не дотащить его на закорочках, как поется в песне времен царствованья Эдуарда. Не присоветуешь ли, что делать?

Происшествие явно развеселило Стрингама. По голосу слышно. А делать остается лишь одно.

– Сейчас подойду. А сам ты? Тебе разрешено так поздно находиться вне казармы?

– Разрешено.

– Где ты сейчас?

Стрингам сообщил координаты. Это недалеко от места нашей с ним предыдущей встречи. Минутах в десяти ходьбы от штаба, а от Бителова жилья, от корпуса «Джи», несколько подальше.

– Я постою пока на страже над мистером Б., – сказал Стрингам. – Я втащил его на крыльцо разбомбленного дома, чтоб не валялся под ногами. Захвати фонарик, если есть. Тут темно, как в яме, и запашок куда похуже, чем от сыра.

Благодаря невероятно удачному стечению обстоятельств Бителу удалось все же избежать военного суда по тому скандальному делу с чеком, которое так тревожило его в ночь налета несколько недель назад. Однако теперь Уидмерпул заявляет категорически, что снимет Битела, как только согласует этот вопрос с инстанцией, в чьем ведении прачечная. Пусть приговор этот, по-видимому, окончателен, но надо же поднять и доставить Битела домой, нельзя бросать его на улице, на милость полицейских. Возможно даже, что напился Бител именно с горя, будучи оповещен о своем неминуемом снятии: до сих пор он ведь держал себя в границах. Ему, конечно, горько расставаться с прачечной: говорят, он даже неплохо ею управлял. Весть эта горька ему тем более, что снятие с должности почти определенно будет первым шагом к увольнению из армии. А Бител гордится армейской службой, и она дает ему кусок хлеба… Да и помимо всех этих соображений, надо поддержать Стрингама. Такие-то дела. Я окинул взглядом столы, не осталось ли где бумаг, которые надо убрать в сейф, затем вышел из штаба.

На дворе не было видно ни зги. Но с фонариком я без особых затруднений добрался до места. Стрингам стоял, сунув руки в карманы и прислонясь к стене дома, полусгоревшего недели две тому назад от зажигательной бомбы. Он курил сигарету.

– Здравствуй, Ник.

– Где Бител?

– На крыльце. Я его там посадил, убрал с дороги. Он минуту назад как будто стал опоминаться. А затем опять канул в забвенье. Пойдем посмотрим.

Поднявшись на крыльцо, я посветил фонариком – Бител сидит, привалясь к дверям и спустив ноги на ступеньки, а голову свесил на плечо. Сонно поборматывает что-то. Мы оглядели его критически.

– Где он живет? – спросил Стрингам.

– В корпусе «Джи». Отсюда не так далеко.

– Понесем его за руки, за ноги?

– Не весьма заманчивая перспектива в темноте. Может, разбудим, заставим идти? Время военное – каждый должен прилагать максимум усилий. Зачем делать для Битела исключение?

– Как ты всегда суров к человеческим слабостям, Ник.

Мы принялись трясти Битела; он вроде бы стал приходить в сознание – по крайней мере закряхтел, забормотал:

– Не тряси меня, друг… не тряси так… зачем ты это?.. Меня от этого мутит… блевать буду… ей-богу…

– Бити, возьмите себя в руки. Вставайте, домой надо.

– Не пойму, чего ты говоришь…

– Подняться можете? Мы вас под руки поведем.

– Не помню, как тебя зовут, дружище… В последней пивной тебя не было… вообще офицеров не было… и тем лучше… люблю потолковать с парнями молодыми и чтоб разные майоры не совали нос… держать единенье с бойцами… самый верный курс… вне службы тоже проявлять о них заботу… а тут стемнело… поздно… не найти домой дороги…

– Да, уже поздно, Бити. Вот и надо в постель. Это я, Ник Дженкинс. Мы домой поведем.

– Ник Дженкинс… однополчанин мой… А помнишь… Мистер младший – вернопон-н-ный тост… И ты…

– Да-да.

– З-за короля! – выкрикнул Бител, опершись на локоть и подымая воображаемый бокал.

– За короля, Бити.

– Люблю наш батальон… Выпьем за старый полк… Все как один… Не властно… что-то там такое… и не властны годы…

– Давайте, Бити, поднимайтесь.

– …на закате дня… дня… их память пронесем сквозь все невзгоды…

Он неожиданно запел тоненьким голоском, довольно похожим на голос Макса Пилгрима:

 
А мы все за Дэвисом, Дэвисом, Дэвисом —
Куда он, туда мы, куда он, туда мы…
 

– Ну же, Бити.

– Помнишь вечер рождественский… как по всему дому куролесили… когда жили в здании бывшем банка… гуськом за полковником Дэвисом… под столы… через стулья… теперь так не смогу, хоть заплати пять фунтов… не надо, ей-богу, сейчас меня стошнит…

Мощным рывком мы подняли его на ноги. Этот переход из сидячего положения в стоячее оказался слишком резок для Битела; он недаром за себя опасался. Ноги Битела подкосились, его обильно вырвало. Затем мы подняли его с четверенек, несколько протрезвевшего.

– Шагайте, Бити, поведем вас домой. Мне Стрингам поможет, один из ваших орлов.

– Стрин…

– Здесь, сэр, – откликнулся Стрингам сквозь одолевавший его смех, – Стрингам, боец прачечной, налицо и в готовности.

Услышав этот воинский рапорт, Бител слегка ожил. Возможно, «Стрингам, боец прачечной» прозвучало как название военно-приключенческой повести, читанной в детстве; странствования передвижной прачечной и впрямь могли бы дать сюжет для увлекательного чтива в духе повестей Хенти.

– Тот университетский, кого мне Уидмерпул прислал?

– Тот самый, сэр.

– Единственное доброе дело мне сделал Уидмерпул…

Стрингам так обессилел уже от смеха, что временно пришлось посадить Битела на тротуар.

– Мне-то знакомо ваше состояние, сэр, – сказал Стрингам. – Лучше, чем всякому другому.

– Стрингам, как и вы, Ник… университетский тоже… Вы не знали?.. Славный он парень… славные ребята у меня есть в прачечной… горжусь такими подчиненными… сержант Эблетт… превосходный человечина… Вы бы слышали, как он поет про игрока, который в Монте-Карло банк сорвал… прямо как в старом мюзик-холле… Но Стрингам один у меня университетский…

И расчувствовавшийся Бител стал уже опять опасно погружаться в пьяное забытье. Начал уже похрапывать. Мы снова принялись подымать его на ноги.

– Он мне еще и за то мил, – сказал Стрингам, – что между хмельным и трезвым состоянием у него так мало разницы. Хмель его не портит. Напротив. Как хорошо я знаю это чувство – выпьешь несколько двойных порций и начинаешь любить целый мир. Теперь я уж не пью – и больше не люблю весь мир, даже малую его частицу не люблю.

– Тем не менее ты принял сейчас на себя роль милосердного самарянина.

– В конце концов, мистер Бител мой командир и сердечно ко мне относится. Пусть я не чувствую больше любви к человечеству, но благодарность я еще чувствую иногда. А благодарность – хорошая вещь, это редчайшая из добродетелей и очень капризная. Например, к мисс Уидон я никак не способен питать благодарность в требуемой дозе. К стыду моему, я даже питаю к Таффи некоторую злость. А нынешний добрый поступок мне сам подвернулся. Я теперь до того возродился нравственно, что даже к Уидмерпулу ощущаю благодарность. А это ведь непросто ощутить. Знаешь, Ник, он не пожалел труда и самолично перевел меня из столовой в прачечную – просто по своей сердечной доброте. Кто бы счел Уидмерпула способным на такое? Я узнал это от мистера Битела, он и сам был изумлен, что Уидмерпул пожелал взять на себя заботу о персонале для прачечной. А меня мгновенно привлекла мысль расширить свой воинский опыт. Притом среди солдат прачечной есть люди – настоящий клад. Не знаю, чем, каким способом мне выказать свою благодарность Уидмерпулу. Наверно, тем, что не попадаться ему на глаза. Не понимаю я в мистере Бителе только его благоговения перед университетом. В ответ на его дифирамбы я ему объяснил, что дни ученья в колледже я отношу к самым сумрачным дням моей обильной сумраком жизни.

Все это время мы встряхивали, тормошили Битела. В конце концов нам удалось привести его в чувство и даже в движение.

– Теперь направляй нас, Ник, и скоро лейтенант окажется в постельке.

Подхваченный под руки, Бител одолевал дорогу довольно успешно, несмотря на густую, стигийскую темень. До корпуса «Джи» оставалось пройти всего сотню-две шагов, и тут стряслась беда. Полная катастрофа. Мы заворачивали за угол, ведя бубнившего себе под нос Битела, когда с нами столкнулась с разлету какая-то смутная фигура. От сильного толчка Стрингам выпустил локоть Битела; застигнутый врасплох, один я не мог удержать Битела, и тот мешком плюхнулся на землю. Фигура едва тоже не упала и, выругавшись, сверкнула мне фонариком в лицо, ослепив на момент.

– Что тут, черт подери, происходит?

Голос, несомненно, Уидмерпула – когда он сердит, голос его не спутаешь ни с чьим иным. Уидмерпул живет поблизости, в корпусе «Би». Это он возвращается домой туда – после обеда с министерским деятелем. Какая несчастливая встреча! Одно теперь спасенье – спешно придумать что-нибудь, поестественнее объяснить состояние Битела – а вдруг поверит.

– Этот офицер, видимо, оступился и упал в темноте, – сказал я. – Потерял сознание. Мы ведем его домой.

Уидмерпул осветил нас фонариком одного за другим.

– Николас… Бител… – сказал он. – Стрингам… – проговорил он удивленно и с неодобрением. Теперь, когда личности все установлены, не обойтись без дополнительных объяснений.

– Чарлз Стрингам наткнулся на лежащего без сознания Битела. Позвонил мне. Мы ведем его в корпус «Джи».

Быть может, это прозвучало бы убедительно, не вмешайся в дело сам Бител. Но падение если не вышибло из него хмель, то по крайней мере вывело из отупения. Самочинно поднявшись с мостовой, он ухватил Уидмерпула за рукав.

– Домой мне надо… – сказал он. – Домой надо… перепил… треклятый портер… ёрш получается, если мешать с джином и вермутом… еще на патруль напорешься, чего доброго…

Он опять запел, но уже менее пискливо:

 
А мы все за Дэвисом, Дэвисом, Дэвисом..
 

Вторую строчку заглушила внезапная сирена воздушной тревоги. Для меня этот завывающий звук означает призыв к безотлагательным служебным действиям. Все беды Битела отступили на задний план – главное теперь обеспечить, чтобы взвод обороны незамедлительно занял посты, изготовил пулеметы к воздушной стрельбе. Есть шанс, что и Уидмерпула отвлечет эта сирена. Зачем ему оставаться под налетом? Аккуратненький его рассудок подскажет, что ему следует уйти в укрытие. Однако не тут-то было. Он только вырвал рукав, оттолкнул от себя Битела. Очевидно, Уидмерпул сразу же сориентировался в ситуации – сообразил, что первым делом надо Битела убрать с улицы. Уидмерпул, конечно, уже понял, по какой причине Бител валялся «без сознания»; но понял и то, что незачем экстренно подымать шум. Необходимые дисциплинарные меры последуют позже. Теперь не время и не место.

– Придется оставить Битела на ваше попечение, – сказал я. – Мне нужно без промедленья обеспечить пулеметные посты.

– Да, идите, – сказал Уидмерпул. – И поживей. А мы со Стрингамом доставим этого пьяницу на койку. Я постараюсь, чтобы он больше не позорил армию. И так уже увольняем его, я лишь ускорю процедуру. Беритесь справа, Стрингам.

Бител стоял, привалясь к стене. Стрингам снова взял его под локоть.

– Любопытно вспомнить, сэр, – сказал Стрингам, повернувшись к Уидмерпулу, – что в прошлую нашу встречу я сам исполнял роль бесчувственного тела. А вы с мистером Дженкинсом были так любезны, что отвели меня спать. Как видим, исправление возможно, роли могут меняться. Я начал новую жизнь. Стрингам вступил в ряды не только отважных, но и трезвых.

Я не стал ждать, что ответит Уидмерпул. Зенитная пальба уже началась. Надо еще каску сбегать надеть перед обходом постов. Снарядившись как должно, я поспешил к бойцам. В эту ночь взвод обороны благополучно справился с обязанностями.

– По средам обязательно прилетают, – сказал старшина Хармер. – Прямо хоть не ложись с вечера.

Но налет оказался из разряда терпимых. Немцы улетели сравнительно скоро. К половине первого мы смогли уже лечь.

– Наверно, по моему делу новостей нет, сэр? – спросил капрал Мэнтл, уводя свое отделение в казарму.

Я пообещал еще раз напомнить помначу. Утро оказалось занято делами взвода, и в штаб я пошел только днем. Это и к лучшему, подумал я. Уидмерпул успеет поостыть. Ведь после вчерашнего инцидента с Бителом он не в духе и способен расшуметься. Но мои опасения не оправдались. Войдя, я увидел на лице у начотдела выражение весьма – даже необычно – довольное. Он тут же отодвинул от себя бумаги, намереваясь, очевидно, сразу заговорить о вчерашнем, а не дожидаться конца рабочего дня, как он любит, когда настроен сварливо и хочет учинить разбирательство и разнос.

– Ну-с, – произнес он.

– Вы повели Битела дальше?

– Повел.

– Ну и как?

Мне было любопытно, как одолели они оставшуюся сотню шагов, как доставили Битела. Но Уидмерпул предпочел понять мой вопрос в смысле: «Чем же завершилась вся проблема Битела?»

– Сегодня утром обговорил с Педларом, – сказал он. – Бител отсылается в отпуск. В самом ближайшем времени будет уволен.

– Постановлением военного суда?

– Обойдемся без этого – короче и проще будет чисто административное увольнение из армии.

– А можно так?

– Бител сам согласен, что так будет лучше всего.

– Вы с ним говорили?

– С утра первым делом вызвал его к себе.

– Как он себя чувствовал?

– Не знаю. Меня не касается его самочувствие. Я просто предложил ему на выбор: либо пойти под суд, либо же согласиться с моим заключением о непригодности его к дальнейшей офицерской службе. Документация о незамедлительном увольнении его из армии уже проходит по инстанциям. Бител благоразумно выразил согласие, хотя и позволил себе странную выходку.

– Какую?

– Расплакался. Слезы потекли по щекам.

– Так сильно огорчился?

– По-видимому.

Эпизод явно не вызывает в Уидмерпуле интереса. Что ему Битела не жаль, это весьма резонно; но как, однако, мало интересуют его люди. Взять уж саму гротескность разговора, похмельные муки Битела – Уидмерпул их словно не заметил, не счел заслуживающими упоминания. С другой же стороны, четкие, решительные действия, предпринятые им, подчеркивают ту умелость, с какой он разделывается с бителами. Метод Уидмерпула противоположен подходу моего бывшего ротного командира, Роланда Гуоткина, тоже столкнувшегося с пьяным Бителом. Тогда в Каслмэллоке Гуоткин сгоряча посадил Битела под строгий арест. Но забыл соблюсти затем необходимые формальности, и в результате из ареста ничего не получилось. Правда, тут не всецело была вина Гуоткина; но тем не менее, даже с точки зрения самого Гуоткина, он «напорол» и провалил дело. Уидмерпул же, действуя без всякой мелодрамы, деловито, расторопно совершил захоронение Битела. Вот и все; с проблемой кончено. Чинить дальнейшие помехи военным усилиям страны Бител будет теперь уже в качестве гражданского лица.

– Жаль, помешала воздушная тревога, – хищно сказал Уидмерпул. – А то могли бы проволочь скотину мордой по грязи до самого жилья. Я видел, как это делается втроем.

– Кто примет начальство над прачечной?

– Уже отдано распоряжение. Новый офицер прибудет вечером – или уже прибыл. Надо его сразу же ко мне. Дело не терпит отсрочки.

– Почему?

– Передвижной прачечной приказано быть в сорокавосьмичасовой готовности к отправке. Так что требуется тут сугубое внимание, учитывая, что дела спешно принимает новый человек. Я ожидал, что приказ насчет прачечной придет через неделю-две, а не так быстро. Как обычно, придется все делать наспех.

– А Бителу так или иначе предстояло смещение?

– Конечно – отправка в ПУЦ. Теперь же будет вообще устранен из армии.

– Нашу дивизию передислоцируют?

– Приказ о передислокации касается лишь прачечной, а отнюдь не всего соединения. Потребовались где-то передвижные прачечные. Между нами говоря, у меня есть причины полагать, что наша прачечная поплывет на Дальний Восток; но, конечно, это военная тайна – и догадка моя, разумеется, дальше вас пойти не должна.

– Вы и раньше знали об отправке прачечной?

– Сообщение пришло, когда вы были в отпуске.

– И вы уже знали об этом, переводя Стрингама?

– Именно потому перевел его в прачечную.

– И его отправят на Дальний Восток?

– Если отправят туда прачечную.

Что и говорить, бесцеремонно обошелся Уидмерпул с прежним товарищем.

– А ему хочется туда?

– Не имею ни малейшего понятия, – ответил Уидмерпул, безучастно глядя на меня.

– Он, вероятно, по возрасту мог бы не ехать.

– Почему ж это ему не ехать?

– Судя по его виду, у него неважно со здоровьем. Как вы сами недавно сказали, он с молодых лет сильно пил.

– Но именно вы ведь предложили перевести его из столовой, – сказал Уидмерпул не без раздражения. – Я и это учел тоже. Обдумал, взвесил и решил, что вы правы и Стрингаму тут не место – вообще не место у нас при штабе. А теперь вы недовольны. Не ваша забота – и, уж конечно, не моя – нянчиться со Стрингамом, укутывать его и холить. Во всяком случае, вы сами понимаете, что он не может здесь оставаться после того, как вместе с двумя штабными офицерами, включая ведающего личным составом, препровождал в постель третьего офицера, валявшегося пьяным. Вы заверяли меня, что Стрингам не впутает нас ни в какую скандальную историю. А он именно впутал.

– Но для Стрингама укладывать пьяных в постель – вещь самая обычная и нескандальная. Как он вчера напомнил, мы с вами уже однажды его самого укладывали. Случай с Бителом никак не может отразиться на служебном поведении Стрингама – тем более что Бител теперь снят.

– Совершенно не в том дело.

– В чем же?

– Знакомо ли вам, Николас, такое слово – дисциплина?

– Но никто ведь, кроме нас, не знает – разве только Бигз или кто другой видел, как вы вели Битела.

– К счастью, обошлось без свидетелей. Но это нисколько не меняет ситуацию. После такого происшествия Стрингам ни в коем случае не мог быть здесь оставлен, Я радуюсь своей предусмотрительности – тому, что загодя перевел его. Чем дальше будет услан он от штаба, тем лучше для штаба. Добавлю, что все это – исключительно лишь вопрос принципа. Лично меня присутствие Стрингама уже не могло бы коснуться.

– Почему?

– Потому что я отбываю из дивизии.

Эта весть обдала меня тревогой. Я уже был раздосадован, даже возмущен черствостью Уидмерпула – его полнейшим равнодушием к судьбе Стрингама, засылаемого к черту на кулички. Но теперь нависло кое-что похуже. Забота о своей шкуре – звучит это некрасиво, да и суть некрасивая, но без такой заботы не выживешь на свете. Уже поэтому не стоит чересчур презирать инстинкт самосохранения. Все равно этот инстинкт подспудно всегда в действии. Услышав последние слова Уидмерпула, я мгновенно ощутил неприятный прилив «шкурных» мыслей. Если Уидмерпул уходит, то с чем он оставит меня? Неужели моя судьба так же мало волнует его, как судьба Стрингама?

– Вас повышают?

– В смысле немедленного повышения в ранге – нет. В смысле же перехода в сферу более высокую, неизмеримо более высокую, чем штаб дивизии, – да.

– В Военное министерство переходите?

С легкой усмешкой Уидмерпул чуть поднял руку, как бы отгораживаясь ладонью, – речь, мол, не о таком обыденно-прозаическом, даже низменном по своим функциям учреждении, как Военное министерство; тут человек воспаряет в стратосферные выси. Он скрестил руки на груди.

– Нет, – промолвил он, – благодаренье богу, не в министерство.

– Куда же?

– В Секретариат кабинета.

– Я не очень представляю, что это такое.

– Ваше неведение меня не удивляет.

– Это что же – самая уж ведомственная вершина?

– Можно и так сказать.

– А если детальней?

– Секретариат кабинета является, в частности, тем местом, где верхи министерства – начальники штабов, если конкретней, – входят в непосредственный контакт друг с другом и с правительством нашей страны – с самим премьер-министром.

– Понятно.

– Так что согласитесь – отсылаю я Стрингама отнюдь не из узкой корысти: мне-то уже все равно.

– Вы уезжаете незамедлительно?

– Мне сообщено пока что неофициально. Полагаю, что приказ последует через неделю, а то и раньше.

– А что со мной теперь?

– Не знаю и не ведаю.

Есть даже что-то внушительное в этом полнейшем отсутствии у него интереса ко всем, кроме себя самого. То есть отсутствие такого интереса встречается весьма нередко, но впечатляет тот факт, что Уидмерпул не старается даже прикрыться каким-нибудь лицемерным камуфляжем.

– Я останусь на бобах?

– Действительно, я сомневаюсь, чтобы моему преемнику разрешено было держать помощника. Мои особые методы, более энергичные, чем принято в отделах личного состава, позволяли выполнять объем работы, необычно большой для простого отдела. Но даже и на меня с недавних пор стали оказывать сверху давление, побуждая работать без помощника.

– Вы ничего для меня не придумали?

– Ничего.

– Вы обещали подыскать приемлемую должность.

– Не припоминаю такого – да и что бы я мог подыскать?

– Значит, предстоит мне пехотно-учебный центр?

– Полагаю, что так.

– Нерадужная перспектива.

– Армия редко открывает радужные перспективы, – сказал Уидмерпул. – Сколько месяцев я сам здесь киснул, убивая свое время и, если смею так выразиться, свои таланты. Мы в армии не для веселья. Мы ведем войну. Вы, я вижу, огорчены. Разрешите вам заметить, что как работник вы ничем особенно не блещете – ни старанием, ни способностями. На каком же я основании стану добиваться для вас хорошего назначения? Штабной офицер из вас самый посредственный – иной оценки дать вам не могу, – и вдобавок, вы не постеснялись вовлечь меня во всю эту битело-стрингамовскую катавасию. Могла бы выйти неприятнейшая для меня история. Нет уж, Николас, если по совести, пенять вам нужно лишь на самого себя.

Он вздохнул, то ли сокрушаясь о моей неблагодарности, то ли грустя о людской моральной слабости вообще. В дверях явился Коксидж.

– Начальник тыла вызывает вас к себе, сэр, – сказал он Уидмерпулу. – Срочно. Неотложное дело. У него там начальник дивизионной полиции.

– Хорошо.

– Я слышал, вы нас покидаете, сэр, – сказал Коксидж тоном, каким он говорит с майорами-штабистами: скорее приторно-угодливым, чем раболепным.

– Закружили уже, значит, слухи, – самодовольно сказал Уидмерпул.

Должно быть, сам же Уидмерпул и пустил эти слухи. Он вышел из комнаты. Коксидж повернулся ко мне, резко меняя манеру с нижесредне-подобострастной на более подходящую в обращении со вторым лейтенантом, не числящимся даже в постоянном штате.

– В последнее ваше ночное дежурство, Дженкинс, вы вступили в телефонный контакт с инженерной ротой на пять минут позже, чем указали в журнале дежурств.

– Я связался с ними в то же положенное время, что и с другими.

– Чем объясните разнобой записей?

– Возможно, дежурный в роте не записал сразу, или же часы у него шли неверно.

– Придется мне проверить, – сказал Коксидж угрожающе, как бы ожидая от меня еще объяснений. Я вспомнил, что действительно на несколько минут замешкался со звонком в инженерную роту по какой-то малозначительной причине. Но я не стал упоминать об этом. Дело не имеет никакой практической важности. Если Коксидж хочет насолить мне по мелочи, то ему придется потрудиться, докапываясь. Вряд ли он станет возиться. Коксидж вышел, хлопнув дверью. Зазвонил телефон.

– Внизу у нас майор Фэрбразер из округа, сэр. Хочет видеть помнача.

– Проводите его.

Впервые это Фэрбразер навещает штаб дивизии. В последнее время они с Уидмерпулом меньше конфликтуют – вообще реже бывают в контакте. Либо старая вражда пригасла, либо же оба заняты другими, более важными вещами. Уидмерпул-то занят, чему свидетельством весть о его новом назначении. Не отстает от него, вероятно, и Санни Фэрбразер, насколько я помню Фэрбразера. В это время он вошел, приостановясь в дверях и с парадной четкостью откозыряв. То, как офицер, входя, приветствует, в определенной мере отражает его психологию как воина. Старшие офицеры иногда не козыряют, видя, что в комнате всего лишь лейтенант. Я заметил, такие офицеры часто не справляются с делом посложней и посерьезней. Но и те, кто не пренебрегает отдачей чести, редко отдают ее так четко и щеголевато, как Фэрбразер. Когда он опустил руку, я объяснил, что Уидмерпул вызван к полковнику Педлару и, возможно, небольшое время придется подождать.

– Я не спешу, – сказал Фэрбразер. – Я в ваших краях по делу – и решил кстати заглянуть к Кеннету. С вашего позволения, я подожду.

Он сел на предложенный стул. Вид у него холодно-благодушный. Меня не узнает. Это и понятно – почти двадцать лет прошло с того дня, когда мы возвращались с ним после гощенья у Темплеров. Помню, как на вокзале в Лондоне загружено было его такси вещами и спортивным снаряжением: охотничьим ружьем в чехле, битой для крикета, удилищем; была, кажется, еще пара теннисных ракеток.

– Приходите, пообедаем как-нибудь с вами, – сказал он тогда на прощанье, даря мне одну из своих радушных, открытых улыбок.

Поразительно, как мало изменился он с той поры. Серебринки кое-где мелькают в его тщательно причесанных светлых волосах. Легкая проседь лишь усугубляет аристократически-высоконравственный вид, всегда ему свойственный. Эта личина самоотверженно-праведной жизни припахивает даже ханжеством, но только чуточку; воинская бравая подтянутость не дает испортить впечатление. Ему, надо думать, пятьдесят с небольшим. Вот так, должно быть, выглядел старый полковник Ньюком из теккереевского романа – только Фэрбразер житейски искушенней, предприимчивей. В Санни Фэрбразере всегда сквозит трезвая расчетливость, как он ее ни прячь. Это полковник Ньюком, но не финансовым банкротством кончивший, а по выходе в отставку сделавшийся энергичным дельцом – заседающий в правлении Ост-Индской компании, а не коротающий праздные дни в Чартерхаусе[20]20
  Чартерхаус – дом для престарелых в Лондоне.


[Закрыть]. Но, конечно, Фэрбразер при случае сумеет в должных выражениях оценить и Чартерхаус или иную историческую достопримечательность, сентиментально памятную для него самого. В этом можно не сомневаться. Он не преминет козырнуть полезной картой. Главное же, Фэрбразер источает что-то ощутимо масляное – словно тихо плывет из строго регулируемого крана неописуемо скользкое смазочное масло и понемногу, но неудержимо растекается вокруг, захватывая неожиданно большую, даже огромную площадь.

– Можно узнать вашу фамилию?

– Дженкинс, сэр.

– Да, да, нам случалось говорить по телефону.

На нем форма Лондонского конного полка территориальных войск, и она, почти не меняя Фэрбразера, особенно к нему идет. Фуражка, брюки, френч – все такое же потертое, поношенное, как его штатские костюмы: должно быть, еще в ту войну походил он в этой форме. Сукно старо, местами вытерто до блеска, но отнюдь не выглядит недопустимо нищенски, а лишь придает Фэрбразеру некий оттенок доблестного равнодушия к вещам материальным – покрывает его благородной патиной оскудения, приобщает к аристократии духа. Его офицерский ремень утратил жесткость от бесчисленных чисток-лощений. Взглянув на его ленточки наград, я вспомнил слова Питера Темплера о том, что орден «За боевые заслуги» Фэрбразер «получил не зря»; а об Ордене Британской империи сам Фэрбразер выразился так: «Я им сказал, что должен бы носить его на заднице, поскольку он у меня единственный заработанный сидя». Действительно ли Санни сказал так при своем награждении или позднее придумал, но он и на сидячей, невоинственной, работе не ударит лицом в грязь, как не осрамился в бою. Что ж удивляться, если Уидмерпул его терпеть не может. Фэрбразер сидит, слегка подавшись корпусом вперед и морщась, точно и сейчас ему неприятно сидячее положение; неожиданно взглянул на меня с крайне удрученным выражением.

– У меня, к сожалению, весьма скверная новость для Кеннета, – сказал он, – но я уж лучше дождусь его. Сообщу ему лично. А то еще обидится.

Он произнес это почти горестно. Пожалуй, пора мне коротко напомнить, что мы с ним уже встречались. Фэрбразер выслушал меня, приподняв брови и лучась улыбкой.

– Это лет семнадцать или восемнадцать тому назад, – сказал он.

– Я как раз окончил школу.

– Питер Темплер. Опять это имя. Забавно.

– А вы слышали о нем что-нибудь?

– Встретил недавно. Я и до войны с ним часто виделся в Сити, разумеется.

– Он ведь служит консультантом при каком-то министерстве?

– При министерстве экономической войны, – сказал Фэрбразер, глядя на меня своим честнейшим голубоглазым взглядом. Что-то в этом взгляде мелькнуло странноватое.

– Он мне сказал, должность ему не особо нравится, – продолжал Фэрбразер. – И, услышав, что я сам перехожу на другой пост, просил меня помочь.

Чем может Фэрбразер помочь, неясно – должно быть, через свои прежние контакты, а не нынешние войсковые. Но тут Фэрбразер решил сменить тему – счел, быть может, что слишком разоткровенничался насчет намерений Питера.

– Старик-то, отец его, умер давно уже, – торопливо переключился он. – Сущий был дьявол. Настоящий дьявол во плоти.

Меня слегка удивил такой нелестный отзыв: помнится, в ту нашу встречу Фэрбразер восхищался «славным стариком» и растроганно превозносил его добрые качества, не говоря уж о том, что впоследствии присовокупил хвалебную о нем заметку к официальному некрологу в «Таймс». Мне хотелось вернуть разговор к Питеру, но Фэрбразер воспротивился.

– Я и так уже сказал больше, чем следовало. Вы столь внезапно упомянули о Питере, что у меня само собою выболталось.

– Значит, вы уходите из Округа, сэр?

– Что ж, коль я уж разболтался, придется продолжить в том же духе. Перехожу в одну из братий плаща и кинжала.

Время от времени у нас слышны шепотки о неких секретных ответвлениях армейских служб. В нашем штабном захолустье о них иначе как шепотом не говорят. Слова Фэрбразера о переходе в такое избранное и таинственное общество звучат страх как небрежно-равнодушно. Но тон его, хотя и скромный, отдает все же слегка самодовольством.

– И в чине повышаюсь, – прибавил он. – Пора уже в моем возрасте.