Текст книги "Поле костей. Искусство ратных дел"

Автор книги: Энтони Поуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Мистер Кедуорд, отконвоируйте мистера Битела в его комнату, – сказал Гуоткин. – Покидать ее он может не иначе как с позволения и под конвоем офицера. Причем не должен иметь на себе ни пояса, ни оружия.

Бител обвел нас отчаянным взглядом, точно раненный в самое сердце этим запрещением носить оружие, но он вроде бы понимал, за что его наказывают, и подчинялся наказанию даже с неким мазохистским усердием. Гуоткин движеньем головы указал на дверь. Бител повернулся и медленно пошел, как идут на казнь. Кедуорд последовал за ним. Хорошо еще, что Гуоткин выбрал в конвоиры не меня, а Кедуорда, как старшего по званию (ведь и у Битела две звездочки). Когда они ушли, Гуоткин повернулся ко мне. Вспышка служебного гнева словно сожгла внезапно весь его запас энергии.

– Иначе поступить я не мог, – сказал он.

– Я не совсем понял, что произошло.

– Вы разве не видели?

– Не полностью.

– Бител поцеловал солдата.

– Вы уверены?

– Да неужели у вас глаз нет?

– Бител был ко мне спиной. Мне показалось, он споткнулся.

– В любом случае он пьян как сапожник.

– Это бесспорно.

– Посадить его под арест – мой долг. По-другому я не мог. Каждый офицер на моем месте поступил бы так же.

– А дальше что предпримете?

Гуоткин нахмурился.

– Сходите-ка в ротную канцелярию, Ник, – сказал он уже спокойнее. – Вы знаете, где там лежит «Военно-судебное наставление». Принесите его мне. Я не хочу отлучаться отсюда, а то Идуол вернется и подумает, что я пошел спать. Мне надо еще проинструктировать его.

Когда я вернулся с книжкой, Гуоткин уже кончал давать указания Кедуорду. Завершив инструктаж, он простился отрывисто с нами. Затем ушел со строгим лицом, унося наставление под мышкой.

Кедуорд взглянул на меня, зубасто улыбнулся. Он был хотя и удивлен, но не ошарашен случившимся. Для него все это в порядке вещей.

– Вот так штука, – сказал он.

– Чреватая неприятностями.

– Старик Бити напился порядком.

– Да.

– Я с ним еле поднялся по лестнице.

– Под локоть пришлось вести?

– Дотащил наверх с грехом пополам, – сказал Кедуорд. – Как полисмен алкаша.

– А наверху?

– К счастью, второй жилец уехал вчера с курсов по болезни. Так что Бити в комнате один, а то бы совсем конфуз. Тут же свалился на койку, и я ушел. Сам теперь спать пойду. Сегодня ваш черед ведь дежурить в ротной канцелярии?

– Мой.

– Спокойной ночи, Ник.

– Спокойной ночи, Идуол.

Нервы мои устали. Я рад был уйти на дежурство. Ночью не переставая мучили меня путаные, со стычками и спорами, сны. Я втолковывал местному строителю-подрядчику – он был в длинном китайском халате и оказался Пинкасом, каслмэллокским начхозом, – что хочу украсить фасад дома колоннадой по собственноручному эскизу Изабеллы, но тут проехала набитая пигмеями пожарная машина, яростно звоня в колокол. В мозгу звонило не стихая. Я проснулся. Звенел телефон. Звонок глубокой ночью – вещь экстраординарная. Гардин на окнах нет, а шторы затемнения я снял – и, открыв глаза, увидел, что небо уже начинает светлеть над дворовыми постройками. Я схватил трубку, назвал себя, обозначенье роты. Звонил Мелгуин-Джонс, наш начальник штаба.

– Котлета, – сказал он.

Я не совсем еще очнулся. И словно это продолжался сонный кавардак. Я уже упоминал, что Мелгуин-Джонс вспыльчивого нрава. Он тут же начал злиться, и, как оказалось, не без причин.

– Котлета… – повторил он. – Котлета… Котлета… Котлета…

Очевидно, это кодовое слово. Но что оно обозначает – вот вопрос! Память не дает никакого отклика.

– Виноват, я…

– Котлета!

– Я слышу. Но не знаю, что она значит.

– Котлета, говорят вам…

– Я знаю «Кожу» и «Мухомор»…

– «Кожи» нет уже, а есть «Котлета», а вместо «Мухомора» – «Баня». Вы что, с луны свалились?

– Я не осведомлен…

– Да вы забыли, черт возьми.

– «Котлету» впервые слышу.

– Вздор несете.

– Уверяю вас.

– Выходит, Роланд не сказал вам с Кедуордом? Я сообщил ему «Баню» неделю назад – сообщил лично, когда он приезжал с рапортом в батальон.

– Не знаю ни «Котлету», ни «Баню».

– Так вот как Роланд понимает бдительность! На него похоже. Я предупредил его, что новый код входит в силу через сорок восемь часов, считая с позапрошлой полночи. Хоть это он сказал вам?

– Ни слова не говорил.

– О господи! Такого дурака еще не было в ротных командирах. Бегите за ним, живо.

Я поспешил в центральную часть замка, в комнату Гуоткина. Он крепко спал, лежа на боку, вытянувшись почти по стойке «смирно». Нижняя часть лица, до усов, прикрыта бурым одеялом. Я затряс его за плечо. Как обычно, трясти пришлось долго. Гуоткин спит, точно под наркозом. Проснулся наконец, трет глаза.

– Звонит начштаба. Говорит – «Котлета». Я не знаю, что она обозначает.

– Котлета?

– Да.

Гуоткин рывком сел на койке.

– Котлета? – повторил он, как бы не веря ушам.

– Котлета.

– Но «Котлета» полагалась только после сигнала «Крючок».

– И про «Крючок» впервые слышу, и про «Баню». Знаю лишь «Кожу» и «Мухомор».

Гуоткин вскочил с койки. Пижамные штаны его спустились – тесемка не завязана, – обнажив половые органы и смуглые волосатые стегна. Ноги сухощавы, коротковаты, хорошей формы. В наготе их что-то есть первобытное, дикарское, но сообразное с натурой Гуоткина. Он стоит, подхватив штаны одной рукой, а другой чешет у себя в затылке.

– Я, кажется, напорол страшно.

– Что же теперь?

– Я не говорил вам с Идуолом про новый код?

– Ни слова.

– Черт. Вспоминаю теперь. Я решил для сугубой секретности сообщить вам в самый последний момент – а тут пригласил Морин и забыл, что так и не сказал вам.

– Однако надо к телефону, пока Мелгуин-Джонса не хватил удар.

Гуоткин, взъерошенный, босой, понесся по коридору, держа рукой спадающие штаны. Я припустил за ним. Вбежали в ротную канцелярию. Гуоткин поднял трубку.

– Гуоткин слу…

В трубке зазвучал голос Мелгуин-Джонса. Зазвучал, разумеется, очень сердито.

– Дженкинс не знал… – сказал Гуоткин. – Я решил, что будет лучше сообщить младшим офицерам в день вступления в силу… Я не думал, что сразу же последует сигнал… Намеревался сообщить им утром…

Такой ответ, должно быть, взбеленил Мелгуин-Джонса – в трубке трещало и хрипело несколько минут. Мелгуин-Джонс явно начал заикаться, а у него это признак ярости, дошедшей до предела. Гуоткин, слушая, снова как бы не верил ушам.

– Но «Баня» ведь вместо «Ореха», – произнес он в каком-то смятении.

В трубке опять зашумело. Гуоткин слушал и бледнел – он всегда бледнеет от волнения.

– Вместо «Мухомора»? Тогда, значит…

Новый взрыв гнева на другом конце провода. К тому времени, как Мелгуин-Джонс кончил говорить, Гуоткин несколько пришел в себя и ответил уже службистским своим тоном:

– Ясно. Рота выступит немедленно.

Послушал еще секунду, но начштаба уже повесил трубку. Гуоткин повернулся ко мне.

– Пришлось и этим оправдываться.

– Чем?

– Что я спутал код. Но, как я сказал вам, я забыл…

– Забыли сообщить нам новые слова?

– Да – причем не только кодовые слова теперь новые, а и сопутствующие предписания кое в чем изменены. Но я не лгал сейчас. Я частично и слова спутал. Голова не тем была занята. Боже, какого я свалял дурака. Но не время стоять и разговаривать. Роте приказано немедленно идти на соединение с батальоном. Разбудите Идуола, сообщите приказ. Пошлите дежурного сержанта к старшине Кадуолладеру, пусть старшина явится ко мне, как только люди будут подняты, – не важно, если не успеет сам одеться по всей форме. Выстраивайте взвод, Ник, и то же самое пусть Идуол.

Гуоткин побежал будить сержантов, отдавать распоряжения, дополнять и менять предписания. Заторопился и я, разбудил Кедуорда, вскочившего очень бодро, затем вернулся в канцелярию и поскорей оделся.

– Котлета получилась колоссальная, – сказал Кедуорд, когда мы шли с ним поверять построение взводов. – Как мог Роланд так схалатничать?

– Он решил держать код в секрете до последней минуты.

– Теперь будет вселенский скандал.

Мой взвод оказался в состоянии вполне приличном, если учесть обстоятельства подъема. Вид у всех бритый, чистый, снаряжение и обмундирование в порядке. У всех, кроме одного человека. Кроме Сейса. Это было видно уже издали, за целую милю. Сейс стоял на своем месте, и был вроде бы не грязней обычного, и даже снаряжен как надо – но без каски. Без головного убора вообще. Стоял с непокрытой головой.

– Где у солдата каска, сержант?

На место Пендри у меня назначен сержант Бассет, поскольку капрал Гуилт, при своих разносторонних склонностях, не мог серьезно претендовать на три нашивки взводного сержанта. Бассет человек вообще-то степенный и здравый, но соображает туго. Свиные глазки на широком, рыхлом его лице часто принимают озадаченное выражение; у него нет чутья надлежащих мер, свойственного Пендри. Сержант Пендри, даже в самую тоскливую пору разлада с женой, ни за что не позволил бы солдату явиться без каски, тем более встать в строй. Он бы раздобыл ему каску, велел бы сказаться больным, посадил бы под арест или нашел бы иной способ убрать солдата с глаз. Сержант же Бассет, набычив шею и наморщив лоб, принялся допрашивать Сейса. А время у нас на исходе. Сейс заскулил, что он не виноват, что не ругать, а пожалеть его надо по тысяче причин.

– Он говорит, каску у него унес кто-то, сэр.

– Пусть выйдет из строя и мигом за каской, иначе проклянет день и час, когда родился.

Сейс убежал. Хоть бы уже не возвращался. Поговорим с ним вечером. Что угодно, только не это. Солдат без каски в строю взвода – такое было бы последней каплей и для Гуоткина, и для Мелгуин-Джонса. Но, пока я обходил строй, Сейс внезапно объявился снова. И на этот раз в каске. Каска ему велика, но сейчас не до придирок и не до расспросов. Я привел взвод на место построения роты. Гуоткин с озабоченным лицом, но уже преодолев растерянность, быстро обошел роту и не обнаружил непорядков. Мы зашагали по длинным аллеям Каслмэллока, вышли на дорогу. Прошли городок. Минуя знакомый проулок, Гуоткин – я заметил – повернул голову к пивной, но Морин в такую рань не видно было, и вообще улицы были почти пусты.

– А жуткие здесь в городке девчонки, – сказал капрал Гуилт, не обращаясь ни к кому в особенности. – В жизни не видал таких повадок.

Когда мы пришли в расположение батальона, Гуоткина уже ожидал срочный вызов к начальнику штаба. Вернулся Гуоткин оттуда с каменным лицом. Запахло шишками для подчиненных, как в тот день, когда рота осрамилась с поддержкой. Но Гуоткин не обнаружил желания тут же выместить на ком-нибудь досаду, хотя «десятиминутка» с Мелгуин-Джонсом явно была у него малоприятная. Мы отправились выполнять тактическую задачу, совершая марши и контрмарши по холмам, вылазки на голые, без деревца и кустика, поля. Учения не ладились, нас от начала до конца преследовало невезение. Но, по присловью Мелгуин-Джонса, и этот злополучный день прошел, как все прочие в армии, и мы наконец вернулись в Каслмэллок, сердитые, усталые. Кедуорд и я шли к себе в комнату, чтобы сбросить поскорей ботинки со стертых ног, и по дороге столкнулись с Пинкасом, начхозом, – злоехидным карликом из «Смерти Артура». У него был довольный вид, не сулящий добра. Пинкас говорит ужасающе «культурным» голосом – должно быть, этот голос он отшлифовывал годами. (Сходной манерой обладает Говард Крэгс, книгоиздатель.)

– Где ваш ротный командир? – спросил Пинкас. – Его требует к себе начшколы.

– Должно быть, в комнате у себя. Распустил только что роту. Переодевается, наверно.

– Зачем это он посадил офицера-курсанта под арест? Начшколы рассержен не на шутку, могу вам сказать. К тому же у него пропала каска, и он подозревает ваших солдат.

– С какой стати?

– Ваш взвод строится всегда у коменданта под окном.

– Гораздо вероятней, это кто-нибудь из пожарного караула. Они ходят мимо его кабинета.

– Начальник иного мнения.

– Определенно караульные стянули.

– Начальник говорит, что не питает ни капли доверия к вашим солдатам.

– Это почему так?

– Да так уж.

– Если ему пришла охота ругать полк, пусть адресуется к командиру батальона.

– Советую разыскать каску, иначе будут неприятности. Так где же Гуоткин?

Пинкас ушел, делая губами культурные гримасы. Все понятно. В нервной суматохе, поднявшейся из-за несообщенного кода, Гуоткин и про Битела забыл. В поле сегодня, среди ратных трудов, я тоже не вспоминал о вчерашнем происшествии, не думал о том, как будем выходить из положения. А теперь проблема Битела нависла угрожающе. И сама по себе неприятная, она усугубилась тем, что была оставлена без внимания. Даже у Кедуорда не нашлось готового прописного решения.

– Черт возьми, – сказал он, – а ведь старика Бити надо было весь день держать под стражей. И нести охрану должен был я сам. Роланд не отменял же приказа.

– Так или иначе, Битела надлежало в течение суток препроводить к начшколы и предъявить формальное обвинение. Так ведь требуется по уставу?

– Сутки еще не прошли.

– Но поздновато все-таки.

– Роланду трудно будет расхлебать эту кашу.

– Ничем тут не поможешь.

– Вот что, Ник, – сказал Кедуорд. – Пойду-ка я взгляну, что происходит, пока не снял ботинок. О черт, как на воздушных шарах ступаю.

Кедуорд скоро вернулся и сообщил, что Гуоткин уже у начальника и утрясает дело Битела. Позднее вечером я увиделся с Гуоткином: он был тяжко хмур.

– Насчет Битела… – сказал он отрывисто.

– Да?

– Придется нам отставить это дело.

– Хорошо.

– Занятия на курсах уже кончаются.

– Да.

– Бител возвращается в батальон.

– Его, кажется, берут в дивизию.

– Битела?

– Да.

– Это куда еще?

– Начальником передвижной прачечной.

– Мне ничего такого не известно, – сказал Гуоткин. – А вы откуда знаете?

– Бител сам говорил.

Новость была не слишком приятна Гуоткину, но выражать свое неудовольствие он не стал.

– Командир батальона будет рад избавиться от него, – сказал Гуоткин, – в этом можно не сомневаться. Но я вот к чему. Бител вчера порядком насвинячил, но слишком хлопотно будет добиваться, чтоб он получил по заслугам.

– Понимаю.

– Бител уже, видимо, успел сговориться с подавальщиком. Они оба готовы клясться, что Бител обнял его, чтобы не упасть. Бител весь день сегодня пролежал – загрипповал, видите ли.

– Как узнал начшколы про арест Битела?

– Просочилось. Он считает, я суюсь не в свое дело. А по-моему, он просто ждал случая отомстить за то, что я препятствую ему отрывать моих людей от боеподготовки. Пусть Бител выпил, говорит начшколы, пусть даже перепил, но он же это после газовой камеры – причем, как оказалось, уже заболевая гриппом. И начшколы говорит, что не желает скандалов у себя в химшколе. С этим подавальщиком уже была история, и если, мол, дойдет до военного суда, то может подняться немалая вонь.

– Пожалуй, в самом деле лучше без скандала.

Гуоткин вздохнул.

– И вы тоже так считаете, Ник?

– Да.

– Тогда и вам, значит, чихать на дисциплину. Выходит, и вы как прочие. Да, мало теперь офицеров, болеющих душой за дисциплину – или хоть за то, чтоб люди вели себя прилично.

Он говорил без горечи, со спокойной грустью. Но все же и для него, возможно, – как для всех остальных – было облегчением, что не предстоит теперь возни с Бителом. Однако дело с самого начала получило слишком широкую огласку в Каслмэллоке, и слух о нем дошел до батальона и в конечном счете, несомненно, до ушей батальонного командира. Сам Бител не слишком огорчался случившимся.

– Сглупил я в тот вечер, – сказал он мне, уезжая из Каслмэллока. – По сути, надо бы держаться пива. Мешать джин с виски – всегда ошибка. Чуть не стоило мне дивизионной должности. Капитан Гуоткин – любитель горячиться. Никогда не знаешь, что от него ждать. А начальник оказался славным человеком. Вошел в мое положение. С войны вести не очень приятные, а? Как оцениваете вступление Италии в войну? По-моему, хлипкая публика, мороженщики.

Затем, в один душный день вернувшись со взводом с полевых занятий, где мы отрабатывали атаку под прикрытием дымовой завесы, я обнаружил, что произошли события, изменившие ход жизни. Когда я вошел в ротную канцелярию, то увидел там и Гуоткина, и Кедуорда. Они стояли, глядя друг на друга. Еще в дверях, козыряя, почувствовал я тревожность атмосферы. Какую-то резкую напряженность. Гуоткин был бледен, Кедуорд красен лицом. Оба молчали. Я сказал что-то касательно сегодняшних занятий. Гуоткин не ответил. Пауза. Что у них могло стрястись? Потом Гуоткин произнес самым своим холодным, самым воинским голосом:

– На будущей неделе ждите, Ник, новостей в распоряжениях по личному составу.

– Да?

– Вам интересно будет узнать их сейчас, до получения официального приказа.

Не понимаю, зачем эта торжественность, почему нельзя просто сказать, какие перемены ожидаются в составе. Можно подумать, Гуоткин собирается объявить мне, что британское правительство капитулировало и нам с Кедуордом предстоят немедленные приготовления к сдаче со взводами в плен. Гуоткин опять помолчал. Действуют на нервы эти паузы.

– Идуол – ваш новый ротный командир, – произнес Гуоткин.

Все разъяснилось в мгновение ока. И всякие слова мои излишни.

– В приказе будут и другие должностные повышения, – сказал Гуоткин (таким тоном сообщают о фактах в какой-то мере утешительных). Я взглянул на Кедуорда и заметил то, чего не видел раньше, – что его распирает сдерживаемая радость. Так вот почему у него этот напряженный вид. Напрягся, чтобы не улыбаться. Даже Кедуорд понимает, видимо, что Гуоткину несладко. Сейчас, с моим приходом, атмосфера несколько разрядилась, и Кедуорд позволил себе приулыбнуться. Улыбка стала шире. Он не мог уже сдержать ее. Заулыбался во весь рот, и усиков почти не стало видно.

– Поздравляю, Идуол.

– Спасибо, Ник.

– А как же вы, Роланд?

Неужели Гуоткина производят в майоры? Вряд ли. Тогда бы он глядел веселей. Быть может, назначат командовать штабной ротой – Гуоткин мечтает об этом. Только вот справится ли он: обязанности у штабников многогранные, а мне вспомнилось, как Гуоткин не сумел завести бронетранспортер. Но тут прозвучал ответ Гуоткина, неожиданный для меня – хотя сразу же подумалось, что такой финал давно уже навис над Гуоткином.

– Я направлен в пехотно-учебный центр.

– А там?

– А там – куда назначат, – коротко сказал Гуоткин с нескрываемой обидой. Уголок его рта дернулся. И немудрено… Не знаю, что ему сказать сочувственного. Гуоткина сместили с должности. Попросту сняли. И посылают в учебный центр, а оттуда направят, вероятно, в запасной батальон, предназначенный для подготовки маршевых команд. Кончилась гуоткинская карьера образцового военачальника, заглох гул будущих сражений и побед – но остались, возможно, воинско-монашеские идеалы. Гуоткину могут дать новую роту, а могут и не дать. Капитаном-то он останется, в звании не понизят, оно у него постоянное, а не военной выпечки. Но капитанство территориальных войск не обязательно поможет ему выкарабкаться из ямы. Капитана могут сунуть в какой-нибудь служебный тупик, где по должности положены три звездочки – к примеру, комендантом транспортного судна или начхозом вроде Пинкаса. Незавидная судьба для стендалевского героя, каким еще два-три месяца назад представлялся мне Гуоткин, – для молодого человека, нацелившегося в романтические полководцы; у Стендаля такая катастрофа была бы, пожалуй, приписана политическим козням масонов или ультра.

– А теперь обоим команда «разойдись», – сказал Гуоткин с деланной шутливостью. – Я тут подготовлю для вас ротные бумаги, Идуол. Мы завтра просмотрим их вместе.

– Как у вас книга подотчетных сумм, в порядке? – спросил Кедуорд.

– Я доведу ее до сегодняшней даты.

– А другая ротная отчетность?

– Ее тоже.

– Я упомянул об этом, Роланд, поскольку вы иногда запускаете отчетность. Я не хочу, чтоб потом пришлось тратить кучу времени на бумаги. Мне и без того предстоит достаточно работы с ротой.

– Мы все проверим.

– Нам уже вернули пулемет, который брала химшкола?

– Нет еще.

– Пока не вернут по всей форме, я не подпишу передаточного акта на оружие.

– Само собой.

– Теперь относительно капрала Россера.

– А что?

– Вы решили произвести его в сержанты?

– Да.

– И уже сказали Россеру?

– Нет.

– Тогда не говорите ему, Роланд.

– Это почему?

– Я еще погляжу на него, прежде чем давать третью нашивку, – сказал Кедуорд. – Я еще подумаю.

Гуоткина слегка бросило в краску. Роли переменились, и Кедуорд не стеснялся это подчеркнуть. Меня слегка удивила хозяйская бесцеремонность Кедуорда. Он мог бы и более тактично повести себя – хотя бы отложить эти вопросы до совместной разборки бумаг; но с другой стороны, как новоназначенный ротный командир он обязан печься об интересах роты – так считает и сам Гуоткин, – а не деликатничать и щадить чувства. Однако Гуоткину такое третирование не по вкусу. Он побарабанил костяшками пальцев по одеялу, кроющему стол; поиграл ротной печатью – своим любимым символом власти. Гуоткин глубоко унижен, хоть и сдерживает себя.

– А теперь хочу побыть один, ребята, – сказал он.

Зашелестел бумагами. Мы с Кедуордом вышли из канцелярии. Идя по коридору, Кедуорд был задумчив.

– Роланд сильно переживает, – сказал я.

Кедуорд изобразил удивление.

– Из-за того, что сняли с роты?

– Да.

– Вы думаете?

– Конечно.

– Он ведь знал, что к этому идет.

– По-моему, не сознавал ни на минуту.

– В последнее время деловые качества Роланда все ухудшались, – сказал Кедуорд. – Это и вам было видно. Сами же заметили, что с Роландом неладно, когда вернулись из Олдершота.

– Я все же не думал, что у него так разладится.

– Роту придется как следует встряхнуть, – сказал Кедуорд. – И в вашем взводе, Ник, тоже хочу кое-что переменить. Он далеко не на уровне. Когда взвод шагает с занятий, я не вижу в бойцах огонька. А это верный показатель. И стреляет ваш взвод хуже, чем оба других. Надо будет вам уделить особое внимание стрелковой подготовке. И еще, Ник, насчет вашего собственного внешнего вида. Надо же складывать как следует химзащитную накидку. Вы ее не по инструкции складываете.

– Я учту все это, Идуол. Кого ставят взамен вас на взвод?

– Лина Крэддока. Он, конечно, старше будет вас по службе. Думаю, Лин поможет подтянуть роту.

– Когда третью звездочку нацепите?

– В понедельник. Кстати, говорил я вам? Янто Бриза тоже производят в капитаны, дают роту службы регулирования. Мне днем сказал один из шоферов, что привезли боеприпасы. Это похуже, чем пехотная рота, но все же повышение.

– А Роланд знает про Янто?

– Перед тем как вы вошли, я ему сказал, что забавно получилось – сразу двое из его младших офицеров повышены в звании.

– И как Роланд воспринял?

– Без особого интереса. Роланд недолюбливает Бриза. Возможно, не зажила еще обида на его сестру. А знаете, Ник?

– Что?

– Я сегодня невесте пишу – в следующий мой отпуск справим свадьбу.

– Когда вы поедете к ней?

– Надо принимать роту, подзадержусь из-за этого, но скоро поеду. Кстати, у меня есть новый ее снимок. Хотите взглянуть?

– Разумеется.

– Прическу переменила, – сказал Кедуорд, глядя со мной на фотоснимок.

– Вижу.

– Мне прежняя нравилась больше, – сказал Кедуорд. Тем не менее, пряча в бумажник, он дал снимку положенный поцелуй. Производство в капитаны, невеста, скорая свадьба – все это для него факты жизни, а не ставшие явью мечтания, как для Гуоткина. Когда Гуоткин получил роту, она ему, наверное, казалась первым важным шагом на волшебном, блистательном поприще, а первое рандеву с Морин – вступлением в такую же волшебную любовь. Кедуорд же, конечно, повышение принял с восторгом, но без малейших романтических иллюзий, воинских или иных. Как говорил Морланд, все тут зависит от точки зрения… Мы вышли в холл. Навстречу из дверей явился Эммот, подавальщик. История с Бителом весьма его взбодрила. Прямо новым человеком стал. Трудно поверить, что всего лишь несколько недель тому назад он мог рыдать, как ребенок.

– Вас к телефону, сэр, – сказал он, улыбаясь мне, точно сообщнику, вдвоем с которым разделен весь юмор происшествия с Бителом. – Звонят из вашей части.

Я прошел в офицерскую дежурку к телефону.

– Дженкинс случает.

Звонил Мелгуин-Джонс.

– Подождите минуту, – сказал он. Я стал ждать. На том конце провода, в батальонной канцелярии, он завел с кем-то разговор. Я ждал. Наконец он сказал в трубку: – Алло, кто это?

– Дженкинс.

– Что вам?

– Вы меня вызвали к телефону.

– Вызвал? Ах да. Вот бумажка. Младшего лейтенанта Дженкинса… Вам предписано явиться в штаб дивизии, к начотдела личного состава, он же помначтыла, завтра в семнадцать ноль-ноль, захватив с собой все ваши вещи.

– Вы не знаете, для какой надобности?

– Понятия не имею.

– А надолго?

– И этого не знаю.

– Кто там этот начотдела?

– Тоже неизвестен мне. Новоназначенный. Прежний хрыч уволен в отставку.

– Как мне добираться до штаба?

– Завтра туда идет грузовичок, повезет людей в госпиталь. Я велю, чтоб заехал за вами в Каслмэллок. Полагаю, вы слышали уже о переменах в вашей роте.

– Да.

– Строго говоря, ваш вызов в штаб дивизии надо бы передать через вашего ротного командира, но я решил для верности сообщить напрямую. И вот еще почему звоню непосредственно вам. Если новый начотдела – человек, с которым можно разговаривать, то выясните у него насчет разведкурсов, куда меня намечают послать. А также насчет двух обещанных нам офицеров. Хорошо?

– Хорошо.

– Безотлагательно доложите о своем вызове обоим ротным – Роланду и Идуолу. Скажите им, что письменное предписание получат завтра. Ясно?

– Ясно.

Мелгуин-Джонс положил трубку. Уезжаю, значит, из Каслмэллока. Расстаюсь без сожаления, хотя в армии – как в любви – перемены всегда тревожны. Я вышел в холл к Кедуорду, сообщил ему новость.

– И едете туда немедленно?

– Завтра.

– А на какую должность?

– Не имею понятия. Всего лишь на временную, возможно. Я еще, может быть, возвращусь.

– Если поедете, то сюда не вернетесь.

– Вы считаете?

– Я уже говорил вам, Ник, что для младшего офицера в боевом подразделении вы староваты. Я хочу сделать роту более мобильной. Сказать правду, меня беспокоило, что придется с вами возиться.

– Ну что ж, Идуол, вот и не придется вам теперь возиться.

Слова мои – простая констатация факта. В них ни малейшей обиды на такую откровенно низкую оценку Кедуордом моих достоинств. Он реалист. А реалистический подход весьма полезен; нужно только помнить, что так называемые реальности, как правило, далеко не исчерпывают всей картины. Но в данном случае я с Кедуордом согласен целиком и полностью; мысль об отъезде даже слегка волнует, бодрит меня.

– Доложите, не откладывая, Роланду.

– Сейчас пойду к нему.

Я вернулся в ротную канцелярию. Гуоткин сидел, обложившись бумагами. Можно подумать, передает воюющую армию, а не роту, караулящую склады. Я вошел – он сердито взглянул: приказал же, дескать, чтоб не беспокоили. Я повторил ему слова Мелгуин-Джонса. Гуоткин встал, оттолкнув стул.

– Значит, тоже покидаете батальон?

– Надолго ли, не сказано.

– Уж если едете в дивизию, то не вернетесь, Ник.

– Идуол тоже так считает.

– На какую же это вас должность? Вряд ли на штабную. Вероятно, что-нибудь в духе Битела. Я слышал, его и правда ставят на передвижную прачечную. Надо думать, командир батальона провернул.

Даже скромное назначение Битела вызывает теперь досаду в Гуоткине, оставшемся без места. И мое непонятное перемещение тоже для него малоприятно.

– Идет, должно быть, общая перетряска, – сказал он хмурясь. – Старшина Кадуолладер тоже уходит из батальона.

– По какой причине?

– По возрасту. Непонятно все же, почему Мелгуин-Джонс не передал приказ о вашем вызове через меня.

– Он сказал, что звонит непосредственно мне, чтобы объяснить, какие вопросы я должен прозондировать у нового помнача.

– Полагалось передать через меня.

– Он сказал, что завтра вы получите письменное предписание.

– Если он сам дает распоряжения, минуя надлежащие каналы, то чего он может ожидать от других офицеров, – сказал Гуоткин. И засмеялся – видимо, находя облегчение в мысли, что весь командный костяк роты сломан, а не переходит цел и невредим в новаторские, так сказать, руки Кедуорда. Гуоткин явно предпочел бы сдать роту кому угодно, только не Кедуорду.

– Вероятно, Идуолу дадут на ваш взвод Филпотса или Пэрри.

Сказав это, он снова зашуршал бумагами. Я повернулся, чтобы уйти. Гуоткин поднял вдруг голову.

– Заняты сегодня вечером? – спросил он.

– Нет.

– Давайте прогуляемся в парке.

– После обеда?

– Да.

– Хорошо.

Я пошел укладываться, готовиться к завтрашнему отъезду. В столовую Гуоткин явился поздно. Я уже пообедал, сидел в галерее. Поев, он подошел ко мне:

– Двинем?

– Двинем.

Мы спустились по каменной лестнице на садовый газон, истоптанный солдатскими ногами, исполосованный нетерпеливыми косыми тропками. За садом, за линией кустов начинался парк. Мы вошли под деревья, и Гуоткин направился к лощине леди Каро. После жаркого дня хороши были прохлада и покой парка. Светила полная луна, небо яснело почти по-дневному. Теперь, когда я расставался с Каслмэллоком, мне стало жаль, что я так редко заходил в глубь парка. Все держался у дома, считал, что эти рощи и поляны лишь усилят каслмэллокскую мою грусть.

– Знаете, Ник, – сказал Гуоткин, – хотя рота значила для меня все, но еще хуже то, что вообще ухожу из батальона. Конечно, в учебном центре будут занятия по новейшим видам оружия и методам ведения боя, смогу там освоить все это досконально, а не как мы тут – наспех нахватался и тут же обучай солдат.

Что отвечать ему, я не знал, но Гуоткину ответа и не требовалось. Он просто облегчал душу.

– Идуол сияет от радости, – продолжал он. – Ничего, почувствует еще, каково быть ротным. Не так это, может, легко, как он думает.

– Да, Идуол расцвел от назначения.

– И еще – Морин, – произнес Гуоткин. – Ведь придется разлучиться с ней. Хотелось потолковать об этом с вами.

Так я и думал – для того и затеяна прогулка.

– Проститься время у вас еще будет, – утешил я.

Утешение слабое. Впрочем, разлука с Морин для него к добру, раз он так теряет голову от этой девушки; но легко быть рассудительным относительно чужих любовных дел и бед, зачастую эта рассудительность – лишь признак, что не понимаешь всю их глубину и сложность.

– Завтра постараюсь сходить туда, – сказал Гуоткин, – приглашу ее провести вечерок.

– Вы с ней виделись последнее время?

– Довольно часто.

– Да, не повезло с этой любовью.

– Я знаю, что врезался глупо, – сказал Гуоткин. – Но случись так снова – снова бы влюбился. Да еще и не конец.

– Чему не конец?

– С Морин.

– В каком смысле?

– Ник…

– Да?

– Она почти уже согласна… понимаете?..

– Согласна?

– Думаю, если смогу с ней завтра встретиться… Но помолчим об этом. Знаете, она не может решиться. Я ее понимаю.

Мне вспомнились слова Амфравилла: «Нет, не сегодня, милый, – я тебя еще недостаточно люблю. Нет, не сегодня, милый, – я тебя слишком сильно люблю…» Покормили уже Гуоткина этими завтраками. Мы шли по парку, и мысли Гуоткина все перескакивали от одного огорчения к другому.