Текст книги "Поле костей. Искусство ратных дел"

Автор книги: Энтони Поуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

– Разрешите, сэр, пойти взглянуть, как там взвод обороны?

Генерал Лиддамент будто не слышит. Точно обращаешься к одному из тел, лежащих на циновке в курильне опиума. Вот, сделав усилие, он очнулся наконец от своего оцепенелого самосозерцанья. Еще несколько секунд он приходит в себя, осмысливает мой вопрос. Отвечает – с почти библейской торжественностью.

– Идите, Дженкинс, идите. Боже упаси меня препятствовать моим офицерам в проявлении заботы о солдатах.

В комнату вошел сержант, доложил генералу:

– Нам только что радировали, сэр, – над городом опять вражеские самолеты.

– Что ж, действуйте, как предписано.

Сержант удалился. Я вышел за ним в узкий коридорчик, где на крючке висела моя сбруя. Надев пояс с подсумками, я направился во двор, к сеновалу. Там, на горе соломы, комфортно устроилась большая часть взвода; некоторые уже похрапывали. Старшина Хармер и сам собирался прилечь, сдав команду капралу Мэнтлу. Я проверил, как обстоит с часовыми. Все было в порядке.

– Сейчас сообщили, что опять они над городом, старшина.

– Снова, значит, налетели сволочи.

Хармер – человек солидных лет, с кустистыми бровями, крупнотелый, весьма неторопливый; он любитель поморализировать; мирная профессия его – мастер на сталелитейном заводе.

– Но раздетыми не застанут – сегодня мы наготове.

– Так и надо, сэр, быть наготове. Никогда ведь не знаешь, не тюкнет ли тебя.

– Это верно, – соглашаюсь я.

– Не знаешь, не знаешь. Бренная она, жизнь наша. Сегодня жив, а завтра тебя нет. В прошлом году легла моя жена в больницу. Иду туда, медсестру встречаю, спрашиваю, как прошла операция. Не отвечает, доктор, мол, с вами хочет говорить – и я уж понял о чем. А еще накануне вечером слышал в палате от жены: «Хочу себе зубы вставить новые». Не знаем ни дня, ни часа.

– Уж это так.

Более пространного ответа не нашлось у меня даже и в тот раз, когда я впервые услышал эту притчу о зубах.

– Посплю немного. Всё у нас в порядке; капрал Мэнтл подежурит.

– Спокойной ночи, старшина.

Капрал Мэнтл остался бодрствовать. Воспользовавшись тем, что мы наедине, он заговорил о своих усложнившихся делах. Полковник Хогборн-Джонсон решил всемерно препятствовать его производству в офицеры. Мэнтл – хороший капрал. Его не хотят отпускать. Более того, Хогборн-Джонсон планирует сделать его взводным сержантом, а при случае, быть может, и старшиной вместо Хармера, который уже немолод и энергией не брызжет, хотя и справляется с обязанностями. Уидмерпул, через которого идут эти назначения, относится к делу Мэнтла равнодушно. Он не мешает Хогборн-Джонсону проводить тормозящую тактику – частично из нежелания трений, частично же (как не устает сам Уидмерпул повторять) из тех резонных соображений, что армия не для создания удобств солдату предназначена, а для наиэффективнейшего и победоносного ведения войны.

– В настоящий момент есть множество курсантиков, обещающих стать хорошими офицерами, – сказал мне Уидмерпул. – Хорошие же капралы – всегда редкость. Ситуация легко может измениться. Если понесем крупные потери, то возникнет нехватка офицеров – хотя и хороших капралов тогда, несомненно, еще труднее будет найти. В конечном счете, разумеется, офицерский корпус количественно ограничен, ибо источником его служит немногочисленное меньшинство, обладающее нужными качествами, причем я отнюдь не хочу сказать, что этим источником непременно или главным образом является потомственное офицерство. Напротив.

– Мэнтл как раз и не принадлежит к потомственному, как вы говорите, офицерству. Его отец – владелец газетной лавки, а сам Мэнтл – мелкий служащий местной управы.

– И прекрасно, – ответил Уидмерпул. – И на здоровье. Мэнтл – парень неплохой. В то же время не вижу причин для особо срочного решения вопроса. Как вам уже сказано, я невысокого мнения о штабистских способностях Хогборн-Джонсона – в этом пункте я согласен с генералом, – но Хогборн-Джонсон имеет право, и притом полнейшее, тормозить производство Мэнтла, если считает, что уход капрала причинит ущерб работе штаба.

На том и застряло дело. Мы пространно обсудили его с Мэнтлом у сеновала. Когда я вернулся в дом, все уже, по-видимому, там легли – по крайней мере зальца опустела, хотя лампу еще не потушили. Но перенесли со стола на шкафчик, стоящий справа от камина. Я направился мимо камина к лестнице наверх – и тут увидел, что генерал Лиддамент еще не ушел к себе в спальню. Он сидел на кухонном стуле, положив ноги на другой стул, и читал синюю книжицу – судя по виду, карманное издание какого-то классика. Он поднял глаза на меня.

– Спокойной ночи, сэр.

– Ну, как взвод обороны?

– В порядке, сэр. Часовые на постах. Спать есть на чем – на сене.

– Отхожие места?

– Вырыты два ровика, сэр.

– С подветренной стороны?

– Оба с подветренной, сэр.

Генерал одобрительно кивнул. Он, конечно, прав, что напирает на санитарию. Очевидно, у него еще не кончилось необычно хорошее настроение. Сегодняшняя победа над «синими» его, несомненно, порадовала… Но тут он вдруг поднял свою книжку, высоко взмахнул ею над головой. Сейчас, кажется, швырнет ее в меня. Но он лишь помахал книжицей, так что замоталась в воздухе тесемочка-закладка.

– Вы любитель книг, не так ли?

– Да, сэр.

– Как относитесь к Троллопу?

– Не увлекает меня Троллоп, сэр.

Мне с генералами не приходилось обсуждать литературу – разве что с генералом Коньерсом когда-то; он намного старей Лиддамента, и его умственные интересы простираются от психоанализа до сравнительной истории религий, охватывая многое другое. Долгий бивуачный и житейский опыт привил Коньерсу спокойную терпимость к чужим взглядам, в том числе и к литературным. Генерал же Лиддамент, видимо, не отличается терпимостью к тем, кому не по душе его любимые писатели. Мой ответ раздражил его. Он оттолкнул ногами второй стул с такой силой, что тот с грохотом упал набок. Опустив ноги на пол, генерал сидя поворотился ко мне.

– Не увлекает вас Троллоп?

– Не увлекает, сэр.

Генерал явно не верит ушам. Нехорошо как получилось… Длинная пауза; он смотрит на меня, сверкая взглядом.

– Но почему же? – сурово спросил он наконец.

Я попытался объяснить. Из прошлого всплыли обрывки, лоскутки давно сделанных и забытых критических оценок, и я наспех сметал их вместе на живую нитку, прикрыл ими хоть как-то наготу своего ответа.

– …стиль… то и дело повторяемые вычурные обороты… психология часто неубедительна… иногда взаимоотношения даны попросту неправдиво… женские переживания описаны не так, как это в жизни… по существу, рассудочность преобладает у автора над сопереживанием… конечно, владеет огромным повествовательным даром… и композиционным… доходит во всем этом до гениальности… определенное чутье характера, пусть стилизованное… и, разумеется, картина эпохи…

– Ерунда, – сказал генерал Лиддамент.

Сказал весьма гневно. Хорошего настроения не осталось уже ни следа – и все из-за моих неосмотрительных слов. Умней было бы мне ограничиться чем-то уклончивым, а не высказывать свои литературные предубеждения. Чего доброго, еще посадит под арест за такие крамольные взгляды. Генерал молчит, задумался – над тем, возможно, на какой срок сажать. Затем он поднял стул, боком лежащий на полу. Аккуратно, тихо поставил на нужном расстоянии от своего стула, в нужную позицию. Опять водрузил ноги на сиденье. С глубоким вздохом откинулся на стуле, наклонив его назад с громким скрипом. Физическое это успокоение придало генералу и духовного спокойствия – совсем для меня неожиданно.

– Скажу только, что вы много теряете, – произнес он мягко.

– Мне часто говорят это, сэр.

– Кого же вы любите, если не Троллопа?

На минуту в голове моей образовалась пустота. Ни одного романиста не вспомню – ни хорошего, ни плохого – во всей мировой литературе. Ну кто же там? Медленно пришли на память несколько писателей, которыми восхищаюсь: Шодерло де Лакло… Лермонтов… Свево… Не звучат как-то эти имена. Чересчур негромки, разнородны. Надо бы назвать такого, чтобы не слишком отличался от Троллопа материалом и манерой письма и в то же время был бы многосторонней, шире по размаху – а не только больше мне по вкусу. И вспомнилась внезапно «Человеческая комедия».

– Люблю Бальзака, сэр.

– Бальзака! – прогремел генерал Лиддамент. Нельзя понять, угодил ли я ему до крайности или крайне возмутил таким ответом. Но что-то из двух этих крайностей, судя по бурной реакции. Генерал выпрямился, опустив на пол передние ножки стула. На минуту задумался. Опасаясь допроса с пристрастием, я спешно стал припоминать сюжеты читаных книг Бальзака – а прочел я их не так уж много из всего цикла. Но следующий же вопрос генерала увел разговор прочь от литературной критики.

– На французском читали?

– Да, сэр.

– И не спотыкались?

– Иногда, на технических детальных описаниях – скажем, как рентабельно вести провинциальную типографию на взятые в долг деньги или чем лучше крыть овчарню на зиму. Повествование же обычно понимаю довольно неплохо.

Генерал перестал уже слушать.

– А скучно вам, должно быть, тут на вашей должности, – сказал он с расстановкой, как высказывают вещь основательно обдуманную. Я онемел от удивления; он снова заговорил – отнюдь не о книгах и не о писателях.

– У вас когда очередной отпуск?

– Через неделю, сэр.

– Вот как?

Я назвал точную дату, недоумевая, что последует дальше.

– Через Лондон поедете?

– Да, сэр.

– И не прочь бы сменить должность?

– Да, сэр.

Никогда бы не подумал, что генерала Лиддамента способна интересовать индивидуальность штабистов – что он способен замечать их склонности. Определенно, для генерала наблюдательность необычайная. Причем поступает вразрез с уидмерпуловской доктриной, что «армия не для удобств солдату предназначена». Следующие слова генерала поразили меня еще сильнее.

– Большое от вас требуется с нами здесь терпение, – произнес он.

Опять я не нашелся, что ответить. К тому же он, кажется, подтрунивает надо мной. С одной стороны, явно трунит; с другой же, хочет что-то предложить мне. Что именно, тут же начало проясняться.

– Видите ли, – сказал он, – люди вроде вас могут быть полезнее на других местах.

– Да, сэр.

– Дело не в личных удобствах.

– Нет, сэр.

– Но мы в этом мире живем так недолго – и жаль, если не удается делать ту работу, для которой подходим.

Это уже ближе к взглядам Уидмерпула – хотя гораздо разумней подано; а слова о бренности жизни созвучны с воззреньями старшины Хармера.

– Аукнусь-ка я с Финном.

– Да, сэр.

– Слышали о Финне?

– Нет, сэр.

– Мы с ним служили вместе в конце той войны. Вообще-то он штатский, конечно, – до армии подвизался в Сити.

– Понятно, сэр.

Генерал произнес «в Сити», понизив голос – с тем оттеночком не то почтения, не то отвращения, с каким кадровые военные (даже таких экстраординарных качеств, как Лиддамент) отзываются о подобных таинственных, черномагических ремеслах.

– Но в армии проявил себя неплохо.

– Да, сэр.

– Отменно себя проявил.

– Да, сэр.

– Крест Виктории получил.

– Понятно, сэр.

– После войны ушел из Сити. Занялся парфюмерией – в Париже.

– Да, сэр.

– Преуспел в этом деле.

– Да, сэр.

– Теперь вернулся к нам – служит по ведомству Свободной Франции.

– Понятно, сэр.

– Я слышал, Финн ищет подходящих офицеров. Загляните-ка к нему во время отпуска. Передадите от меня привет. Когда вернемся на базу, Робин снабдит вас нужными координатами.

Робин – это Грининг, адъютант генерала.

– Мне сообщить об этом майору Уидмерпулу, сэр?

Генерал Лиддамент подумал. На миг мне показалось, что он вот-вот усмехнется. Но губы так и остались в загадочно-спокойном положении.

– Подержите пока что под спудом… под спудом… разумней будет подержать под спудом.

Не успел я поблагодарить, как дверь рывком открылась и вошел, почти вбежал бригадир Хоукинз, начальник дивизионной артиллерии. Высокий, худощавый, энергичный, – это его хвалил мне Уидмерпул за уменье говорить по телефону, недостающее Хогборн-Джонсону. Уидмерпул прав насчет Хоукинза. Стараниями Хоукинза столовая у артиллеристов – лучшая в дивизии; Хоукинз – один из немногих наших командиров, исполняющих свои обязанности с той «веселостью», какую, по словам Дикки Амфравилла, французский маршал Лиоте считал необходимейшим из качеств офицера. Вот уж чего нет у обоих полковников, Хогборн-Джонсона и Педлара. А у генерала Лиддамента веселость эта в некоем чудаковатом роде ощущается; говорят, Лиддамент с Хоукинзом – старые друзья.

– Рад, что вы не легли еще, сэр, – сказал Хоукинз. – Не стал бы беспокоить в этот поздний час, но пришло только что донесение, не терпящее отлагательств. Решил сам сообщить вам для ускорения дела. Мы полагали, «синие» окружены, а они переправляются через канал малыми группками.

Генерал Лиддамент опять толкнул от себя стул, послав его стоймя в глубину комнаты. Схватил планшет, лежащий рядом, отгреб рукою в сторону табак, трубку и прочее, очищая место на столе. Троллопа – я не разобрал на корешке название романа – он сунул в боковой карман куртки. Бригадир Хоукинз стал излагать обстановку. Я шевельнулся было уходить.

– Погодите… – крикнул генерал. Черкнул несколько строк на листке блокнота, направил на меня повелительно палец. – Разбудите Робина. Пусть сейчас же ко мне, оденется после. Подымите затем по тревоге взвод обороны – выступаем немедленно.

Я взбежал по лестнице к Гринингу. Он спал. Я тряс его, пока он не проснулся. К таким пробуждениям Грининг привык. Он вскочил, как будто даже с удовольствием обрывая сон, приходя снова в движение. Передав распоряженье генерала, я направился на сеновал будить людей. Взвод поднялся с куда меньшей охотой, чем Грининг, – с ворчанием и ропотом. А тут и генеральский приказ пришел, перебрасывающий оперативную часть штаба на новое место. Любит генерал Лиддамент эти переполохи – неожиданные происшествия, требующие немедленных действий. Возможно, и мое перемещение генерал затеял как этакую крохотную передислокацию.

– Ни в какую не дадут бойцу поспать, – сказал старшина Хармер, – но это мы уже, считай, на пути в казарму.

Просачивание «синих» удалось остановить прежде, чем истекли сроки маневров. Короче, победа осталась за нами. Уже под утро оперативному штабу снова приказано было двигаться – на этот раз к сборному пункту, откуда намечен возврат на базу. Так что вопреки обычаю первый эшелон штаба соединился со вторым – обе части дивизионного штаба сошлись в большом не то коровнике, не то амбаре, ожидая там команды на движение. И там-то произошел инцидент, коренным образом изменивший отношение Уидмерпула к Хогборн-Джонсону.

Возвратные маршруты наших грузовиков и джипов проходили по неширокой дороге, лежащей за вспаханным полем, за дождевой моросью. Но чуть раньше с базы сообщили, что шоссе повреждено ночным налетом. Полковник Педлар тут же отправился на место для внесения нужных перемен в маршруты. Оставайся Педлар в штабе, его присутствие, возможно (но отнюдь не обязательно), смягчило бы хогборн-джонсоновский наскок на Уидмерпула, происшедший перед самым нашим отправлением. Уидмерпул с двумя другими штабистами, в одной машине с которыми ездил, уже выходил из коровника, где мы торчали, сонные, зевающие, – как вдруг полковник Хогборн-Джонсон явился в проеме ворот. Его распирала ярость. Он и всегда сердит, но сейчас был рассержен особенно.

– Где помначтыла? – рявкнул он.

Уидмерпул выступил вперед с этим своим сосредоточенно-важным видом, который как-то оглупляет его внешне и зачастую лишь сильнее раздражает ведущих с ним дело.

– Я здесь, сэр.

Хогборн-Джонсон так и накинулся на него – казалось, он сейчас ударит Уидмерпула.

– Вы что это себе думаете? – рявкнул он опять.

– Сэр?

Уидмерпул никак не ожидал такого нападения. Еще только минуту назад он во всеуслышание похвалился успешным выполнением своей роли на учениях. Теперь он стоял и таращился на Хогборн-Джонсона, окончательно выводя полковника из себя.

– Маршруты движения! – орал Хогборн-Джонсон. – Это называется разработка маршрутов? Она что, не входит в ваши чертовы функции? Да знаете ли вы свои функции? Вы не способны организовать и девичью вылазку в прицерковный садик. Штабу дивизии предписано немедленно возвращаться на базу. Известно вам это?

– Конечно, сэр.

– Приказ на передвижение читали? Хоть его-то прочли вы?

– Разумеется, сэр.

– И установили нужный распорядок?

– Да, сэр.

– Тогда почему среднекалиберный артполк пересек нам только что путь следования? Но этого мало. Мне доложили сейчас, что батальон связи со всем своим техоборудованием задержан на той же дороге, у перекрестка полумилей дальше – там санитарная автоколонна, сделав петлю, выезжает на магистраль у них перед носом.

– Относительно пересечения маршрутов, сэр, я обговорил с начальником дивизионной полиции… – начал Уидмерпул.

– Я не желаю знать, с кем и что вы обговаривали, – чуть не взвизгнул от бешенства полковник. – Я желаю получить немедленное объяснение той дикой каши, которую вы сотворили по своей безрукости.

Если Уидмерпулу нельзя было упомянуть о соображениях, выдвинутых капитаном военной полиции Кифом, ответственным за регулировку движения, то как мог он дать ясную картину согласования маршрутов? Существуют, по мнению бригадира Хоукинза, две превосходные армейские фразы для отражения всех вопросов недовольного начальства: «Не знаю, сэр, но выясню», и вторая, еще более волшебная: «Офицер/солдат, ответственный за это, переведен в другую часть». Но обе эти всемирно-эффективные магические формулы на сей раз не годились – неприложимы были к данному безотлагательному делу. Однако Уидмерпул, как оказалось, и не нуждался в отговорках, пусть даже магически действенных. У него наготове был точный ответ. Пока полковник шумел и кипятился, он молча извлек из нагрудного кармана пухлый блокнотик. Раскрыл, бегло глянул на листок, опять уставил очки в Хогборн-Джонсона и тут же начал наизусть детальный перечень маршрутов одной воинской части за другой, по всему району действия дивизии.

– …Среднекалиберный артполк, выступив из… двигаясь по… должен уже достичь… фактически, сэр, уже двадцать минут назад должен был пройти это пересечение дорог… санитарная автоколонна… никак не должна впутаться в маршрут батальона связи… поскольку следует на базу по одной из дорог, идущих южнее магистрали и параллельных ей… сейчас я покажу на карте, сэр… единственное, что могло ей помешать там двигаться, – это какая-то, возможно, неувязка на узком железном мосту через канал. Этот мост предназначен не для тяжелого транспорта. Я немедленно пошлю мотоциклиста…

Подробности эти свидетельствовали о достойном похвалы знании транспортной обстановки. Уидмерпул еще многое перечислил в том же духе – видимо, держа в уме расклад движения всей дивизии, что весьма похвально для помнача. Это должно было бы убедить Хогборн-Джонсона, что в случившихся непорядках нельзя винить Уидмерпула – по крайней мере с ходу и сплеча. Однако полковнику Хогборн-Джонсону было не до резонов и разумных рассмотрений. И полковника можно понять. Если воинская колонна попала в дорожный затор, то философствовать некогда. Требуется действие, а не рассуждение. Действие это может лежать за гранью логики. Тому немало исторических примеров. И в этом оправдание полковничьей резкой методы, оправдать которую иначе было бы трудно.

– Вы создали позорный беспорядок, – сказал в ответ полковник. – Стыдитесь. Я знаю, в штабах приходится теперь мириться с нашествием дилетантов, почти лишенных опыта и начисто лишенных способности усвоить азбуку воинского дела. Но все равно, нельзя же докатиться до такого. Сейчас же ступайте разберитесь в происшедшем. И доложите мне об исполнении. Причем без проволочек.

Лицо Уидмерпула было темно-багровым. На Уидмерпула также тяжело было смотреть, как в тот давний день, когда Бадд шлепнул его с размаху между глаз перезрелым бананом. Или вспомнить тот – еще более знаменательный – эпизод на балу, когда Барбара Горинг высыпала ему сахар на голову. Оба раза на лице Уидмерпула тогда, под краской унижения, было мазохистское приятие обиды – «это рабское выражение», как заметил Питер Темплер по поводу случая с бананом, расквашенным на лбу. Но полковничью головомойку Уидмерпул принял совсем иначе. Возможно, просто потому, что Хогборн-Джонсон – недостаточно высокая персона в сравнении с Баддом (тогдашним капитаном школьной нашей футбольной команды); полковник в глазах Уидмерпула – фигура значения всего лишь местного и временного. Ведь у честолюбья Уидмерпулова замах до Армейского совета и еще дальше. А Барбара вызвала в нем ту любовную страсть, при которой мазохистская покорность объяснима. Все же стоит отметить эту разницу реакций Уидмерпула.

– Слушаю, сэр, – сказал он. Козырнул, повернулся четко на каблуках (чем не журнальный герой Битела?) и, тяжко топая, вышел из коровника. Осыпав градом упреков еще нескольких присутствующих – впрочем, градины были уже помельче, – полковник Хогборн-Джонсон отправился шуметь еще куда-то. Не без задержек, но «кашу» расхлебали. Вернулся связной-мотоциклист, посланный Уидмерпулом, и сообщил, что это одна из санитарных машин, забуксовав во взрытой танками грязи, засела задними колесами в глубокой выемке. Машину же аварийной техслужбы, выполнявшей в нескольких милях оттуда ремонт гусениц пехотного бронетранспортера, не пустили, как слишком тяжелую, на упомянутый Уидмерпулом железный мост. Так что пришлось аварийникам, посланным на ликвидацию пробки, сделать порядочный крюк. Пробка вызвала несколько других заминок движения. Когда мотоциклист прибыл на перекресток, затор был уже устранен. Винить тут никого особенно не приходилось, и менее других – Уидмерпула: это обычные издержки одновременного движения чуть ли не всех военных машин Округа по местности, где дорог мало и дороги эти плохи.

С другой же стороны, такая незаслуженная головомойка – вещь в армии самая естественная и повседневная. Впоследствии мне приходилось видеть, как генералы на внушительных постах получали жесточайшие, наигрубейшие разносы от еще более высокопоставленных генералов – и это в сфере, астрономически возвышенной над мирком Хогборн-Джонсона и Уидмерпула. Правда, полковник Хогборн-Джонсон переборщил в бурности обвинений, слишком уж облил Уидмерпула презрением, вышел из границ служебного выговора. К тому же Хогборн-Джонсон прежде, как правило, бывал вполне доволен Уидмерпулом – сам Уидмерпул не раз этим хвалился.

Так или иначе, Уидмерпул был крайне обозлен. Сравнительно мелкий этот инцидент задел его так же больно, как бывшего моего ротного командира – Роланда Гуоткина – задевали нагоняи батальонного начальства. Из полковничьего сторонника (хоть и насмешливо-снисходительного в частных отзывах) Уидмерпул превратился в его злейшего врага. А возможность мести представилась сразу же по возвращении с учений. Была Уидмерпулу поднесена, так сказать, на блюдечке. Связана была она, эта возможность, с мистером Диплоком, главным делопроизводителем полковника.

– Пусть Диплок старый шельмец, – отозвался о нем однажды сам полковник, – но дело свое может выполнять с закрытыми глазами.

Повторив потом эту фразу полковника, Уидмерпул позволил себе даже саркастическую остроту:

– Что шельмец и что с закрытыми глазами, всем нам известно. Но вот не закрываем ли мы сами глаза на его шельмовство. Диплок, я считаю, представляет одну из основных помех динамическому совершенствованию дивизии.

Мистер Диплок был призван в начале войны из запаса кадровых войск. Хотя он уорент-офицер, ему платят жалованье выше лейтенантского, форма у него из офицерского сукна (хотя с сержантским воротом) и полуботинки вместо грубых ботинок. Его шерстистые иссера-седые волосы, коренастенькое тельце и вечно занятой вид придают ему сходство с деловитым гномом, взятым в помощь войску и злорадно гадящим людскому племени – всячески запутывающим любое идущее через Диплока дело. Диплок наглухо одет панцирем армейской косной канцелярщины. Баркер-Шоу, начальник полевой службы безопасности (а в миру, по словам Битела, университетский профессор), как-то воскликнул возмущенно, что дай лишь Диплоку образование, и он смог бы потягаться в крючкотворстве со всем государственным чиновным аппаратом. Он всех бы их заткнул за пояс – и порознь, и вместе взятых – в педантичном соблюдении регламента ради регламента, в ущерб требованиям жизни. На подобную критику у Диплока неизменный ответ – что иначе, мол, эти дела не делаются. Заполнение бланков и форм, весь процесс документации как бы заменяет ему религию. В хитростях армейского делопроизводства он искушен настолько, что может сорвать или по меньшей мере до бесконечности тянуть почти всякое дело, неугодное ему или его дражайшему начальнику – то есть в данном случае Хогборн-Джонсону; и в то же время если надо провести что-либо административно-необычное, то Диплок всегда берется провести. Такая уверенность в себе, в общем-то обоснованная, является, пожалуй, главной причиной приязни Хогборн-Джонсона к своему делопроизводителю. Другая причина заключается в подчеркнутом почтении, которым Диплок платит полковнику, – подчеркиваемом гораздо тоньше и умнее, чем это делает перед начальством Коксидж. Проволочки Диплока всегда раздражают Уидмерпула, хотя и сам Уидмерпул порядочный формалист.

– Я напрямик сегодня утром сказал Хогборн-Джонсону, что оперативности не жди, пока у него ведет дела эта старая баба. Знаете, что полковник мне ответил?

Хотя Уидмерпул гордится пониманием армейской жизни, он так и не смог совершенно избавиться от штатского взгляда на вещи – что будто бы начальство тебе платит за твои мнения и советы как специалиста и советы эти надо давать в самой прямой и убедительной форме. Он так полностью и не усвоил армейскую традицию, по которой подчиненный держится тише воды, ниже травы, особенно при выражении спорных мнений.

– Что же он ответил?

– Что старых баб Военной медалью не награждают.

– Это как сказать. Бывают старые бабы крепкие, как дуб.

– Я возразил со всей почтительностью, что Диплок получил свою медаль весьма давно, – продолжал Уидмерпул, игнорируя мой шутливый тон. – И что я имею в виду его нынешнюю возню с постановлениями и указаниями и всевозможными иными бумажками – особенно нетерпимую, когда дело спешное. Но Хогборн-Джонсон только издал свой шипящий смешок. Видимо, решил, что Диплок меня в чем-то щелкнул по носу.

Легкое это препирательство произошло еще до полковничьего грозного разноса и свидетельствовало не только о неискоренимо штатских взглядах Уидмерпула на свои обязанности, но и о непонимании кое-каких очевидных вещей. Даже в гражданской жизни была бы ошибкой лобовая атака столь прочных и тесных деловых отношений, какими привязал к себе Диплок полковника. Прямым наскоком их не разорвать. Но, с другой стороны, тот факт, что Уидмерпул прямо критиковал Диплока перед полковником, сделал позднее невозможным обвинение, будто Уидмерпул, нападая на Диплока, косвенно и коварно метит в Хогборн-Джонсона. Уидмерпул еще прежде решил, что Диплок не удовлетворяет требованиям должности. Конечно, и насолить полковнику было приятно теперь, но затеял это Уидмерпул не из одних лишь злобных побуждений. Раз уж возникли подозрения насчет Диплока, то сама служба обязывала Уидмерпула их расследовать.

Казалось невероятным, что могут возникнуть – пусть самые легчайшие – подозрения в деловой нечистоплотности Диплока, а тем более в присвоении казенных средств. И однако, именно этим запахло. Быть может, чрезмерно щепетильное соблюдение Диплоком буквы канцелярского закона потребовало, так сказать, отдушины – нещепетильности в ином отношении. Генерал Коньерс любил, бывало, толковать о психологической компенсации такого рода. Как бы то ни было, история началась вот с чего. Однажды, вскоре после трехдневных учений, Уидмерпул сказал мне, что недоволен финансовым учетом в штабной сержантской столовой.

– Что-то тут не так, – сказал Уидмерпул. – И чувствуется за всем этим Диплок. Сколько раз я велел казначеям учитывать вино в буфете, а не в кладовой. Но они словно никак понять не могут. А Диплок, по-моему, не хочет понять.

Недели шли, а сомнения не рассеивались. Вскоре исчезли небольшие суммы из нескольких денежных ящиков.

– Я велел привинтить теперь ящики к полу, – сказал Уидмерпул. – Чтобы по крайней мере они оставались на месте. Диплок затеял было волокиту, но я настоял.

– Вы сообщили начальству об этих пропажах?

– Педлару я сказал, но он не разделяет моих подозрений; а с Хогборн-Джонсоном я теперь как можно меньше контактирую. Я отлично понимаю, что поддержки у него не найду. Если мои догадки оправдаются, это уж действительно будет ему щелчок по носу.

Затем обнаружилось, что не только с учетом в сержантской столовой, но и с деньгами, выдаваемыми взамен натурального довольствия, дело вроде бы не совсем чисто.

– Помяните мое слово, – сказал Уидмерпул. – Все это звенья одной цепи. Мне бы только улики собрать. Начнем с того, что завтра вы съездите в батальон продснабжения и, возьмете у них кое-какие сведения. Мне нужны факты и цифры. А раз уж поедете в ту сторону, то кстати разъясните и в других транспортных подразделениях инструкцию, которая вот тут для них составлена. Из батальона заезжайте в роты снабжения боеприпасами и горючим. Возьмите с собой сухой паек, поскольку подразделения эти неблизко друг от друга и на сбор сведений тоже уйдет время. Давать их будут, возможно, со скрипом. Начальник транспортной службы со мной в конфликте после случая с грузовиками, которые я, собственно, использовал тогда на вполне законном основании.

Уидмерпул успел уже побывать в конфликте с большинством офицеров дивизионного штаба. Ссора из-за грузовиков имела корень в том, что Уидмерпул и подполковник, ведающий дивизионным транспортом снабжения, по-разному толковали директиву об их использовании. Спор этот шел пока вничью, подобно конфликту с Санни Фэрбразером. Ершистость Уидмерпула не так уж портит ему репутацию, как могло бы показаться. Его считают дельным офицером скорее как раз потому, что с ним трудно ладить, а не по той, гораздо более веской, причине, что он допоздна корпит ежевечерне над серой, будничной работой у себя в кабинете. В практических делах слыть хорошим парнем – не всегда преимущество. Иногда это даже помеха. Жесткость Уидмерпула в служебных взаимоотношениях, зачастую доходящая до прямого нежелания идти навстречу, в конечном счете не вредит ему. Но история с Диплоком, пожалуй, иного разряда.

Из расспросов в батальоне продснабжения выяснилось, что дело впрямь нечисто, как и предполагал Уидмерпул. Сведения мне давали с неохотой – тут явно сказалась вражда Уидмерпула с их начальником. Уезжая от снабженцев, я уже яснее понимал, почему мой отец так критически отнесся когда-то к переходу дяди Джайлза в дивизионную службу снабжения и транспорта. Но все же мне удалось добыть некоторые существенные детали. Не подлежало теперь сомнению, что в сержантской столовой учет ведется спустя рукава – это в лучшем случае; а возможно, там творится что-то посерьезнее, и замешан в этом Диплок. Под вечер я привез требуемые материалы Уидмерпулу.