Текст книги "Поле костей. Искусство ратных дел"

Автор книги: Энтони Поуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Ясно как день, что это одна из причин визита Фэрбразера к нам – ему не терпится сообщить Уидмерпулу о своем производстве в подполковники. Теперь, когда он признал во мне старого знакомого, из манеры Фэрбразера исчез весь холодок. Он почему-то даже хочет завербовать меня в союзники.

– Ну, как у вас отношения с нашим другом Кеннетом? – спросил он. – Трудновато с ним бывает ладить, вы согласны?

Я не стал отрицать это. Уидмерпул теперь сильно упал в моих глазах, и хвалить мне его незачем. Фэрбразеру приятно слышать мое подтверждение.

– Я не против, когда человек любит делать по-своему, – сказал он. – Но устраивать со мной потасовку по поводу каждой новой директивы Армейского совета – это уже слишком. Вы согласны? Тут Кеннет не умеет вовремя остановиться. И ко всему прочему я узнаю, что он втихомолку наговорил на меня вашему корпусному начтыла.

Вот не думал я, что закулисная деятельность Уидмерпула досягнула до таких служебных шишек, как генерал-майор, начальник тыла корпуса.

– Это я, конечно, между нами, – продолжал Фэрбразер, – и для вашей пользы. Кеннет подчас бывает невнимателен к своим подчиненным. Вы, я думаю, уже почувствовали это. Я отнюдь не хочу порочить Кеннета как человека или как штабиста. Во многих отношениях его способности пропадают у нас втуне.

– Его уже берут от нас.

– Вот как?

В голосе Фэрбразера не слышится особой радости, что талантам этим не дадут теперь пропасть «втуне». Слышится, однако, откровенное любопытство.

– Его назначение – уже не секрет, по-моему, – прибавил я.

– Если даже и секрет, то я умею хранить секреты. Куда же его назначают?

– Он мне сказал, в Секретариат кабинета, но, кажется, приказа еще нет.

Фэрбразер присвистнул – у него иногда прорываются эти грубые проявления чувства, которые не слишком вяжутся с общим достоинством его манеры. Вот так же он тогда у Темплеров присвистнул и прищелкнул пальцами, услышав в разговоре имя какой-то красавицы.

– Ух ты, Секретариат кабинета! И повысили в звании тоже?

– По-моему, он переходит туда майором, но рассчитывает на скорое повышение.

– Так-так.

Явно огорченный известием, Фэрбразер слегка успокоился, услышав, что Уидмерпул пусть ненадолго, но остается в майорах.

– Секретариат кабинета, – повторил он с нажимом. – Высоко взлетает. Могу лишь надеяться, что моя новость не повредит этому взлету. Но, как я уже сказал, лучше подожду, сообщу ему лично.

Он покачал головой. В это время вернулся Уидмерпул. Он вошел, нервно поправляя воротник – верный признак раздражения. Видимо, беседа с Педларом прошла не весьма успешно. Увидеть у себя Фэрбразера – тоже мало радости ему.

– А, здравствуйте, Санни, – сказал он кисловато.

– Я зашел проститься, Кеннет, а от Николаса слышу, что и вас тоже переводят.

Уидмерпул удивился было, что Фэрбразер назвал меня по имени, но тут же вспомнил, что мы встречались до войны.

– Я и забыл, что вы знакомы, – сказал он. – Да, меня переводят. Николас сообщил вам куда?

– Он был скуп на информацию, – сказал Фэрбразер.

Санни, как всегда, осторожен – и спасибо ему за это; но Уидмерпул вовсе не прочь объявить, куда переходит.

– В Секретариат кабинета, – сказал он, не в силах скрыть ухмылки.

– Куда махнули, старина!

Это почти пылкое восклицание Фэрбразера – настоящий шедевр притворства.

– Предстоит там трудиться с раннего утра до поздней ночи, – сказал Уидмерпул. – Но будут, несомненно, интересные контакты.

– Будут, старина, непременно будут – и повышение тоже.

– Возможно.

– Незамедлительное повышение.

– Да ведь в треклятой армии никогда наверняка не знаешь, – сказал Уидмерпул, заметно веселея и соответственно переходя на тон армейского рубахи-парня. – А вы, Сании, куда перебираетесь?

– В одну из секретных служб.

– В агентурную разведку?

– Вроде того.

– С повышением?

Фэрбразер скромно кивнул.

– Только потому и перехожу. Прибавка к окладу нужна. А иначе, конечно, предпочел бы служить там, где меньше требуется скрытничать.

Уидмерпула, понятно, не обрадовало, что Фэрбразера производят в подполковники, а сам он, хотя и на краткое время, остается майором. Возможно, его раздражает и само по себе повышение Фэрбразера. Однако – и это редкостное для него самообуздание – Уидмерпул ухитрился скрыть свою досаду; тон его даже умеренно-поздравителен. Отчасти здесь причиной обещанное ему самому весьма приятное назначение, отчасти же и то, что (как обнаружилось потом) он низко ставит спецслужбу, куда берут Фэрбразера.

– Орава мошенников и лодырей, так я считаю, – отозвался он о них позже.

Фэрбразер тоже не тупица, разумеется, и оценивает будущее их служебное положение со сходной точки зрения – то есть понимает, что хотя теперь он обскакал Уидмерпула в чине, но честолюбию Уидмерпула бесспорно открывается поле пошире. Фэрбразер так даже и выразился в краткой фразе. Он мог позволить себе так свеликодушничать, поскольку рассчитывал тут же побить карту Уидмерпула прибереженным козырем. И побил – поговорив минуту-две о должностях, предстоящих обоим.

– Вас известили, что на разведбатальон ставят Айво Динери? – пошел он внезапно в атаку.

Уидмерпул опешил.

– Впервые о нем слышу, – ответил он, уже опять с хмурым лицом. Сказал он это, очевидно, главным образом чтобы выиграть время.

– До этого он был начштаба моего территориального полка, – сказал Фэрбразер. – Парень энергичнейший, прямо землю роет. Перед самой войной получил Военный крест в Палестине.

Уидмерпул молчит. Ему малоинтересны молодецкие подвиги Динери. И по-видимому, он хочет утаить от Фэрбразера, что сам протаскивал кандидата на этот пост и что затея, стало быть, не удалась.

– Я знаю, вы были заинтересованы в этом деле, – произнес Фэрбразер небрежным тоном.

– Естественно.

– Я хочу сказать, особо заинтересованы.

– Ничего особого тут нет, – сказал Уидмерпул.

– Ах, вот как, – сказал Фэрбразер с озадаченным и сугубо огорченным видом. – А я в основном по этому делу и пришел.

– Послушайте, Санни, – сказал Уидмерпул, начиная уже злиться. – Я не знаю, к чему это вы. Как же я могу ведать личным составом дивизии и не интересоваться назначениями на командные посты в ее частях?

– Начальник тыла корпуса считает, что вы тут слишком интересовались, – сказал Фэрбразер с преувеличенной грустью в голосе. – Предстоит скандалище, старина. Втяпались вы на сей раз.

– То есть как это?

Уидмерпул теперь достаточно встревожен и напуган – и обуздал свою злость. Фэрбразер покосился на меня, вопросительно взглянул на Уидмерпула, подняв брови. Уидмерпул замотал головой.

– Говорите при нем свободно, – сказал он. – Он знает, что я намечал кандидата в командиры разведбатальона. В этом ничего неположенного. Естественно, мне жаль, что мой кандидат не прошел. Вот и все. Чем же тут недоволен начтыла корпуса?

Фэрбразер тоже покачал головой – но медленно и еще траурней, чем раньше.

– Из его слов я понял, что вы недавно являлись к нему в связи с кой-какими касающимися меня делами.

Уидмерпул побагровел.

– Понимаю, о чем вы, – сказал он. – Но дела эти и меня касаются не меньше.

– А не приличней ли было бы, старина, сперва меня уведомить, что идете к генералу?

– Зачем же было мне уведомлять вас? – ответил Уидмерпул с некой заминкой.

– Так или иначе, справедливо или нет, но начтыла корпуса считает, что вы сбивали его с толку разной своей неофициальной информацией, вдобавок не поставив его в известность, что проталкиваете в других инстанциях кандидатуру своего человека на этот тогда еще вакантный пост, – мягко промолвил Фэрбразер.

– Как он дознался?

– Я ему сказал, – ответил Фэрбразер просто.

– Но послушайте… – начал Уидмерпул и поперхнулся от ярости.

– Короче, начтыла корпуса сказал, что сообщит вашему генералу всю эту историю.

– Но я не совершил ничего неположенного, – сказал Уидмерпул. – Нет ни малейшей причины считать, что…

– Поверьте, Кеннет, я незыблемо уверен, что вы не сделали ничего предосудительного со служебной точки зрения, – сказал Фэрбразер. – Искренне в этом убежден. Потому я и решил, что лучше всего будет сыграть с вами в открытую. Начтыла корпуса склонен подчас горячиться. Сами понимаете, эти кадровые офицеры привыкли действовать в уставной колее, из которой наш брат, армеец-дилетант, не прочь иногда выйти. Мы с вами не любим уставных проволочек. Но только я огорчился, что вы пошли и насказали на меня корпусному. И решил, что ему следует побольше узнать о вас, о вашей собственной деятельности. Я уверен, что все обойдется в конце концов, но счел долгом без хитростей предупредить вас – раз уж пришел проститься, – что начтыла корпуса собирается снестись с вашим генералом.

Тихий, успокоительный тон Фэрбразера нисколько не успокоил Уидмерпула, а лишь сильнее встревожил. Фэрбразер поднялся со стула. Расправил плечи, улыбнулся добренько – он доволен (еще бы!) разрушительным действием этого краткого разговора, пошатнувшего планы Уидмерпула. Как я позднее убедился, Фэрбразер – деятель проворный, весьма даже проворный. Уидмерпул сделал ошибку, пытаясь перехитрить Фэрбразера. Следовало предвидеть, что Фэрбразер рано или поздно узнает о визите к генералу. Возможно, Уидмерпул недооценил противника, не ожидал, что тот прибегнет к опасному оружию. Однако теперь, с присущим ему реализмом, Уидмерпул понял – надо что-то тут же предпринять, чтобы ослабить надвигающуюся бурю. Терять время на упреки и укоры он не собирался.

– Я провожу вас к выходу, Санни, – сказал он. – Всю эту историю с корпусным я могу разъяснить. По существу, она вовсе не была направлена против вас, хотя теперь я вижу, что вы иначе и не могли расценить.

Фэрбразер повернулся ко мне. Кивнул прощально.

– Всего доброго, Николас.

– Всего доброго, сэр.

Они вышли вместе. Уидмерпул, кажется, попал в переплет – почти определенно попал. Одно следует все же заметить: кого бы ни выдвигал он в командиры разведбатальона, человек этот справился бы с должностью не хуже, если не лучше остальных кандидатов. Неподходящую кандидатуру Уидмерпул не выставил бы – пусть даже исходя из своих личных интересов. Просто по знакомству, просто среднекомпетентного человека он не стал бы проталкивать – только первоклассного офицера. В этом Уидмерпулу надо отдать должное, хоть я не имею причин одобрять его методы. Впрочем, и кандидат Фэрбразера, Айво Динери, оказался отменным, лихим командиром. Он возглавлял разведбатальон вплоть до германской капитуляции и за несколько дней до нее подорвался в своем джипе на немецкой мине. Но оба эти замечания мои – просто к слову. Существеннее сейчас то, что даже если Уидмерпул не вышел из так называемых рамок дисциплины, то все же, очень может быть, повольничал в смысле служебной иерархии, перемахнул через ступеньку-другую инстанций, что непозволительно для простого майора и оскорбительно для проведавшего об этом начальства. Вероятно, визит Уидмерпула к генералу – начтыла корпуса – был вызван каким-либо мелким препирательством с Фэрбразером; и лучше бы ему не делать этого визита, а тем более за спиной у Фэрбразера. Но Уидмерпул в этом отношении нещепетилен.

– Вредно быть чересчур джентльменом, – сказал он однажды.

Нетрудно догадаться, что произошло у генерала. Придя под пустяковым своим предлогом, Уидмерпул затем легко смог связать тему разговора с делами разведбатальона. Возможно, генерал был даже рад услышать парочку-другую полезных конфиденциальных сведений – Уидмерпул большой мастер копить их для таких именно бесед. Но затем что-то пошло не так. Фэрбразер узнал от генерала или догадался, что Уидмерпул строит против него козни. Как многие «не чересчур джентльмены», Уидмерпул недоучитывает того, что и противник может оказаться не джентльменом. Уидмерпул даже горько жалуется в таких случаях. А Фэрбразер как раз нещепетилен в равной с Уидмерпулом мере. Без сомненья, он не постеснялся обратить внимание генерала на то, что если исследовать пристальней действия Уидмерпула, то (возможно, лишь на придирчивый взгляд службиста-формалиста) обнаружатся черточки неприглядной интриги дерзкого подчиненного. Так по крайней мере и взглянул на дело начальник тыла корпуса. И, видимо, разгневался. Предстоит теперь, по выражению Фэрбразера, скандалище – и это в самый деликатный момент карьеры Уидмерпула. Он все еще толкует, должно быть, внизу с Фэрбразером. В дверь заглянул Грининг.

– Майора Уидмерпула нет?

– Сошел вниз – проводить коллегу из Округа. Сейчас вернется.

– Их генеродие требуют Уидмерпула к себе на полусогнутых.

– Я передам.

– Я лучше сам дождусь. Их генеродие сугубо недовольны. Рвут и мечут. Мне, как полицейскому в ковбойском фильме, приказано: «Скачи и без преступника не возвращайся».

– А что случилось?

– Не ведаю.

Видимо, начинается гроза. Мы с Гринингом сыграли в крестики-нолики. Вернулся Уидмерпул. Грининг передал ему генеральское веленье. Уидмерпул, и без того встревоженный, только дернулся молча. Грининг повел его в кабинет генерала. Вот так оно в армии: не происходит, не происходит ничего, и неожиданно вдруг вихрь, круговерть перемен. Все мы внезапно попали теперь в одну из таких круговертей. Следующим в комнату отдела явился полковник Хогборн-Джонсон. Это событие редкостное и, скорее всего, означает, что обуял полковника бешеный гнев и невмочь ему вызывать по телефону Уидмерпула и ждать, покуда тот придет. Чтобы не лопнуть от бешенства, приходится полковнику бегом нестись по коридору к нам… Однако моя догадка оказалась неверна. Полковник, напротив, необычайно хорошо настроен.

– Где помнач?

– У командира дивизии, сэр.

Полковник сел на стул, где сидел перед тем Фэрбразер. То, что он спокойно сидит и дожидается, не менее удивительно, чем приход его к нам. Несомненно, он чем-то донельзя доволен. Наверное, уже знает, что над Уидмерпулом гроза.

– Вы до армии сочинительством занимались? – спросил он, подергав свои щетинистые светло-коричневые усики.

– Занимался, сэр, – ответил я.

– Генерал на днях упомянул об этом. – И Хогборн-Джонсон шипнул углом рта; странный его смешок знаменовал на сей раз то, что полковник и сам с музами накоротке.

– Я тоже как-то сочинил недурную пародию, – сказал он.

– Да, сэр?

– На стихи Омара Хайяма.

Я изобразил учтивый интерес.

– Забавнейшая получилась, – продолжал полковник без всякого авторского смущения.

Я собрался уж просить его прочесть хотя бы несколько четверостиший этой, очень может быть, занятной стилизации, но тут возвратился Уидмерпул, не дав мне познакомиться с полковничьей музой.

– A-а, Кеннет, – сказал Хогборн-Джонсон самым елейным тоном, на какой способен. – Я решил отнять у вас крошечку вашего драгоценного времени.

Уидмерпул еще меньше обрадовался полковнику, чем раньше Фэрбразеру. Он уже в немалой степени подавлен сыплющимися на него ударами.

– Да, сэр? – произнес он тускло.

– Мистер Диплок… – начал Хогборн-Джонсон. – Нет, вы оставайтесь, Николас.

Полковник сидит на стуле, постукивая кулаками по коленкам, и не торопится продолжать. Он, видимо, затеял публичное посрамление Уидмерпула в связи с делом Диплока. То, что он назвал меня по имени, – признак на редкость хорошего настроения.

– Да, сэр? – повторил Уидмерпул.

– Боюсь, что вам придется признать совершение крупной ошибки, – сказал полковник Хогборн-Джонсон. Отчеканил громко, резко, как отдают приказание на параде.

Уидмерпул молчит.

– Опростоволосились вы, сын мой, – сказал полковник.

Уидмерпул сжал губы, поднял брови. Даже в нынешнем подавленном состоянии он все еще способен рассердиться.

– Вы возвели целый ряд обвинений на старого, испытанного солдата, – сказал Хогборн-Джонсон, – тем самым вызвав массу неприятностей, служебной разладицы и ненужной возни.

Уидмерпул открыл рот, но полковник не дал ему возразить.

– Я вчера обстоятельно беседовал с Диплоком, – сказал он, – и удостоверился, что он может полностью очистить себя от подозрений. С этой целью я разрешил ему отлучку на одни сутки – для сбора некоторых доказательств. Вы, как я понимаю, уходите от нас?

– Я…

Уидмерпул запнулся. Сделал усилие, сосредоточиваясь.

– Да, сэр, – сказал он. – Я действительно ухожу из дивизии.

– Перед тем, я считаю, вам необходимо будет принести извинения.

– Я еще не знаю, сэр, тех новообнаруженных фактов, которые могли бы опровергнуть улики, до сих пор неоспоримые. Днем сегодня я был у полковника Педлара, и он сообщил мне о разрешенной вами суточной отлучке. Он информировал начальника дивизионной полиции, с тем чтобы Диплока держали это время под надзором.

Уидмерпул произнес эти слова весьма строптивым тоном; но, видимо, мысли его по-прежнему заняты другим. Решается ведь собственная его судьба, и ему трудно, конечно, сосредоточиться на Диплоке. А полковник Хогборн-Джонсон – вознамерясь, очевидно, поиграть с Уидмерпулом, как кот с мышью, прежде чем сразить его своими новостями, – переменил пока что тему.

– И еще один вопрос, – сказал он. – О командных назначениях в разведбатальоне.

– Наш генерал сейчас поднял этот вопрос, – проговорил Уидмерпул.

Услышав это, Хогборн-Джонсон удивился. Ясно, что он не знает о грозе, бушующей на генеральском уровне по поводу интриг Уидмерпула.

– Поднял в беседе с вами?

– Да, – ответил Уидмерпул без уверток. – Генерал сказал мне, что командовать назначен майор – то есть теперь уже подполковник – Динери.

Если Хогборн-Джонсон рассчитывал посадить тут Уидмерпула в лужу, то в итоге сел в нее сам. Он покраснел. Он знал, несомненно, что Уидмерпул скрытно соперничает с ним в этом деле, но не знал, чем оно кончилось. Теперь оказалось, что не только кандидат Уидмерпула, но и собственный полковничий кандидат не прошел. А это для полковника несносно. Самоуверенная, ехидно-высокомерная его манера сменилась обычной – брюзгливой и злой.

– Айво Динери? – осведомился он.

– Кавалерист.

– Да, Айво Динери – кавалерист.

– Вот он и назначен.

– Понятно.

Слова у Хогборн-Джонсона иссякли. Он взбешен известием, но не может же полковник вслух признать, что тайные планы его потерпели крах. И наверняка вдвойне ему досадно услышать эту весть из уст того самого Уидмерпула, над кем он пришел насмеяться. Но минутой позже произошло нечто, куда более скверное для полковника – и гораздо более драматичное. Открылась дверь, и явился Киф, начальник дивизионной полиции. Он чем-то взбудоражен. Пришел он явно к Уидмерпулу, никак не ожидая встретить здесь полковника, и теперь озадачен. Киф – человечек хитровато-корявой наружности и неприятен, как большинство военно-полицейских чинов; но, по общему мнению, он умело управляет своим отрядом полисменов (а это народ трудный). Он помялся, видимо решая, объявлять ли то, с чем пришел, или же, измыслив другую причину прихода, отложить разговор до момента, когда Уидмерпул останется один. Решив, что лучше будет не откладывать, Киф стал почти по стойке «смирно» и обратился к полковнику, точно его-то и разыскивал. Причина колебаний Кифа тут же сделалась, увы, ясна.

– Прошу прощенья, сэр.

– Да?

– По телефону передали о серьезном деле, сэр.

– О чем именно?

– Диплок дезертировал, сэр.

Весть настолько неожиданна, что полковник, уже и так раздосадованный назначением Динери, онемел, точно не понимая слов Кифа. Наступила жуткая тишина. Киф первым не вынес ее и, по-прежнему вытянувшись, заговорил снова:

– Только что передали, сэр. Начтыла распорядился держать Диплока под надзором, но слишком поздно получилось. По сообщению, он уже пересек границу. Теперь на нейтральной территории.

Единственный, по-моему, раз в жизни случился у полковника Хогборн-Джонсона великодушный порыв – он поверил Диплоку, поддержал его, обвиненного в казнокрадстве. Конечно, я полковника знаю очень мало – только лишь по недолгой с ним службе. Быть может, вне службы он обнаруживает иные свои, скрытые от меня, качества. Но пусть это и не так, пусть и в общении с друзьями и семьей он столь же малоприятен, как на службе; пусть даже его сочувствие Диплоку продиктовано эгоизмом, пристрастием, тупым упрямством – все же фактом остается, что он доверял Диплоку, верил в него. К примеру, он одернул Уидмерпула, когда тот назвал делопроизводителя старой бабой, – одернул попросту из уважения к Диплоку, заслужившему много лет назад Военную медаль. И вот доверие его обмануто и предано. И не совсем даже по справедливости наказан полковник. Ведь он был прав, не считая Диплока старой бабой; хоть тот и копался по-бабьи с бумажками, но рванул через границу вовсе не по-бабьи. Однако так или иначе, а полковника Диплок предал. И полковник осознал это уже, пожалуй. Он встал, задев и сбросив на пол часть бумаг, заваливших стол Уидмерпула. Дернул головой, без слов веля Кифу следовать за собой, и вышел из комнаты. Шаги их застучали по голому паркету коридоров. Уидмерпул закрыл за вышедшими дверь. Затем нагнулся, старательно подобрал с пола сброшенные сводки показаний. Он даже не радуется победе над Хогборн-Джонсоном – слишком, видимо, угнетен своей собственной бедой. Таким расстроенным, доведенным до полного отчаяния я не видел Уидмерпула с того давнего дня, когда ему, безвинному, пришлось дать Джипси Джонс деньги на аборт.

– Какой поднялся шум, – сказал он.

– Шум?

– Генерал прямо синий от злости.

– Из-за того, что донес корпусному начтыла Фэрбразер?

– Этот проклятый начтыла полностью извратил мои слова, передавая их Лиддаменту.

– И что же теперь?

– Генерал Лиддамент говорит, что расследует дело и если убедится, что я вел себя предосудительно, то уволит из штаба. Конечно, это меня не беспокоит, я и так ухожу. Беспокоит то, что он может со зла расстроить мой перевод наверх, когда получит официальное уведомление. Теперь он вроде бы забыл, что я перевожусь.

– А он знает, что и Хогборн-Джонсон продвигал кандидата?

– Нет, конечно. Хогборн-Джонсон сможет теперь замести свои следы.

– А в деле Диплока?

– Ах да, – повеселел Уидмерпул слегка. – Я и забыл о Диплоке. Что ж, так я и говорил – хотя никак не предполагал, что он решится дезертировать. Возможно, он и не дезертировал бы, не будь граница рядом. Все это крайне огорчительно. Но ничего не поделаешь; а тем временем надо за работу. Что там на очереди?

– Снова всплыл вопрос о производстве Мэнтла в офицеры.

Уидмерпул подумал секунду.

– Ладно, давайте мне, – сказал он. – Пошлем на утверждение в обход Хогборн-Джонсона.

Он взял у меня бумажку.

– А Стрингам?

– Что Стрингам?

– Если, как вы считаете, передвижную прачечную усылают на Дальний Восток…

– К дьяволу Стрингама, – рассердился Уидмерпул. – Что вы все хлопочете о Стрингаме? Если не хочет плыть туда, то, наверно, сможет отвертеться, сославшись на возраст. Это его личное дело. Да, кстати, через час, а то и раньше, должен явиться офицер, назначенный на прачечную вместо Битела. Вы сводите его туда и ознакомите в общих чертах. Детальнее я потом сам. Его фамилия – Чизман.

Остаток штабного дня прошел без особых происшествий. Уидмерпул несколько раз вздыхал про себя, но вслух больше не жаловался. Как он сам сказал, ничего не поделаешь. Остается ему ждать, во что все это выльется. Никто лучше Уидмерпула не знает, что в армии все может случиться. Возможно, он и уцелеет. Еще возможней, что зашлют его куда-нибудь в Западную Африку – и прощай высшие сферы… Затем явился к нам Чизман, и тут же стало ясно, что отплывающая за море прачечная получает в начальники офицера, очень непохожего на Битела.

– Боюсь, что я оказался менее пунктуален, чем мне хотелось, сэр, – сказал он, – но я полон желания поскорее приступить к работе.

Чизман сказал мне потом, что ему тридцать девять лет. А по виду никак не определишь его возраста. Седоватые волосы и очки в стальной оправе очень вяжутся с его дотошно-обстоятельной манерой речи, насквозь штатской – ни малейшего намека на военную «отчетливую» сжатость. Словно представитель фирмы, прибывший по делу в смежную фирму. В обращении его к Уидмерпулу есть уважительность, с которой простой служащий адресуется к управляющему, – но ни следа воинских интонаций. Сам Уидмерпул хотя иногда ведет себя по-штатски, но гордится своей офицерской «отчетливостью» – и Чизман ему явно не по душе. Однако полученные отзывы о Чизмане дают ему, должно быть, основание считать, что тот справится с должностью. Обменявшись с Чизманом несколькими деловыми фразами, Уидмерпул велел мне отправить вещи Чизмана в корпус «Джи» и пойти с ним в прачечную. Разумеется, Уидмерпул хочет побыть один, обдумать свое положение.

– Я побеседую с вами завтра, Чизман, – сказал он, – после вашего ознакомления с персоналом и оборудованием в свете предстоящей отправки.

– Да, сэр, осмотреться предварительно не помешает, – сказал Чизман.

Вдвоем мы отправились на окраину расположения штаба, отведенную для наездов передвижной прачечной. Чизман сообщил мне, что по профессии он бухгалтер. Ему нередко приходилось иметь дело с отчетностью прачечных, так что, произведенный в офицеры, он попросил назначения в одну из передвижных прачечных.

– Их удивило такое мое желание, – сказал Чизман. – А по-моему, оно вполне логично. Начальник наших офицерских курсов покатился со смеху, когда услышал о прачечной. Но он вообще смеялся, только лишь заговорю с ним. Он был со мной согласен, что я стар для строевой должности, и хотел меня пустить по казначейской части или послать учиться шифрованию, но я настоял на прачечной. Тянуло командовать людьми. А к вам я переведен как неплохо поставивший дело в своей прачечной. Мне лестно было это слышать.

– Здесь у вас будет отменный помощник – сержант Эблетт.

– Мне приятно это слышать. Мой прежний сержант отнюдь не всегда отличался надежностью.

Сержант Эблетт был на месте, ожидал нас. Пьяный отзыв Битела о нем верен – Эблетт не только из ряда вон хороший сержант, но и ведущий комик в дивизионных концертах: он поет в них забытые песенки, отпускает допотопные остроты и лихо пляшет в одних подштанниках. Номер Эблетта пользуется у зрителей наибольшим успехом. Сейчас, однако, эстрадные таланты Эблетта укрыты под сдержанной, даже суровой повадкой старого воина; чисто выбритая верхняя губа и чуть-чуть отпущенные бачки придают ему сходство – возможно, нарочитое – с ветераном веллингтоновских кампаний. Я представил его Чизману и подумал, что, пока они заняты делом, можно будет повидаться со Стрингамом.

– Мне надо поговорить с одним вашим солдатом. Разрешите, пока сержант вас знакомит с матчастью?

– Пожалуйста, – сказал Чизман. – Личное дело какое-нибудь?

– Он мой довоенный приятель.

Чизману можно в этом довериться. Да и уплывает прачечная все равно. Сержант Эблетт подозвал капрала. Вдвоем с капралом я пошел на розыски Стрингама, оставив Чизмана осваиваться.

– Видел его в казарме, валялся Стринги на койке, – сказал капрал, добродушный парень с толстым красным носом, не придающий, очевидно, слишком большого значения воинским формальностям.

Он вошел в казарму. Я остался ждать во дворе, где стояли автомашины прачечной, диковинные на вид. Минуты через две капрал показался в дверях. За ним шел Стрингам без фуражки, с озабоченным лицом. Увидел меня, и лицо прояснилось. Встал смирно.

– Спасибо, капрал.

– Не за что, сэр.

Красноносый капрал ушел.

– Я даже всполошился, – сказал Стрингам. – Лежу на койке, читаю, думаю о том, какая Таффи странная. Читая Браунинга, всегда вспоминаю о ней. Говорил ли я тебе, Ник, что Браунинг – ее любимый поэт? Говорил, конечно. Я становлюсь безнадежно забывчив. А Браунинг всегда мне взвинчивает нервы. Я даже вздрогнул, когда капрал Тредуэлл сказал, что меня вызывает офицер.

– Я только что привел к вам нового начальника – вместо Битела назначен.

– Бедный Бити. Какой он фортель отколол вчера. Что теперь с ним будет?

– Уидмерпул его вышвырнул вон из армии.

– Ай-ай-ай. Армии-то, может быть, и лучше без него, а я буду по нем скучать. Что за человек этот новый?

– Зовут его Чизман. Ты с ним поладишь, если останешься в прачечной.

– Куда же я от нее. Я уже слит и спаян с прачечной. Теперь нутром понимаю смысл выражения esprit de corps[21]21
  Кастовый дух (франц.).


[Закрыть] – а прежде был, увы, лишен такого чувства.

– Я хочу поговорить с тобой об этом.

– Об esprit de corps?

– Давай-ка несколько минут прогуляемся, пока Чизман занят с вашим сержантом.

– Вот и сержантом Эблеттом я восхищаюсь, – сказал Стрингам. – Стараюсь запоминать его остроты, чтобы после войны блистать ими на званых вечерах – если буду туда зван и если еще будут после войны званые вечера. У этих острот подлиннейшее звучанье конца века, они вливают мне в душу уверенность. Погоди, головной убор надену.

Он вернулся в пилотке, с потрепанным томиком в руке. Мы медленно пошли по бесконечной пустой улице, мимо невысоких домов из красного кирпича. Против обыкновения сегодня солнечно, тепло. Стрингам поднял руку с книжкой.

– На прощанье, Ник, я должен прочесть тебе цитату. Что она значит в целости, я толком не знаю, но она явно имеет касательство к армейской жизни.

– Чарлз, времени мало – мобилизуй мысли. Прачечная назначена к отправке.

– Мы знаем.

– Дошли уже слухи?

– До солдат они доходят раньше, чем до офицеров. Одно из преимуществ рядового. А куда пошлют?

– Конечно, это держится в секрете, но Уидмерпул полагает – не знаю, на веских ли основаниях, – что отправят на Дальний Восток.

– И это дошло до нас.

– Тогда вы знаете столько же, сколько и я.

– Вижу-вижу. Конечно, военную тайну могут блюсти так строго, что местом назначения окажется в конце концов Исландия. Всегда возможно и такое.

– Суть в том, что ты, вероятно – даже определенно, – мог бы остаться по возрасту и состоянию здоровья.

– Согласен, что я древней окрестных скал и умирал уже несчетными смертями, почище сказочного вампира. Но при всем том я очень не прочь повидать роскошный Восток – или, на худой конец, исландские гейзеры.

– Ты это твердо?

– Непоколебимо.

– Я счел долгом сообщить тебе просто по-дружески – в прямое нарушение всех правил.

– Об этом я не проболтаюсь. Можешь быть уверен. Надо думать, Уидмерпул знал об отправке?

– Думаю, знал.

– И устроил весь этот гуманный перевод из столовой, чтобы сплавить меня подальше?

– Пожалуй, что так.

– Большей услуги он не мог мне оказать. Моя цитата старине Уидмерпулу не в бровь, а в глаз. Как у всякой ценной мысли, у нее двадцать различных значений.

Стрингам залистал страницы книжки. Мы остановились на углу, возле почтового ящика. Найдя нужное место, он прочел вслух:

 
Как перед битвой выпивают чару,
  Так я воспоминаний захотел
  Испить веселых, светлых, чтоб сумел
  Мой дух бодрей противостать кошмару.
Должна ведь мысль предшествовать удару —
  Так нам велит искусство ратных дел.
 

– «И темную башню увидел Чайльд Роланд»?[22]22
  Зловещая строка из «Короля Лира», которая служит заглавием и темой цитируемой здесь поэмы Браунинга. «Чайльд» означает «молодой дворянин».


[Закрыть] – спросил я.

– В данном случае – Чайльд Стрингам.

– К Браунингу у меня какое-то зыбкое отношение.

– Его персонажи все словно в очень дорогих маскарадных костюмах. Тем не менее в строках его всегда немало стоящего. Не то чтобы я тянулся душой к моим веселым, светлым воспоминаниям. Сразу и не наскребу таковых. Но «должна ведь мысль предшествовать удару» – сказано хорошо.