Текст книги "Анна-Мария"

Автор книги: Эльза Триоле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

– Алло…

Его голос. «Какое счастье, – сказал он, – а я и не надеялся… Если разрешите… Через четверть часа буду у вашей двери…»

Вероятно, судьбе было угодно, чтобы все, связанное с Филиппом де Шамфор, становилось загадочным и странным. Квартирка в первом этаже, куда он привез Анну-Марию, походила на тайник. Занятая своими думами, она даже не заметила, куда он ее везет. Что это за тенистый проспект? Генерал открыл калитку в чугунной ограде палисадника – всего несколько деревьев перед домом, – затем выходящую в палисадник дверь квартиры. Запах дыма и одеколона, жарко натопленная комната… Генерал повернул выключатель. Слабо затеплился рассеянный красноватый свет, выхватив из мрака альков с темными занавесками, массивные потертые кожаные кресла, бобрик на полу.

Анна-Мария прошла прямо в альков, к кровати, и стала раздеваться… В машине они не обменялись ни словом.

Если бы можно было предвидеть, что у Франсуа будет удар, она бы не уехала… Она представила себе Жоржа между двумя жандармами и прильнула губами к губам Селестена, который что-то говорил.

Следующий день оказался воскресным. Анна-Мария как-то забыла об этом… Значит, пройдет еще целый день, пока она узнает, можно ли послать деньги. Она поднялась только после ухода Селестена, около полудня; она бродила по квартире, ступая босыми ногами то по теплому и пыльному ковру, то по паркету маленькой туалетной комнаты, где стояла газовая плитка; в стенном шкафчике Анна-Мария обнаружила отсыревшие сухари в жестяной коробке и начатую пачку чая, оставшуюся, очевидно, еще с довоенных времен. Тут же нашелся чайник и две чашки из тонкого фарфора, с гербом. На крючке висел мужской халат с вышитой на кармане короной – узкий и длинный, как змеиная кожа, казалось, он еще больше вытянулся, провисев здесь столько лет… Все в квартире выглядело так, словно оставалось нетронутым с давних пор, только френч Селестена на спинке стула, да его нечищеные сапоги вносили что-то живое в заброшенную комнату с закрытыми ставнями. Над камином вместо зеркала висела фотография женщины, снятой в натуральную величину: она сидела очень прямо, сложив руки на стоявшем перед ней столике, и смотрела на Анну-Марию пристально, сурово. Маленький дамский секретер, совсем новый, хотя и запыленный, как-то не подходил к жилью одинокого мужчины. На бюваре с золоченой короной лежал револьвер. Анна-Мария снова легла. Очень широкая кровать занимала весь альков. Было что-то необычное в этой квартире нижнего этажа, с плотно закрытыми ставнями и задернутыми занавесками. В прежние времена такие квартиры назывались холостяцкими, они наводили на мысль о любовных свиданиях, об адюльтере; теперь же Анна-Мария подумала, что здесь можно было бы устроить прекрасную подпольную квартиру. Воскресенье… К счастью, бронзовые часы не шли, точно хотели скрыть от Анны-Марии, что время остановилось. Если бы Франсуа умер, она взяла бы Жоржа к себе. Но Франсуа может прожить еще очень долго. Как быть, если не удастся переслать деньги через банк? Вернуться на Острова? Но пока Франсуа жив, это бесполезно… За закрытыми ставнями, в палисаднике, отгораживавшем дом от проспекта, лил дождь. Машины проезжали редко, сюда не доносились ни шум шагов, ни голоса прохожих. Женщина с фотографии в натуральную величину, висевшей над камином, пристально смотрела на Анну-Марию, будто та вторглась сюда незваной. Кто это? Жена Селестена?

Если окажется, что переслать деньги через банк невозможно, придется пойти к мадам де Фонтероль: у нее всюду связи… Да, конечно, мадам де Фонтероль поможет. Анна-Мария закрыла глаза и уснула.

Она несколько раз просыпалась и снова засыпала, слабый красноватый свет маленькой люстры с электрическими свечами не мешал ей. Селестен не возвращался… Щелки между железными ставнями пропали, – должно быть, на улице стемнело.

Было около полуночи, когда вернулся Селестен.

– Ради бога, не вставай… Прости, от меня, должно быть, разит псиной и алкоголем…

Они расстались на следующее утро, не назначив свидания.

X

Во время оккупации у мадам де Фонтероль на чердаке ее особняка скрывались англичане из Интеллиженс Сервис. Пока гестапо не нагрянуло к ней с облавой, как раз в один из ее четвергов. Получилось довольно смешно – почти все задержанные оказались коллаборационистами: мадам де Фонтероль принимала только людей своего круга – прекрасная ширма для агентов Интеллиженс Сервис.

После Освобождения мадам де Фонтероль продолжала принимать по четвергам своих старых знакомых за исключением тех, которые сидели в тюрьме Френ. Что поделаешь, это была ее среда испокон веков и другой она не знала. Помимо своего сына Ива, предмета ее постоянной тревоги – он во время оккупации был с де Голлем, – мадам де Фонтероль интересовалась лишь благотворительностью и искусством; время от времени она жертвовала не очень крупные суммы Институту по исследованию рака и охотно приглашала к себе модных знаменитостей, мужчин и женщин, вовсе не из снобизма, а из вполне законного любопытства к тем, кого выдвинул Париж, – тонкий знаток во всех областях жизни.

Ив, сын мадам де Фонтероль, вернулся домой вместе со всеми французами. Он жил в библиотеке на третьем этаже, бывшем кабинете его отца, откуда через дверь, замаскированную книжными полками, можно было подняться на чердак и на крышу. Этим-то путем и спасся англичанин, находившийся у мадам де Фонтероль, когда явилось гестапо и арестовало ни в чем не повинных гостей. Этим же путем проник сюда и сам Ив, когда, сброшенный с парашютом на французскую землю, он не устоял перед соблазном и, перейдя демаркационную линию, приехал в Париж, что было никому не нужным безумием.

Ив спал на диване, вделанном в стеллажи, которые тянулись по стенам вокруг большой комнаты. Он предпочитал библиотеку своей бывшей комнате внизу, с ее медной кроватью, неприятными воспоминаниями о лицее и непосредственным соседством со спальней матери.

В двадцать четыре года за спиной у Ива было четыре года войны. Вот уже шесть месяцев, как он вернулся домой, как он ходит в штатском, спит каждую ночь на чистых простынях и завтракает по утрам в постели. Среди белых подушек и мягких одеял его всклокоченная голова, лицо, с которого никак не хотел сходить загар, и крепкое голое тело казались неуместными, как будто он лежит в постели совсем одетый. Ив зевал. Пробило полдень. Завтрак уже давным-давно успел остыть, дожидаясь его на стуле, куда горничная Ольга поставила его ровно в восемь часов. Прямо какая-то мания, каждый день одно и то же; с тех пор как он вернулся, ему ни разу не удалось позавтракать иначе чем холодным противным кофе. Утренний завтрак подавался ровно в восемь часов. Хорош бы он был, если бы вставал в такую рань! День и без того тянется бесконечно долго… Единственная выгода от этой истории с завтраком заключалась в том, что, принося его, Ольга разжигала огонь, и поэтому Ив не очень ругался… Он сел в постели… бр-р, ну и холодище в этом доме, стужа, как на улице… Чего ради он должен мерзнуть? Война кончена, извольте позаботиться, чтобы бывшим бойцам было тепло, чтобы им ничего здесь не напоминало обледеневшее поле, куда спускались парашютисты, или разрушенные фермы, где располагались партизаны. Даже на фермах было теплее… По правде говоря, Ив ничего не знал об этих фермах, его сбросили с парашютом летом 1944 года для создания сети подпольной организации, которая, впрочем, давно уже существовала и без него. «Сволочи!» Это ругательство Ив адресовал неизвестно кому.

Он надел теплый халат и сел поближе к огню. И даже уехать из этого чертова города было невозможно – ни машины, ни бензина, а на поезда рассчитывать не приходится. Ив с удовольствием заглянул бы в имение, чтобы застать врасплох фермеров, этих отъявленных жуликов. Старик управляющий утверждал, что бойцы маки увели свиней и баранов и унесли все простыни и одеяла. Под этим предлогом он отделывался, – и то после долгих угроз, – просто смехотворными посылками – чуточку масла, окорок, несколько колбас.

Скоро час. Через Ольгу мать предупредила, что к завтраку приглашены миссис Фрэнк, американка, с которой Ив был знаком еще до войны и которая теперь служила в армии при отделе информации, и еще одна дама. Веселенькая компания. Но Ив рассчитал, что состояние финансов не позволит ему пообедать в ресторане, и пошел надевать брюки. Следовало еще умыться, побриться, одеться. В полном расстройстве чувств Ив уселся на диван возле огня… На его миловидном простоватом лице застыло выражение крайней досады. Да ну ее к черту, эту поганую страну, уедет он отсюда. Здесь хорошо живется только штатским, – очевидно, войну выиграли штатские… А он не может купить себе даже пары ботинок, таких, как ему хочется… Каждый день из тюрем выпускают коллаборационистов, но уж лучше они, чем коммунисты, которые разгуливают на свободе… И подумать только, что де Голль заигрывает с коммунистами! Позор! И так уж из-за этой дороговизны все сидят без гроша, а цены растут и растут с каждым днем… Но самое, самое страшное – это безделье! До того все осточертело, что даже любви не хочется! Любовь хороша, когда жизнь стоит того, чтобы жить, а при таком собачьем существовании… Ив поднялся: надо идти на кухню за горячей водой для бритья и выслушивать выговоры Ольги, которая, под тем предлогом, что она уже двадцать лет в их доме, обращается с ним, как с трехлетним ребенком, и даже позволяет себе кричать на него за то, что он поздно встает.

Ив вошел в столовую, когда все уже сидели за столом.

– Мой сын, – представила его мадам де Фонтероль.

Ив приложился к ручке дам, спросил: «Как поживаете?» Сел рядом с миссис Фрэнк, одетой в американскую военную форму, и развернул салфетку. Этот дом – настоящий семейный пансион, не хватает только кольца или мешочка для салфетки. «Ольга, дайте мне чистую салфетку», – сказал он вполголоса. Та разразилась длинной тирадой: так трудно сейчас доставать мыло, и стирка обходится так дорого! Ив, еле сдерживаясь, иронически улыбнулся.

– Если бы я знал, что начнется проповедь…

– Не жалуйтесь, мосье, – сказала незнакомая ему приятельница матери, – ведь это счастье, когда есть человек, который имеет право вас отчитывать…

– В чем же тут счастье?

Ив посмотрел на даму и нашел, что она недурна. Он любил женщин значительно старше себя: они ухаживают за вами и опытнее в любви, чем молоденькие.

– Только очень близкие люди, с которыми связано ваше детство, имеют на это право. Следовательно, у вас есть близкие люди…

– Знаешь, мадам Белланже арестовали здесь, у меня, во время облавы! – сказала мадам де Фонтероль.

– Ах вот как! – отозвался Ив, который был сыт по горло разговорами о знаменитой облаве… – Но, насколько мне известно, облава не имела серьезных последствий…

– Нет, но тем не менее мадам Белланже отсидела семнадцать дней в тюрьме…

– Как вам там понравилось, мадам? Чувствовать, что тебя заперли, должно быть невыносимо, особенно когда за тобой нет никакой вины…

В тоне Ива звучал легкий сарказм…

– Вот и ошибаешься, мадам Белланже как раз героиня Сопротивления! – с гордостью сказала мадам де Фонтероль.

– Прошу вас, мадам! – Анна-Мария никак не могла привыкнуть к этой манере «подавать» ее гостям. – Заключение оказалось предварительным в буквальном смысле слова: меня посадили зря, но раз уж меня посадили, лучше было меня не выпускать, потому что после моего выхода оттуда и появились основания для ареста!

У нее была очаровательная детская улыбка, а голова ее была слегка откинута назад, как бы под тяжестью волос, роскошных волос… По достоинству оценил Ив и драгоценную брошь на черном платье.

– Мадам Белланже упорно считает тюрьму своей школой и благодеянием, ниспосланным свыше… И, уверяю тебя, школа была превосходная, мадам доказала это в маки! – Мадам де Фонтероль продолжала расхваливать Анну-Марию: таков был обычай дома – здесь гордились своими гостями.

Забавно, что эта женщина в драгоценностях, надушенная, с тонкой талией и блестящими волосами, сражалась в маки… Хотя, если уж его мать оказалась способной…

– В парижском маки? – поинтересовался Ив.

– Нет, я почти все время была в свободной зоне, сперва в Гренобле, потом на южном побережье, а потом в деревне…

– Мадам Белланже работала с полковником Вуарон…

Ах вот как, с полковником ФТП! Ив был возмущен: такая очаровательная женщина… Дура… Должно быть, даже не знает, что такое ФТП! Верно, попросили ее кого-нибудь или что-нибудь спрятать, вот и все… И тем не менее, когда тебе говорят, что человек работал с ФТП, тебя коробит от отвращения, даже если это очаровательная женщина…

– И вы принимали участие в операциях, мадам? – спросил он, скрывая издевку под напускной серьезностью.

– Случалось, – ответила Анна-Мария… – Ваша мать рассказала мне, что вас сбросили с парашютом в тысяча девятьсот сорок четвертом году, и мне даже кажется, что именно в тот район, где в то время находилась и я. Вас, кажется, звали капитаном Жераром?

– Да, совершенно верно… Кстати, ваш район, на мое несчастье, оказался районом действия ФТП… Но, простите, у вас пустой стакан…

Он налил Анне-Марии вина.

– Почему на ваше несчастье?

– У меня было задание – создать сеть… Повсюду уже существовали вооруженные группы, и я пытался согласовать их действия, чтобы они, когда потребуется, выступили совместно… Но в первом же маки ребята заявили мне, что не отпустят меня, пока я не дам им пятьдесят ручных пулеметов и гранаты! Это оказались ФТП. Настоящее похищение, да еще с требованием выкупа! Они отправили меня за ручными пулеметами под надежной охраной, и, уж поверьте, получили их!.. Вам смешно, мадам?

– Ну конечно! – Анна-Мария смеялась от всего сердца. – Я, кажется, припоминаю эту историю с капитаном Жераром, мы действительно находились совсем рядом.

Ив разозлился:

– Может быть, вы уж заодно припомните и то, что именно я принял сорок парашютных десантов в этом районе…

– Боже мой, как все это увлекательно! – вырвалось у американки. – .Невероятно… Что такое ФТП?

– Западное крыло ФФИ [32]32
  ФФИ – «Французские силы внутреннего сопротивления». Организация, объединявшая все подпольные группы участников Сопротивления.


[Закрыть], то есть самое левое, – пояснила мадам де Фонтероль, обрадованная возможностью перевести разговор на другую тему. От нее не ускользнуло, что диалог за столом начинает напоминать спор… – Вы знаете, что такое ФФИ? Французские силы внутреннего сопротивления…

Да, это миссис Фрэнк было известно…

– Вы работали на англичан, Ив? – спросила она взволнованно.

– Да, – ответила за Ива мадам де Фонтероль, – поэтому я и начала прятать у себя англичан.

Она смутно чувствовала, что должна защитить своего сына от какого-то непонятного ей самой обвинения.

– Дело в том, – говорила Анна-Мария Иву, – что сброшенные с парашютом офицеры плохо разбирались в делах ФТП и АС [33]33
  АС – «Секретная армия». Военная организация де Голля во время Сопротивления.


[Закрыть]. Сегодня вам, вероятно, уже кажется естественным, что ФТП, у которых не было оружия, доставали его любым способом… Знаете, даже страшно было смотреть на этих ребят, сидевших без оружия где-нибудь в поле или в лесу… Чтобы отбирать оружие у бошей, необходимо было самим иметь его…

– Возможно, – вежливо согласился Ив. – Те ФТП, которых я знал, были отъявленными бандитами, правда довольно крепко сплоченными и организованными. Тип, которого они приставили ко мне, мастерски выколачивал из меня оружие…

– Но почему из вас приходилось «выколачивать» оружие, необходимое для борьбы с немцами?

Хотя Анна-Мария не нападала на Ива, мадам де Фонтероль почувствовала что-то неладное. Она снова ввязалась в беседу:

– Анна-Мария, вы сказали мне по телефону, что у вас ко мне просьба…

– Немного погодя, – вполголоса отозвалась Анна-Мария, но она поняла, что пора прекратить этот разговор. – А какова сейчас жизнь в Америке?

Разговор перешел на Америку, американскую армию, американцев в Париже… После завтрака все поднялись наверх, в кабинет Ива.

– Сколько воспоминаний, – произнесла Анна-Мария, садясь на диван, стоявший лицом к камину и спиной к книжным полкам.

– Да. – Мадам де Фонтероль вздохнула. – Выйдя из тюрьмы, мадам Белланже пришла ко мне, – объяснила она миссис Фрэнк, – и мы сидели здесь…

– Не знаю, понимаете ли вы сами, насколько необыкновенно все, что вы говорите! – Миссис Фрэнк снова пришла в страшное возбуждение. – «Выйдя из тюрьмы», и об этом говорят в салоне Жермены, как о чем-то будничном. В Америке даже не представляют себе ничего подобного!..

– Ну, я бегу, – сказал, поднимаясь с места, Ив, – меня ждут.

– Какой прелестный молодой человек! – воскликнула миссис Фрэнк. – Прелестный! Война – ужасная вещь, но нашим сыновьям она пошла на пользу, она превратила их в настоящих мужчин.

– Вы уверены, Глэдис?.. – Сама мадам де Фонтероль как будто бы сомневалась в этом.

Она очень постарела с тех пор, как Анна-Мария сидела с ней на этом диване после выхода из тюрьмы. Ее по-прежнему озабоченный, материнский взгляд, от которого на душе у Анны-Марии тогда стало легче, предназначался теперь одному лишь Иву. Объединяющее всех чувство братства недолго просуществовало, все снова приняло обычные формы: семья, друг, любовница… Анна-Мария спрашивала себя, можно ли при американке говорить о пересылке денег в колонии или лучше подождать…

– Что это за женщина, почему ты принимаешь ее у себя? – осведомился вечером Ив.

Он только что вернулся домой после обеда с генералом де Шамфор. Генерал торопился на поезд и покинул Ива, как только Они встали из-за стола. Ив побродил по бульвару Сен-Жермен, заглянул в «Де Маго» и во «Флору», но Жанетты, которую он в душе надеялся встретить, там не оказалось. Он решил сходить в кино, но, несмотря на поздний час, всюду стояли очереди. Ну и пусть себе стоят на здоровье, в такую мерзкую погоду недолго и простудиться. Спустившись в метро, Ив едва не сцепился с каким-то пьяным американцем, который торчал, как столб, и загораживал проход. Теперь еще и эти скоты! Когда же мы избавимся от них? Он даже не смотрел на женщин и злющий, как собака, вернулся домой, хотя не было еще и десяти часов.

Мать сидела в кабинете, наверху… Все это очень мило, но он предпочел бы все-таки иметь комнату в своем полном распоряжении. Мать постоянно торчит у Ива под тем предлогом, что в кабинете топят. Рассказывай… А летом она сидела у него оттого, что здесь было прохладней… Он раздраженно повторил:

– Что это за женщина, почему ты принимаешь ее у себя?

– Мадам Белланже? Разве ты не находишь, что она очаровательна?

Мадам де Фонтероль отложила газету: она была счастлива, что мальчик вернулся. Лондон, армия, самолеты, парашюты, Париж… Всюду опасность.

– Не люблю ни амазонок, ни искательниц приключений!

– Какая же она амазонка или искательница приключений! Сама женственность: хозяйственная, аккуратная, практичная… Полковник Вуарон ее хорошо знает. Кстати, первый раз она пришла сюда на свидание с Чарли и как раз попала в облаву… Бедный Чарли просто заболел от горя!

– Нашел от чего болеть!..

– Что с тобой? Это наконец глупо, что она тебе сделала? Она прелестная женщина! Я еще за завтраком поняла, что между вами что-то не ладится… Знаешь ли ты, что она была лучшей подругой Женни Боргез, – помнишь, та актриса, которая покончила с собою перед самой войной…

– Истерички… – Ив сунул в печь полено… – Только не подымай шума из-за одного несчастного полена!.. Я обедал с генералом де Шамфором… Вот это человек! Сразу видна порода! Я пригласил его к нам в один из четвергов, когда он снова будет проездом в Париже; сейчас он возвращается в Германию. Так вот! Представь себе, что он вскользь упомянул про твою мадам Белланже… Оказывается, она фоторепортер и приезжала к нему в Германию. По-моему, она просто шпионка…

– Ты не в своем уме, – спокойно возразила мадам де Фонтероль. Она спрятала очки в футляр, взяла газету и встала. – Анна-Мария достойна всяческого уважения, я видела ее во время оккупации и знаю, чего она стоит. Шпионка! Какие же сведения, друг мой, она, по-твоему, может собирать в оккупированной Германии? И для кого?

– Да для коммунистов, черт побери!

Мадам де Фонтероль вновь опустилась на диван.

– Знаешь, Ив, тебе необходимо найти себе какое-нибудь занятие. Ты становишься желчным, нетерпимым, я бы даже сказала – злым.

Ив снял мокрые ботинки и пиджак. Надев комнатные туфли и теплый халат, он подсел к матери. По правде сказать, он очень уважал свою мать, она была женщина с головой, после смерти отца она лучше любого мужчины разобралась в делах по наследству, во всех этих налогах и актах по разделу имущества. И если они не впали в нищету, то только благодаря ей.

– Мне предложили одно дельце, – сказал он. – Есть возможность заработать в кино, и неплохо заработать, а то чего ради трудиться? Не поступать же мне писарем в какое-нибудь министерство за десять тысяч франков в месяц… Купить за двадцать тысяч, продать за сто – вот это, по-моему, дело, так мы и поступали в свое время… Реквизируешь грузовик или заплатишь за него, скажем, тысяч двадцать, а через полчаса продашь за сто или двести тысяч, если там, конечно, подходящий груз… Приходилось изворачиваться, чтобы накормить ребят… – Ив даже воодушевился при этих воспоминаниях. – А в кино можно подзаработать.

– Но что ты собираешься делать?

– Буду посредником. А еще генерал предложил мне поехать в мой старый сектор и ликвидировать там дела. Понимаешь, я хорошо знаю свой сектор… Надо будет зайти к одному, к другому, записать адреса, имена, точно выяснить, кто что делал во время оккупации, бои, нападения, ранения, несчастные случаи, сказать несколько теплых слов: «Вас не забудут, вас представят к награде…» Понимаешь, эти люди могут пригодиться… – Ив долго молчал. – А все-таки во время войны было лучше, – добавил он с отсутствующим взглядом.

– Ну можно ли говорить такое!.. – Мадам де Фонтероль заплакала, ей уже давно хотелось плакать. Она не любила показывать свое горе, но, видно, больше уже не было сил терпеть. – Не понимаю, что творится на свете, и не вижу выхода…

– Мама… – Ив придвинулся поближе к матери, он целовал ее мокрые щеки, руки в кольцах, знакомых ему с самого детства… – Не плачь, мама… Да, ты права: я тоже не представляю себе выхода из этого положения. А пока что все потеряло вкус – жизнь, женщины… Не плачь, мама…

– Что ты хочешь, это же естественно, – овладев собой, заметила мадам де Фонтероль, – слишком много смертей, слишком много крови… Но все уладится, нет никаких причин, чтобы не уладилось… Пойду лягу, маленький мой Ивту, устала я…

– Я тоже, пожалуй, лягу пораньше… Ах черт! Опять выключают свет!..

Свет медленно гас, лампочки покраснели и потухли.

– Неужели нельзя выключать свет в определенные часы? – послышался в темноте взбешенный голос Ива. – Так нет же, нужно выводить людей из себя, то светло, то темно, прямо в глазах рябит…

– Иногда кажется, – отозвалась из темноты мадам де Фонтероль, – что кто-то нарочно все путает и злорадствует: пусть с каждым днем жизнь становится все труднее и труднее, пусть все терзаются… А знаешь, предложение генерала нравится мне ничуть не больше твоих кинематографических затей. У тебя есть спички? Ну что ж, придется ложиться в темноте, я просто с ног валюсь от усталости.

Значит, она действительно очень устала, раз признавалась в этом. Она не любит распускаться.

XI

– Анна-Мария в Париже? Не знаю, где ее искать, а сама она ни разу не дала мне о себе знать… Между тем меня нетрудно найти в Комеди.

– Значит, ты все еще там? Дать тебе телефон Анны-Марии? Вы ни разу не виделись после Германии?

Полковник Вуарон, Жако, в белом халате сидел за столиком в своей мастерской на самом верху доходного дома, возле бульвара Барбес – бывшем фотоателье со стеклянной крышей и черными шторами, которые открывают и закрывают с помощью палки. Жако вернулся к своей штатской жизни и к своей старой профессии ювелира. Франсис, все еще первый любовник, щеголеватый и красивый, восхищался разложенными на столе драгоценными камнями и ловкостью, с какой орудовали толстые пальцы Жако.

– Сколько может стоить такой брильянт?

– Не знаю точно. Это – драгоценности Женни… Я уменьшаю кольцо для Анны-Марии, она решила носить его на мизинце… Да еще нужно починить разные мелочи… Анна-Мария сидит без денег, семья высасывает из нее все, до последнего гроша, но она не желает расставаться с драгоценностями Женни.

– А вообще-то у нее все в порядке?

Франсис с интересом следил за пальцами Жако, и Жако подумал, что, возможно, между ним и Анной-Марией ничего и не было в ночь иллюминации, там, в Германии…

– Можно сказать, в порядке… Она делает очень удачные снимки и скоро станет первоклассным фотографом.

– По-прежнему – одна?

– Что тебя интересует: есть ли у нее друг или друзья?

– И то и другое.

– Насколько мне известно, она встречается со многими людьми. Что касается ее сердечных дел, то она меня в них не посвящает…

Жако перебирал камни… Нет, между ними все-таки что-то было в ночь иллюминации.

– Не хочешь ли как-нибудь вместе позавтракать, ты, Анна-Мария и я? – спросил Франсис. – Вспомним доброе старое время. Давай позвоним ей сейчас!

– Что ж…

Жако придвинул к себе телефон.

– Здравствуйте, Аммами, как дела?.. Завтра будет готово… У меня Франсис, он предлагает позавтракать как-нибудь втроем… Она предпочла бы пообедать, – передал он Франсису, – днем она работает…

– Но я сейчас каждый вечер играю… Можно увидеться после спектакля, если это для нее не поздно…

Они назначили свидание на тот же вечер. Зачем откладывать?

– Почему бы вашей консьержке не соскоблить синюю краску с лампочек, у вас на лестнице можно себе шею сломать, – ворчал Жако, освобождаясь от меховой куртки. Он очень походил на большого вымокшего пса, только у собак не бывает таких голубых глаз.

– Ничего не просите у моей консьержки, а главное, не трогайте ее, а то пыль столбом пойдет. – Анна-Мария взяла у Франсиса его бежевое пальто из верблюжьей шерсти. – Входите, у меня тепло. Сначала эта квартира доводила меня до отчаяния, но теперь я приспособилась…

В маленькой гостиной горели две электрические печки, в камине пылали дрова, из спальни шло тепло – там топилась углем печурка, – и все же Анна-Мария накинула халат на меху с длинными рукавами. Накрытый стол был придвинут к огню.

– Я приготовила луковый суп… Франсис, помогите мне принести суповую миску. Разговаривать начнем, когда усядемся.

Жако сел, как всегда, безжалостно смяв нелепые накидки из старинной парчи, которой американка покрывала свою мебель. Свет стал слабеть, погас… Опять выключили! Но пламя камина освещало комнату.

– У вас есть спички? – крикнула из кухни Анна-Мария.

– Все в порядке! – ответил Жако.

Он смотрел на огонь и думал, что между Анной-Марией и Франсисом что-то было в ночь иллюминации, ведь недаром не его, Жако, а Франсиса она попросила помочь ей принести суп: ей хотелось хоть на минутку остаться с ним наедине…

– Представьте, у меня на кухне есть газовый рожок, не понимаю, зачем его там оставили.

Анна-Мария несла хлеб и тертый сыр, Франсис – суповую миску.

– Учтите, я мастерица готовить луковый суп, и сыр хорош, его принесла белошвейка. Зажечь свечи, или и так сойдет?

– Не стоит, скоро включат электричество.

– Ну что ж. Тогда, Франсис, идите откупоривать вино…

Жако курил трубку и смотрел на огонь: между ними несомненно что-то было в ночь иллюминации. Уж Очень они медлят.

На кухне Франсис воевал с пробкой, которая никак не поддавалась…

– Нехорошо с вашей стороны, ни разу не дали о себе знать, – проговорил он, зажав бутылку между колен, и даже побагровел из-за этой проклятой пробки.

– Вы так быстро уехали, что я не успела спросить ваш адрес…

– Мой адрес! Вы его прекрасно знаете: Комеди Франсез. Я уехал рано утром, потому что в тот же вечер был занят в спектакле. Отвратительное путешествие, я ужасно беспокоился, боялся опоздать, а главное, перед отъездом не повидался с вами… Ну и пробка!

– Жако! – крикнула Анна-Мария. – Помогите Франсису.

Жако вошел, и в кухоньке сразу же стало тесно. Он взял из рук Франсиса бутылку, и пробка тут же подчинилась его ловким рукам.

– Техника, знаете ли, не моя специальность… – оправдывался сконфуженный Франсис.

– Жако все умеет, – убежденно заявила Анна-Мария. – Готово, можно садиться за стол. А вот и свет…

Они сели за стол.

– Все превосходно, совсем как до войны, – сказал Франсис. – Куда вы делись после Освобождения, Анна-Мария? Я видел вас только раз, и вы сразу исчезли. В гостинице сказали: выехала, не оставив адреса…

– Я уехала на Острова, к семье… Но, как видите, вернулась…

– Жалко, что ты не был с нами, Жако, во время освобождения Парижа. Это самые прекрасные дни моей жизни! – Франсис оживился, на него нельзя было глядеть без улыбки – так он был мил.

– Там, где я находился, тоже было недурно…

– Да, но нельзя же сравнивать с Парижем! Освобождение центра мира, это – событие!

Они заговорили о баррикадах, о парижанах, которые сбегались со всех сторон, как только первая скамейка перегораживала улицу, о лавочниках и женщинах, выходивших из домов, о ребятишках и прохожих; о том, как росли баррикады.

– На дорогах тоже было неплохо, ну и гнали же мы их!

– А я видела и то и другое, – сказала Анна-Мария. – Я видела, как они бежали по дорогам, замаскировавшись ветками – настоящий балетный дивертисмент! Между Дижоном и Парижем я чуть не попала им в лапы. К счастью, они уже были, как осенние мухи, хоть голыми руками их бери, все им было безразлично. У меня тогда болела нога, я еще с трудом передвигалась… Но как подумала, что в Париже все произойдет без меня… И, однако, все произошло без меня: из-за ноги пришлось сидеть дома. Но все-таки я была в Париже, была здесь, когда освободили улицу Рен! Должна вам признаться, что я отдыхаю душой, разговаривая с людьми, которые не спрашивают, что такое ФТП!

– Вы водитесь черт знает с кем, Аммами. – Жако говорил совершенно серьезно. В голубых глазах, как-то не вязавшихся с его лицом, появилось детски внимательное выражение. – Не знаю, слышал ли ты, Франсис, о подвигах Анны-Марии – «Барышни»? Ее звали «Барышней» в подполье. Она организовала побег из тюрьмы П. – чудо находчивости и хитроумия…

Франсис восторженно посмотрел на Анну-Марию.

– Потрясающе, – сказал он, – она похожа на средневековую героиню, ее представляешь себе сидящей за прялкой, а она ведет себя как франтирер!

– Да, но теперь она снова вернулась к своей прялке… Война кончилась, и от Аммами ничего не осталось! Средневековье, как ты выражаешься! Послушайте, Аммами…

– Нет, погодите, я приготовлю омлет и вернусь, только не забудьте, что вы хотели сказать…

– Она не исключение, – говорил Жако Франсису, воспользовавшись тем, что они остались одни. – Я не хочу этим сказать, что во время Сопротивления существовало много таких замечательных мужчин и женщин, какой показала себя Анна-Мария, я хочу только подчеркнуть, что, наряду с людьми, которые никак не могут приспособиться к мирной, то есть относительно мирной, жизни, имеются, видимо, такие Аммами, которые полностью возвращаются к тому существованию, какое вели до войны… Посмотришь – самые обыкновенные обыватели, даже не заподозришь, что они герои.