Текст книги "За границами легенд (СИ)"
Автор книги: Елена Свительская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Елена Свительская
За границами легенд
Пролог
Не вой, не вой!
С тобой друг твой:
Твой верный Лес,
Объятья щедры.
Свети, свети!
И заплети
Весь облик твой
В узор легенды.
Гори, гори!
Путь протори.
Но не для них:
Себе на радость.
Живи, живи!
К концу плыви
Горда, сильна.
Я не сломалась!
А если боль
И исподволь,
Её не слушай.
Иди вперёд.
Лети, лети,
Чтоб обрести
В легендах
И жизнь, и душу…
Я зажгла костёр. Настоящий, из подобранных веток. Хотя Григорий просил меня не разводить обычного огня в лесу, так как лес по-своему живой и земле от этого жгучего жара больно. И, мол, чем больше мучишь лес, тем меньше от него получишь добра в будущем. Если с дружбой пришёл, с добром – дары получишь. Если мучить пришёл – то добывать лесные сокровища будешь с трудом, в борьбе. Но сейчас мне стало всё равно. Пламя внутри меня не угасало. И тогда я решила развести костёр извне. Чтобы горячие языки пламени и летящие искры напомнили мне о том, как моя мама ушла за Грань, а я сожгла оставленное ею тело и наш дом… и как я вместе с ними сожгла свою душу…
Пламя плясало передо мной и внутри моей души. Я размазывала тёплые солёные слёзы по лицу, по волосам, слепляя наглые пряди и отправляя их за уши. Заострённые сверху. Они всегда мне будут напоминать об эльфах, к которым я невольно отношусь и которые доставили мне целое море боли.
А потом с ужасом поняла: моя жизнь, как эти отблески костра – яркая, танцующая во тьме, но такая же холодная – мимолётному свету, который есть у меня, не согреть моё сердце. А я никогда не решусь войти в манящее тёплое пламя. И сама своего тепла никому никогда не отдам. Просто сполна отведала боли и теперь её боюсь. Отблески костра… Зарница зарождающегося дня… Вот мой путь и другого у меня нету…
Ветка за моей спиной хрустнула под чьей-то ногой. Я с надеждой обернулась. Он?..
Несколько серьёзных эльфов обступили меня. Не Нэл… Неужели, моя душа всё-таки не сгорела в тот день? Иначе почему так больно?
Остроухие справа чуть подвинулись, пропуская того белобрысого, который куда-то увёл Нэла, после чего мой спаситель едва не погиб. Хэм держал в руках белый каменный кинжал с чёрно-голубыми прожилками. Переместиться не успела: неведомая сила обхватила меня, скрутила. Вслед за ней в мои руки вцепились два темноволосых эльфа. С трудом справилась с проклятой магией, рванулась. Но стройные, кажущиеся худыми и хрупкими, парни держали меня необычайно крепко. Хэм медленно подошёл ко мне, поигрывая кинжалом. Тихо произнёс:
– Извините! – и полоснул меня по руке.
Кровь хлынула на белый камень. Эльфы напряжённо застыли, всматриваясь в кинжал. И я, похолодев от ужаса, смотрела, не понимая, чего они от меня хотят. Только с оружием ничего не произошло: капли крови стекли с него и он остался таким же белоснежным, так же лениво и грозно поблёскивал в солнечных лучах…
– Первое поколение! – растерянно произнёс Хэм.
А потом меня выпустили. И каждый из остроухих почтительно опустился на одно колено. Мне было всё равно, что на них нашло. Хотелось убежать, скрыться. В тот уютный дом, который когда-то построил Нэл… Странно, мне почему-то безумно захотелось туда вернуться! Но если я опять переступлю порог, будет ли он ещё жив? И хуже того: если я вернусь, то Нэл поймёт, что он мне не противен. А вдруг этот мужчина наиграется со мной и бросит? После того, как я добровольно, сама, пришла к нему и сдалась? Моя гордость этого не вынесет!
Мои мучители молчали. Я отступила назад, едва не наступив на костёр. И мои штаны загорелись бы, не погасни внезапно пламя. А потом из-за деревьев вышел он, опускающий руку. Видимо, сам убрал пламя. Точно такой же, как и тогда: его внешность до малейших чёрт совпадала с маминым описанием.
– Здравствуй, дочка! – произнёс остроухий, радостно улыбнувшись.
На его лице прошедшие года не отразились, да и улыбался он так, словно потрясения обошли его стороной. Пламя внутри меня вспыхнуло ещё жарче. Не думая, ступила на шаг к нему. И эльфы почтительно раздвинулись, уступая мне дорогу. То они грубые, кидаются не пойми отчего, то вдруг становятся неестественно вежливыми, сияют, смотря на счастливое лицо этого негодяя. Ну да мне всё равно, отчего.
Медленно подошла к улыбающемуся отцу. Осклабилась. И плюнула ему в лицо. Он застыл от потрясения, так что я ещё и плевок размазала по его щеке сильной пощёчиной. И прошипела:
– Это за маму!
Миг – и другие эльфы оказались около нас, грубо схватили меня, болезненно сжали руки.
– Ты оскорбила нашего короля! – прошипел Хэм.
И тут я поняла, что теперь уже не смогу вернуться домой, к ёжику, к язвительному и одновременно очень заботливому и нежному Нэлу. Никогда. Хотя больше всего мне хотелось именно этого. Только месть и обида застили мои глаза. И я увидела истину слишком поздно. Так что сама виновата, раз потеряла самое дорогое. И бояться мне нечего. Да если и случится чудо – и я вырвусь или эти мерзавцы меня отпустят, Нэл не примет меня обратно. Я же оттолкнула его, и оставила одного, измученного. Как я могла так с ним поступить? Что я наделала! Но прошлое не изменится. И мне всё равно, что теперь со мной сделают: у меня больше ничего не осталось. И никому в этом мире я уже не нужна. Как отблески костра: всем нужен жар пламени и его тепло, но никак не всполохи и погасающие искры…
Засмеялась как сумасшедшая: яростно, громко, неистово. И весело прокричала:
– А мне плевать, кто ты такой!
И приложила к моему ненавидящему воплю ровно столько грязных и смачных ругательств, сколько успела, пока мне не заткнули рот…
История Кана «Тень ушедшего» 1.1
История Кана
Тень ушедшего
Лес в Черноречье встретил меня так же угрюмо, как и прочие обитатели Враждующих стран. Полный маленьких уютных лужаек с душистыми цветами, весь унизанный снежно-угольными стволами берёз, полный птичьего весеннего пенья, он всё равно выглядел мрачным и недовольным. Цветы в нём благоухали так, словно в следующий миг готовились завянуть. Берёзы как будто источали холод. Птицы трещали, чирикали и скрипели как-то надрывно и нервно. В островках сочной травы уныло шуршали насекомые. Листва колыхалась натужно и вяло, словно сил в ней совсем не осталось. Всё вокруг было полно жизни: листва зеленела, все растения росли, цвели и некоторые даже успели приготовить семена и плоды, и, тем не менее, в окружающем пространстве как будто не хватало чего-то главного, без чего жизнь не вправе носить это гордое имя, без чего она близка к покою, который вот-вот перейдёт к разрушению. Эта земля заболела из-за боли своих обитателей. Временами состояние её ухудшалось, что выливалось в наводнения, град, засуху и неурожаи, но всё ещё держалась на грани гибели и существования. Уж не знаю, долго ли она продержится. А впрочем, мир намного выносливее, чем его считают Основные народы.
Я низко поклонился на все четыре стороны и дружелюбно произнёс:
– Здравствуй, Лес!
Пространство, испуганно следившее за мной с того самого мига, как я возник на опушке, напряжённо замерло, изучая чужака.
– Лес, я не желаю тебе зла! Слышишь?
Пространство тихо отозвалось всевозможными звуками. У всех птиц, насекомых, растений и животных нарушился привычный ритм: моё появление было им неприятно. Так раненный зверь смотрит на приближающегося к нему охотника с немым вопросом в глазах: «Ты оборвёшь мои мучения, жестокий человек, или мало тебе той боли, которую ты причинил мне?».
Встряхнул головой, отгоняя печальные воспоминания. Увы, у меня не хватит сил, чтобы спасти всех несчастных тварей.
– Лес, мне нужно только отдохнуть в твоих объятиях! Я не буду обижать твоих обитателей!
Пространство не поверило, но набрасываться на меня своими охранниками не спешило. Интересно, а кто тут самый крупный из хищников? А, впрочем, не важно, в любом случае они не смогут мне навредить. Надо бы мне что-то подарить этому месту в обмен на еду.
Развернул полотенце, достал флейту, заиграл. Исполнил одну мелодию, пока настроение не ускользнуло.
Мне вспомнилась вдруг измученная синеглазая простолюдинка из Светополья, которой помог, накормив, и, особенно, выражение её лица, когда она услышала, что спетая ею песня – мне в благодарность за помощь, вместо оплаты – старая народная песня Наводалья. А ещё у неё были синие глаза, как у новодальцев. Вот зря ляпнул, зря потревожил ей душу. Но её синие глаза… у светопольцев не было синих глаз… её мать или бабку изнасиловал кто-то из вражеских воинов? Нет, она запомнила ту песню, значит, кто-то из новодальцев был с ней и пел ей её, не раз…
Насколько мне известно, до того дня, когда короли Новодалья, Светополья и Черноречья вдрызг перессорились, эти народы были довольно-таки близки, много общались, обменивались друг с другом знаниями, предметами искусства, товарами, да и роднились вполне охотно. Возможно, они все вышли из одного народа, прежде населявшего эту часть Белого края. Впрочем, столь глубоко в историю Белого края я не погружался. Точно помню, что поссорились правители шестьдесят семь лет назад, а вот от чего – никому не известно. Собрались все вместе на обед в Черноречье, выгнали слуг, смеялись, общались, обсуждали важные вопросы, а потом отчего-то принялись орать, да и выскочили из той залы заклятыми врагами.
А впрочем, мне нет дела до всей этой истории. Я бы и не совался в негостеприимные Враждующие страны, если бы не порвался магический слой в том месте, откуда я собирался переместиться в Тайноземье. А потом из осторожности переместился недалеко, выбрав самое безопасное заклинание, рассчитанное на перемещение в место с целым магическим полем. Ладно, так хоть случайно девушке помог. Жаль только, что взбаламутил чувства той светопольки, сказав про ту песню…
Играть как-то расхотелось от всех этих мыслях о войне и бессмысленных убийствах. Ладно, поем тогда.
Спрятал флейту в свёрток, нашёл травы со съедобными кореньями, выкопал, поел. Накопал съедобных кореньев про запас, нарвал трав. Заклинанием вычислил, в каком направлении находится ближайший населённый пункт: мне потребуются деньги и еда. Пошёл в нужном направлении. Лес наблюдал за мной настороженно и даже… Укоризненно?
Вслух сказал:
– Ну, извини, Лес. Мне надо здесь пройти. Именно здесь.
Ритм лесного шума как будто не изменился. Лес то ли поверил мне, то ли предпочёл воздержаться от комментариев.
Выбрался к большой деревне. Осторожно перелез через высокую ограду, венчавшуюся острыми зубьями отёсанных брёвен – ворота были заперты – и нос к носу столкнулся с доброй дюжиной больших непривязанных собак, а так же получил испуганный вопль ближайшей к ограде селянки. Та выплеснула на меня воду, только что набранную из колодца – ледяная волна накрыла ближайших ко мне собак. От опустевшего деревянного ведра и я, и звери увернулись.
– Хватайте его! Рвите! – истошно верещала толстая женщина, прицеливаясь вторым ведром, в которое ещё не успела набрать воды.
Прежде, чем собаки бросились, а я отпрыгнул, расслышал, как повсюду захлопали двери: обитатели деревни готовились к обороне. Говорят, во Враждующих странах все мужчины – воины…
Уклонился от трёх собак: две налетели друг на друга, третья мордой приземлилась на валявшееся ведро, взвыла. Я поднял вверх левую руку, представляя, как внутри у меня, в области сердца, появляется яркая искра – звери недоумённо замерли. Разжёг искру в пылающий шар, потом сделал его жарким и ярким как солнце. И на глазах сбегавшихся вооружённых селян – немногочисленные мужчины, парни и старики держали мечи, а многочисленные женщины схватили сковороды, ухваты и вилы – собаки опустились передо мной, умилённо заглядывая мне в лицо, виляя хвостами.
Долгую немую сцену нарушило появление шумной ватаги мальчишек со скалками и кухонными ножами, а за ними – эдак с полусотню собак, от дряхлых до щенков. Вожак подрастающего войска – подросток лет тринадцати – нёс маленький топор. В отличие от взрослых, юная охрана не смутилась странного дружелюбия собак к чужаку – и с воплями, отталкивая самых рьяных четвероногих помощников, лезших вперёд и от того путавшихся у них под ногами, помчалась на меня. Собаки, до того преданно лежавшие у моих ног, вскочили и бросились на своих юных хозяев.
Пришлось мне метнуться между теми и другими, оттолкнуть самых смелых и злых, причём, без использования оружия и уклоняясь от топора, лезвий, скалок и клыков. Ух и упарился я, усмиряя самых ретивых голыми руками! Зверей-то я быстро успокоил, а вот юнцы не сразу остановились. Пришлось осторожно выбивать оружие из рук защитников своим свёртком и свободной рукой, а потом довести нападающих до того, что они сами без сил попадали вокруг меня. Воевода упал на хвост собаке, та взвизгнула и вцепилась ему зубами в ногу. Подросток уклонился, а её пасть стала забита оторванным куском от его штанины. Когда я, тяжело дыша, выпрямился, взрослые и дети смотрели на меня с уважением и восхищением.
Отдышавшись, я прохрипел:
– Люди добрые, дайте воды бедному страннику!
– А ты кто таков? – отозвался мужчина средних лет, со шрамом через пол левой щеки.
Дружелюбно отвечаю:
– Менестрель я. Гришкой звать.
– Уж как ты словами воюешь не знаю, но кулаками и руками ты способен кого угодно с ног сбить, – заметил собеседник уважительно.
Все прочие селяне почтительно молчали. Мужчины задумчиво меня разглядывали, как будто прикидывали, нет ли способа обзавестись таким соседом и соратником – при очередном вражеском войске, рыскавшем по стране, каждый воин был дорог, особенно, деревням, и уж втройне, тем, которым до ближайшего города далеко добираться. А женщины смотрели на меня оценивающе. Ну да их мысли ясны как день: своих мужей не всем хватало. И хотя иллюзией я сделал свой облик самым обыкновенным, силу показал немалую. А впрочем, нет у меня охоты где-либо домом обзаводиться. И денег надо бы раздобыть, и еды: те, что были, все отдал синеглазке.
Усмехнувшись, развёл руки в сторону и серьёзно ответил говорившему со мной:
– Пока оттачивал лезвие своих слов, приходилось укреплять ноги, сбегая от тех, кого не сумел очаровать своими речами. Когда наконец слова мои стали вязать чужие умы и пригвождать их за любопытство к месту, тогда я вконец стал сносно зарабатывать. Но на мои деньги тут же нашлись охотники, так что пришлось мне выучиться драться.
И поверженные мной дети, и взрослые засмеялись. Кажется, теперь они меня не прогонят, выслушают. Значит, смогу раздобыть еду и, если очень повезёт, мелочь на первое время.
– Ладно, спой нам про героев и битвы, – великодушно разрешил мужчина со шрамом на щеке, очевидно, самый главный в деревне, – А мы тебя вознаградим согласно твоему таланту. А то давненько у нас праздника не было.
Люди отогнали собак – тем удаляться от меня не понравилось, но звери подчинились, легли поодаль, умилённо смотря на меня.
– А что это они себя так странно ведут? – спросила та толстая женщина, которая подняла тревогу, первой увидев меня, – Мы их учили-учили, чтоб они деревню охраняли, они и исполняли. Ты появился – и они вдруг все разом и присмирели. Ты, путник, никак колдун, а?
И селяне опять поудобнее перехватили своё оружие.
– А они пали в восхищении перед моей красотой, – ухмыляюсь.
Часть защитников засмеялась, часть – нахмурилась. Из-за дальних домов выглянули две девицы и девчонка. Ясно, самых молодых своих особ женского пола они попрятали. Где-то неподалёку, в погребах, или через тайный ход отправили в лес.
– Ты, должно быть, колдун, – мрачно подхватил мысль женщины староста.
Колдунов боятся по всему Синему и Белому краю. Особенно, в странах, где своих магов не завелось. Там любого странного чужака или местного могут обозвать колдуном – и от этой дурной славы не отмоешься. Если вообще ноги унесёшь. Придётся открывать свою причастность к магам: тех уважают и не трогают.
– Да я как-то с одним странником поспорил, чья песня будет краше и более приглянется собравшимся в той харчевне. Я поставил свой кошель, а он – обещал научить заклинанию, ежели проиграет. Тому, которое позволит зверей усмирять.
– Эльф, что ли, был твой соперник? – послышался звонкий голос за моей спиной.
Обернулся, увидел рыжеволосую женщину, не полную и не худую, красивую, лет тридцати-тридцати пяти на вид. Портили её красоту мозолистые руки и морщины на лбу, да нитки седых волос в пылающих огнём волосах. В зелёных глазах прочёл лютую неприязнь ко мне.
Дружелюбно улыбнулся ей:
– Да, он был остроухим. Так что мне повезло: выиграл в словесном поединке такое полезное заклинание.
Селянка мне не поверила. Неужели, ей известно что-то сверх распространённых слухов? И отчего столько ненависти в её взгляде, обращённом на меня?
– Отстань от менестреля, – сухо приказал староста, даже не назвав её по имени.
Рыжеволосая смиренно опустила голову, более не поднимала ни на кого глаз. И люди все смотрели на неё с неодобрением.
Мужчина со шрамом велел подростку «позвать девчонок». Селяне расселись вокруг меня кругом. Рыжую несколько женщин грубо оттолкнули, заставив сесть в заднем ряду. Там на неё злобно зашикал тощий сгорбленный старик – несчастная поспешно встала и устроилась в отдалении от всех.
– Ну, пой, – велел староста, бросая гневный взгляд на рыжую, которая посмела поднять голову.
Та уныло опустила взгляд. Похожа, на ней тут срывают злость.
– Надо бы сперва порадовать прекрасных дам, – замечаю я дружелюбно.
Женщины и старухи приободрились. Из-за дальнего дома высыпалась стайка девчонок, чуть погодя выползла вереница любопытных девиц: самые прекрасные обитательницы более меня не боялись.
– Это можно, – великодушно заметил староста, – У наших баб мало поводов для веселья. А теперь, когда многих мужиков убили в битвах, им приходится поднимать детей и хозяйство и за хозяев, и за себя. Так что спой для них, Гришка.
Девицы и девчонки встали позади сидящих, бесстыдно разглядывая меня. Чуть погодя, из-за ветхого забора, готового упасть не то что от слабого ветерка, но от первого плевка, выскользнула рыжеволосая конопатая девица лет шестнадцати. Светлокожая, стройная, высокая. По тому, что только у двоих во всей деревне были рыжие волосы и по тому, с какой ненавистью или злостью поглядывали на неё все, я предположил, что кареглазая красавица – дочь всеми презираемой женщины, слишком рано начавшей стареть. Что-то в лице этой девицы задержало мой взгляд. В её длинном ровном носе, в светло-карих глазах, окружённых густыми светлыми ресницами, в изгибе её тонких, но густых бровей мне почудилось что-то знакомое. Отчего-то что-то внутри меня сжалось, и в моей душе проснулись тоска и ненависть. Да такой силы, что едва успел подавить их, прежде чем она на меня взглянула. Кого же эта несчастная девчонка мне напомнила?..
– Может, ты сам умеешь сочинять песни, Григорий? – смело спросила рыжеволосая девица.
На неё зашикали взрослые, а девицы оживились.
– Бывает, и сам сочиняю. Подкинешь мне тему, красавица?
За комплемент получил целое море недовольных взглядов, причём, не только от обойдённых моим вниманием женщин и девиц, но и от той, к которой обращался. А она-то отчего так сердится?
– Спой про солнце, про слёзы и про менестреля, – попросила девушка недовольно.
Было в ней что-то милое, не смотря на весь гнев, симпатичное и… неприятное. Отчего-то я любовался ею, а ещё испытал целый ворох неприятных чувств. Если она напоминает мне человека, которого я когда-то боялся или ненавидел, отчего же к неприятным чувствам примешивается иной, светлый осадок? Неужели, я влюбился в эту красавицу?
Мне вдруг ярко вспомнилась синеглазая. Её образ затмил эту селянку. Нет, тут что-то иное. Я потом припомню всех своих врагов и тех, с кем сталкивался по жизни.
Отвернулся от странной девицы и задумался, что спеть. Хотелось сочинить что-нибудь красивое и весёлое, но настроение испортилось. Селяне молчали, ожидая моего пения или признания, что перехвалил сам себя. И мне бы сосредоточиться на творении песни, но перед мысленном взором маячила синеглазая светополька, а в голове звучала её песня: голос синеглазой грустно сплетал звуки в слова, полные надежды. Как она там?..
Встряхнул головой, отгоняя видения и непрошенные мысли. А они упорно лезли, лезли… Я подарил той надежду – и почти сразу же отобрал, более того, дёрнуло меня что-то ляпнуть ей про ту песню, драгоценную для неё. Что она будет чувствовать теперь, когда поймёт, что имеет что-то общее к ненавистным ей новодальцам, возможно, и их среди родни? Смешавшуюся кровь уже ничто не разделит.
– Не можешь? – тихо спросила рыжеволосая девица.
И во мне наконец-то родилась новая песня, под стать моему настроению. Я запел:
Знаешь, где-то в чужом краю
Я увидел, как солнце плачет.
И с тех пор я уже не пою:
Я всё думаю, что это значит?
Мне припомнились ссадины и синяки на руках синеглазой, на её ногах от ступней до колен – поднять её подол не дерзнул – и мука в её глазах, обращённых ко мне, и вспыхнувшая в них надежда.
Знаешь, в мире никто другой
Солнца слёз пока не видал.
Почему же я, а не иной?
Я такой чести не ожидал.
А она была так красива!..
Знаешь, его нежный свет,
Как улыбка Творца греет мир,
Либо солнца совсем уж и нет,
Либо светит сквозь туч сыр.
Раздобуду тут еды – и посмотрю, как там эта путница:
Знаешь, где-то в чужом краю
Я услышал, как солнце плачет
И теперь я совсем не пою,
А всё думаю, что это значит.
Знаешь, боль с ним хочу разделить,
Потому петь вообще разучился.
Люди вздумали меня осудить,
Будто «дерзкий певец загордился».
Знаешь, я блуждаю один.
Я забросил свои инструменты.
И раздумье – мой господин.
И другим несут комплементы.
Знаешь, где-то в чужом краю
Я увидел, как солнце плачет.
И с тех пор я уже не пою:
Я всё думаю, что это значит?
Знаешь, столько веков прошло,
Что считать их мне надоело.
Солнце жизни моей не зашло
И совсем не стареет тело.
Знаешь, мир я весь обошёл,
Видел море судеб людей
И счастливых мало нашёл
Средь простых и королей.
Знаешь, где-то в чужом краю
Я услышал, как солнце плачет.
И сегодня тебе, друг, спою:
Так как понял, что это значит.
Знаешь, я теперь не молчу.
Ваших денег за песни не нужно.
Ничьих слёз видеть я не хочу
И живу вместе с солнцем дружно.
Знаешь, его нежный свет
Как улыбка Творца греет мир.
Льются песни мои в ответ —
И пронзают несчастий тир.
Знаешь, где-то в чужом краю
Я увидел, как солнце плачет.
Чтоб людей веселить, я пою.
Так как понял, что это значит.
Когда допел последнее слово, обнаружил, что все слушатели погрустнели: моя печаль отозвалась на струнах их душ, сыграла там ту же мелодию, что звучала в моём сердце. Рыжеволосая женщина и вовсе разрыдалась: не то прониклась моей песней, не то она ей напомнила о чём-то плохом. А у неё и без того жизнь несладкая.
Вздохнув, я принялся рассказывать им байки и травить анекдоты. Цель поставил перед собой: рассмешить эту несчастную женщину, чтобы она хохотала от души, позабыв про свои несчастья хотя бы на несколько мгновений. Все прочие развеселились довольно-таки быстро, а её тоска воевала с моими шутками несколько часов. Впрочем, наконец-то и она засмеялась. Видя, как посветлели глаза этой селянки, слыша её искренний смех, испытал большое удовольствие. Такое глубокое, которое редко появлялась, только тогда, когда я видел, что радуются самые мрачные мои слушатели, самые неподатливые из них. Счастливое лицо нелюбимой всеми селянки необычайно вдохновило меня: я говорил, говорил без остановки, выуживая из памяти самые драгоценные свои шутки, а так же походу создавая новые, пока не охрип. А это случилось уже вечером, когда сумерки начали сглаживать очертания слушателей, зданий, заборов и деревьев.
Счастливые люди почти все принесли мне по пять-десять мелких монет, старенькую вязанную шерстяную безрукавку и кой-какую еду. Получился приличный свёрток, в который все дары не влезли: кто-то отдал мне новенький мешок. Затем староста утащил меня к себе и усердно пичкал ужином, пока его жена и дочери: вдова, замужняя и только-только созревшая, а так же две девчонки без устали на меня пялились, к зависти матери хозяина и негодованию зятя. Двум мальчишкам, сыну зятя и самого хозяина было всё равно. Я наелся овощей, ягод и варенья, соврал, что сладкое почитаю более чем мясное. От двух больших блюд: с холодцом и с жаренной курицей так сильно воняло мясом, что едва сумел скрыть своё отвращение. А квас у хозяйки был чудесен. Я упился им до того, что более ничего в меня не влезло. А на улицу меня выпустили очень неохотно, как будто боялись, что там с верёвками ждут соседи, желавшие приютить рассказчика у себя.
Мне предложили дать свечку или проводить до нужного строения, но я честно объявил, что найду его по запаху: и хозяин вернулся в дом.
Ночь была безлунная, тёмная. Вдруг на другом краю деревни кто-то отчаянно вскрикнул. Что-то зашуршало, кто-то тихо выругался. Первый голос молодой, женский, второй, постарше и мужской.
Вздохнув, я бесшумно перемахнул через забор. И наощупь, быстро, но аккуратно, двинулся сквозь волны темноты к источнику шума.
Мужчина так увлёкся лапаньем отчаянно брыкавшейся женщины, так присосался к её губам, мешая ей кричать, что моё появление и удар по спине заставили насильника растеряться. Я треснул его несколько раз, оторвал от пойманной жертвы и хорошо приложил об забор. Тихо потребовал:
– Оторви полосу от подола.
– Лента подойдёт? – голос сообразительной девицы дрожал, не то от потрясения, не то от гнева, не то от обоих чувств сразу.
– Давай.
Прислушался, определив, что селянин дышит, где именно, забрал толстую полотняную полоску из дрожащей руки спасённой, нащупал насильника и крепко связал ему руки. Он не пришёл в себя. Но живой. Я недовольно спросил у девицы:
– Ты где живёшь? – квас уже терзал меня, но за эту соплю, шатавшуюся по деревне ночью, я беспокоился.
Она некоторое время определялась, крутясь и разглядывая немногочисленные освещённые окна. И всё-таки нашла дорогу, двинулась к дому, стараясь держаться шагах в пяти-шести от меня. Я нарочно ступил к ней на шаг поближе – она торопливо отодвинулась вперёд, на шаг или два.
Проворчал:
– Лучше бы ты по ночам дома сидела.
– Я… посмотреть хотела… – робко ответила селянка.
– На что?
Молчание.
– На меня?
Её дыханье сбилось: я угадал.
– Понравился?
– Нет! – резко возразила девица.
– Песня по душе пришлась?
– Да! – произнесла она уж слишком быстро.
Дружелюбно осведомился:
– Врёшь?
– С чего ты… вы взяли?
– Предположил. И попал в точку.
Её дыханье участилось. Должно быть, сердце бешено забилось от волненья. Не желая, чтоб у меня возникло определённых мыслей на счёт её отношения ко мне, она торопливо ответила:
– Ты… Вы… странный какой-то…
– Чем?
Она искренне призналась:
– Не знаю. Что-то в вас… другое…
Иллюзия, что ли, испортилась?
– А как вы меня нашли… так вовремя? Вы же должны были ужинать в доме нашего старосты, а тот в другой части живёт от этого… – ненависть прорезалась в голосе селянки, – Места…
– Услышал твой вскрик, когда по нужде вышел. И пришёл.
– У вас хороший слух, – заметила девушка с подозрением.
– Потому и музыке учился.
– А мясо вы ненавидите? Так посмотрели, когда вам тот кусок баранины принесли…
– Сырое – не ем. И вид его мне не нравится. То ли дело – жаренное, со специями…
Через несколько шагов любопытная селянка уточнила:
– А может… вы его вообще никогда не ели?
– Да чтоб мужчина и без мяса… – начал было я возмущённо.
Девушка резко остановилась – я едва не столкнулся с ней. И что она ко мне прицепилась? Попробовал припугнуть:
– Может, мне тебя до твоей постели проводить? Что-то ты уж слишком моей персоной интересуешься.
Селянка подступила ко мне вплотную – ощутил на лице её прерывистое дыханье, потом тонкие, но сильные руки обхватили мою шею – и с неё прыгнули на мою голову, прямо на уши, пальцы нащупали мочки моих ушей, уверенно, но нежно скользнули выше…
– Я так и знала! – довольно произнесла девица и перешла на шёпот: – У вас слишком много талантов: и поёте, и сочиняете, и на музыкальных инструментах играете… У вас, кажется, край флейты из узелка торчал? Мало того, что у вас великолепный слух, так ещё и вид сырого мяса вызывает у вас отвращение… Драться-то многие мужчины умеют… А вот животных усмирять даже не все человеческие маги способны! А теперь я окончательно убедилась!
Пользуясь её близостью ко мне, сцапал догадливую селянку за голову. Та отчаянно вскрикнула, дёрнулась… Я забрался пальцами под плотные пряди волос, закрывавшие верхнюю половину ушей, скользнул по её ушам пальцами… А-а, вот откуда она это знает! А её мать уши не скрывала, и у неё они были обычной формы. Значит, отец – эльф или кто-то из предыдущих поколений.
Насмешливо осведомился:
– Ну и зачем тебе понадобилось меня ощупывать? – и выпустил девчонку.
Долгая молодость у эльфов наступает позже. А у детей, у которых один из родителей – остроухий, а другой – человек, может её и не быть вовсе.
– А вы… полукровка? – взволнованно, но едва слышно спросила девушка, отступив на шаг или два.
Неохотно признался:
– Чистокровный.
– И… давно?
Ворчливо поинтересовался:
– Всех предков перечислить?
Квас терзал меня уже нещадно. И зачем я столько выпил?!
– А у вас их много?
– Я помню только до двадцать седьмого поколения. И дальше… были… Слушай, вредина, может, отблагодаришь уже спасителя?!
– К-как? – дерзкая девица вмиг заробела.
– Или заткни уши, или проводи меня… до этого вонючего сооружения!
– Ой, вас там чем-то напоили или перекормили! – до неё дошло, она схватила меня за руку и потащила к себе.
К счастью, мы уже дошли почти до самого её дома. И на пороге нас поджидала её мать: в одной руке она держала подсвечник с тощей свечой, в другой – кочергу. Оставив дочь саму объясняться с испуганной родительницей, двинулся на нужный запах. Надо бы после сбежать или, ещё лучше, переместиться прочь, так как знакомство вышло при крайне неудобных обстоятельствах. Впрочем, у неё мать – человек, а у людей юмор грубее…
Едва вышел на свежий воздух, как наткнулся и на дочь, и на мать. Тусклое пламя выхватывало из мрака два радушно-приветливых лица. А мне хотелось под землю провалиться от стыда. И ведь уже не одно десятилетие сгинуло, как я начал жить среди людей, и, казалось, уже серьёзно пропитался ихними обычаями и словами, ан нет: временами всплывает из подсознания что-то прежнее, как вот это поганая эльфийская гордость и вытекающее из неё стремление всегда и перед всеми выглядеть красиво и достойно. Разумеется, у остроухих помимо необычайной тяги к прекрасному и всевозможных талантов есть так же и вполне земные потребности и нужды, но вот это место… эта нелепая просьба отблагодарить за спасение таким… таким способом! И какого хрена они меня тут поджидают, едва ли не у самого этого проклятого строения! Ох, да я, кажется, краснею! Только бы не разглядели… Да что ж вы тут застыли?! Ни стыда, ни такта! Боитесь, что ли, что сбегу, потому меня караулить вздумали?!
