Текст книги "Большая нефть"

Автор книги: Елена Толстая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Степана я узнал сразу. Невозможно не узнать эту прыгающую походку и встрепанные светлые волосы.

– Степка! – крикнул я.

Он остановился, резко повернулся в мою сторону… и вдруг рассмеялся.

– Денис! Вот это да! Что, тоже вздумал отказаться от писательской карьеры и подался в нефтяники?

– Напротив, – ответил я, – я усугубляю свою карьеру. Знакомлюсь с жизнью и работой передовиков производства и науки. А ты как? Не разочаровался в геологии?

– Только-только начал очаровываться, – заявил Самарин. – Сейчас я… ну, скажем так, в самом начале пути. Мой учитель, Ухтомский, постоянно что-нибудь рассказывает. Я пока на ус мотаю. Тут мне кажется, главное – запомнить… не знаю… ощущение. Вкус, запах, цвет. Как оно выглядит.

– Что? – не понял я. – Месторождение?

– Нет, вообще… всё, – объяснил Степан мутно. – Как увидеть то, что лежит под землей? Нефть, например? Она ведь не совсем скрытно залегает, она показывается над землей. Нужно только разглядеть. Существует такая штука, как проявления нефти… Нефтяная пленка на поверхности воды – в озере, скажем… А? Подозрительный знак! Далее – выходы коренных пород могут быть насыщены битумами, асфальтом – «лепешки» такие, видел, наверное… Мы бурим разведочные скважины смотрим, есть ли в керне твердый битум или нефть. Понимаешь? Вот прямо сейчас, всю зиму, и будем исследовать собранный за лето материал.

С этим он показал на ящик.

– Поможешь погрузить?

Я согласился.

Мы подняли ящик вдвоем и потащили его к машине. Честно говоря, с меня семь потов сошло, пока я донес эту тяжесть.

– Это и есть твое первичное знакомство с профессией? – спросил я.

– Точно! – ответил Самарин. Счастливый человек. Абсолютно счастливый. Он нашел свое место на планете Земля. А мне, похоже, только предстоит с этим определиться…

* * *

Денис не ошибся: Степан действительно был преисполнен самых радужных надежд. И хотя старшие товарищи гоняли его в хвост и в гриву, Самарин не обижался и с охотой брался за любое поручение. А что ему? Он видел, как к нему относятся: и испытывают, и закаляют, и знакомят с азами. В отличие от других неквалифицированных рабочих, набранных из «химиков», Самарин – свой, он будет учиться и когда-нибудь встанет вровень со своими наставниками.

Помощник Ухтомского – Лялин, человек, склонный к пессимизму (сам он называл это «трезвым подходом к предмету»), не верил в радужное будущее Самарина. «Может, перезимует, может, даже летом у нас поработает, но потом непременно смоется в Москву, к папочке-мамочке», – зудел Лялин по вечерам, когда они с Ухтомским оставались в кернохранилище. «Посмотрим, посмотрим», – бормотал Ухтомский рассеянно. Он вообще ни о каком Самарине не думал, все его мысли были поглощены работой.

Пока что Лялин брал с собой Степана как тягловую силу. Получив зарплату, он решил потратить ее на приобретение необходимых для грядущей экспедиции вещей – кастрюль, пары чайников, мисок и кружек. В междуреченский магазин как раз завезли товар, о чем Лялину доложили верные люди. Надо брать, пока не расхватали.

Лялин прошел в магазин – очаровывать продавщицу и объяснять ей, как важно кормить геологов в дикой-дикой тайге, где они, никем не зримые, ведут свое одинокое сражение, один на один, с опасной природой. «Битва за нефть должна быть выиграна, тетя Маша», – ворковал Лялин. «Шустрый ты больно», – говорила тетя Маша, которой надоели местные алкоголики и которая рада была возможности поболтать с человеком образованным и трезвым.

Тем временем Степан праздно прогуливался перед магазином. Ему все здесь нравилось. Он не лукавил, когда вчера расхваливал старому приятелю Денису свое житье-бытье.

А девушки здесь какие! Сибирячки – они ведь особенные… Степан, следует отдать ему должное, был до крайности влюбчив. А что? Ему по возрасту положено. Правда, до сих пор все девчонки только смеялись в ответ на его нежные объяснения. Но Самарин не унывал. Хоть одна да ответит ему взаимностью. Нужно только терпение.

Он дошел до конца магазина, повернулся… и обмер.

Со ступенек библиотеки сбежала девушка с такими длинными светлыми косичками, с такой сияющей улыбкой, с такими лукавыми серыми глазами, что сердце бедного Степана совершило кульбит, подскочив сперва к горлу, а потом ухнув в желудок.

Он преградил красавице дорогу:

– Здрасьте. Мы с вами встречались?

Она сразу засмеялась, как человек, у которого легко на сердце.

– В кино? – предположила она.

– Нет, не в кино… Я здесь в кино еще не был, – признался Степан. – А может, на рынке в Макеевке?

– Фи, – сказала девушка, продолжая смеяться, – как неромантично! На рынке!

– А давайте я вас в кино приглашу, – перешел к наступательным действиям Степан. Он видел, что девушка не прочь свести с ним знакомство. – Хотите на последний сеанс?

– Я-то не против, – сообщила красавица, стреляя глазками в Степана. – А вот мои кавалеры…

– А что, их так много? – удивился Степан.

Хотя – чему он удивлялся!

Девушка доверительным тоном произнесла:

– Вот если они от меня в шеренгу выстроятся – то за самым Междуреченском закончатся. Ясно?

– А можно мне как будущему советской геологии вне очереди?

– Какой прыткий! – захохотала она.

– Самарин. Степан Самарин, – представился Степан.

– Царева. Варвара, – сказала девушка.

– Редкое имя, – похвалил Степан.

Девушка пожала плечами.

– У нас довольно частое… А вы здесь что делаете, Степан? В магазин пришли?

– В магазин пришел мой начальник, а я его жду.

– А я сестру жду – Веру. Она в библиотеке работает.

* * *

Вера не столько работала сегодня, сколько безутешно рыдала среди стеллажей. Она плакала уже несколько дней кряду. После резкого объяснения с Казанцом она еще надеялась на то, что Виталий передумает. Ну, подрался он, обозвал ее разными словами – в Вериной семье такое не было редкостью. Да и у соседей – не лучше. Все ругаются, все дерутся. И ничего – живут.

Однако Виталий доказал серьезность своего намерения порвать с Верой. Подтвердил это перед всеми – и перед своими сослуживцами, и перед начальством. Говорят, сам Буров его уговаривал одуматься, но Казанец твердо стоял на своем. «Это я Верку обидел? – якобы сказал Казанец. – Да это меня обидели, порченую невесту подсунули…» Последние слова казались Вере особенно обидными. Как вспоминала, так и заливалась слезами. И в магазине ее сегодня уже спрашивали – правда ли, что жених от порченой невесты отказался. Вера выскочила оттуда как ошпаренная.

– Ну почему же?.. За что мне это? – причитала она.

Маша, устав от Вериных выкриков и слез, отпаивала ее водой.

– Меня там Варька уже ждет, – плакала Вера, изо всех сил вытирая глаза платком. – Заждалась небось. И уже наверняка с кавалером каким-нибудь болтает. Ошпарится, как я. Вечно пришлые к нам липнут…

Маша с ужасом смотрела на подругу. Собственная драма – злые слова, развод, отъезд мужа – уже ушла для Маши в прошлое. Маша была современная женщина, самостоятельная, умная. У нее имелись собственные интересы. И если муж ее бросил, она как-нибудь справится. И уже, в общем, справилась. Но то, что происходило с Верой, не укладывалось у Маши в голове.

– Ма-а-аша… – завывала Вера.

Маша обняла подругу.

– Да не любил он тебя никогда!

– Как? – перепугалась Вера. Она высвободилась из Машиных объятий, с тревогой посмотрела в ее лицо. – Как – не любил? Почему?

– Потому, что не умеет он любить! – резко, как на комсомольском собрании, сказала Маша. – А тебе хватит реветь да убиваться. Вот фамилия у тебя какая? Царева. Ты – царевна! Помни об этом, поняла?

– Царевна-несмеяна! – слабо улыбнулась Вера. Впервые за несколько дней. И словно солнышко взошло.

А Маша почувствовала себя старой, умудренной, видавшей виды женщиной. Как будто Вера – не подруга ее, а по меньшей мере внучка.

– Найдем мы тебе жениха, Веруня.

И при этих словах, словно вызванный заклятьем, в библиотеке возник Василий Болото собственной персоной.

Не обнаружив у стола и картотеки библиотекарш, он отправился их искать и наконец обнаружил обеих между стеллажами. Момент, конечно, неподходящий: обе обнимаются и ревут. Случилось у них что-то. Какая-то девичья трагедь. Может быть, это они все насчет Казанца переживают. Сукин он сын. Хорошо бы ему тоже морду набить.

– Девчонки, здрасьте, – сказал Болото, деликатный человек.

Они повернулись в его сторону и уставились с таким выражением, словно произошло нечто из ряда вон выходящее. «Кто ты такой и что здесь делаешь?» – читалось на их лицах.

Болото, однако, не смутился.

– Мне бы, это… книжки сдать, – напирал он. Книголюб он, в конце концов, или нет? Желает он образовываться и становиться умнее. А для чего еще библиотека, если не для этого?

У Маши напряглось лицо, миг – и оно стало совершенно отчужденным.

– Погоди-ка, Вера, я поговорю с ним. Это… читатель пришел.

Она отстранила от себя подругу и вышла, выталкивая Василия в зал, к столу.

Василий весело и охотно проделал путь обратно, к плакату «Любите книгу – источник знаний!». Уставился на разгневанную Машу.

– Ты зачем пришел? – напустилась она.

– Да книжки сдать, – ответил он. – Ты чего? Здесь же библиотека… Что такого-то?

– Ты что, все их прочитал?

– Ну, – сказал Василий.

Но Маша ему не поверила. С сомнением уставилась на томик Тендрякова.

– Ты зачем сюда ходишь? – прошипела она.

Василий видел, что девушка прогневана не на шутку, и решил больше не врать. Да и смысла нет – врать и скрывать. Что они, в самом деле, тургеневские барышни? Все же очевидно.

– Ну, к тебе хожу, – ответил Василий, пожимая плечами. Подумаешь, допрос с пристрастием ему тут учиняют! Сама бы уже давно догадалась…

– Ах, ко мне? – метала молнии Маша. – А я-то уж думала, ты действительно в общество книголюбов хочешь вступить.

– Не понял, – добродушно усмехнулся Василий.

– Вот что я скажу тебе, Вася, – веско произнесла Маша. – Ты сюда больше не ходи. Понял? Не ходи. Не верю я, что ты книжки читаешь. Хочешь, совет тебе дам? Ищешь себе невесту – присматривай на выпускных балах в школе. А то нарвешься… на порченую. И будешь потом права качать и рассказывать пьяным дружкам, как обидели тебя.

Василий не вполне понимал, откуда возникли у Маши подобные обвинения. Повода вроде бы не давал. Обращался со всем уважением. Не то, как другие: угостят водкой, сводят в кино, расскажут, какого налима поймали, – и в койку тащат, а наутро едва вспомнят, как такое вышло. Нет, он же понимает: завоевать такую женщину, как Маша, – это труд почище нефтедобычи. Нужно в душу к ней заглянуть, интересы ее понять. Нравится ей выдающийся поэт современности Роберт Рождественский – значит, надо прочитать стихи этого самого Роберта. Ничего, кстати, читать можно. Да кто еще ради женщины на такую жертву добровольно пойдет? Маше бы сообразить уж, что намерения у Василия очень серьезные.

Но нет, обижается за что-то и его обидеть хочет… Ладно. Мы понимаем, у женщин то и дело возникают в жизни трудности. У них вообще судьба тяжелая. Тяжелее, чем у мужиков. Хотя живут они дольше, этого не отнимешь – статистика. И в газете «Труд» писали. Василий ушел печальный, не попрощавшись.

Маша уселась за стол, поджала губы, раскрыла регистрационную книгу.

Из-за стеллажей вынырнула Вера.

– Ой, Машка, ты зачем Василия прогнала? Он же к тебе со всей душой, а ты…

– А я боюсь, когда ко мне со всей душой, – вскинулась Маша.

Вера помолчала, а потом лукаво улыбнулась.

– Ну хорошо… И каким он должен быть?

– Кто? – не отрываясь от тетради, спросила Маша.

– Кто, кто… Герой твой.

– Не знаю, есть ли он вообще… – Маша вдруг задумалась, опустила подбородок на ладонь. А в самом деле, почему бы и не помечтать? – Я бы хотела, чтобы он был чутким… – начала она, делая долгие паузы между словами. – Сильным… И чтобы любил меня – такую, какая я есть… – улыбнулась она наконец. – Несмотря ни на что!

Вера помогла ей спуститься с небес на землю.

– Да, подруженька, я смотрю, ты книжек начиталась…

Маша вздрогнула, как будто очнулась от сна.

– Да, правда. Что-то я размечталась. Ты иди, Вера, иди. Тебя Варька ждет, я ее в окно видела.

Вера быстро оделась, обмоталась теплым козьим платком, выскочила на крыльцо. Варя как раз церемонно прощалась с каким-то молодым человеком.

– Варя! – крикнула Вера, сбегая по ступенькам. – Идем!

На бегу она схватила сестру за руку, потащила с собой. Варя едва успела послать Степану последнюю обворожительную улыбку.

– Жду у входа в кинотеатр за полчаса до сеанса! – сказал Степан.

– Ага! – ответила Варя.

– Дура ты, Варька, – прошипела Вера. – Моего примера тебе мало? Ты зачем с пришлыми романы крутишь? Бросит он тебя да еще на весь Междуреченск ославит… Надо тебе это? Надо?

– Верка, пусти, больно! – Варя вырвала руку. – Что с тобой? Из-за этого хмыря убиваешься?

– Ничего я не убиваюсь.

– Со мной плохого не случится, – уверенно произнесла Варя.

– Это почему еще? – подозрительно нахмурилась Вера.

– Потому что я везучая… – Варя расхохоталась. Ее звонкий смех звучал как колокольчик, а у Веры сердце сжалось от тяжелого предчувствия. «Везучая», надо же! Была бы постарше – помнила бы, какое у них было детство… сплошное везение. А брат Глеб заботился о сестрах, как умел. Только умел он плохо. Теперь приходилось это признавать…

«Да что я в самом деле, – подумала Вера с досадой. – Впрямь как в каменном веке. А Гагарин уже в космос полетел».

Она подняла голову и долго вглядывалась в белые тяжелые облака, закрывшие небо. Как будто пыталась разглядеть там, за пеленой облаков, летящего высоко-высоко в космосе Юрия Гагарина с его чудесной, уверенной улыбкой. Каким должен быть он, твой герой? Да вот таким, как Гагарин. Добрым. И чтобы любил. Такую, как есть.

– Идем уж, – повторила Вера, но уже без всякого ожесточения.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Постепенно подступала зима. На большую землю ушел последний паром – навигация закончилась. С этим последним паромом уехал приезжий парень, Денис, журналист из Москвы. Бойкий такой, везде нос успел сунуть. Отправился в путь последний танкер с междуреченской нефтью. Зима стискивала людей, зажимала их в коконе. Теперь сообщение будет только воздушным. Буров сильно озабочен был строительством зимника. Каждый день ездил на стройку, и следил, и проверял, и давал нагоняи, и сам за лопату брался – воодушевлял примером. Пару лет жизни отдал бы за железную дорогу… Впрочем, наверное, он их и отдал – эти годы жизни, пока «горел на работе». Не пустые это слова, совершенно не пустые…

Между тем начались и новые заботы. В Междуреченске все чаще происходили случаи хулиганства: драки, антиобщественное поведение. Конфликты между местными и приезжими обострялись. Случилось ровно то, что предвидел Буров, когда давал нагоняй разборчивому жениху, Виталию Казанцу. На нефтяников совершались нападения – обычно «кодла» из пяти-семи человек атаковала одного-двух и била, не разбирая, пока драку не разгоняли. Все это подавалось как «месть» за поруганную честь Веры Царевой. Хотя – и Дорошин с Буровым не закрывали на это обстоятельство глаза – все было гораздо хуже. Междуреченск – это все-таки Сибирь. Здесь в каждой второй семье кто-нибудь сидит. И многие из «резвящегося молодняка» непременно сядут в тюрьму. Дело такое же обыденное, как служба в армии. Чему быть – того не миновать. Как бы элемент обязательной программы взросления местного жителя.

– Народные мстители, чтоб им провалиться, – ворчал Буров. – Делать что будем?

– Не знаю, – говорил Дорошин. – Милиция бездействует.

– Естественно! – фыркнул Буров. – Милиция тоже человек; здесь все повязаны родством.

– Будем создавать ДНД, – предложил Дорошин.

Еще одна головная боль… А мешкать нельзя: если нефтяники решат поквитаться за избитых своих, то кончится кровью. Буров не обольщался: у него работали очень и очень разные люди. Тот же Вася Болото – он, конечно, передовик производства и сознательный товарищ (говорят, записался в клуб книголюбов), а все же бывший боксер и человек с очень непростым характером. Большую часть жизненных проблем Василий решает путем сжатия кулака. Если проблема не решается, то кулак отправляется в полет до встречи с целью. После этого проблема, как правило, решается.

И подобных Василиев немало…

– Да, – подытожил Буров, – действуй, Макар. Чем скорее, тем лучше. Будет партийно-комсомольская инициатива.

* * *

Живой иллюстрацией на тему необходимости создания ДНД могло бы послужить свидание Степана Самарина с Варей Царевой. Варя, создание своевольное и упрямое, естественно, пришла к кинотеатру. Правда, не за полчаса до сеанса, а за несколько минут. Ей пришлось уйти от брата Глеба – к счастью, тот вернулся домой в сильном подпитии и сразу завалился спать. Вера читала какую-то жалостливую толстую книгу про будни трудовой династии, всхлипывала за стенкой. Варька одевалась уже на улице, чтобы не шуметь в доме, и замерзла. Ничего, успела согреться, пока до киношки бежала.

Фильм ей очень понравился. Ей вообще все понравилось: грызть семечки из кармана, сжимать в темноте руку Степана, влажную от волнения, следить за душераздирающими приключениями женщины-комиссара, которая между партийным и материнским выбрала долг партийный… В общем, сильный фильм. Заставляет задуматься.

Варя и задумалась – ровно на то время, которое ей потребовалось, чтобы от четвертого ряда дойти до выхода из кинотеатра. А потом она вернулась к прежнему своему легкомыслию.

– Хорошо как было, Степка! – мечтательно произнесла она, прильнув к плечу Самарина.

Он с гордостью посмотрел на ее милую белокурую головку в беретике. Длинные косы Варвары умиляли его. Разве он не везунчик? С такой девушкой познакомился! И, кажется, дела у них пойдут!

Навстречу парочке уже двигалась, беспорядочно колыхаясь, толпа из десятка местных ребят. Степан абсолютно не замечал их – он весь был поглощен красавицей Варварой. Мир представлялся Степану отличным местом для обитания. А местные жители, которых он всех любил за то, что они Варины земляки и обитатели самого чудесного в мире края, – все сплошь отличные ребята.

Зато Варя мгновенно выделила из толпы несколько знакомых лиц и приготовилась к атаке.

Точно.

Один из «отличных ребят» поравнялся с парочкой, нарочно задел Степана локтем, а потом вовсе остановился и сказал ему в лицо:

– Торопимся куда?

– Нет, – ответил Степан, тоже останавливаясь.

Варя насторожилась.

– Это хорошо, – лениво протянул парень, изучая лицо Степана. – У нас тут вопросики возникли…

– А кто сказал, что мы будем отвечать? – удивился Степан.

Парень пожал плечами и оглянулся на остальных. Те с готовностью заржали.

Варя, которая гораздо лучше Степана понимала смысл происходящего, вцепилась в локоть своего спутника.

– Степка, уйдем скорей.

– Погоди, Варя, – остановил он ее. – Не устраивай панику.

– А он смелый, а? – заметил местный парень.

– Шел бы ты, Гера, своей дорогой, – вышла вперед Варя.

– А ты, Варька, в мужские разговоры не встревай! – оборвал ее Гера.

Но Варю так просто не смутить. Она загородила Степана собой.

– А я скажу моему брату Глебу, про это, Герочка, ты не забыл?

– Глеб-то? – Гера засмеялся. – Да он только рад будет, если мы твоему хахалю морду набьем. С Веркой-то что сделали, знаешь ведь? Глеб на нашей стороне.

– Ага, попробуй! Я тоже в драку полезу! – предупредила Варя. – И если с моей головы хоть волосок упадет, – она зло сощурила глаза, сделавшись похожей на рассерженную лисицу, – то ой, Герочка, как же плохо тебе будет!..

Шпана расступилась. Торжествующая Варя прошла мимо хулиганов, протащила за собой Степана. Степан несколько раз дергался, порываясь вступить в неравный бой на глазах своей дамы, но Варя только крепче сжимала его руку и шипела что-то.

– Спасибо, Гера! – крикнула Варя, оказавшись на безопасном расстоянии от шайки. Теперь, когда беда прошла стороной, она снова сияла торжеством.

– Иди, иди! – отозвался Гера. И обратился к Степану: – А с тобой, барчук, мы еще встретимся. Когда ты за бабу спрятаться не сможешь!

Степан опять рванулся навстречу обидчику, но Варя повисла на его руке, потом обняла его и утащила за собой. Она шла вприпрыжку, как маленькая.

Она и сама не могла понять, какая она: маленькая или большая. Шалила и озорничала она как маленькая, но желания у нее были уже как у большой. А этот парень – он не такой, как местные. Он смотрел на нее как на чудо и счастлив был от одной только ее улыбки. И рук не распускал. Такой и похваляться не станет, если чего. И вообще, он столько всего, наверное, знает. Станет большим начальником, начнет зарабатывать, будут они ездить в Москву и на разные курорты. Весь Советский Союз повидают! А еще он смешные рожи корчит, когда в кинотеатре за героев переживает. Из-за этого Варька половину фильма не столько на экран, сколько на Степана глядела. Словом, хороший он. Подходит Варе Царевой по всем статьям.

* * *

В красном уголке было тихо. Журчало радио. Ласковый, как у мамы, голос Майи Кристалинской напоминал:

 
Скоро осень.
За окнами август.
От дождя потемнели кусты,
И я знаю,
Что я тебе нравлюсь.
Как когда-то мне нравился ты…
 

За окнами был уже не август, и осень заканчивалась. Окна были темны и серы, непогода ломилась в мирную тишину красного уголка сквозь занавески.

За столом, под портретом Ленина, отдыхали двое: Авдеев за шахматами и Василий Болото за книгой.

Авдеев играл сам с собой. У него вообще было много привычек одинокого человека, хотя, казалось бы, с чего: он был семейный, да и вообще – всегда на людях, всегда в бригаде… Он, например, разговаривал сам с собой. Или вот, пожалуйста, – шахматы.

Болото разложил перед собой несколько книг, взятых у товарищей, и глядел на них крайне мрачно.

– Ты чего ищешь-то? – отрываясь от шахмат и бесконечного внутреннего монолога, осведомился Авдеев.

– Да почитать чего-нибудь… – досадливо проговорил Болото. – Муть одна!

Авдеев метнул в его сторону проницательный взгляд.

– Ты же вроде как у нас в библиотеку зачастил, – со значением, упирая на слово «библиотека», молвил Авдеев.

Любопытство Авдеева было доброжелательным, не обидным. Да и обстановка была тихая – грубить в ответ совершенно не хотелось.

Болото не сразу, но нашелся.

– Не поверишь, Ильич, – с чувством воскликнул он, – но вот проснулась тяга к знаниям…

Ильич приподнял на голове кепку (из-за этой кепки его отчасти и предпочитали называть по отчеству), почесался, снова нахлобучил. По лицу его видно было, что он не верит. Не верит в тягу к знаниям. И старается, и усилия над собой делает, но вера не приходит. Что-то ей мешает. Какие-то попутные обстоятельства.

Болото, впрочем, на пантомиму внимания не обратил. Ушел в собственные мысли. Потому что Маша, конечно, – элемент, к библиотеке крайне притягательный, но и само по себе чтение, даже помимо воли, производит в мозгу некую революцию.

– Я тут одну книжку читал, – заговорил Болото. – Про мужика одного. Классика. «Дядя Ваня» называется, – припомнил он. – Так вот, этот мужик всю дорогу от безделья мучается и сам не понимает почему.

– От тунеядства, что ли? – уточнил Авдеев. «Уголовное» прошлое сказывалось: он автоматически отметил в мыслях статью, по которой этот «дядя Ваня» сел бы при советской власти.

– Да нет, он помещик был, там тогда все не работали, – отмахнулся Болото. – Так вот, он в одну дамочку втюрился. А она – жена профессора старого. И он хотел вроде с ней объясниться, – прибавил Болото, – ну и она вроде не против… И он так заходит – а она с другим целуется… – Василий изобразил лицом крайнюю степень отвращения. – С доктором одним. И он как-то так – поквакал и в тину… Я бы сразу в репу дал, и никаких дебатов. Классика… – подытожил он. Сильно расстроил его «Дядя Ваня», если честно говорить.

– Мда, – тяжко выдохнул Авдеев. Он до классики тоже не охоч был и читал в этом направлении до крайности мало. Потому что кому охота про стариков больных, про всяких нищих или про дармоедов читать? – Это кто ж такую чушь написал-то?

– Чехов. – Болото вытащил из пачки затрепанный том и предъявил.

– «Каштанка», значит, – подытожил Авдеев. «Каштанку» он тоже не одобрял: зачем, спрашивается, неразумная скотина от работящих людей обратно к пьянице вернулась? Вот и бабы некоторые так, даже при социализме. Ум за разум заходит.

– Да у нее таких «умных» книг много, – проговорился Болото.

Авдеев мгновенно вцепился в оговорку. Он передвинул на доске пешку и уставился на собеседника.

– У кого это – «у нее»?

– В библиотеке, – быстро поправился Василий. – Там таких «хороших» книг предостаточно.

И спрятался от добродушно-смешливого авдеевского взгляда за газетой «Советский спорт».

* * *

Векавищев налил себе в кружку чая. Подошел к окошку вагончика, когда уловил «на улице» непривычное движение, густое скопление людей – человек десять, наверное, и женщины в том числе. Андрей Иванович прищурился, когда различил среди пришельцев Авдеева. Ильич стоял в кепке среди мужиков, поснимавших головные уборы. Холодное солнце поздней осени беспощадно ползало по сединам и лысинам, ветер дергал баб за платочки.

Словно почувствовав на себе взгляд Векавищева, Авдеев сказал людям несколько слов и, повернувшись, направился к вагончику. Теперь все лица обратились на окно, в котором неясно маячил Векавищев.

– Илья, что за ходоки у Ленина? – изумленно спросил Векавищев, когда Илья Ильич вошел в вагончик.

Тот закрыл за собой дверь, чтобы не студить помещение.

– Из Макеевки крестьяне, – назвал он близлежащую деревню, с которой у нефтяников установились дружеские отношения, особенно на почве колхозного рынка. – Просят у нас трактор одолжить на два дня.

– Чего? – удивился Векавищев.

– Трактор им позарез нужен, вот чего. Через пару дней вернут… – Авдеев выглянул в окно. Крестьяне продолжали тревожно смотреть на вагончик, в котором решалась их судьба. – Не успевают собрать урожай. Свекла померзнет.

– Откуда сведения, что померзнет? – спросил Векавищев.

– Оттуда… Старейшина говорит, со дня на день морозы ударят.

– Вот видишь, – промолвил Векавищев с чувством, – даже в Макеевке своя метеостанция есть, а мы до сих пор палец слюним и ветер ловим…

– Приметы, Андрей, народные приметы, – отозвался Авдеев. – Мудрость пращуров. Так трактор-то даем?

Векавищев понимал, что Авдеев спрашивает для проформы. И без того с местным населением то и дело возникают проблемы. Драки и прочие недоразумения. Обижать еще и Макеевку – верх безрассудства. Да и людей, честно говоря, жалко. Померзнет свекла, в самом деле… Весной к ним же, к макеевским, если что, на поклон придется идти – картошечки прикупить, той же свеклы.

– А как ты думал, Ильич? – пожал плечами Векавищев. – Что ж не дать трактор-то… У нас же государство кого? Рабочих и крестьян.

Авдеев многозначительно поднял палец и прибавил:

– И трудовой интеллигенции.

Он вышел из вагончика. Векавищев услышал, как Ильич громко говорит:

– Товарищи, трактор будет! Старшой разрешил! Но это в последний раз. Начальство как узнает – заругает страсть!

Его обступили, радостно гомоня. Бабка постарше кланялась. Казалось, вот-вот – и бросится ловить его руки, целовать. Сцена до смешного напоминала что-то из патриархальных времен. Иллюстрацию к классике, так нелюбимой Васей Болото. Эпоха, когда одни маялись дурью и не знали, чем себя занять, а другие были тупыми, забитыми и топили ни в чем не повинных собачек.

– Тьфу ты, – сказал Векавищев, допивая чай, – похоже, советская власть вообще прошла мимо Макеевки…

* * *

Разумеется, эта идиллическая «смычка» пролетариата с деревней не прошла мимо бдительного начальственного ока. Уже через день на столе Михеева лежало письмо, написанное на листке в клеточку, вырванном из школьной тетради. Писал человек малограмотный, к литературным упражнениям непривычный, что явствовало из неуверенного почерка и высокопарного слога.

Михеев посланию обрадовался так, словно оно было от родимой матушки на чужедальнюю сторонку. Он прочитал текст несколько раз, выучивая почти наизусть, после чего с торжеством положил «документ» на стол перед Дорошиным.

А пусть знает дорогой Макар Степанович, какую змею греет на груди! Больно уж все они сдружились – Буров, Дорошин, Векавищев этот… да и Авдеев – бывший уголовник – туда же… Пора разворошить эту тепленькую компанию. А теперь и повод появился.

– Полюбуйтесь. Макар Степанович! – сказал Михеев.

Дорошин полюбовался – но не на письмо, а на самого Михеева. Сильно не понравилось парторгу, что лицо его заместителя сияет, как медный самовар. Небольшой такой самовар, но хорошо начищенный.

– В чем дело? – спросил Дорошин неприязненно и отодвинул листок. – Прочитайте мне сами, пожалуйста, а то я… почерк плохо разбираю.

Он держался так брезгливо, что даже слепой заметил бы: прикасаться к подобному письму Дорошин считает ниже своего достоинства. Однако Михеев слишком увлекся своей ролью разоблачителя.

– Хорошо, Макар Степанович. Почерк действительно нечеткий, но, думаю, это потому, что писал человек трудовой, привыкший к тяжелым орудиям труда и не привыкший к перу и бумаге… «Буровой мастер Векавищев систематически отдает технику внаем с буровой жителям деревни Макеевка для обработки личных участков, а в уплату берет питание и самогонку», – зачитал он. – Ну, каково? Хорош передовик производства! Это же подсудное дело!

Дорошин поморщился.

– Это анонимка. Пасквиль, однозначно. Бросьте его в печку, пожалуйста.

– Нет уж. – Михеев бережно сложил и пригладил письмо. – Это документ. И я считаю, что мы обязаны реагировать на подобные сигналы.

– И каким же образом нам следует реагировать? – поинтересовался Дорошин. И опять же, будь Михеев менее занят своим грядущим торжеством над Векавищевым, он обратил бы внимание на тон собеседника. Ибо, по мнению Дорошина, реагировать на анонимку порядочный человек мог лишь единственным способом: игнорируя ее. Дорошин был счастлив, что времена, когда обязательной считалась иная реакция, уже миновали. Михеев же, напротив, явно сожалел о том, что опоздал родиться.

– Я считаю, нужно создать комиссию и самым тщательным образом разобраться в деле, – заявил Михеев. – Дыма без огня не бывает, Макар Степанович. Что-то происходит. И это «что-то» имеет отношение к буровой, к государственному имуществу.

– Да и разбираться-то не в чем, – настаивал Дорошин.

Михеев видел, что в этом деле Дорошин ему не союзник; однако начать предпринимать какие-то шаги без согласования с начальством Михеев не мог. Не имел ни права, ни возможности.

– Руководство, – Михеев многозначительно указал в потолок, намекая на высшие сферы, – требует от нас выполнения государственного плана. А наше управление, к сожалению, среди передовых не числится. Как бы мы ни рапортовали, как бы ни гордились достижениями отдельно взятых товарищей… Какие могут быть «отдельно взятые» успехи индивидуума, если коллектив буксует? А это будет продолжаться – в частности, до тех пор, пока Векавищеву сходят с рук его художества. Что же это получается, Макар Степанович? Производственник, человек государственный, отдает государственную технику на сторону – да еще для чьих-то там личных нужд! И плату берет – самогоном! Это же аморалка, если не сказать похуже…