Текст книги "Большая нефть"

Автор книги: Елена Толстая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Алина тихо подняла рюкзак. Там что-то звякнуло. Она опять улыбнулась. Отец научил бы его складывать рюкзак так, чтобы там ничего не брякало…

Многому научил бы его отец… Ладно, что ж горевать о том, что могло бы быть? Могло – да не случилось. Не отец – так чужие люди, ставшие родными, научат. Но не сейчас. Не сегодня. Сначала Степушке надо получить высшее образование, а тогда уж можно и в тайгу ехать. С опытными, проверенными руководителями, а не с кем попало.

…Степан проснулся поздно. Его разбудил стук закрывающейся входной двери. Алина Станиславовна ушла на работу. Он потянулся, улыбаясь своим мыслям. Сегодня – первый день новой жизни! Жизни, в которой все ответственные решения за себя он принимает самостоятельно. Невиданная доселе энергия переполняла Степана. Он вскочил, сделал несколько взмахов руками – как при производственной гимнастике… и замер.

Рюкзака не было.

– Ах, мама… – прошептал Степан. – Ты по-прежнему знаешь, как для меня лучше?

Вот еще один верный признак того, что Степан отныне – взрослый человек, мужчина. Будь он ребенком – разозлился бы за маму за то, что она пытается контролировать каждый его шаг. А так – лишь рассмеялся и ощутил прилив ласкового, теплого чувства к маме. Как будто ребенком отныне была она.

– Точно, утащила мой рюкзак… Думала – без барахла я из дому не уеду, – засмеялся Степан. Он представил себе, как хрупкая, изящная Алина Станиславовна несет на плече круглый, туго набитый рюкзак… Куда она потащила его? Неужели к себе на службу? С мамы станется. Такси, наверное, пришлось взять.

Степан вытащил из кладовки старую хозяйственную сумку. Бросил в нее пару резиновых сапог, теплый свитер, шерстяные носки. Жестяной кружки в доме не оказалось, пришлось взять фарфоровую.

«Дорогая мамочка, – написал Степан на листке, вырванном из календаря, – ты у меня самая любимая. И хорошая. Не думай, что я не ценю. Ты всегда была права. Но теперь я хочу ошибаться. Сам. Не бойся, со мной ничего плохого не случится. Когда приеду на место, дам знать телеграммой».

Вместо подписи он нарисовал смешного пса с квадратной мордой.

И с легкой душой вышел из дома.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вопрос: можно ли куда-то долететь, если у тебя не хватает денег на билет?

Ответ: если ты комсомолец-энтузиаст в Советской стране – запросто!

Ну, не совсем так уж «запросто»… Но если ты обладаешь обаянием Степана Самарина и его напористостью, а главное – уверенностью в своем предназначении и уготованной тебе выдающейся роли в судьбе отечественной геологии, то удача непременно улыбнется. Найдется добросердечная девушка-стюардесса, которая согласится помочь. И командир экипажа не станет возражать. В самолете всегда отыщется место для такого пассажира.

Вырвавшись из-под маминой опеки, Степан Самарин без страха и колебания препоручил свою жизнь в руки большой семьи – советского народа. Поэтому он и написал маме, чтобы та не волновалась за него. Собственно, уехав из Москвы, он не покинул родного дома. Везде – его дом! Вот эти необъятные, необозримые просторы, которые видны из окна иллюминатора, – они тоже его родной дом…

Однако когда самолет приземлился в аэропорту Каменногорска, Степан на мгновенье почувствовал себя как на незнакомой планете. Легко «покорять Сибирь», летая над ней. А сейчас ему предстоит пройти по ней пешком, даже не зная, где его цель.

Он огляделся по сторонам.

Небольшая взлетная полоса, маленькое здание на краю поля – диспетчерская. И, собственно, здание аэропорта – еще одно небольшое, одноэтажное здание из толстого стекла и серого бетона. И… всё.

Степан попрощался с доброй стюардессой:

– Спасибо вам.

Она засмеялась:

– Обещание твое в силе?

– В силе, – ответил Степан. – Если ты сама не передумаешь.

Она поцеловала его в щеку.

– Какой ты скорый…

– А что? – ответил Степан. – Я мужчина сознательный. И за слова свои отвечать готов хоть сейчас.

Умоляя посадить его на самолет, он утверждал, что согласен жениться на любой из стюардесс. «А если у нее будет бородавка на носу?» – смеялись девушки. «Все стюардессы – красавицы, – серьезно отвечал Степан. – Это и в Конституции записано». – «Ничего там не записано…» – «Вы плохо читали», – обвинил их Степан.

Теперь, прощаясь, стюардесса напомнила ему то полушутливое обещание.

Степан сказал ей:

– Если ты действительно этого хочешь, то я от своего не отступлюсь.

– В Междуреченске нет ЗАГСа, – сказала девушка как будто разочарованно. – Не то поймала бы тебя на слове.

Она ушла, не оборачиваясь, в здание аэропорта, а Степан, обременив себя сумкой, потащился в самый конец взлетной полосы, где стояли и разговаривали какие-то люди.

– Товарищи! – громко произнес Степан.

На него не обратили ни малейшего внимания. Как разговаривали – так и продолжали. Но ничто не могло поколебать счастливого расположения духа восходящего светила советской геологии.

– Товарищи! – повторил он еще громче. – Прошу вас!

Один или двое замолчали и наконец посмотрели на него. Степан не заметил, как в глазах каменногорцев засветилась насмешка. Он вообще не предполагал, что выглядит смешно: в кедах, в городской курточке, с нелепой сумкой через плечо. Залетная птица, московский щеголь.

– А не подскажете, где здесь можно найти геологов? – спросил Степан.

Наверное, мама бы сейчас ему сказала: «Ты еще спроси, где найти иголку в стоге сена. Искать геологов в Сибири! Ну, Степка, даешь!..»

Однако Степан не обладал маминой мудростью. Он собирался совершать ошибки. Собственные ошибки. И учиться на них.

И совершенно неожиданно один из собеседников кивнул ему головой.

– Геологи? А чего их искать! Вон они, в самом конце полосы!..

– Спасибо, отец! – весело вскричал Самарин и почти побежал к группе людей, на которых ему указали.

Его провожали насмешливыми взглядами. Много таких прибывало на большие стройки пятилетки. Исполненных комсомольского рвения и желания быть полезным Родине на самых тяжелых участках работы. Свирепые морозы со снежными бурями, летняя жара с духотой и гнусом, тяжелый труд и условия жизни, мало отличающиеся от каторжных, – все это очень быстро охлаждает пыл юных энтузиастов. Какими циничными и «умудренными» возвращаются они назад, в большие города!..

Хорошо, что Степан не знал всего этого. Поистине, порой отсутствие жизненного опыта – не недостаток, а благо…

Люди на взлетной полосе действительно были геологами. Собственно, геологов было двое – начальник экспедиции Владимир Архипович Ухтомский и его помощник, Егор Савельевич Лялин. Остальные трое – рабочие, которых начальнику экспедиции прислали из местного управления.

Ухтомский был в числе тех, кому принадлежала честь открытия Новотроицкого нефтяного месторождения. Непосредственно при его участии была проделана большая часть работ по аэрофотосъемке Западной Сибири. Огромная территория была исследована методами сейсмической и магнитной разведки, пробурены сотни поисковых скважин. Останавливаться на достигнутом он не собирался. До пенсии ему оставалось еще больше десяти лет – и хотел бы Ухтомский поглядеть на того смельчака, который предложит ему уйти «на покой»… «Списать себя за штат не позволю, – говорил он. – Разве что болота здешние меня угробят…»

Лялин, ровесник Ухтомского, неотлучно находился при нем уже почти два десятка лет. Вместе они проделали огромный путь – и все же трудно было представить себе людей, которые так разительно отличались бы друг от друга. Ухтомский – большой, крепкий, молчаливый, уверенный в себе и своем деле. Лялин – худой, суетливый, легко краснеющий, говорливый. Сложно было понять, как уживаются эти двое. И тем не менее они оставались неразлучны и понимали друг друга без слов.

Ухтомский делал записи в дневнике – переписывал содержимое ящиков, доставленных по воздуху из областного центра. Количество тушенки, сгущенки, крупы, чая. Желательно, конечно, побольше – но сколько уж выделили.

Ящики, выставленные на поле, выглядели сиротливо. Ветер трепал брезент, которым их прикрыли от возможного дождя. Ухтомский, в плаще-палатке, выглядел как будто сердитым, хотя – Лялин знал – он был спокойно счастлив. Вот такое состояние – спокойного счастья – охватывало их обоих каждый раз, когда они выезжали в экспедицию. В этот раз зимовать решили в Каменногорске, не возвращаться домой. Иначе не успеть к весне обработать все собранные за сезон данные.

– Между прочим, Владимир Архипович, вы тут рассиживаетесь, – сказал Лялин, беспокойно озираясь по сторонам, – а рабочие опять все сплошь из «химиков».

Ухтомский медленно поднял на него взгляд, как бы ожидая продолжения.

– Это становится тенденцией, – сказал Лялин. – А нормальных рабочих взять неоткуда. Хоть бы допризывников каких-нибудь прислали, чтобы не шлялись без дела между школой и армией!.. Так ведь нет. Свободных рук в Междуреченске попросту нет. И я никак не могу получить остаток продуктов, хотя все накладные подписаны. Начальник склада куда-то исчез… Говорят, личное дело. Что я должен думать? Объявление висит уже третий день.

– Егор Савельевич, вы меня страшно утомляете, – произнес Ухтомский. – Вы же знаете, что я терпеть не могу подобных разговоров…

– Уж придется вам потерпеть, Владимир Архипович, – огрызнулся Лялин. – Коль скоро всевышней волею Зевеса назначены вы начальником… Так я говорю, начальник склада…

– В тех ящиках что? – перебил Ухтомский, показывая карандашом на два крайних ящика.

– Там? Макароны и пшено.

– Груз весь? Или еще осталось?

– Весь.

– Хорошо, – сказал Ухтомский и сделал еще несколько пометок у себя в тетради. – Все не так плохо.

– Как вы планируете разобраться с камеральной работой, если квалифицированной рабочей силы не предвидится? – настаивал Лялин.

Трое рабочих покуривали в стороне. Начальство, под которым им предстояло работать, было не хуже и не лучше всякого другого. Даже, пожалуй, лучше – ученые, они ведь все на голову слабые. Погружены, так сказать, в идеальный мир. Пока они решают свои мировые вопросы, у простого человека остается время спокойно подымить и насладиться ничегонеделанием.

В этот самый момент к геологам приблизился Степан Самарин: старая спортивная сумка с изображением ракетки через плечо, брючки-ботиночки и курточка. Зато взгляд светится.

– Здрасьте, – сказал Степан.

Ухтомский медленно поднял голову от своих записей и уставился на дивное явление.

– Здравствуйте, товарищи, – повторил Самарин. – А как бы мне увидеть самого главного?

Ухтомский перевел взгляд со Степана на своего незаменимого Лялина.

– А это еще что такое? – осведомился он у всезнающего Егора Савельевича. – Откуда вы это взяли, Егор Савельевич?

– Ниоткуда… Я этого ниоткуда не брал, – сказал Лялин.

– Между прочим, я – Степан Самарин. Буду геологом… со временем.

– Ясно, – молвил Ухтомский, возвращая взор обратно к Самарину. – А я – Ухтомский Владимир Архипович. Стал геологом. Уже.

Последнее слово он произнес с особенным нажимом. Самарин, человек интеллигентный, оценил эту легкую игру интонаций и засиял счастливой улыбкой.

– Ну, значит, я – по правильному адресу! – воскликнул он. – Значит, так. Я готов к самой тяжелой работе. Вы можете доверять мне. Я – очень ответственный.

Ухтомский вздохнул, закрыл тетрадь. И заговорил, обращаясь не к Самарину, а к Лялину:

– Вот видите, Егор Савельевич! А вы говорили, будто в Междуреченске нет свободных рабочих рук. Ну как же нет, когда вон какие кадры сами к нам приходят, на добровольной основе… Вы гляньте только на него… По лицу видно, – он указал почему-то на легкомысленные кеды Самарина, – что из самой Москвы!

– Точно, – молвил Самарин, несколько удивленный проницательностью Ухтомского, – из самой Москвы… А как вы догадались?

– Это же очередной романтик, Владимир Архипович, – болезненно сморщился Лялин. Он даже не смотрел на Степана, как будто один только вид московского щеголя причинял ему невыносимое страдание. – Он ведь сбежит через месяц…

– А ничего, что я здесь стою? – осведомился Самарин, перестав улыбаться. – А вы тут меня обсуждаете… Это ведь неприлично!

– Прилично, прилично, молодой человек, все очень прилично… – рассеянно ответил Лялин, по-прежнему на него не глядя.

– Вы, между прочим, делаете выводы, ничего обо мне не зная, – настаивал Самарин. Теперь он обиделся по-настоящему.

Ухтомский неожиданно сказал:

– А ведь он прав, Егор Савельевич. Он прав. Почему мы делаем выводы, даже не дав молодому человеку шанса показать себя? Вдруг он действительно такой ответственный и… как он там еще говорил? Надежный?

Гримасой Лялин выразил глубочайшее сомнение. Но Ухтомский уже принял решение.

– Ставьте его на довольствие… Видите – копытами бьет! Пора грузиться. Машина сейчас будет…

Действительно, к краю поля уже подъезжал грузовик, и рабочие с досадой гасили папироски.

– Ага, – сказал Ухтомский удовлетворенно. – Ну вот что, энтузиаст. Видишь ящики? А вон там – машина. Бери – грузи.

– Ясно, – обрадовался Степан.

Он наклонился, спортивная сумка соскользнула с его плеча и плюхнулась на землю. Лялин посмотрел на это иронически, но промолчал. Ухтомский поверил в паренька. Очень хорошо. Пусть паренек трудится на благо экспедиции. Оплошает – у Лялина появится повод проедать Ухтомскому плешь. Окажется стоящим человеком – тем лучше. Можно подумать, Лялин желает плохого… Просто обстоятельства постоянно так складываются, что пессимист Лялин почти всегда оказывается прав. Впрочем, это частные обстоятельства так складываются. А общее дело все-таки делается. И в конечном счете выходит, что прав оказывается оптимист Ухтомский. Месторождение-то они открыли! И впереди их ждут новые открытия и достижения. А какие трудности придется преодолевать – это дело десятое.

* * *

Сейчас семья Царевых состояла из брата и двух сестер – Веры и Вари. Когда-то в Каменногорске это была едва ли не единственная семья, где не пили ни водки, ни самогона. Над «образцово-показательными» Царевыми посмеивались соседи. Предупреждали: совсем уж не пить – не уважать ни земляков, ни себя. «Мы же не за алкоголизм, – говорили матери Царевых ее приятельницы. – Боже упаси! Мой-то как нажрется – так и на человека не похож… Но понемножку – это можно. Даже полезно. Доктора рекомендуют – от давления и от усталости. Аппетит опять же лучше».

Когда все началось?.. Сейчас уж и не вспомнить… Сначала отец перешел на другую работу, менее тяжелую, чем на лесопилке, – устроился в магазин рубщиком мяса. Сразу стало легче жить. Но это только сперва – а потом наступил день, когда он возвратился домой пьяным. В первый раз мать решила не делать из этого «истории». Глеб, старший сын, пытливо разглядывал отца, красного, потного, со слюнявым ртом. Осознавал – папа теперь настоящий мужик. Дочка Вера смеялась, отец показался ей ужасно забавным. А маленькая Варька перепугалась и расплакалась…

Через полгода отца посадили. В магазине обнаружилась большая растрата. Искали виноватого – и, как водится, нашли. После этого начала пить и мать…

Младшие Царевы осиротели, когда Глебу было восемнадцать, Вере – пятнадцать, а Варьке – тринадцать. Глеб пошел на ту же лесопилку, где начинал отец. Фактически он заменил сестрам родителей. В городке об этом знали, уважали Глеба… и подносили ему стопочку, как взрослому.

В отличие от отца, так и сгинувшего где-то в исправительных учреждениях, Глеб Царев пил с умом. Совсем от алкоголя никогда не отказывался, но и меру соблюдал. В двадцать пять он обладал огромной физической силой. Но главной его силой был авторитет: в определенных кругах каменногорских обывателей Глеб Царев пользовался большим уважением. Если он позовет на помощь – придут здоровенные ребята с лесопилки и наваляют кому следует.

Поэтому сестры были за таким братом как за каменной стеной. Но уж и Глеб считал себя вправе решать их судьбу и определять, какой жених подходит сестренке, а какого лучше отшить.

Варька пока была еще маленькая и больших проблем брату не доставляла, а вот с Верой уже начались неприятности.

Сначала-то все оно складывалось наилучшим образом. За Веркой стал ходить один парень с лесопилки, Глебов приятель. Глеб всячески покровительствовал этому союзу, подталкивал Верку к Костяну. Костян ухаживал не без шика – подарил отрез на платье, приглашал в кино и на танцы. В конце концов Вера сдалась.

Глеба как-то очень удачно не оказалось дома, когда Костян в очередной раз провожал Веру после танцев.

– Я зайду, Вер? – спросил он. И, не дожидаясь разрешения, просочился за дверь.

– Ну, я не знаю, Костик, – нерешительно ответила Вера. – Варька дома.

– Да ее небось из пушки не разбудишь, – усмехнулся Костян. – Эти младшие сестренки дрыхнут без просыпа, уж я-то знаю – у меня самого такая… А ты чего стесняешься, Вер? Это ведь у всех бывает…

– У меня… в первый раз, – выговорила Вера, краснея.

– Ну ничего, ничего, – бормотал Костян, пьянея от одного только ее смущения.

Он принялся расстегивать на ней блузку, и Вера, как это говорят, «сомлела».

– Ты только не торопись, – прошептала она.

Костян сказал:

– Не бойся. Тебе понравится.

И повалил ее на тахту.

Он ушел через два часа, довольный, посвистывающий. Вера осталась лежать на тахте. Она даже не встала, чтобы закрыть за ним дверь. Тихонько плакала в подушку. Еще через час возвратился Глеб. От него пахло водкой.

– Вера, ты дома? – бодро спросил он.

Она с трудом села.

– Где ты был?

– Гулял… А ты что такая зареванная?

– Костян… – сказала Вера.

– А, – кивнул Глеб. Он взял из буфета бутылку водки, два стакана, уселся за стол. – Иди сюда, выпьем.

Вера подсела на краешек стула.

– Так ты… все знал? – догадалась она вдруг. – Ты нарочно из дома ушел?

– Можно сказать и так, – кивнул он, наливая водки себе и сестре. – Не плачь, Веруня. Такое у всех бывает в первый раз. Потом точно понравится.

– Ты меня… ему продал! – воскликнула Вера.

– Ты пей! – строго приказал Глеб и ткнул ее в губы стаканом. – Пей, легче будет. Я хочу тебя с Костяном поженить. Он из местных, на лесопилке на хорошем счету, да и связи у него в городе…

– Ненавижу его и тебя, – сказала Вера. Она быстро проглотила налитую в стакан водку и ушла к себе. Закрылась в комнате. Глеб только плечами пожал. Утро вечера мудренее. Всякое горе нужно заспать. А проснется Вера – будет сговорчивей.

Но не оказалась сестра сговорчивей. Наоборот – про Костяна даже слышать не хотела. Одно твердила – «ненавижу его». Костян, кстати, тоже к Вере после того случая охладел. «Интерес у меня пропал, – объяснял он Вериному брату по-простому, – больно уж она оказалась сговорчивая… Я только постучался в дверь, а она сразу и открыла. Какая из нее будет жена? Смех один. Ты уж, Глеб, на меня не обижайся… Не хочу я на ней жениться. Пройденный этап. У тебя там вторая сестренка созревает, эта порох…»

Глеб был совершенно трезв и потому Костяну ничего не сказал. Только посмеялся, похлопал его по плечу. А через несколько дней с Костяном произошел несчастный случай на производстве. Придавило бревном, да так неудачно – мамочки мои! – что перебило позвоночник. Приезжал следователь, младший лейтенант Харитонов, тоже из местных. Опрашивал товарищей пострадавшего. Долго беседовал с Глебом Царевым и даже пил с ним, самую чуточку – из вежливости. Товарищ Харитонов помнил, как сажали Царева-старшего, как велось следствие по делу о замерзшей в пьяном виде мамаше-Царевой (ее нашли зимой неподалеку от магазина, уже окоченевшую)… В конце концов дело о несчастном случае на производстве было закрыто. Виноватым в случившемся был признан сам Костян. Он нарушал технику безопасности и вообще в то утро был уже выпивши. Так что полагалась ему мизерная пенсия по инвалидности – и на этом все.

Глеб навестил Костяна в больнице. Костян лежал на койке и глядел в потолок.

– Ну что, Костик, не лучше бы тебе было жениться на моей сестре? – со злой улыбкой спросил Глеб.

Костян не ответил.

– Будешь ссать под себя до конца дней, – пообещал ему Глеб.

И ушел.

– Какой хороший этот Глеб Царев, – проговорила санитарка, заглядывая к Костяну после ухода Глеба. – Навестил товарища. Другие-то с лесопилки и носу не кажут…

Когда Верка устроилась на работу в библиотеку, Глеб поморщился – слишком уж на виду сестренка. В эту их библиотеку ходит кто ни попадя. И что самое неприятное – полно чужаков. Нефтяники Глебу не нравились абсолютно. Понаехали со всех концов страны, ни родни, ни знакомств, и о человеке ничего толком сказать нельзя… То ли дело – местные: тут все на виду. Если дадут промашку – то с ними можно как с Костиком. А на нефтяников у Глеба управы никакой нет. Уйдет сестрица из-под братнина надзора, ой уйдет…

Когда Вера объявила о скором своем замужестве, Глеб напрягся. Сам-то он сеструхе, понятное дело, ничего говорить не стал, но положил себе в голову тяжелую мысль: расстроить этот брак во что бы то ни стало. Разведал стороной про жениха. Виталий Казанец. Красив. Сердцеед. Вроде как передовик производства. Во всяком случае, план всегда выполняет, в бригаде им все довольны. Следит, чтобы премиальные всегда выплачивались. Выработка у него не выше, чем у Векавищева. Но Векавищев частенько сидит без всяких премиальных. Чего не скажешь о Казанце. Вывод? Вывод: мужик умеет делать дела.

Но это еще не повод отдавать ему Верку… Плюс к тому, рассудил Глеб, такой человек имеет к себе большое уважение. Надо бы переговорить с ним.

Он встретил Казанца в магазине. Виталий с приятелем покупали консервированные овощи.

– Слышь, ты – Виталий Казанец? – обратился к нему Глеб.

Казанец глянул на приятеля, кивнул ему:

– Иди, я догоню. Видишь – тут разговорчик наклевывается.

– Я снаружи подожду, – предупредил приятель и вышел.

– Я Казанец, – подтвердил Виталий.

– Глеб Царев, – представился Глеб. – Брат, стало быть, невесты твоей, Веры. Понял теперь?

– Понял – что? – удивился Виталий.

– Что я Верке заместо отца с матерью был, – пояснил Глеб. – Самый близкий ее человек. А ты со мной даже познакомиться не хочешь.

– Придет время – познакомлюсь, – сказал Казанец спокойно. – А чего ты меня разыскивал-то? Я бы сам к тебе пришел.

Глеб пожал плечами.

– Сейчас такое время – уже не знаешь, чего от людей ожидать. Тебе Верка давно понравилась?

– Порядком, – сказал Виталий. – Девушка видная, белокурая. Мне такие нравятся. И характер у нее хороший. Ее немножко того… пообломать, и будет отличная жена. Готовить научу, рубашки гладить.

По повадкам Казанца Глеб безошибочно определил: в его семье отец, случалось, бивал мать. «Учил» ее кулаками уму-разуму. И Верку та же участь ожидает.

Все хорошо, да вот только не забил бы этот умник Верку совсем до смерти…

Глеб не был плохим человеком. Он по-своему любил сестер и желал им добра.

– Слышь, Виталий, – сказал Глеб, – а что ты скажешь, если узнаешь, что невеста твоя… того… уже была в употреблении?

– Что? – потемнел лицом Казанец.

– То! Что слышал! – повторил Глеб. – Пользованная она, понятно? Уже побывала под мужиком. А теперь за тебя замуж собралась. Ну, что скажешь?

– Убью сволочь! – прошептал Казанец. – Кто?

– Кто – тот уже не жилец, – ухмыльнулся Глеб. – А вот ты сам как поступишь?

– Я? – Виталий изогнул красивые брови. Казалось, его изумляет подобная постановка вопроса. – По-твоему, я возьму за себя порченую девку? Вот еще! Только объясни, зачем ты-то меня предупредил?

– А что? – удивился в свою очередь Глеб. – Я, по-твоему, должен был правду скрывать? Она бы все равно наружу вышла, эта правда…

– Тебе, наоборот, надо бы о счастье сестры заботиться…

– Я и забочусь, – спокойно ответил Глеб. – Я по тебе сразу понял, что ты мужик настоящий. А настоящий мужик не простил бы жене такой обиды. До конца Веркиной жизни попрекал бы ее, а при случае бил бы. И она бы слова тебе поперек не сказала. Мне оно надо – чтобы ты ее в гроб раньше времени загнал?

– Ну, ты, я погляжу, хорошего обо мне мнения! – хмыкнул Виталий, не то обиженный, не то, наоборот, польщенный.

– Еще скажи, что я ошибаюсь.

– Нет, – подумав, покачал головой Виталий. – Не ошибаешься ты… Ну, прощай, Глеб.

Он сунул Цареву руку на прощание и вышел из магазина. Глеб выглянул в окно. Он видел, как Казанец подходит к своему товарищу, говорит ему что-то коротко и как оба они преспокойно идут прочь. По тому, как держался Казанец, Царев понял: нефтяник не слишком-то огорчен известием о своей невесте. Разрыв помолвки с каменногорской девушкой для него практически ничего не значит.

– Ну ты, Царев, даешь! – покачала головой продавщица, которая слышала весь этот разговор. – Собственную сестру сдал!

– А ты молчи, Никитична! – взъелся вдруг Глеб. – Этот Казанец ее бы точно убил за обиду, помяни мое слово. Да я жизнь Верке спас. И теперь мне никто даже спасибо не скажет. Верка первая глаза выцарапает… Дай лучше мне папирос. И… Водку привезли?

– Привезли, – неприветливо ответила Никитична. – С тебя всего пять рублей.

– Чего это пять? – надулся Глеб.

– Еще долг с прошлого раза остался.

– Хороши вы все – только деньги и умеете с человека тянуть… – проворчал Глеб, расставаясь с пятеркой.

Разговор с Верой состоялся у Казанца в библиотеке. Она, змея подколодная, обрадовалась его приходу, рассиялась вся. Ну еще бы, нашла дурака, который грех ее покроет! Прямо ластится вся.

– Пусти-ка. – Виталий снял со своей шеи ее руки, отодвинул Веру от себя.

Та продолжала улыбаться.

– Ты чего, Виталька? – весело спросила она. – Ты чего такой серьезный? На работе что-то случилось? Или, может, книжку пришел почитать? У нас интересные новинки приехали с последним рейсом. «Друзья и враги Анатолия Русакова» – отличная книга. Не оторваться! Хочешь, я тебе без очереди дам – по знакомству?

– А ты ведь многим вот так, по знакомству, даешь? – спокойным тоном спросил Виталий.

– Книг не хватит, если всем знакомым давать… – начала было Вера и вдруг смысл сказанных Казанцом жестоких слов дошел до нее. Ее глаза расширились. – Ты чего, Виталька? Ты о чем?..

– Да о том, – сказал Казанец. – Вот именно о том самом. Многим, спрашиваю, даешь?

– Я… – Вера заплакала. Она сразу поняла, в чем дело. Откуда-то Виталий узнал о ее неудачном романе с Костяном. – Виталька, что тебе про меня наговорили?

– Очевидно, правду, – сказал Виталий безжалостно. – Иначе ты не стала бы так реветь. Я ведь по твоему лицу все вижу, Вера. Можешь не притворяться. Не народилась еще женщина, которая своим притворством сбила бы Виталия Казанца. Так что не прикидывайся невинностью. Кто у тебя был?

– Кто был, того нет, – прошептала Вера, заливаясь слезами.

– Да мне, в общем, и неинтересно, – продолжал Казанец. – Я одно тебе скажу, Вера. Я тебя считал за честную девушку. Мы когда гуляли – я до тебя и пальцем не дотрагивался. А тут я узнаю, что кто-то другой до тебя не то что пальцем… Может, у городских так принято, я не знаю. Может, теперь в больших городах на это вообще не обращают внимания. Только я, Верочка, родом из деревни. И у нас в деревне таким, как ты, мазали ворота дегтем. А раньше еще бы и волосы остригли. Только ты сама себя остригла. И с Машкой этой дружишь. Мне бы раньше-то внимание обратить, кто у тебя в подружках. А Машку муж бросил, она разведенка. Чему хорошему она научить может? Как мужа не слушаться?

– Виталик, что ты говоришь такое! – в ужасе закричала Вера.

Он повернулся, чтобы уйти. Она с воем повисла у него на плечах.

– Погоди, Виталик! Погоди, ты послушай!.. Я же люблю тебя!

Он высвободился, повернулся, ударил ее кулаком по лицу. От удара она отлетела на несколько шагов, стукнулась о стену. Казанец слышал, как лязгнули у нее челюсти.

– Не подходи ко мне больше, шлюха, – сказал он. И вышел из библиотеки, хлопнув дверью.

Маша вернулась на работу спустя минут двадцать. Пришла веселая, с холодными от ветра, румяными щеками, принесла банку консервированного сока.

– Живем, Верунь! – закричала она с порога. – Будем с витаминами!

Подруга не ответила. Тогда Маша поставила трехлитровую банку на стол, где в ящике хранились картотека новых поступлений и список очереди читателей. Быстро прошла между стеллажами.

– Где ты, Вера?

Она услышала всхлип, донесшийся из самого дальнего края. Побежала туда.

– Что случилось? Почему ты плачешь?

Лицо подруги было неузнаваемо. Оно распухло и покраснело, один глаз заплыл. Слезы безостановочно текли по щекам. И из носа тоже текло. Вера сидела на полу, обхватив руками колени, и безутешно рыдала.

– Так, – сказала Маша, как только первоначальный ее ужас прошел. – Ну вот что. Немедленно идем умываться. Это безобразие – так распускаться!

Она заставила Веру встать на ноги и потащила в заднюю комнату – бытовку. Налила в таз воды из кувшина, сунула Верино лицо в холодную воду. Вера подчинялась как ребенок, безвольная, безучастная. Маша усадила ее на стул, вытерла полотенцем.

– Кто тебя ударил? – спросила она.

– Виталик, – прошептала Вера.

– Кто? – не поверила своим ушам Маша.

– Казанец, – сказала Вера в полный голос. – Что тут непонятного? Он.

– Почему?

– В знак разрыва помолвки, – криво улыбнулась Вера. И слезы снова полились из ее глаз. – Ох, Маша! До чего я несчастная! Ведь теперь все узнают!.. Ославил он меня… Никто меня не возьмет.

– Что за глупости! Что значит «ославил»? – рассердилась Маша.

– Да то, – тяжело вздохнула Вера. – Он узнал, что у меня был уже один… мужчина… – Она процедила это слово между зубов, как будто произносила что-то очень неприличное. – Ну, до свадьбы. До Виталика.

– Каменный век какой-то! – воскликнула Маша. Уже и Гагарин в космос полетел, и атомная энергия открыта – а они все вывешивают на дверях простыни с кровавыми пятнами. Не понимаю я этого. Мы живем в новую эпоху, когда женщина освобождена от унизительного ярма… И тут же такое отношение…

– Это в городе освобождена, а Виталик из деревни, у них там строгие понятия, – пробормотала Вера.

– Это он тебе так сказал? – Маша прикусила губу. – А я тебе вот что скажу, Вера. Очень хорошо, что ваша свадьба не состоялась. Изломал бы он тебе жизнь – с его строгими понятиями. Любовь и уважение женщины нужно заслужить. А если их выколачивать из нее кулаками – то не любовь это будет и не уважение, а страх. Обычный рабский страх. Знаешь, как говорили древние римляне? «Сколько рабов – столько врагов»… Такому мужу жена в доме – первейший враг. Вот так-то, Верочка. Давай лучше сок пить. Мне Никитична оставила, под прилавком прятала. «Забирай, – говорит, – Машенька, пока ревизия не пришла…»

– А чего это она тебе сок оставила? – спросила Вера, приглаживая растрепанные волосы.

– Говорит, больно вид у меня дистрофический, – засмеялась Маша. – Жалеет она нас. Меня – что я разведенка, а тебя теперь будут жалеть потому, что ты брошенка. Только и то, и другое – предрассудки. Вот увидишь, Вера, наше с тобой счастье еще впереди. Встретится и тебе человек, который будет тебя уважать и любить по-настоящему. И ни на что не поглядит, ни на прошлое твое, ни на родню…