Текст книги "Большая нефть"

Автор книги: Елена Толстая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Теплиц теперь было несколько. Ольга руководила довольно большим хозяйством. Работали у нее в основном женщины. Они и сажали, и ухаживали за саженцами, и следили за урожаем. По вечерам собирались – читали и разбирали статьи из агрономических журналов. Иногда делились рецептами. В общем, жизнь кипела.

Зная деятельный характер супруги, Макар Степанович нечасто вникал в ее работу. Ольга все делала правильно. Раз в месяц представляла отчеты. «Не отчеты – поэма!» – высказывался насчет них Дорошин, скромно краснея от гордости за супругу.

Появление Ольги в вечерний час обрадовало Дорошина. Он заключил, что сегодня она решила не засиживаться допоздна со своими «девочками» (многие из «девочек» – пенсионного возраста) и вместе с Макаром пойти домой. Но дело повернулось иначе.

– Оля! – Дорошин поднялся с места. – Оля, что ты здесь делаешь?

– Сейчас я не Оля, а Ольга Валерьевна! – отрезала Дорошина.

Дорошин помрачнел.

– Понятно. Слушаю вас, Ольга Валерьевна.

Женщины, вошедшие вслед за Ольгой, топтались на пороге. Макар посмотрел на них с досадой. Ах, Ольга, не одна пришла, а с кавалерией!..

– Макар! – с нажимом начала Ольга.

Дорошин поднял ладонь, останавливая ее.

– Это дома я тебе Макар, а здесь я Макар Степанович.

Вот так-то, Ольга Валерьевна. Как вам это понравится?

Ольга Валерьевна и глазом не моргнула.

– Хорошо, Макар Степанович, дома мы разберемся… – пригрозила она. – Значит, так. В Междуреченске процветает спекуляция. Прямо у вас перед носом, товарищ Дорошин. А вы ничего и не замечаете…

Дорошин едва сдержался, чтобы не ахнуть. Однако его растерянность не укрылась от проницательного взора женщин.

– Именно так, – подтвердила одна из них. – Макар Степанович! Продавцы нечисты на руку. Пользуются тем, что телевидение начало показывать… В городе же спрос на телевизоры огромный. И поэтому…

– Поэтому, – перебила Ольга, – телевизоры продают из-под прилавка в три цены, а остальные достаются начальству.

В доме у Дорошиных уже стоял телевизор, и Макар Степанович полагал, что куплен он на общих основаниях. Но Ольга не шутила. Судя по ее виду, она вполне была в состоянии забрать их личный телевизор и отдать его в другую семью, не «начальственную». Что ж, поступок в ее духе – Дорошин, в общем, не стал бы возражать. Но все-таки он надеялся разрешить конфликт на более глобальном уровне. И не такими экстремальными методами.

– Макар Степанович, – заключила Ольга, – трудящиеся просят вас проследовать с нами для наведения порядка.

– Хорошо, – согласился Макар Степанович. – Подождите меня в коридоре.

Работницы вышли. Ольга замешкалась на пороге. Она хотела объяснить, что вела себя так для того лишь, чтобы подчеркнуть свою объективность. Пусть она и жена партийного руководителя, но не спустит покровительства спекулянтам никому. Даже собственному родному мужу. Который, впрочем, спекулянтам не покровительствовал – а просто о них не знал.

– Вы тоже, пожалуйста, выйдите, Ольга Валерьевна, – невозмутимо сказал Дорошин.

Ольга вспыхнула:

– Ведете себя как барин, Макар Степанович! Заставляете себя ждать!

Макар кивнул ей на дверь. Ольга вышла. Слышно было, как шумят в коридоре работницы. Дорошин убрал в стол бумаги, постоял перед зеркалом, чтобы успокоиться, и наконец тоже покинул кабинет.

– Я готов, – объявил он.

Большой магазин промтоваров в центре Междуреченска был выстроен год назад. Ассортимент был вполне удовлетворительный. Очереди выстраивались нечасто, разве что привозили какой-нибудь дефицит. В последний раз это были термосы.

Но такой очередюги Макар Степанович не ожидал. Темная клубящаяся масса пыталась штурмовать двери магазина. Двери были наглухо закрыты. Еще немного – и люди начнут бить витрины. В магазине горел свет, но никаких признаков жизни оттуда не доносилось.

Дорошин поправил пиджак и смело вышел из машины навстречу разбушевавшейся толпе. Ольга выскочила вслед за ним, настороженно глядя по сторонам. Любая попытка причинить вред ее мужу – и Ольга вцепится…

Но Дорошин не боялся толпы и знал, как с ней обращаться. Несмотря на хрупкую, неприметную внешность, невысокий рост и негромкий голос, он обладал задатками настоящего лидера.

– Товарищи! Това-ри-щи! – заговорил он.

Гомон сперва не прекращался, а потом вдруг начал стихать. Люди услышали, что приехал начальник.

– Бей спекулянтов! – выкрикнул кто-то.

Дорошин повысил голос:

– Товарищи!

Ольга подхватила:

– Тишина! Прибыл первый секретарь партии! Мы уже высказали ему все наши претензии, теперь он разберется на месте.

– Прошу выслушать меня! – Голос Дорошина окреп.

– Под суд спекулянтов!

– Арестовать расхитителей!

– Тихо! – рявкнул Дорошин. – Разрешите мне зайти в магазин. Мы создали комиссию по расследованию фактов спекуляции. – Он указал на Ольгу и еще одну работницу, которая косила глазами по сторонам и поджимала губы. – Если будут действительно обнаружены факты нарушения закона, то виновные будут немедленно задержаны. Мы передадим их в руки правосудия, и они понесут наказание.

Он пошел вперед. Люди неохотно расступались. Дорошин остановился перед запертой дверью и позвонил несколько раз, уверенно и спокойно. Спиной он чувствовал взгляды десятков, сотен пар глаз.

Возле двери послышалась возня.

– Это Макар Степанович Дорошин, – проговорил Макар отчетливо. – Прошу открыть дверь и впустить комиссию по расследованию фактов возможной спекуляции телевизорами.

Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы Макар, Ольга и еще две работницы смогли просочиться внутрь. Толпа пыталась было ворваться в осажденную крепость, но дверь тотчас же захлопнулась.

Перед Дорошиным стоял бледный, как стена, заведующий магазином.

– Вы парторг? – Он уставился на Дорошина обезумевшими от страха глазами. – Спасите нас!

– Где работники магазина? – резко осведомился Дорошин.

– Заперлись… в подсобках… Боятся выходить.

– Что вообще происходит? – Дорошин уселся. Заведующий продолжал стоять. Макар Степанович слышал, как лязгают его зубы.

– Товарищ Дорошин, поймите правильно… Я боюсь толпы. Неуправляемой толпы. А там – женщины… Они же все на свете сметут на своем пути, если им надо… И ведь не хлеб для детей, не молоко… Помните – в годы войны… Нет, телевизоры. Предметы роскоши. И я – боюсь.

– Советский труженик имеет полное право обладать предметом роскоши, – сухо ответил Дорошин. – Он заработал это право честным трудом. А полноценный отдых и достойный быт, между прочим, не менее важны, чем хлеб.

– Я знаю, знаю, – забормотал заведующий. Его ничуть не удивляло, что ему проводят политинформацию чуть ли не на поле боя. На самом деле Дорошину важно было успокоить его, а лучший способ для этого – сказать что-нибудь непреложное и очевидное.

– Изложите обстоятельства, – велел Дорошин.

– Днем привезли новую партию телевизоров, – послушно заговорил заведующий. – Об этом тут же стало известно в городе. И кто-то распустил слух, что все телевизоры разойдутся только по большим начальникам и спекулянтам. Собралась толпа. Никаких намерений спекулировать у нас и в мыслях не было. Как в Междуреченске, простите, спекулировать, если каждый телевизор на счету и все друг друга знают? Господи, да хотя бы этот аргумент… Не говоря уж о том, что мы… – Он приложил руку к сердцу, как бы не в силах сформулировать простую мысль: продавцы – такие же честные труженики, как и все советские люди.

– Почему закрылись?

– Пока порядка не будет, продавцы в зал не выйдут. Их же на части разорвут!..

– Почему вы не вышли к людям и не объяснили им ситуацию? – спросил Дорошин.

– Так нам же не верят! – воскликнул заведующий. – Убить грозятся.

– Так, – сказал Дорошин. – Выходите в зал. Немедленно. Работать будем, пока не закончится товар. Понадобится – так и ночью. Я не уйду. Ни я, ни члены комиссии… Ольга, с кем дети?

– Я попросила Дору Семеновну, – сказала Ольга Валерьевна, на миг становясь просто Ольгой.

– Хорошо. – Дорошин командовал быстро, как на поле сражения, и никто не осмеливался ему возражать. – Членов комиссии, – он посмотрел на женщин, – прошу оставаться в зале. Помните, вы представляете народный контроль трудящихся. Вам ясно?

– А что это значит? – спросила молодая работница.

Старая тоже не слишком понимала, но спрашивать постеснялась. Скажут еще: дожила до седых волос – а не знает.

– Это значит, что все должны вас слушаться. Вы представители народа. У нас в стране власть рабочих и крестьян, – объяснил Дорошин. – Вот вы и есть власть. Всё, товарищи. Приступайте к работе.

Он вышел из магазина, и его сразу же обступила толпа. Кругом шумели, мешали говорить. Совсем близко раздался выкрик:

– Себе-то небось телевизор уже отложил!

Дорошин громко заговорил:

– Товарищи! Через десять минут магазин начнет работать. Прошу организовать очередь. Встаньте друг за другом, спокойно. Кто пришел первым? Здесь вели счет, перепись?

Ну конечно, вели. Наученные долгими годами разрухи и голода, люди успели написать химическим карандашом номера на ладони. Авдеев называл эти номера «числом зверя» и поклялся, что никогда в жизни не позволит подобное… ни себе, ни своей жене, ни детям… Лучше уж без телевизора как-нибудь прожить. Дети ходили смотреть детские передачи к соседям. Авдеев – человек принципиальный, а Марта его слушалась. Макар Степанович, в противоположность Авдееву, считал номера на ладони вынужденным злом. Сейчас, например, это предотвратило давку и, возможно, травмы. Если не говорить о худших последствиях.

– Пожалуйста, встаньте в очередь! – громко, протяжно говорил Дорошин. – Кто вел учет? Становитесь!

Кругом клубились, выясняли отношения.

– Иначе магазин будет закрыт! – почти пропел Дорошин.

Вскоре удалось восстановить порядок. Один за другим люди вставали в очередь, остальных оттеснили подальше. И вот наконец дверь открылась.

– Заходим по десять человек! – распоряжался Дорошин.

Удивительно, но обошлось без милиции…

Ольга Валерьевна с восхищением смотрела на супруга. Он чувствовал на себе ее взгляд, догадывался о ее чувствах. Но виду не показывал. Даже не глядел в ее сторону.

Когда все закончилось и магазин наконец опустел (было уже за полночь), Ольга подошла к мужу, взяла его за руку.

– Макар!.. – заговорила она.

– Макар Степанович, – поправил Дорошин мстительно.

Ольга выпустила его руку, насупилась:

– Ах вот как? А я похвалить тебя хотела… Мы вообще собирались благодарственное письмо про тебя писать в обком партии!..

– Я тебе напишу! – взорвался Дорошин.

Теперь он снова был прежним Макаром. Ольга обняла его, крепко-крепко прижалась к груди.

– Макар, какой ты… замечательный, – прошептала она.

– Ну, это-то я давно знаю, – ответил он невозмутимо. – Что у нас на обед?

– Дора что-нибудь приготовит… – сказала Ольга. – Я ей продукты оставила и полное право распоряжаться.

Дора Семеновна была женщиной хозяйственной, но одинокой и, в сущности, бездомной. Свою страсть к хозяйствованию она изливала на подвластные ей общежития. А уж когда ей случалось дорваться до чьего-либо домашнего хозяйства – все, берегись, хозяева! Дора готовила много, жирно, вкусно, она изводила вчистую все продукты, зато уж наваренное ею можно было есть четыре дня большим семейством и еще гостям оставалось…

* * *

Степан Самарин учился на геологическом факультете уже три года. Да, шло время… После весенней сессии, сдав последний экзамен, он подмахнул обходной лист в деканате и отправился домой – собирать рюкзак.

Алина понимала: сын нашел свое призвание. Вставать у него на пути означало бы только одно: потерять его навсегда. Что ей оставалось? Только смириться. Она пыталась переломить Векавищева – и не смогла. Наученная горьким опытом, она не решилась повторить эту ошибку со Степаном. Правду говорят, яблоко от яблони недалеко падает: Степка весь пошел в незнакомого ему отца…

Когда Степан уехал в первый раз, несмотря на все запреты и принятые ею меры предосторожности, Алина плакала весь вечер. Она не плакала так с очень давних пор. Может быть – никогда. Даже расставшись с Векавищевым, так не рыдала. А тут… Ей казалось, что вся ее прежняя жизнь закончилась. Разрублена пополам. Был у нее сын, единственный близкий, родной человек, – и тот ее оставил… Бросил… Что впереди? Одинокая старость?

Лечить душевные раны маленькими курортными романами, как советовали Алине многоопытные подруги, она не желала и не умела. Грязь. Невозможно. Уйти в работу, как делают увлеченные своей профессией люди? Счастливцы… Не такая у Алины работа, чтобы погрузиться в нее с головой. Что же остается?

Ждать и надеяться.

Степан присылал ей письма. Нечастые, но всегда подробные. Алина находила в конвертах листки, исписанные прыгающим почерком. На бумаге были пятна от черники, раздавленные комары, иногда из конверта вываливались сухие травинки. Мир ее Степана. Крохотный кусочек Сибири.

В начале первой зимы к Алине зашел Денис, бывший товарищ Степана по Литературному институту. Денис попросился на чай и рассказал обо всем, что видел в Междуреченске, куда ездил в командировку от «Комсомольской правды».

Алина слушала, сдерживая слезы. Выразительное описание балочного поселка, рассказы о лишениях, о тяжелой работе, о суровой земле – все, в общем, вполне ожидаемо, и слезы Алины были вызваны вовсе не этим. Просто она думала о Степане. О том, как же он далеко…

Степан приехал поступать на геологический факультет только через год. Тощий, загорелый, пропахший костром, он ворвался в московскую квартиру, которая показалась ему тесной, душной, слишком обжитой и тихой. И мама… по-прежнему молодая и прекрасная, только очень грустная.

Бросив рюкзак в прихожей, Степан схватил маму и закружил ее. Она обняла его за шею, прижалась к нему, ощущая, какими сильными сделались его мускулы.

– Степка… Степка… – повторяла Алина, всхлипывая.

Он отодвинул ее от себя, обтер ей лицо.

– Мам, ну ты чего… Я же не с войны приехал…

– Ты насовсем? – робко спросила Алина этого полузнакомого молодого мужчину, в лице которого лишь постепенно проступали черты ее мальчика.

– Насовсем? – Степан расхохотался. – Вот уж нет! Я – поступать! Летом вернусь на работу. Я договорюсь, чтобы мне все летние практики там проходить… Месяцев по пять, думаю, можно будет… Конечно, в сентябре уже начинается учеба, но все равно половину месяца минимум весь курс будет торчать в колхозе – выкапывать картошку. Так что попрошусь приносить пользу народному хозяйству в другом месте.

Алина перевела дыхание. Ну хорошо, пусть он будет там по пять месяцев. Зато семь – в Москве.

– А потом, когда закончишь учебу, вернешься ко мне? – спросила она.

– Вот еще! – Степан фыркнул. – Настоящая жизнь – там. Мама, я еще тебя хочу агитировать перебираться в Сибирь на постоянное место жительства.

– Сибирь – это для молодых, – попыталась отшутиться Алина.

…Время шло. Степан учился, сдавал экзамены, по вечерам сидел дома над книгами. Алина даже беспокоилась за его здоровье. Ну разве такое возможно – чтобы парень никуда не ходил, ничем, кроме своей геологии, не интересовался!

– Степушка, ты бы хоть на танцы сходил, познакомился бы с девушкой, – сказала как-то раз Алина.

Степан долго не отвечал. Алине вдруг стало смешно: она, кажется, превращается в обычную мать-наседку, кудахчущую над отпрыском. А ведь она всегда гордилась тем, что они с сыном – большие друзья.

Наконец Степан вздохнул, да так по-взрослому, так горько, что у Алины сжалось сердце.

– Мама, не хотел тебе говорить… В Междуреченске была одна девушка…

Алина побледнела, задохнулась. «Влюбился в провинциалку, в девчонку без образования, без полета, без будущего… и без жилплощади…»

– В общем, нас разлучили, – заключил Степан, пропуская все подробности. – А я так ее любил, мама! Она такая красивая! Смешливая, забавная… Ей было семнадцать лет. Я даже дрался за нее, – прибавил он с наивной гордостью, напрочь забыв в этот миг, что давал себе слово уберечь маму от подробностей своих «боевых подвигов».

Но мама не заметила этого «дрался». По мнению Алины, драться для мальчишек означает возню без особых последствий. Вроде того, как дети «дерутся» на переменах.

Она насторожилась из-за другого:

– Как это – «разлучили»?

Степан пожал плечами и жалко улыбнулся:

– Сам не понимаю. Ее родственники были против, чтобы она путалась с городскими. Ну, это они так говорили, мы с Варькой вовсе не «путались», я жениться хотел… В общем, этот ее брат, Глеб, куда-то ее увез. Записку заставил написать: «Мол, прощай, Степан, не ищи меня». Я до сих пор не понимаю, что там произошло.

– Но ты ее искал? – тихо спросила Алина.

Почему-то теперь ей стало безразлично, что девушка – «провинциалка» и «без жилплощади».

– Искал, – вздохнул Степан. – Обошел общих знакомых, только их у нас немного. Ее сестра Вера тоже не знает, куда Варьку увезли. В милицию не обращался, потому что нет состава преступления. Девушка могла просто выйти замуж и избавиться от прежнего хахаля. Так это они называют.

– Ты сдался? – спросила Алина.

Она требовательно смотрела на сына.

Степан поник.

– Выходит, что сдался, мама. Обстоятельства сильнее. Иногда. Ну и потом… Я все думаю над той запиской. Может, Варя действительно со мной только гуляла, а замуж вышла за надежного человека, который много зарабатывает и мне не чета. Это Глеб так сказал. Глеб о сестрах заботится. Он им родителей заменил.

– Понятно, – поскучнела Алина. – Ну что ж, сын, занимайся. Время лечит душевные раны.

После этого они больше не возвращались к разговору о Варе.

Весной Степан собрал рюкзак и отправился в Сибирь. Алина на сей раз ему не препятствовала, наоборот, поехала провожать в аэропорт.

Но она так и не привыкла к тому, что сын то приезжает, то уезжает. Невозможно привыкнуть к разлукам с близким человеком. Даже если эти разлуки возвращаются с постоянством маятника.

* * *

Эту девушку Степан приметил еще в самолете. Она ничем не напоминала Варвару и тем не менее вызывала у Степана совершенно такое же желание познакомиться и быть рядом как можно дольше, а по возможности и не расставаясь вовсе. Склонный к теоретизированию Денис, наверное, сказал бы, что это любовь с первого взгляда.

«Вторая любовь с первого взгляда? – удивился бы Степан. – Разве такое возможно?»

«В любви возможно все!» – ответил бы Денис, будущий писатель и журналист, знаток человеческих душ.

Девушка была высокая, стройная, статная; темные волосы ее были модно подстрижены, черные брови-дуги изгибались над большими блестящими главами. Она была одета строго, в костюм, как учительница. И чемодан у нее был огромный и, судя по всему, очень тяжелый.

В аэропорту Степан догнал ее и пошел рядом. У самого Степана весь багаж был – наполовину пустой рюкзак. Большая часть его вещей находилась здесь, в экспедиции.

– Девушка! – Он зашагал рядом. – А с вами можно познакомиться?

Она покосилась на него и улыбнулась:

– Вы уверены?

– Конечно! – с жаром произнес Степан. – Меня, например, зовут Степан Самарин.

– Да неужели? – воскликнула она и засмеялась.

– Да, – кивнул он. – А вас?

– Оксана Ивлева.

– Я геолог, – продолжал Степан. – Приехал для дальнейшего прохождения службы, как говорят военные.

Оксане вдруг стало так легко – словно перед ней распахнули все двери и можно избрать любую дорогу…

– А я – метеоролог, – сказала она.

– Здорово! – обрадовался Степан. – Вы знаете, Оксана… Давайте я ваш чемодан возьму. – Он выхватил у нее чемодан и даже присел от неожиданности. – Ой, какой тяжелый!

– Там оборудование для метеостанции, – объяснила Оксана. – Поэтому и тяжелый такой.

– Так вы на метеостанции работаете? – восхитился Степан. – Здорово. Мой учитель, Ухтомский, говорит, что каждый настоящий геолог обязательно должен иметь свой блат на метеостанции… Оксана, вы будете моим блатом?

– Посмотрим, – лукаво ответила она.

– Знаете что, давайте-ка я вас до дома провожу… Вы где остановились?

– У моего родственника, у дяди Васи.

– Хорошо иметь родственника дядю Васю, – беззаботно сказал Степан. – А у меня мама в Москве.

– Мама в Москве… – Оксана едва заметно вздохнула. – Дядя Вася – мой единственный родственник. Я прилетела из Омска.

– А в Омске что делали?

– Разное…

Степан понял, что Оксана не хочет это обсуждать, и с легкостью отступился. Если они подружатся и Оксана позволит за собой ухаживать – расскажет и про Омск, и про дядю Васю… А если нет – незачем к человеку в душу лезть.

Они дождались автобуса, доехали до Междуреченска, дальше пошли пешком. Степану казалось, что его рука оторвется вместе с чемоданом. Он корчил ужасающие гримасы, пытаясь таким образом себе помочь. Оксана наконец забеспокоилась:

– Давайте передохнем. Вы же надорветесь.

– Слушайте, Оксана, а как вы собирались одна тащить эту тяжесть?

– Ну, я же не одна, – отозвалась она. – Нашлись бы добрые люди.

– Точно… – пропыхтел Степан. – Нашлись…

– Жалеете, что со мной пошли? – поддразнила она.

– Ничуть! – возмутился он. – Я еще к вам в гости хочу навязаться.

– Да вы скорый, – согласилась она. И остановилась перед забором, на котором криво были написаны краской название улицы, «Пролетарская», и номер дома. – Мы пришли. Здесь живет мой дядя Вася.

Калитка скоро отворилась, и показался человек лет шестидесяти, с вытянутым, морщинистым, очень загорелым лицом и недобрыми глазками.

– Дядя Вася! – обрадованно закричала Оксана и повисла у него на шее.

Он безрадостно обнял ее, похлопал по спине.

– Иди в дом.

Степан сделал шаг вперед… чемодан раскрылся, и оттуда посыпались яблоки. Одни сплошные яблоки, много килограммов.

– Ничего себе – оборудование для метеостанции… – прошептал Степан, собирая их с земли и складывая обратно в чемодан.

Оксана солгала ему. Никакой она не метеоролог, и привезла она вовсе не оборудование. Но почему она так сказала?.. Дальнейшие раздумья Степана были прерваны дядей Васей:

– Кончил собирать? Давай сюда чемодан.

Степан встал, держа одно яблоко в руке.

– Меня зовут Степан Самарин, мы с Оксаной вместе летели в самолете.

– Понятно, – сказал дядя Вася. – А здесь ты что забыл?

– Ничего… У нее был тяжелый чемодан, я предложил проводить. Я геолог, между прочим, – прибавил он, желая смягчить сердце сурового дяди Васи.

– Проводил – и проваливай, – сказал дядя Вася совсем грубо.

– Зачем вы так? – Степан отступил на шаг. – Я ничего плохого не сделал.

– И не сделаешь, – пообещал дядя Вася. – Кобелей я за версту чую и дрыном отгоняю… Давай топай, парень. И не оглядывайся.

«Странные они здесь какие-то, – подумал Степан, благородно ретируясь. Рюкзак болтался на его плече, руки отдыхали после тяжестей. Степан грыз яблоко. – Или это мое персональное везение такое? Надо будет Денису написать. Может, он из этого роман сделает. Он жаловался тут как-то, что ему сюжетов не хватает. В Сибирь опять просился. Тут, говорит, и на очерк материала хватит, и на целую эпопею с продолжением… Почему, интересно, как понравится мне девушка – так непременно у нее родственники будут против? Или я несимпатичный?»

Он засмеялся. Любимый сын красивой матери – конечно же, Степан Самарин мог быть каким угодно: и самоуверенным, и нахальным, и доставучим… но уж никак не несимпатичным. Исключено.

* * *

Проблема с жильем для бурильщиков становилась в поселке все острее. Прошли те времена, когда люди довольствовались жительством в балках, построенных из подручного (точнее, подножного) мусора. Повышенная пожароопасность, холод, ненадежность жилья – это уже никого не устраивало. У многих появились маленькие дети…

Клевицкий развил бурную деятельность. Каждую освободившуюся копейку, каждое бесхозное бревно он тащил к себе, как муравей. Устраивал субботники, выпрашивал освободившуюся рабочую силу. В конце концов в Междуреченск привезли целую «бригаду» проституток, от которых тогда очищали улицы (преимущественно вокзалы) Ленинграда и Москвы.

При виде странного отряда красивых, развязных, смеющихся женщин Векавищев аж дар речи потерял.

– Кто это, Митрич? – воззвал он к Клевицкому.

Клевицкий ответил с похвальной невозмутимостью:

– Падшие женщины.

– Откуда они здесь в таком количестве? – ужаснулся Векавищев.

– Будем перевоспитывать трудом, – объяснил Клевицкий, абсолютно равнодушный к зазывным взглядом «воспитуемых».

Облаченные в ватники и сапоги, вооруженные лопатами и мастерками, «падшие женщины» приступили к работе на стройках социализма.

Их прибытие взволновало неокрепшие молодые умы. Юный Ваня Листов из векавищевской бригады осаждал опытного старика Авдеева:

– Илья Ильич, а эти самые проститутки… они ведь красивые?

– Думаю – очень, – авторитетно ответил Илья Ильич.

Листов аж задохнулся. Занятие изгнанных за непотребство девиц представлялось ему не столько постыдным, сколько экзотическим. Ему ужасно хотелось познакомиться с какой-нибудь проституткой. Илья Ильич, правда, считал, что Листов еще молод для подобных экспериментов…

Но всех этих мер все равно не хватало для того, чтобы обеспечить всех желающих достойным жильем. И Клевицкий с Буровым отправились в Москву. Необходимо было выбить дополнительные средства для строительства. Кроме того, у Бурова накопились и другие вопросы к руководству, решить которые можно было только при личной встрече: «Серьезные дела по телефону не делаются», – считал он.

В приемной у замминистра их долго мариновали. Клевицкий, всю дорогу в самолете проспавший сном невинности, в приемной оживился. Он был теперь как хищник, засевший в засаде: все нервы обострены, глаза широко раскрыты.

– Проблема у меня, Саныч, – признался он громким шепотом.

Буров, слегка задремавший от скуки долгого ожидания, встрепенулся. Обычно проблемы Клевицкого заключались в нехватке бетона, кирпича или трактора.

– Что?

– Влюблен, – прошептал Клевицкий еще громче. – Думал, минует меня сия зараза, ан нет, прилипла.

В уме Бурова нарисовалась скандальная история в духе Достоевского Федор Михалыча: заместитель начальника УБР безответно влюбляется в проститутку… Мало Бурову других неприятностей.

– Я ее знаю? – осторожно спросил Буров.

– Вера, библиотекарша, – назвал Клевицкий.

Имя ничего Бурову не говорило. Однако он сразу успокоился. По крайней мере, не из «тех».

– Давно?

– Практически сразу, как увидел – так и все… А она как нарочно все время мне на пути попадается. Глазки строит. И ведь понимаю, что она простоватая и что она всем глазки строит… Не поверишь, Саныч, я когда ее вижу, почти теряю сознание…

Секретарша, немолодая, суровая особа в кремпленовом костюме с большой брошью на большой груди, бросила на шепчущихся строгий, недовольный взгляд.

Буров сразу же ответил на этот взгляд:

– Долго нам еще ждать?

– Вы, товарищи, можете ждать сколько угодно, – неприятным голосом ответила секретарша и моргнула сильно накрашенными голубыми веками, – но я вам уже объясняла: замминистра занят.

– Мы, между прочим, не по личному вопросу пришли! – возмутился Клевицкий.

– Сергей Антонович тоже не личными делами там занимается! – ответила секретарша.

Буров дернул Клевицкого за рукав, чтобы тот угомонился, но Клевицкий гневно высвободился.

– А ты меня не дергай, Григорий Александрович! Пока с замом не увижусь – домой ни ногой.

– Идем в гостиницу, – сказал Буров. – Завтра запишемся на прием.

– Ты иди, а я здесь останусь, – упрямо ответил Клевицкий и дернул головой.

Секретарша отвернулась от них и снова принялась стучать по клавишам машинки.

Клевицкий обхватил свой мятый портфель и прижал к груди, как подушку.

– Слушай, Митя, а что ты все время в портфеле таскаешь? – спросил вдруг Буров.

– Тапки и плед, – мгновенно ответил Клевицкий. – Если что, здесь и заночую. У меня, кстати, дополнительный комплект есть – для тебя.

Дверь приоткрылась. Секретарша чуть повернула голову по направлению к начальству, затем кивнула:

– Проходите, товарищи. Сергей Антонович вас примет.

Буров едва заметно улыбнулся, а Клевицкий даже глазом не моргнул. Вдвоем они прошествовали в кабинет.

Сергей Антонович, замминистра, смотрел на них с неудовольствием. Ему не хотелось этого разговора, но он знал: Клевицкий действительно останется ночевать в приемной и нападет на него с утра, вцепится как клещ. И тогда разговор получится еще более неприятным. Лучше уж покончить сразу и отпустить людей. Странно, однако, что они не понимают отказа. Сказано было русским языком и притом однозначно: лимиты исчерпаны. То есть – «нет» при любом раскладе. Не «может быть», а именно «нет».

Клевицкий начал прямо с порога:

– Сергей Антонович, положение со строительством жилья в Междуреченске катастрофическое. Людей селить негде, мест в общежитии уже не хватает. А лимиты на капитальное строительство исчерпаны, и теперь необходимо…

Сергей Антонович перебил его:

– Если лимиты на строительство выбраны, я уже ничем не смогу вам помочь. План есть план. Никто не вправе его изменять.

Буров предложил компромисс:

– Но министр может поднять этот вопрос на заседании правительства…

Надежда, конечно, слабенькая…

– Может, – кивнул замминистра. – Но там ответят точно так же, как я вам уже сказал. Никто не станет менять план в угоду одному предприятию.

– Получается, опять придется рыть землянки, как в начале шестидесятых? – вскипел Буров.

– Значит, будем рыть вместе, – развел руками замминистра.

Буров посмотрел на него с нескрываемым удивлением. Представил этого пухлого, откормленного чиновника с кайлом в нежных ручках. Видение сладостное, но невозможное.

В этот момент в кабинет вошел министр – Марин Павел Михайлович. Его уже оповестили о вторжении Бурова. Неприятный тип этот Буров. Вечно ему что-то надо, надо, надо. И не снять с должности, хотя давно бы пора. Косыгин за него заступается. Говорит – «толковый мужик». Все не может забыть ту первую нефть, которую Буров ему к самому самолету привез…

– Здравствуйте, Григорий Александрович! – звучно проговорил Марин. И мгновенно перешел в атаку: – Только что просматривал сводки по Междуреченскому управлению. Показатели не радуют, товарищ Буров. Не радуют!

Вот так-то. Показатели не радуют – и нечего обивать пороги, выпрашивая лимиты. Сначала план, потом материалы для строительства. А? Что ответишь, товарищ Буров?

– Вы случайно не просматривали заодно и мои докладные записки, которые объясняют причины этого? – вопросом на вопрос ответил Буров, опытный в кабинетных баталиях. – Или до докладных записок у вас руки не доходят?

– Не надо грубить! – возмутился Марин.

– Никто здесь не грубит, – возразил Буров. – Я устал направлять вам бумаги с предложениями о том, как повысить эффективность буровых. Каждый раз мои предложения остаются без ответа. Как это прикажете понимать?

Вмешался Сергей Антонович, видя, что Марин потерял дар речи. Заставлять министра оправдываться нельзя ни в коем случае. Следует показать Бурову, где его место. Лучше всего это сделать, упирая на недостатки в работе.