Текст книги "Большая нефть"

Автор книги: Елена Толстая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

– Не совсем, – осторожно сказал я. Я понимал, что она вот-вот раскроется передо мной, и боялся, что спугну. Честно говоря, любопытство – моя вторая натура. А может быть, и первая. Моя мать утверждает, что я и на свет-то появился исключительно из любопытства.

– У меня есть единственный родственник, единственный близкий мне человек – дядя Вася. – объяснила Оксана. – Он попал… в большую беду. И мне пришлось вернуться к нему. Но потом Степан и еще один… один хороший человек, простой рабочий человек, бурильщик, – они помогли нам с этой бедой справиться. И я вышла замуж за Степу.

Она это так произнесла, словно дала понять, что вышла за него из благодарности или из чувства долга. Просто роман какой-то, Оноре де Бальзак или еще кто похуже!..

– Степан меня очень любит, – продолжала Оксана. – И очень оберегает от разных… превратностей. Поэтому боится от себя отпускать.

– То есть не позволяет вам поехать в Омск учиться? – довольно резко заключил я. – Не ожидал, что Степка окажется таким тираном!

Она испугалась.

– Не надо так говорить! Степан действительно очень хороший и действительно за меня боится. Но я просто думаю, что он напрасно боится. Все теперь будет хорошо. Только ему нужно время, чтобы привыкнуть.

Наш разговор был прерван появлением человека на мотоцикле. Человек этот был в рабочей одежде, на голове у него был не мотоциклетный шлем, а обычная каска бурильщика. Лицо у него мрачное и изрядно небритое.

При виде его Оксана радостно встрепенулась, а я почувствовал, что присутствую при очередной интересной местной истории.

«Всадник» покинул своего «горячего скакуна» и с вещмешком через плечо направился к Оксане. Увидев меня, остановился, протянул руку. Он был очень мрачный, неулыбчивый, но рукопожатие у него было хорошее, открытое и крепкое. Я в который раз убеждаюсь в том, что по рукопожатию можно судить о человеке…

– Болото, – коротко бросил он.

– Это Василий Болото, помбур, – представила его Оксана.

– Денис Рогов, журналист из Москвы, – сказал я.

Он оглядел меня с легкой насмешкой в прищуренных глазах.

– Ух ты из самой Москвы! А что тут интересного, хотел бы я знать? Неужто поближе ничего не нашлось, что в нашу глушь забрались?

– Я пишу репортажи о жизни геологов, бурильщиков, о жизни тех, кто ищет, находит и добывает нефть, – сказал я.

– Ну-ну, – немного снисходительно молвил Болото. – Почитаем.

И повернулся к Оксане.

– Гляди, я тебе книжки привез.

Он выложил из вещмешка целую стопку. Тут были романы – классика и современные – и две книги по Оксаниной специальности. Очевидно, она продолжала готовиться к поступлению в вуз.

– У меня много свободного времени, вот я и использую его, – сказала Оксана, как будто оправдываясь. И обратилась к Василию: – Как Маша?

– Справляется. Без Веры, говорит, трудно, а главное – скучно, – хмыкнул он. – Ей одного меня мало. Кошку завела – тоже мало. С кошкой, говорит беседы получаются односторонние.

Он попрощался со мной за руку, кивнул Оксане и зашагал к мотоциклу.

Когда он уехал, Оксана сочла необходимым объяснить:

– Василий – муж библиотекарши. Они и познакомились на почве художественной литературы. Мне Маша рассказывала. Он к ней приходил объясняться в любви, а она давала ему книги, в которых были разные истории… как бы на тему. В продолжение их разговора. А через несколько лет она сдалась.

– И не жалеет? Он показался мне довольно своеобразным человеком.

– Маша, если приглядеться, – тоже человек своеобразный, – сказала Оксана.

– Странно все же, что муж библиотекарши возит книги жене геолога. – подытожил я.

Оксана рассмеялась. Смеялась она тихо, робко.

– Много в жизни странного, не так ли, Денис? Просто я – территориально очень далеко, а Василий водит мотоцикл. Книжки мне Маша подбирает. Она это умеет делать… Некоторые выписывает из других библиотек, по обмену. Библиографические списки просматривает. Она к делу относится очень добросовестно. Так что, если я сумею все-таки поступить в вуз, в этом будет и ее заслуга.

Степан, похоже, не то не знал о том, что жена его читает и готовится к учебе, не то не придавал этому значения. Вечером Оксана завела с ним разговор о вступительных экзаменах, которые должны были начаться уже через месяц. Он сразу помрачнел.

– Давай на будущий год.

– Степушка, время идет. Я хочу скорее получить специальность. Не могу же я до конца своих дней стоять здесь над кастрюлями.

По лицу Степана я вдруг увидел, что он был бы не против. Ну и ну! Мне сильно не понравилось такое потребительское отношение к женщине. Сам-то он получил высшее образование, и притом какое захотел, а жене препятствует.

– Я хочу работать наравне с тобой, – горячо сказала Оксана. – Хочу, чтобы ты гордился мной.

– Я горжусь тобой и так, – пробормотал он. И вдруг его как будто прорвало: – Оксана, я боюсь! Боюсь отпускать тебя! Боюсь, что с тобой опять что-нибудь случится! Боюсь, что тебя найдут… те люди. Да, знаю, Авдеев от них откупился, но… кто их разберет! У них такие волчьи законы. И потом… вдруг ты там, в Омске, кого-нибудь встретишь…

Я сделал вид, что не слышу. Принялся жевать так, что у меня, кажется, даже уши задвигались. Но они уже не обращали на меня внимания. Накипело у них на душе, и накипело давно.

– Я никого не встречу! – резко произнесла Оксана. Теперь от ее робости не осталось и следа. Это была уверенная в себе, сильная молодая женщина, идущая к своей цели. – Да если бы и встретила – какое это имеет значение? Я – твоя жена, я буду верна тебе при любых обстоятельствах. Подумаешь, буду уезжать на пару месяцев, чтобы сдать экзамены… Зато я почувствую себя наконец человеком.

– Потом обсудим, – буркнул Степан и прекратил этот разговор.

Вечером я сказал ему:

– Степан, это, конечно, не мое дело, но ты не можешь держать жену на привязи. Она не развлекаться просится, а учиться, получать нужную специальность. А то, что ты устраиваешь, – это какое-то средневековое рабство…

– Ты ничего не знаешь о нас с Оксаной, – сказал Степан устало. – И это действительно не твое дело.

* * *

– Машина нужна, – сказал, сплюнув, Донадзе. – Пешком далеко не уйдем.

– Будем попутку ловить? – предложил Спивак.

Они вышли на обочину шоссе, всматриваясь и вслушиваясь. Уже темнело, скоро наступит ночь. Машин не было. Промчался мотоцикл и скрылся.

Спустя минут десять проехал ГАЗ-66. Дребезжал и стучал, но трудолюбиво тащился куда-то, вез грузы.

Донадзе даже не стал поднимать руку. Эта машина ехала недалеко, да и в любом случае она далеко не уедет – развалится по пути. Нет, нужно другого случая ждать.

И случай представился.

– Легковушка. – Донадзе напрягся. – Только бы остановились.

– Здесь народ добрый, – усмехнулся Спивак. – Все друг за дружку держатся.

– Вот и хорошо.

Донадзе шагнул на середину дороги, уверенно поднял руку. Легковушка остановилась. Открылась дверца, и приятная полная женщина спросила ласково:

– Куда едете, ребятки?

Договорить она не успела. Донадзе быстрым, неуловимым движением вынул пистолет и дважды выстрелил – в женщину и в мужчину, сидевшего за рулем. Стрелял в лицо, наверняка.

Потом повернулся к Спиваку:

– Помогай.

Они вдвоем вытащили убитых из автомобиля, бросили посреди дороги. Потом уехали.

Вот и всё.

ИЗ ДНЕВНИКА ДЕНИСА РОГОВА

После вчерашнего разговора со Степаном оставаться в лагере мне стало неловко, и я вернулся в город. Комендант Дора Семеновна мгновенно меня вспомнила – она из тех людей, которые вообще никого и никогда не забывают.

– В общежитие поселить не могу, – объявила она – Мест нет. Иди в гостиницу, хотя там тоже под завязку… Видал, как город-то отстроился? Ты ведь в балковом поселке первый раз жил? Ой, это так давно было… Вспоминаю – и как будто в колодец гляжу. Столько событий случилось. Я тебе знаешь что посоветую? Ты попросись на постой к одному нашему мастеру, к Векавищеву. Он человек одинокий, живет в однокомнатной квартире, за хозяйством совсем не следит. А ты бы ему и помог немного… – Она оглядела меня с сожалением, как бы сомневаясь в моих хозяйственных способностях. И правильно сомневалась. – Ну хоть следи, чтобы он вовремя обедал. А то ложится спать без ужина. Перехватит кусок хлеба с селедкой – и на боковую. Это никуда не годится, язва будет. Я тебе записку к нему напишу.

И отправился я к мастеру Векавищеву с самым настоящим рекомендательным письмом, написанным неровным почерком Доры Семеновны.

Векавищев отнесся к этому как к самому обычному делу. Поставил для меня раскладушку. Сам он спал на диване. Вечером, когда мы пили чай, поговорил со мной немного – в основном о моей работе, о том, «про что» я пишу и интересно ли мне рассказывать про жизнь других людей.

– Одни созданы для того, чтобы творить историю, другие – чтобы освещать ее, – сказал я.

Он посмеялся и ничего не ответил.

Хочу упросить его взять меня на буровую. Думаю, это вопрос времени – рано или поздно он согласится и все мне покажет. Я хотел бы своими глазами увидеть новые методы бурения, посмотреть, как изменились скважины, какие новшества появились в работе буровиков. В общем, писать с одних только слов – не согласен. Я должен быть очевидцем!

Однако события обернулись совершенно неожиданным образом.

Мы уже собирались ложиться спать, когда к Векавищеву позвонили в дверь. Вошел милиционер и с ним молодой парень, буровик.

– Чего тебе, Иван? – спросил Векавищев.

– Андрей Иванович, беда, – сказал Иван, совершенно белый. – Я там был уже и…

– Что?.. Вышка?.. – Векавищев тоже побелел, схватился за куртку.

– Нет, что – вышка… Авдеев… Оба, и Марта, и Илья Ильич… Убиты, Андрей Иванович! Нашли застреленными на дороге!

Векавищев выронил куртку на пол, перешагнул через нее, застыл.

– Что ты такое говоришь?

– Да то и говорю… Тела опознали… – Иван сел на стул и заревел, как маленький. – Надо ведь… к детям… Все боятся…

Милиционер посмотрел на меня, козырнул и произнес:

– Факт убийства Авдеева Ильи Ильича и его супруги установлен. Огнестрельное ранение. Стреляли в лицо, использован один и тот же пистолет. Очевидно, убийство совершено в целях угона автомобиля. Сейчас необходимо оповестить близких… детей. – На последнем слове голос у милиционера дрогнул.

– Я сделаю. – Векавищев поднял с пола куртку и медленно оделся.

Они вышли. Иван потащился за ними следом. А я остался дома.

Журналист обязан быть в центре событий. Но я вдруг понял, что идти и смотреть, как Векавищев сообщает детям о смерти их родителей, я не имею права.

* * *

Векавищев считал, что никому лгать нельзя. На лжи ничего доброго не построишь. Он всегда говорил правду. Говорил то, что думал, что держал на сердце. Ложь убивает, а правда – даже горькая – целительна.

Когда он прибыл к дому Авдеевых, там уже находились Буров и Галина. Галина вся распухла от слез. Буров сердито глядел в землю. Его лицо почернело от горя, глаза сделались маленькими, сосредоточенно-злыми. И оставались сухими. Ни единой слезинки.

При виде Векавищева Галина бросилась к нему.

– Андрей, слава богу, ты здесь! – Она обхватила его руками и уткнулась лицом в его грудь.

Андрей Иванович смутился. С Галиной у него никогда не получались теплые отношения. Он ее побаивался, она держалась холодновато и отстраненно. Но гибель Ильи и Марты как будто смела все препоны, отменила все былые условности. Они все – родные люди. Сроднились за долгие годы.

Векавищев осторожно обнял Галину за плечи.

– Не плачь так, Галочка, не убивайся… У тебя молоко пропадет.

– Володька уже большой, какое молоко… Да и не было молока толком… – Галина сквозь слезы рассмеялась и снова заплакала. – Господи, о чем мы говорим!

Буров сказал резко:

– Ну что, идем? Дети ведь беспокоятся, родители уже час как должны были вернуться.

– Погодите! – Галина повисла на локте у Векавищева. – Что вы скажете им? Что?

– Правду, Галя, – уверенно произнес Векавищев.

– Какую правду? – почти закричала Галина. – Ваших мамку и папку застрелили бандиты? Такую правду? Да как они жить будут с такой правдой? Витька совсем крошечный, он-то как это примет?..

– А что ты предлагаешь? Что родители, мол, уехали далеко-далеко? Так, мол, вышло, что им пришлось отправиться в командировку, из которой нет возврата? – сердито возразил Векавищев. – Не глупи, Галина. Буров, скажи ей! Война была – столько сирот оставалось… Что, им тоже рассказывали сказочки про командировку? Что Баба-яга со свастикой забрала сестренку?..

– Война давно кончилась, – сказала Галина.

– Похоже, нет, – вздохнул Буров. – Пока зло на земле не истреблено вплоть до последнего гада, не окончится и война против него.

– Что, голосовать будем? – спросила Галина горько.

– Почему бы и нет? Нас здесь трое – достаточно для первичной ячейки… Будем голосовать, – сказал Векавищев. – Я за правду. С правдой горе пережить легче.

– Горе вообще пережить невозможно, – прошептала Галина.

– Все, идем, – оборвал Буров.

Они вошли в дом…

* * *

Андрей Иванович оставил Дениса жить у себя на квартире – следить за хозяйством, а сам практически перебрался к Авдеевым. Старшие мальчики, Прохор и Виталий, понимали случившееся. Вели себя как настоящие маленькие мужчины. «Горе – это как дом, в нем приходится жить. Внутри него. Главное – чтобы оно само не начало жить внутри тебя», – учил их Андрей Иванович, дядя Андрей.

Маленький Витька понимал плохо, плакал, звал маму.

– Мама не придет, – объяснял дядя Андрей. – Витя, засыпай. Мама хочет, чтобы ты хорошо себя вел, чтобы ты хорошим был… чтобы тебе хорошо было, Витька…

Он неумело прикасался губами к головке малыша, и тот закрывал глаза.

Старшие мальчики, тихие и хмурые, следили за тем, как дядя Андрей старается. Они и сами старались, помогали, не жаловались. Но тосковали, это было очевидно.

Перебралась к Авдеевым и Галина Бурова с Володькой. У нее были большие планы, которые здорово отвлекали всех от случившегося. Она вытащила швейную машинку покойной Марты, «достояние и приданое» ее, взяла журналы с «модельками», которые ей показывала Марта, и принялась шить. Материю привезла из Тюмени. Нарочно ездила. Кроила и шила целыми днями. Весь дом был завален лоскутами, повсюду катались катушки ниток. Иголки и булавки были у Галины по счету. В доме, где есть дети, иначе нельзя: все острые предметы сосчитаны и воткнуты в особую подушечку, сделанную из старых «плечиков» для платья.

– Прохор, пересчитывай булавки, все ли на месте, – командовала Галина.

Мальчик считал, потом спрашивал:

– А сколько их должно быть?

– Двадцать.

– Одной нет.

– Ищи.

И он ползал по полу с магнитиком, внимательно обводя все половицы, одну за другой. Страшное дело будет, если маленькие найдут булавку, сунут в рот, проглотят или в руку себе загонят!

Приходила и Ольга Дорошина, помогала со стиркой, с починкой одежды. Обе женщины не на шутку были обеспокоены тем, как сложится дальнейшая жизнь осиротевших детей. Векавищев не может опекать их без конца. Рано или поздно ему придется принимать какое-то решение. Сейчас, пока волна общего горя не улеглась, еще можно как-то справляться, но ведь и год, и два, и десять придется ему тащить на себе этот воз, чужую семью, оставшуюся без кормильца…

– Андрей Иванович, – подступила Ольга Дорошина, – я хочу серьезно с тобой поговорить. Я занимаюсь детскими учреждениями, как тебе известно, садиком и… – Она махнула рукой, оборвала речь. – Это ты сейчас, на гребне волны, так сказать, на энтузиазме, справляешься, но ты выдохнешься. Поверь мне. Мужчины не созданы для марафонских дистанций, мужчины – спринтеры. Добежать, схватить приз и лежать на диване оставшуюся жизнь. Вот ваш девиз. А работа матери – она кропотливая и нудная. Ты не потянешь. Был бы женат – я бы не сомневалась, но холостяк с тремя детьми… Не поднимешь ты их на ноги.

– Ты совсем в меня не веришь, Ольга! – спокойно сказал Векавищев. Его это, похоже, вовсе не обижало.

Ольга Дорошина была известна своим критическим отношением к людям. Суровая, резкая, она говорила то, что думала. И всегда была готова прийти на помощь. «Моя задача – помочь, а не помогать», – говорила она, намекая на то, что человек должен справляться со своими проблемами сам. Один-два раза подтолкнуть, помочь – можно. Но помогать постоянно – нет. «Это разлагает, лишает чувства ответственности, порождает паразитические настроения».

– Я справлюсь, – уверенно произнес Векавищев. – И ты, и Галина – вы же обе в меня не верите. Но вы увидите. Я и дома теперь буду чаще бывать, перевожусь в аварийную бригаду мастером.

– Андрей, – устало молвила Галина, – все равно же их трое, ты один. Есть смысл подумать об интернате. Ты будешь приезжать к ним на выходные, брать их на время отпуска… Там за детьми будет постоянный присмотр, там и воспитатели, и педагоги…

Андрей Иванович аж побелел.

– В сиротский дом детей Ильи я не отдам, – отрезал он. – Как ни назовите… Пусть это интернат, пусть там самые лучшие воспитатели… Нет. Дети должны жить в семье, с родителями.

– Но у них нет родителей! – вскрикнула Галина, забыв об осторожности (дети находились в соседней комнате и могли слышать). Она спохватилась, понизила голос. – Ильи с Мартой больше нет, Андрей. Это данность. Это факт. И ты им не отец и не мать. И не сможешь их заменить.

– Не будем больше говорить об этом, – сказал Андрей Иванович твердо. – Я вас обеих прошу. И мужьям своим скажите. Нет. Дети Ильи будут со мной. Если мне придется полностью переменить для этого свою жизнь – я сделаю.

– И что ты сделаешь? – спросила Ольга шепотом.

– Я уже начал… Я подал документы с ходатайством об усыновлении, – сказал Векавищев. – Точка.

И это действительно была точка.

ИЗ ДНЕВНИКА ДЕНИСА РОГОВА

Предполагал я писать о производственных проблемах, о трудностях и достижениях наших нефтяников, а неожиданно оказался репортером уголовной хроники. Что ж, тем и хороша моя профессия – никогда не знаешь, какие неожиданности преподнесет тебе судьба. Конечно, я готовился к этой поездке, читал газеты и журналы, смотрел хронику… Успехи впечатляющие. Необитаемые прежде земли теперь покорены человеком, там, где шумели дремучие леса, теперь вырос настоящий современный город. Но ведь и неприглядную сторону жизни сибиряков нельзя упускать из виду. По-прежнему, как и в былые времена, лютуют любители скорой поживы, гады, дармоеды и злодеи всех мастей.

Я видел горе на лицах людей в день похорон супругов Авдеевых. Илья Ильич был простым рабочим человеком, буровиком. Но, думается мне, даже какого-нибудь министра или графа в царской России не хоронили с такой скорбью, так торжественно, как Авдеева и его жену! И это чувство было искренним, оно исходило из самого сердца. Я не знал их, но понимал, что они были исключительными… Нет не то! Они были настоящими советскими людьми. Такими, какими и должны быть настоящие советские люди.

Говорят: покажи мне своих друзей, и я скажу тебе, что ты за человек.

Что за человек был Илья Ильич Авдеев? Такой человек, что его лучший друг, Андрей Иванович Векавищев. оставил работу бурового мастера, перевелся в аварийные (с понижением зарплаты и, разумеется, с совершенно другими премиальными) ради того, чтобы иметь возможность усыновить детей Авдеева. Всех троих. Векавищев не женился, чтобы не обременять себя семьей, как он сам рассказывал. Но не задумываясь он «обременил» себя семьей, когда этого потребовал дружеский долг.

Неделю спустя я выехал в Москву по телеграмме. Главный редактор хотел, чтобы я закончил статью по этому делу. «О производственных проблемах напишешь позднее, – писал он, – а пока тебя хотят видеть в МУРе».

Я прибыл в МУР и поднялся в кабинет к полковнику Касатонову. Тот поздоровался со мной за руку, показал мне «Дело», хлопнул по нему ладонью и произнес:

– Записывай, корреспондент. – И не удержался: – Не слишком ли ты молод?

– Не моложе Александра Македонского, – ответил я моей дежурной шуткой, которая, как и всегда в таких случаях, имела успех.

Касатонов продиктовал мне то, что я должен был написать.

– Собственные раздумья и впечатления впишешь сам, не буду водить твоей рукой и заставлять кривить душой, – прибавил он. – Но факты дела изложишь так, как я тебе сказал. Ничего не перепутай.

Я добросовестно записал слово в слово. Донадзе был арестован при ограблении винного магазина. Арестован почти случайно, затем опознан по ориентировке и доставлен в МУР. Касатонов лично допрашивал его. Донадзе вывел на Спивака. Убийство супругов Авдеевых оба валили друг на друга. Но это и не имело значения – оба закоренелые рецидивисты, оба обвинялись в новых ограблениях, «работали» в банде… А вот что интересно: сообщником бандитов, который навел их на кассу междуреченского управления, до сих пор считался Буров Григорий Александрович, начальник этого самого управления. («Это в статье не пиши, это я тебе для сведения говорю, чтобы ты владел информацией», – прибавил Касатонов в скобках.) Однако Спивак признался что навела их некая Ярошевич, его любовница, которая также работала в управлении – уборщицей. Работала временно. Она уволилась за пару дней до ограбления. О ней вообще никто не вспомнил. Что неразумно, учитывая обстоятельства.

– Перед Буровым буду извиняться честь по чести, за себя и за своих коллег, – продолжал Касатонов. – Впрочем, про это тоже не пиши. Главный смысл статьи должен быть в другом: преступники не ушли от наказания. Представь себе, товарищ: Донадзе уже уходил из винного, когда его остановили двое комсомольцев. Парень и девушка Они гуляли в сквере и вдруг увидели, как с черного хода магазина выскочил человек с пистолетом в руке. Не раздумывая, эти молодые ребята бросились наперерез бандиту. Они спортсмены, он – боксер, она занимается легкой атлетикой. Им удалось сбить его с ног и задержать до прихода милиции. Они просили не упоминать их имен, потому что встречались тайно. Как Ромео и Джульетта.

– Почему? – улыбнулся я.

– Потому что у обоих тренеры считают, что свидания и прочие глупости отвлекают от тренировок. Так что пиши просто – «комсомольцы».

Да, сложными путями правда иной раз пробивается к людям. Но Касатонов прав: не так важны паспортные данные этих ребят, Ромео и Джульетты, как важна сама их личность, их порыв.

Одни люди творят историю, другие описывают. Моя судьба – описывать. Описывать так, чтобы другим захотелось творить. Чтобы поняли они: преступник не уйдет от наказания, а человеческое благородство и смелость – они бессмертны.

* * *

Оксана улетела в Омск. Степан сердился, томился дурным предчувствием, но удерживать жену больше не отваживался. Ну в самом деле, что за домострой в двадцатом веке! С какой стороны ни зайди, Оксана по всему выходит права: ей действительно необходимо получить образование и занять достойное место рядом с мужем. Какая из нее кастрюльница? До конца жизни на бригаду кашеварить? Разве такой участи заслуживает Оксана? Отрядная повариха – должность необходимая и даже почетная, но она временная, на год-два. И разве не сам Степан когда-то рассуждал о «блате на метеостанции»? Словом, отпустил жену. Зубами скрипел, в глаза не глядел, мучился…

Особенно же его мучило смотреть, как повеселела и расцвела Оксана. Укладывала немногочисленные свои вещи в чемодан и напевала. Отдельно положила книги, подобранные Машей, купленные заранее тетради. Она просто сияла. Не только глаза – вся сияла, как будто внутри у Оксаны загорелась свеча.

Вот и поди пойми этих женщин! От мужа ведь уезжает, от любимого человека, к чужим людям. А напевает. Степан прикусил губу. Ему казалось, что Оксана бросает его, что она не вернется. «Мы никогда больше не увидимся, а ей весело», – думал он, и такая желчь подступала к сердцу, хоть волком вой.

– Степушка, я через месяц вернусь, – сказала Оксана, как будто прочитав его мысли. – Я тебе письма писать буду. Все-все отпишу. Где была, с кем говорила, чем занималась.

– Знаю я, чем ты там будешь заниматься, – угрюмо бросил Степан.

Оксана вспыхнула.

– Степан, я еду учиться, – сказала она резким тоном. – Довольно об этом. Перестань изводить себя глупой ревностью. Это, в конце концов, смешно.

– Очень смешно, – вздохнул Степан. – Мне Ухтомский рассказал наконец, почему он такой женоненавистник. У него ведь была невеста. Давно. Она тоже уехала в другой город учиться – и там вышла замуж. Телеграмму прислала. «Прости», мол. С тех пор он и…

– Степушка, – рассмеялась Оксана, – я ведь не невеста твоя, а жена. Ничего со мной не случится.

– Интуиция у меня, – сказал Степан. – Надвигается что-то.

– Интуиция! Это все буржуазные предрассудки… И где ты только нахватался такой ерунды?

Оксана легкомысленно поцеловала его в лоб. Ей трудно было сохранять спокойное, веселое расположение духа. Она как будто отгораживалась сейчас от Степана. До свадьбы Степа казался милым, простодушным парнем, но при более близком знакомстве оказалось, что это вовсе не так. Он был довольно тяжелым человеком: властным, с инстинктом собственника. Не любил, чтобы ему перечили. Во все вникал, везде раздавал указания. Не обладал даром «делегировать ответственность» – все предпочитал делать самостоятельно. Будучи в его отряде поварихой, Оксана ощущала на себе «гнет тирании». Хотя, казалось бы, у жены должно быть привилегированное положение.

Однако Оксана не забывала и о том, от какой участи избавил ее Степан. Ценила его за целеустремленность – ей было известно, каким долгим и трудным оказался его путь к профессии. Не раз она прикусывала язык, чтобы не сказать ему в лицо: «Ты лучше, чем уголовник Тертый, Степа, но мне бы не хотелось сравнивать…»

Она надеялась, что, получив высшее образование, она завоюет уважение мужа и он начнет относиться к ней как к равной.

Степан отвез ее в аэропорт. Он был мрачнее тучи. Едва попрощался, поцеловав куда-то мимо щеки. Поскорее уехал. У Оксаны на душу опустилась туча. Она уселась на свое место, уткнулась лбом в иллюминатор и тихо заплакала. Почему в жизни все должно даваться с таким трудом? Почему нельзя жить легко? В конце концов, не так уж много хочет Оксана. Она хочет лишь того, что имеют тысячи, миллионы советских девушек…

А Степан решил прогуляться по городу. Домой идти не хотелось. Пусто там. Шкафы стоят открытые – Оксана торопилась, не успела после своих сборов прибраться. Он до последнего мгновения не верил, что она уедет. Только когда самолет пролетел почти над его головой, Степан поверил. Оксана – там, в небе. Летит к новой жизни. К жизни, в которой не будет его, Степана Самарина…

Стоп. Он остановился, огляделся по сторонам с удивлением, как будто не узнавал города. Что за глупости, в самом деле? А если она не лгала? Если она действительно просто летит на сессию? И потом вернется, будет похваляться зачеткой с пятерками… Он поцелует ее, она приготовит ему обед, и снова начнется их обычная семейная жизнь… До следующей сессии.

– Степка! Самарин! А ты совсем не изменился! – прозвенел женский голос.

Степан вздрогнул… Перед ним стояла Варя Царева.

Она как будто вышла из его прошлого, все такая же тонкая, белокурая, с ясной, сияющей улыбкой. Невозможно красивая… Может быть, чуть-чуть повзрослевшая.

И как будто не стало всех прожитых лет. Не стало ни разлуки, ни женитьбы… Ничего.

– Варька!

Он подбежал к ней, обнял, прижал к себе.

– Варя, какая же ты красивая!

Она обвила его шею руками, лукаво засмеялась:

– Ой, какой скорый! А вдруг я замужем?

– Ты? Замужем? Варя…

Она потерлась о его щеку носом.

– Ну-ну, не пугайся. Не замужем. Свободная, как птичка. Выпорхнула из гнезда… А ты как, Степушка?

– Я?.. – Он попытался думать об Оксане, но представлял себе только летящий в небе самолет. – Я… сейчас свободен.

– Ладно тебе, – она засмеялась, – я ведь уже знаю. Женился ты. В первый раз тебе за невесту бока намяли – выкарабкался. Второй раз бока намять собирались – нашел управу и женился. Не умеешь ты невест себе подбирать, Степан!

– Варя, не надо… о ней. – Степан болезненно поморщился. – Ее нет больше. Улетела.

– Навсегда? – Варя подняла брови.

– Не знаю… Не надо о ней. Просто не надо, и все.

– Ладно, как скажешь. Ты – начальник… – Варя снова рассыпала смех-колокольчик. – Вот что ответь мне, Степка, плохой ты мальчик! – Она ударила его кулачком, вроде бы в шутку, но на самом деле довольно чувствительно. – Ты почему не искал меня? Тогда, когда меня увезли?

– А как бы я тебя искал? – удивился Степан. – Я пришел к твоему брату, а он показал записку от тебя. Мол, не ищи, прощай и все забудь. Писала ты такое?

– Может, и писала, не помню сейчас… Они надо мной насилие учинили, так я еще и не такое бы написала, лишь бы отстали… Ты догадаться должен был. Если бы любил по-настоящему – догадался бы. А ты отступился.

– Не знаю, Варя, почему так вышло, – сознался Степан. – Любил я тебя до беспамятства. И сейчас люблю. Я ведь чуть не умер. Все думал, думал о тебе… А потом начал забывать. Иначе с ума бы сошел.

– И женился, – осуждающим тоном заключила Варя.

– И женился, – подтвердил Степан. – Ты ведь тоже, как мне твой брат сообщил, замуж вышла. За мужика, который мне не чета. Денег зарабатывает немерено.

Варя сморщилась.

– Не говори о нем… Знаешь, каково это – с нелюбимым человеком жить? Каждый день с ним в постель ложиться, еду для него готовить, носки его грязные стирать… Он же меня за человека не считал. Баба – чуть лучше собаки. Подай, убери, принеси, сходи за водкой – вот и все разговоры. Ушла я от него. Сколько могла, вытерпела, а потом ушла.

– Теперь с кем живешь? – спросил Степан.

– С братом… На прежнем месте. Брат сейчас отбывает пятнадцать суток. Такой он у меня шебутной. Подрался опять, его и забрали, чтоб остыл. А я одна на хозяйстве… Пошли?

И Степан, не раздумывая, отправился с Варей к знакомой калитке. Сколько он простоял возле этой калитки, сколько горечи и надежды связано с этой улицей, с этим покосившимся домом!.. Все прошло…

Нет, не прошло, вдруг понял Степан. Все ожидало его за поворотом, стоило только свернуть на знакомую улицу и постучать в знакомую дверь. Как не было этих лет…

Они вошли. В помещении пахло кислым, застоявшимся огуречным рассолом, перегаром, мужским потом. В углу валялась куча тряпья – грязная одежда, понял Степан.

Они прошли в комнату. Там было почище. Подушка была обрызгана духами «Красная Москва». Варя принялась сдергивать с себя одежду – кофту, юбку, чулки. Она управилась быстро, прыгнула, как кошка, на постель и протянула к Степану белые, покрытые чуть заметной золотистой россыпью веснушек руки.

* * *

Степан остался у Вари. Он даже не заглядывал домой – ноги не шли. А уж Варя надышаться на Степу не могла. Все гладила его да приговаривала:

– Степушка, милый мой, родненький, любимый мой! Хорошо ли тебе со мной?

Он вздыхал, кивал.

– Я тебя никому не отдам, Степушка, – ласкалась Варвара. – Так со мной и останешься. Ты ведь нежный, ты добренький…