Текст книги "Большая нефть"

Автор книги: Елена Толстая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Буров вернулся домой поздно. Наспех обтертые полотенцем лицо и волосы были в нефтяных пятнах, рубаха – тоже. «Галина рассердится – ведь ей стирать, – думал он, счастливо улыбаясь. – Но ведь она поймет! Поймет же она! Ведь это нефть!»

Он предвкушал, как откроет дверь, как Галина встретит его… Сначала на ее лице, как обычно в последние дни, будет недовольная мина: мол, опять задержался да еще и изгваздался весь… а потом она увидит, как он сияет, и поймет, что это за пятна… Он обхватит ее, поднимет, закружит, и они опять будут вместе смеяться, как прежде.

– Галя! – крикнул Буров, врываясь в квартиру. – Галя, ты только не сердись, что я грязный, потому что… Галя…

Тишина была ему ответом.

Он замер, прислушался. На мгновенье екнуло сердце: не стало ли ей плохо? В последнее время она плохо выглядела, была бледной. Он приписывал это ее пустым, вздорным обидам на него, обычным женским делам… Но вдруг все обстояло серьезнее, а он и не заметил? Вдруг она больна?

– Галя! – закричал Буров и заметался – из прихожей в комнату, оттуда – в кухню.

Галины нигде не было. Квартира стояла аккуратная, чисто прибранная, как и всегда… но пустая.

Наконец Буров заметил на кровати листок бумаги. Сел, не обращая внимания на то, что пачкает чистое покрывало рабочими штанами. Взял листок в руки.

«Гриша, я пыталась сказать тебе, но ты не слышал. Я больше не могу так жить. Уезжаю к родителям в Москву. Без меня тебе будет лучше. Я должна все обдумать и понять, как мне дальше поступать с моей жизнью. Будь счастлив. Галина».

Буров скомкал хрустнувший листок. Вот как? «Без меня тебе будет лучше»? Да кто она такая, чтобы вот так запросто решать его судьбу! Откуда ей знать, как ему лучше?!

– Стерва, – произнес он вслух.

Слово гулко брякнуло в пустом доме и затихло.

– Стерва! – заорал Буров и швырнул скомканный листок в стену. – Да ты знаешь, что сегодня… именно сегодня… Да что ты понимаешь?

Он вскочил и опять заметался по квартире. Ему было тесно, как тигру в клетке, стены давили его.

– Именно сегодня! – выкрикивал он. – Ну почему сегодня? Ты не знаешь!..

Да. Она не знала. Потому что он, зажав бутылку с нефтью в руке, гнался не за Галиным самолетом – он настигал самолет Косыгина. Галина находилась в аэропорту в тот самый момент… и он проехал мимо. А она даже не видела его. А если и видела, то не сочла нужным обратить внимание. Ну конечно. У нее свои планы. Она едет в Москву. К родителям. Обдумать, «что делать со своей жизнью дальше». Там, в Москве, ее уже поджидает этот ее бывший ухажер, как его… диссертацию недавно написал. Открытку прислал к Восьмому марта. Тьфу ты.

Где-то должна быть бутылка водки. В буфете. Точно. В буфете. Галина держала на разные случаи. Простуда, нервы или замерзшие гости. И еще у нее, помнится, была настойка на кедровых орешках. Марта делала и одну бутылку подарила.

Марта. Вот верная подруга. Никогда не бросит. И настойку делать умеет.

Буров выпил винтом водку, потом взялся за настойку и прикончил ее в два глотка. Легче не стало, но боль притупилась. Теперь она ворочалась в его желудке как несколько чугунных утюгов.

Буров понял, что необходимо выпить еще. Нажраться до беспамятства – это было бы лучше всего, но завтра на работу…

И еще он понял, что не может больше оставаться один и слушать эту звенящую тишину.

Буров выскочил из квартиры так стремительно, словно за ним гнались.

Дорошин жил на одной площадке с ним, дверь в дверь. Было уже поздно – к полуночи. Макар наверняка собирался спать. А жена и дети – те точно спали. Но в этот момент Бурову было безразлично. Боль терзала этого большого, сильного человека, терзала так сильно, что затмевала всякие доводы рассудка.

– Макар! – Он постучал в дверь.

За дверью никак не реагировали.

– Макар! Черт тебя дери! Ма-кар!

Алкоголь начал действовать: у Бурова заплетался язык, однако он этого пока не ощущал.

– Ма…кар…

Дверь отворилась, и Дорошин просочился на лестничную площадку. Так и есть, дети и жена уже спят. Буров рвался войти, но Дорошин деликатно и в то же время решительно преградил ему путь.

– Ты чего, Саныч? – удивленно спросил он. – Чего ты колотишься, как лось?

– Того! – бросил Буров, неодобрительно окидывая Дорошина взглядом.

Ну да, парторг стоял перед ним в тапочках на босу ногу, в семейных, извиняюсь, трусах и майке на голое тело. А как еще прикажете ему стоять, если его выдернули из кровати?

– Случилось что-то, Гриша? – нахмурился Дорошин. Что-то в сумасшедшем лице Бурова его насторожило.

– Случилось! – рявкнул Буров. – Одевайся!

Дорошин нырнул на секунду в квартиру и тотчас возвратился в пальто, наброшенном на плечи.

– Ну, что случилось-то? – уже мягче переспросил парторг.

Буров, покачиваясь, глядел на него глазами, полными яростных слез.

– Бр-росила она меня! – воскликнул он, патетически напирая на «р». – Бр-росила!

– Кто бросила? – не понял Дорошин.

– Макар! – Буров шатнулся и схватился за дорошинское пальто, едва не своротив на пол хрупкого парторга. – Макар! Бросила. Боевая подр-руга моя!

– Галина, что ли? – начал осознавать Дорошин.

– Де-зер-р-ртир-р-ровала! – выговорил Буров.

– Ладно, ладно тебе, – успокоительно заговорил Дорошин. У него от души отлегло – в первую секунду подумалось, что авария на буровой случилась и Григорий сломался. – Ладно тебе…

– И если бы она к кому-то ушла!.. – страдал Буров. – Ну знаешь, Макар, я бы что-то понял. Сказала бы: «Прости, дорогой, я полюбила другого, он носит галстук-бабочку и ходит в Большой театр…» – Буров скривил рот, передразнивая воображаемую женщину. – Ну, я бы еще понял… Ну набил бы гниде морду, чтобы он месяц-другой из дома не выглядывал, не то что там в Большой театр… Так нет же, Макар! Нет же! Она просто ушла – от меня ушла! Она к родителям поехала!.. Вот я чего понять не могу.

Он замолчал и другим тоном спросил:

– Выпить найдется?

– Вот что, Гриша, – не отвечая на вопрос, заговорил Дорошин, – ничего страшного-то не случилось. Ну, погостит она у родителей… И вернется.

– Душно мне, Макар!.. – простонал Буров. – Душно! Самый близкий человек ударил в спину! Я только одного не понимаю – как я тот момент упустил, когда Галина стала мещанкой…

– Вот уж сразу и «мещанкой», – укорил его Дорошин.

– А ты ее не защищай! – взъелся Буров. – Ты чей друг – ее или мой?

– Твой…

– Вот! Мой! И не защищай… ее…

– Григорий, но ведь так же нельзя, – мягко произнес Дорошин. – Ты же с Галиной вел себя как с вещью. Детей у вас нет, работы для нее нет, она по целым дням одна дома сидит. Вот и лезут ей в голову разные мысли. Лишние мысли, ненужные…

– Как это – как с вещью? – разозлился Буров. – Она человек, гражданин! Я что, не понимаю?

– Ты ведь по целым дням на работе, – начал Дорошин.

Буров перебил его:

– И ты туда же! Ей не нравилось, что я на работе, – теперь и тебе, выходит, не нравится?

– Не перебивай. – Голос парторга вдруг стал твердым. – Ты приходишь домой и как вещь, да, как неодушевленную вещь, снимаешь Галину с полки. Парой слов перекинулся – и на боковую. Так не годится. Она активный член общества. А не мещанка, кстати. Была бы мещанка – не уехала бы.

– Ну вот построим школу – пошла бы на работу. Да я тебе о другом! Как ты не понимаешь, Макар? Будто мы на разных языках с тобой… У нас с Галиной была одна общая цель – жить ради людей. Быть всегда на передовой. А на деле-то что? Как мне жить, Макар? Как мне теперь жить?..

Дорошин жалостливо заморгал, оглянулся на свою дверь, за которой ждала жена, и сказал:

– Ты вот что, Гриша. Ты сейчас иди домой и ложись спать. Сам дойдешь-то?

Буров посмотрел на него как на врага.

– Давай иди, – повторил Макар. – Иди спать. Утро вечера мудренее. Утром – на работу. А Галине я свою голову не приделаю. Подумает она о том о сем, о жизни своей там, в родительской квартире, и примет решение. И что бы она ни решила, Гриша, ты будешь это решение уважать. Ясно тебе? Уважать!

– Эх, Макар, – пробурчал Григорий. И, не прибавив больше ни слова, скрылся у себя в квартире.

Макар еще немного потоптался на месте, а затем, замерзший, возвратился домой.

– Что случилось? – услышал он шепот жены.

– Галина уехала… Буров бушует.

Ольга вздохнула:

– Я видела ее с чемоданом…

– Что ж мне не сказала?

– Разносить сплетни – не наш метод, – отрезала Ольга. – У меня других забот по горло. А Галина… что ж. Пора бы Бурову привыкнуть к такой мысли, что жена это не аграрно-сырьевой придаток к мужу, а отдельный человек с собственной судьбой и собственным представлением о счастье.

* * *

На работу Григорий Александрович пришел хмурый. Алкогольного похмелья после вчерашнего не было – не так уж много он и выпил; но похмелье другого рода мучило его и грызло: воспоминание о сумасшедшей радости, которая разбилась вдребезги, едва он увидел записку Галины. Предала. Дезертировала. Именно сейчас.

– Что же это делается, Григорий Александрович?

От зычного голоса, раздавшегося внезапно почти над самым его ухом. Буров вздрогнул. Он так глубоко ушел в свои мысли, что не заметил Дору Семеновну. А она, видать, поджидала его возле входа в управление, и довольно давно, потому что успела раскраснеться на холодном ветру.

– Что ж такое делается? – повторила она.

– Здравствуйте, Дора Семеновна… Идемте внутрь, там поговорим – здесь холодно. – Буров с трудом заставил себя держаться вежливо.

От зоркого ока Доры Семеновны ничего не укрылось. Окинув его взглядом, она подозрительно сощурилась:

– А вы чего это с лица такой бледный? Плохо спали? Перенервничали из-за Косыгина?

– Да, – уронил Буров. – Перенервничал. Идемте в помещение, правда.

– Да я на минутку, некогда мне, – заторопилась она. – Да и не хочу, – она понизила голос, – при других говорить.

– Что случилось? – Буров напрягся. Правда ведь, что беда приходит не одна.

– То. Ваш-то Казанец – аморальный тип.

– Что? – Буров даже споткнулся. – О чем вы толкуете, Дора Семеновна? Какой аморальный тип?

– То! – отрезала она. – Что он с девушкой сделал? Поматросил и бросил. Мы уже свадьбу готовили, а ему, значит, в оба уха там что-то нашептали доброжелатели, он и того… уши свои развесил.

– Говорите яснее, Дора Семеновна, – взмолился Буров. – Некогда мне.

– Я уж и так яснее ясного, – обиделась комендант. – Бросил он Веру Цареву накануне свадьбы, можно сказать. Самым решительным образом. То подходила она ему, а то вдруг сразу подходить перестала. А нехорошо это, Григорий Александрович. И для девушки, само собой, да и для нас тоже… Как теперь нефтяники, спрашивается, будут выглядеть в глазах у местных? Самым паскудным образом!

– Я разберусь, – сказал Буров. – Разберусь.

– Вот-вот, – подхватила Дора Семеновна. – А он там уже, у вас, сидит, Казанец-то. Дожидается. По какой-то своей производственной надобности. Людей ему не хватает, а вчера, говорят, молодой специалист приехал… Ну в общем, идите, Григорий Александрович, идите.

Она подтолкнула его к крыльцу и засеменила прочь. Буров, темнее тучи, вошел.

Казанец действительно дожидался его прямо в кабинете. Хорошо еще, что чаю себе не потребовал. Расположился по-хозяйски. При виде Бурова встал.

Буров не пригласил его сесть. Прошел к своему столу, не здороваясь, разложил бумаги, просмотрел сводки. Потом поднял голову.

Казанец спокойно стоял, наблюдая за начальником. Ни одна черта не дрогнула на красивом смуглом лице.

– Ты что, поганец, делаешь? – спросил вдруг Буров.

– Не понял, Григорий Александрович, – отозвался Казанец.

– Нет, понял, – рявкнул Буров. – Все ты отлично понял. Да ты все наше управление опозорил! Ведь город судачит о том, что случилось.

– А что случилось? – пожал плечами Казанец.

– То! Что буровой мастер Казанец бросил невесту перед свадьбой.

– Ну и что? – сказал Казанец. – Это, между прочим, мое личное дело.

– А о Вере Царевой ты хоть немножко подумал?

– Это мое личное дело, – повторил Казанец.

– Как ей жить в Междуреченске? – продолжал Буров. – На нее же теперь до самой старости будут пальцем показывать.

Непроницаемая оболочка Казанца дала трещину. Он изогнул брови и зло бросил:

– А вот об этом ей раньше надо было думать…

– Уйди! – закричал Буров. – Уйди с глаз!.. Или нет, погоди. Стой. Я тебе пару слов от себя лично прибавлю.

Казанец настороженно посмотрел на него:

– Вообще-то я хотел насчет того, что людей не хватает…

– Ты мне что обещал? – заорал на него Буров. – Ты что обещал? Вкалывать за себя и того парня! Я тебе поверил, а у тебя – вот тут, по сводкам, видно…

Крики начальника гулко разносились по всему управлению. С легким удивлением слушал их молодой человек в пиджаке и клетчатой рубашке. С таким костюмом мало гармонировал небольшой походный рюкзак, но молодого человека это обстоятельство, видимо, не смущало. Он был похож на отличника из какого-то столичного вуза.

Собственно, он и являлся таковым. Это был молодой специалист, который приехал в Междуреченск по распределению после окончания института. Звали его Георгий Елисеев. Среди однокурсников он слыл занудой и педантом, изъясняться предпочитал законченными фразами из учебников, на любой вопрос имел четкий и определенный ответ, если только речь не шла о нежных чувствах и вздохах на скамейке, – подобных разговоров Елисеев вообще избегал. Когда он взял распределение в Сибирь, друзья недвусмысленно вертели пальцем у виска.

– А ты, Гоша, оказывается, романтик, – говорили ему товарищи.

Георгий пожимал плечами:

– Я даже не вполне понимаю, что обозначает это слово. Напротив, я – абсолютно трезвый и холодный рационалист. Вот вы все захотели остаться в разных НИИ. И что? Думаете, к теплому местечку пристроились? До старости лет останетесь младшими научными сотрудниками… Позор! А я еду туда, где возможности карьерного роста безграничны. На передовую!

– Скажешь тоже – «на передовую»… – смеялись друзья. Слишком уж серьезно Елисеев воспринимал эти разговоры.

Но он не склонен был поддерживать шутки на подобные темы.

– Да, как на передовую, – упрямо повторял он. – И не вижу здесь никакого повода для смеха. На передовой младший лейтенант мог мгновенно сделаться командиром роты, а то и полка… И в Сибири, при освоении нового месторождения, – то же самое.

Так и не удалось отговорить его.

И вот он здесь, в Междуреченске, в управлении. Ждет, когда начальник освободится. А начальник что-то во гневе: кричит на кого-то, разве только ногами не топает. Тот, второй, не то отвечает тихо, не то вообще молчит. А может, умер.

Елисеев едва заметно пожал плечами. Каким бы львом рыкающим ни оказался этот Буров, повышать голос на себя Елисеев не позволит. А уволить молодого специалиста начальник УБР не имеет права – по закону. Поглядим, чья возьмет.

Дверь кабинета распахнулась с такой силой, что дважды стукнула о стену. В коридор выскочил сильно покрасневший молодой мужчина. От ярости он ослеп и буквально наскочил на Елисеева. Тот не успел посторониться, так что у него даже искры из глаз посыпались.

Елисеев, впрочем, опомнился первым:

– Прошу прощения, товарищ.

– Гляди, куда прешь! – рявкнул молодой человек.

– Я же извинился, – напомнил Елисеев.

Тот перевел дух, усмехнулся:

– Вы здесь новенький? Ну-ну. Хотите совет? Собирайте манатки и уезжайте. Уезжайте куда глаза глядят. Вот хотя бы в Баку Там по крайней мере условия человеческие и тепло. И орать на вас никто не будет…

– Что, авария произошла? – доброжелательно осведомился Елисеев.

– Авария? Как же… Моралист нашелся… Ну ничего, ничего. Что, на этой Царевой свет клином сошелся? Получила свое – ну и пусть гуляет. – не вполне определенно ответил Виталий Казанец.

– Вы это о чем? – нахмурился Елисеев.

– Ни о чем… Аморалку мне шьет. – Казанец метнул яростный взгляд на дверь кабинета. – Начальничек! А самого жена бросила. Все управление уже судачит.

Казанец, не попрощавшись, быстро ушел. Казалось, он жалел, что наговорил лишнего.

Елисеев проводил его глазами, покачал головой. Не хотел бы он оказаться в одном коллективе с этим субъектом. Но если придется… Что ж, в таком случае Елисеев предвидел «веселые» деньки. Впрочем, он не сомневался в том, за кем останется последнее слово. Уж в чем-чем, а в отсутствии принципиальности и настойчивости Елисеева не мог бы упрекнуть ни один человек на земле.

Он слегка постучал по приотворенной двери в кабинет. Ответа не последовало. Елисеев вошел.

Буров сидел за столом, уткнувшись в сводки. Не поднимая головы, рявкнул:

– Казанец, я же тебе, кажется, доходчиво объяснил: видеть тебя не хочу!

– Я не Казанец, – спокойно отозвался Елисеев.

Буров наконец посмотрел на вошедшего. Открытое лицо, аккуратная прическа, чистый, хотя уже смятый, ворот клетчатой рубашки. Взгляд Бурова смягчился.

– Надеюсь, что не Казанец. Присаживайтесь, товарищ.

Елисеев уселся, передал ему документы: диплом, направление из комиссии по всесоюзному распределению.

– Угу, – промолвил Буров. Ему было как-то не по себе от такого совершенства: по всем предметам «отлично». Просто не верится, что эдакий архангел слетел с московских небес и приземлился в Междуреченске. – Что ж, – заключил он, – молодые специалисты нам очень нужны. И работа для тебя найдется подходящая.

– Вот и хорошо, – кивнул Елисеев.

Буров подумал немного.

– Ты в математике разбираешься? В цифрах?

– Что за вопрос? – удивился Елисеев.

– Так разбираешься или нет?

– Разумеется, да, – сказал Елисеев. Смутить его явно не удавалось.

– Вот и замечательно! – Буров прихлопнул елисеевские документы широкой мозолистой ладонью. – Пойдешь работать в бухгалтерию.

Повисла пауза. Буров рассматривал новичка без малейшей насмешки. Разве что близкие друзья, хорошо изучившие Григория Александровича, разглядели бы хитрые искорки, прыгавшие в глубине его глаз. Ну-ка, друг ситный, как ты к такому-то отнесешься? Молодой специалист в бухгалтерии?

– Большое спасибо за предложение, – сказал Елисеев, даже бровью не двинув, – но я приехал на буровую. Специальность указана у меня в дипломе. Вон там, второй строчкой, видите? И вы обязаны предоставить мне работу именно по специальности, иначе у меня не будет возможности отдать государству долг.

– Долг? – удивился Буров. С ним никто еще не разговаривал подобным образом.

– Ну да, – невозмутимо продолжал Елисеев. – Советское государство обучало меня, одевало-кормило, позволило избрать дело по душе. Теперь я обязан отработать согласно полученным в вузе навыкам. Вас что-то удивляет? Мне кажется, сейчас я пересказываю одну из газетных передовиц. Знаете, в «Правде» печатают – к первому сентября. О праве советских граждан на образование.

– Тьфу ты, – проворчал Буров. – Законник приехал. Жаль, юридического отдела у нас не предусмотрено.

– Я настоятельно прошу направить меня на самый сложный участок работы, – продолжал Елисеев.

– Кстати, бухгалтерия и есть самый сложный участок работы, – настаивал Буров. Но он уже понимал, что провокация провалилась: новичок – крепкий орешек. Ладно, ладно, поглядим. На каждый орешек свои щипцы найдутся.

– Не смею возражать, – сказал Елисеев. – Однако я приехал на буровую.

Буров почесал за ухом.

– Значит, не пугают трудности?

– Нет, – спокойно сказал Елисеев.

– Не стану скрывать: текучка кадров у нас большая. Я это рассматриваю как дезертирство, но препятствовать не имею возможности. Если и ты захочешь – что ж, скатертью дорога. Сейчас в бригаде Векавищева уволился помбур. Можешь поверить на слово: пойдешь туда – трудности тебе гарантированы. Не передумал?

– Нет, – сказал Елисеев. – С какой стати?

* * *

Андрей Иванович Векавищев принимал у вышкомонтажников новую вышку. Вроде «Пизанской башни» быть не должно. Вроде все в порядке. Авдеев ходил за Векавищевым мрачный как туча. С чего бы? Ну, сбежал помбур Кобенко. Жену бросил, хорошенькую библиотекаршу Машу, и с трудового фронта дезертировал. Но это же с самого начала было ясно, что так произойдет. И работник Кобенко был дерьмовый, и человек гнилой. Плакать по нему здесь никто не будет, даже Маша. Сегодня он убыл, так сказать.

– Ты чего смурной, Илья? – спросил Векавищев.

– Если бы знать, – вздохнул Авдеев. – Неспокойно как-то на душе… Как будто случится что-то дурное.

Приехала вахтенная машина, остановилась вдали от вышки, на дороге. Бодро, резко хлопнула дверца, выскочил Ваня Листов, побежал по направлению к Векавищеву. Еще издалека закричал:

– Андрей Иванович!

Авдеев покачал головой. Вот ведь счастливое создание этот Листов – всегда в приподнятом настроении, всегда в ожидании хорошего. Всем бы так… Но всем – не получается. Жизненный опыт, будь он неладен, мешает. Спотыкаешься об него, как о камни и сучья, набросанные на дороге. Привычка ждать плохого не оставляла Авдеева. Ну а как забыть все, что с ним случилось, – войну, тяжелую работу, арест, лагерь, измену жены?

«Сейчас-то все хорошо, – одернул себя Авдеев. – А предчувствия твои дурные – просто от приближения осени. Марта твердит ведь тебе: твое, мол, сердце – не вещун, оно просто болит от усталости».

– Андрей Иванович! – кричал Ваня.

– Случилось что-то, – не выдержал Авдеев.

Ваня наконец приблизился.

– Ну, что орешь, как больной слон? – осведомился Векавищев. – Докладывай по порядку. Отдышись. Что взволновался-то?

– Разные новости. Кобенко сегодня…

Векавищев поморщился, как от зубной боли.

– Уехал – и черт с ним! – вырвалось у него. – Невелика потеря.

Ваня вдруг хихикнул.

– Перед убытием получил свое, – сообщил он. – Васька Болото нарочно на станцию съездил, чтобы морду ему начистить.

Векавищев повернулся к Авдееву:

– Ну вот, а ты переживал… Не все новости плохие.

Авдеев неопределенно пожал плечами.

– Это еще не все, – продолжал Иван и показал рукой на машину.

Оттуда вышел человек в городской одежде и с рюкзаком на плечах. Настороженно остановился возле машины, поглядывая издали на Векавищева с Авдеевым.

– Начальство прислало нового помбура взамен Кобенко, – выпалил Ваня.

Векавищев с новым интересом уставился на пришельца. Тот почувствовал на себе испытующие взгляды, переступил с ноги на ногу. Векавищев застонал сквозь зубы.

– Ох, Андрей, – промолвил Авдеев, – неправа моя Марта, вещун у меня сердце. Не обманывает оно, а ведь с утра так и ныло, так и болело…

Векавищев медленно кивнул.

– По-моему, Буров надо мной издевается. Давай-ка посмотрим, может, его прямо с этой машиной удастся назад отправить?..

Смена заканчивалась, монтажники шли к машинам. Елисеев по-прежнему мялся поблизости. Он растерялся, не понимая, куда идти. Сначала ему казалось, что несколько человек, стоявших в отдалении, – его новое начальство, но потом он засомневался. Здесь не армия, звездочек на погонах нет, все в одинаковых спецовках и касках. Пойди пойми, кто здесь главный.

Он терпеливо ждал. Рано или поздно все разрешится. В общем-то, начинать всегда непросто. А у Елисеева с тем, чтобы войти в коллектив, проблем никогда не возникало. Почему? Ответ: потому что он всегда действовал по уставу.

– Андрей, – сказал Авдеев Векавищеву, – пойдем поговорим с парнем. Он тут совсем растерялся. Как бы его монтажники то не смяли, вон бугаи здоровые…

– Угу, – пробурчал Векавищев. – Увижу Бурова – убью!

– Идем, идем, познакомимся, – утешал его Авдеев. Теперь дурные предчувствия оставили Илью Ильича. Он даже как будто забавлялся.

– Да ты погляди на него, Ильич! – не выдержал Векавищев и ткнул пальцем в сторону одиноко стоящего городского. – Да ему чтобы до вышки дойти – попутного ветра ждать придется…

– Ну, пойдем, пойдем. Скорый ты на выводы, Андрей Иванович, – заворковал Илья Ильич. – Лично я за то, чтобы человеку дать шанс.

Векавищев поднял палец.

– Один. Один шанс.

– Один, – покладисто согласился Авдеев. – Второго все равно не будет.

Вдвоем они приблизились к новичку. Машины взревели и уехали, оставив после себя темное вонючее облако дыма. Пришелец закашлялся. «Еще и не курит, – подумал Авдеев. – Совсем чистенький, зелененький… Ужас».

Векавищев посмотрел на Елисеева ничего не выражающими глазами.

– Вы что, всерьез думаете, что станете моим помбуром? – не выдержал он.

Елисеев бесстрашно встретился с ним взглядом и ответил абсолютно спокойно:

– Уверен в этом, Андрей Иванович. Вы ведь Векавищев?

– Векавищев. – Буровой мастер обменялся с новичком немного запоздалым рукопожатием.

– Елисеев Георгий Алексеевич, – представился тот. – Молодой специалист.

– Ага, – кивнул Авдеев и тоже пожал ему руку. – Авдеев Илья Ильич.

Елисеев поздоровался с ним внимательно и вежливо, но в разговоры вступать не стал. Авдеев оценил эту сдержанность.

Новичок снова обратился к своему непосредственному начальнику:

– У меня к вам два вопроса, товарищ Векавищев.

– Слушаю, – кисло отозвался тот.

– В каком вагончике я буду жить и когда заступать на вахту? – спросил Елисеев.

Авдеев засмеялся. Векавищев не поддержал этого веселья.

– Листов! – позвал он. – Покажи новому помбуру его вагончик.

– Ага, – весело сказал Ваня.

Елисеев поправил лямку рюкзака. Авдеев отметил, что рюкзак этот совсем не тяжелый: собираясь в путь, молодой специалист не отягощал себя излишним багажом. Еще один плюсик в его пользу.

– Да, – остановил обоих Векавищев, – Георгий… э… Алексеевич, пары часов хватит вам на обустройство?

– Вполне, – кивнул Елисеев.

– Вот и хорошо. Через два часа жду вас на рабочем месте.

И когда молодые люди уже отошли, Векавищев еще раз оглядел своего нового помбура – на сей раз со спины.

– Все-таки хилый он какой-то, а, Ильич? – повернулся Векавищев к Авдееву. – Что скажешь?

– Да ничего не скажу, – не выдержал Авдеев. – Хватит занудствовать. Хорошо хоть такого прислали. Другого все равно нет.

И тут Векавищев замер.

– Нет, Ильич, Елисеев – это еще не худшее из того, что могло сегодня случиться. Гляди!

– Черт, – вырвалось у Авдеева. – Вышка! Вышка дает крен!

Оба побежали к вышке. Обошли ее крутом. Авдеев разве что не обнюхивал ее.

– Фундамент плохо укрепили, работники хреновы! – отнесся он к уехавшим монтажникам. – Думаю, сантиметров десять крена мы уже имеем.

– Двенадцать, – раздался голос нового помбура. Елисеев «обустроился» очень просто: сменил ботинки на сапоги, надел каску и избавился от рюкзака.

Авдеев и Векавищев разом повернулись в его сторону.

– Двенадцать? – переспросил Векавищев. – А не двенадцать с половиной?

Елисеев пожал плечами. Может быть, он и зануда, но на разного рода иронию предпочитал не реагировать. Тем более что ситуация, по его мнению, никакого юмора не предполагала.

– И каковы будут ваши предложения, товарищ Елисеев? – вкрадчиво осведомился Авдеев. – Я к вам как к молодому специалисту сейчас обращаюсь.

– Полагаю, на вышке необходимо закрепить тросы и с помощью тракторов растянуть ее. После этого укрепить фундамент. А расчеты я сделаю…

– Действуйте, – сказал Векавищев.

Глядя, как Елисеев шагает к вышке, Авдеев покачал головой:

– Не слишком рискуешь. Андрей?

– А чем я рискую? – пожал плечами Векавищев. – Справится – молодец, провалит дело – а мы с тобой для чего? В конце концов, инициативным молодым работникам нужно давать возможность проявить себя.

ИЗ ДНЕВНИКА ДЕНИСА РОГОВА

Сегодня я упросил наконец товарища Дорошина помочь мне с участием в производственном процессе. Я прочитал ему маленькую лекцию о новом методе работы советских журналистов, когда журналист на время осваивает какую-нибудь другую профессию и вливается в трудовой коллектив на правах полноценного работника. Конечно, полноценного работника из меня все-таки не получится, но на совещание к Векавищеву меня пустили. Велели сидеть в углу и делать пометки в блокноте.

– Безмолвно, – прибавил Векавищев с таким видом, что я сразу понял: убьет если что-нибудь скажу. Впрочем запугать меня у него не получится.

Сейчас, когда первая нефть пошла, Андрей Иванович сбрил свою «лев-толстовскую» бороду и стал выглядеть менее дико. Я даже думаю почему-то, что он мягкий, добрый человек, а маска вечно раздраженного, взъерошенного нелюдима – от какой-то личной трагедии, которая заставляет его избегать близких отношений.

Впрочем, это к делу не относится.

Вчера стало очевидно, что новая вышка дает крен. Вообще вышка сама по себе – довольно сложное устройство. Если угодно, она представляет собой что-то вроде Эйфелевой башни. Но гораздо более функциональная. Эйфелева башня просто украшает (или уродует) Париж, то есть служит для развлечения. а вышка – она и прекрасна как достижение человеческого разума и трудолюбия, и в то же время работает на благо человечества. То есть являет собой высший образец творчества.

Комплекс работ по сборке и установке наземного бурового оборудования, т. е. вышкомонтажные работы, – очень сложный и трудоемкий процесс. В зависимости от проектных глубин скважин, типа буровых установок, обустройства нефтяных площадей, вышкомонтажные работы могут занимать от трех-четырех дней до трех месяцев. Вчера я слышал о таких случаях от монтажников и даже переспросил, так как не поверил. «Бывают такие, знаешь ли, условия…» – вот и все, что они мне ответили.

Вышкомонтажные работы включают подготовку буровой площадки, подъездных путей, прокладку трубопроводов, строительство бетонных фундаментов, установку оснований под вышку, а также собственно монтаж вышки и оборудования. Мы спешим (я пишу «мы», хотя, конечно, следовало бы писать «они»… но рука не поднимается!) успеть до начала снегопадов. Оборудование, вышка (в разобранном виде) и все емкости под нефть доставляются на сборочную площадку уже почти готовые, остается их только собрать. Этот способ наименее щадящ для окружающей среды, но, как сказал Векавищев, «лесов в Сибири много». Нефти, впрочем, тоже…

Сегодня выступал с предложениями новый помбур – Елисеев. Это молодой специалист. Серьезный и какой-то очень городской, здесь бы сказали – «прилизанный». Но он, кажется, не притворяется – он в самом деле такой. Носит на пиджаке значок института и комсомольский значок. Здесь никто так не одевается! И говорит законченными фразами, не подделываясь под местную речь. Интересно, однако, что его слушают. Векавищев попросил у него доклад, просмотрел расчеты и поручил руководить работами.

– Справишься сам? – спросил он под конец.

– Думаю, да, – ответил Елисеев.

Мне жаль, что придется уезжать уже завтра, вместе с последним паромом. Навигация заканчивается, больше я не могу оставаться в поселке – разве что захочу зимовать. Но зимовать я не хочу. И не потому, что боюсь здешних холодов или каких-то особенных трудностей. Просто у меня еще очень много дел. И я должен закончить учебу.

Именно об этом, об учебе, я сегодня и разговаривал с… да, с моим старым приятелем Степаном Самариным!

Я предполагал, что мы можем встретиться, поскольку судьба занесла нас в одни и те же края… Но Сибирь велика, необъятна. И все же мы столкнулись сегодня, сразу после совещания у Векавищева, возле управления. Я шел отметить у Бурова мою командировку. (Начальник расписался с огромным удовольствием – он даже не скрывал своей радости по поводу моего отъезда. «Посторонние на объекте – вечная головная боль. Хорошо хоть не убились», – прибавил он. Его абсолютно не волнует, что я напишу в своем очерке…)