Текст книги "Большая нефть"

Автор книги: Елена Толстая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Свободна? – прошептал он.

Авдеев кивнул.

Дядя Вася привстал.

– Как тебе это удалось?

– При случае у Тертого спроси, – посоветовал Авдеев.

Лицо дяди Васи перекосила гримаса. Ясно было, что меньше всего на свете ему хотелось бы видеть Тертого.

– Дрына этого вон выкинь, – продолжал Авдеев. – Тертый позволил. За Дрына Тертый тебя не спросит, только не калечь. Слыхал, Дрын? – Авдеев безошибочно повернулся к темной прихожей, где действительно топтался изнемогающий от любопытства Дрын.

– За такое дело выпить бы!.. – подал голос Дрын.

– Компания неподходящая, – отрезал Авдеев. – С шестерками не пью. И ты, дядя Вася, не пей. И за карты не садись.

– Обидеть хочешь? – заплясал Дрын.

– Уже обидел, – сказал Авдеев. – Мотай отсюда, понял? И чтоб ни ногой. Сунешься – я узнаю, учти…

Он отвернулся от Дрына, потому что из комнаты вышла Оксана. Совершенно одетая, с маленьким чемоданчиком в руке.

– Идем. – Авдеев подал ей руку, Степан, подскочив, забрал у нее чемоданчик.

Дядя Вася глядел на них так, словно втайне благословлял племянницу. Ему хотелось броситься к ней в ноги, просить прощения, дать клятву никогда не возвращаться в прошлому… Ему хотелось благодарить ее за терпение, за то, что ни разу не попрекнула его. Без единого слова протеста согласилась ценой своего будущего выкупить его жизнь. Так сильно она любила его!.. Счастливец этот парень, с которым она сейчас уходит…

Ничего этого не сказал дядя Вася. И ни о чем не догадывалась Оксана. Один только Авдеев, кажется, читал написанное в незримой житейской книге. Но и у него не нашлось для дяди Васи ободрительного слова. Сердился Авдеев на глупого старика, очень сердился.

Выйдя на улицу, Оксана осторожно спросила у Ильи Ильича:

– Кто вы, дядечка? Почему они вас боятся?

Авдеев ласково улыбнулся ей, недоверчиво стоявшей на пороге новой жизни:

– Дочка, я простой буровик. Рабочий человек. Потому и боятся…

* * *

Оксана со Степаном поселились в рабочем общежитии. Дора Семеновна, хоть и боролась с аморалкой из последних сил, позволила им жить вместе аж целых три недели до брака. Авдеев убеждал ее медовыми речами. Дора сердилась, предлагала поселить влюбленных в разных комнатах – «а уж когда поженятся, тогда прошу», – но Авдеев только посмеивался.

– Ты педант и ханжа, Дора Семеновна, прости мне такие слова. Какой смысл селить их порознь, если они через три недели все равно поселятся вместе? Только комнаты зазря тасовать и вещи таскать туда-сюда… Ты шире смотри. И экономию соблюдай.

Дора Семеновна наконец захохотала:

– С тебя шоколадные конфеты, Ильич!.. Умеешь заболтать – чистый змей-искуситель… Чего только не наплел, даже экономию…

Степан хотел отметить свадьбу пышно. Оксане было все равно. Она становилась женой геолога, симпатичного парня, о котором почти ничего не знала, кроме того, что он не побоялся ни наглости Дрына, ни угрюмости дяди Васи. Это ведь Степан привел к ним Авдеева. Степан избавил ее от страшной участи стать наложницей вора в законе. Оксана уже понимала, что женой ее Тертый не назовет – она только игрушка, уплата карточного долга…

Она старалась выбросить из головы эти тяжелые мысли. Хорошо, что они ушли из дома дяди Васи. И с дядей Васей всякое общение оборвалось. Он сам настоял. «Я – человек запачканный, а ты чистенькая, без единого пятнышка, как новая скатерочка, Оксана», – сказал он на прощание.

Степан вызвал на свадьбу свою маму. Алина прилетела из Москвы при первой же возможности. Ей пришлось брать отпуск, договариваться на работе, занимать деньги. Она везла подарки: хорошие занавески, пачку постельного белья, отличный индийский стиральный порошок «Дарья», какой просто так не купишь (он и стирает, и немного отбеливает). Свадьба единственного сына – самое важное событие в жизни матери. Так думала Самарина. Ее смущала скоропалительность этого брака, но, в конце концов, ребятам видней. Сейчас новое время. Если не сладится – можно развестись. И кто знает? Вдруг Степушка все-таки захочет жить в Москве…

Алина понимала, что эти расчеты говорят о ее эгоизме. Желать, чтобы брак сына расстроился? Втайне мечтать о том, что он разочаруется в своей «сибирской» карьере и возвратится к маме под крыло? Высказать эти мысли вслух она не решилась бы никому. Но перед собой оставалась честной. Да, ей этого бы хотелось…

Оксана показалась ей и неглупой, и красивой. И, главное, зоркий глаз матери сразу уловил: эта девушка боготворила ее сына. Что ж, хорошо, пусть будет Оксана. В конце концов, это не худший вариант.

С будущей свекровью Оксана держалась просто, спокойно, хотя немного скованно. Она вообще была молчаливой, как будто когда-то ее сильно напугали и теперь она не слишком-то доверяла людям.

О прошлом Оксаны Алина, разумеется, не знала. Об этом вообще знали только Степан, Авдеев и дядя Вася. А они, по понятным причинам, ничего Алине не рассказывали.

Неправдоподобно молодая, ухоженная, красивая москвичка произвела настоящий фурор в Междуреченске. Все знакомые и друзья Степана, по очереди, дружно отказывались верить в то, что эта «юная девушка» – действительно мать взрослого мужчины, жениха…

Свадьба отшумела и отошла в прошлое. Начались будни. Алина улетела в Москву, дав, однако, обещание сыну вернуться при первой же возможности – в отпуск. Теперь, когда она побывала в Междуреченске, ее представление о Сибири как о каком-то загадочном, абсолютно диком крае развеялось. Везде люди живут, в который раз уже твердила себе Алина. Наши советские люди. Везде встретят, помогут, везде поддержат. Тем и удивительна Советская страна: где бы ни оказался человек, куда бы ни забросило его судьбой, повсюду он встретит тех, кто и приветит, и поможет встать на ноги.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Библиотекарша Маша собирала чемодан. Вещей у нее было немного: несколько платьев, пара туфель… «Глупо обзаводиться хозяйством, когда еще и жилья-то своего нет», – говорила она с грустью.

Маша любила то, что в начале шестидесятых называли «мещанством»: кружевные салфетки, вышитые подушки, фарфоровые фигурки и даже – о, ужас – хрустальные вазы. В рамках «борьбы с мещанством» комсомольцы объясняли своим отсталым родственникам, почему необходимо избавиться от всех этих предметов и заменить их, если уж так сильна тяга к украшательству, на что-нибудь более современное, лаконичное. Например, на фольклорную глиняную фигурку барана, покрытую синей глазурью. Или на чайник в виде петуха. Ахи и охи типа «Это же было мое приданое» в расчет не принимались.

А вот Маше хотелось бы такого «приданого»… Да негде разместить ей все эти подушечки, салфеточки и чашечки. Думала, выйдет замуж, устроит жизнь… Но не вышло. Хотела в Междуреченске на квартиру претендовать, даже в очередь ее внесли, – а теперь вот уезжает и из Междуреченска.

– Уезжаешь? – гневно вопросила Вера, когда Маша поделилась с ней своими печальными мыслями. – Да ты, Машка, бежишь! Бежишь как последний дезертир! Ты драпаешь!

– Вера, зачем ты так? – попыталась отбиваться Маша, но Вера не поддавалась и на компромиссы не шла.

– Ты сама говорила, что я должна уехать и пойти учиться, – напомнила Вера. – А как я теперь уеду? На кого библиотеку оставлю?

– Вернешься и будешь заведующей с дипломом, – сказала Маша. – Или вообще заочное закончишь.

– Заочное – это не образование, а одна шутка природы, – высказалась Вера. И надулась, увидев, что Маша удивленно подняла брови. – Что?.. Я уже наводила справки. Думаешь, я дурочка? Мне из института ответили… А от себя один профессор приписал, что заочное – это крайняя мера. Кто учится на заочном – у того все на совести и честном слове, а на совесть студентов рассчитывать не приходится. И еще он написал, что студент должен быть студентом: ходить на лекции, и все такое, а не учиться урывками, между авралами на работе. Мол, сейчас уже не послевоенное время, когда людей не хватало, сейчас молодежь обязана отдавать учебе все силы.

– Ясно, – через силу улыбнулась Маша. – Но, Верочка, может быть, пришлют кого-то мне на замену…

– Как же, пришлют! – вздохнула Вера. – Так и помру тут недоучкой… Давай помогу застегнуть.

Они закрыли чемодан (все-таки вещей набралось порядочно). Маша вышла на порог, в последний раз оглядела знакомую улицу.

– Не провожай меня, Вера, – попросила она. – И так сердце разрывается.

– Разрывается – не уезжай, – проворчала Вера тихонько, но Маша услышала.

Она покачала головой и быстро зашагала в сторону железнодорожной станции. Совсем недавно был праздник, пустили первый состав… Совсем недавно Векавищев говорил ей о «работе над ошибками». Но Маше не хотелось работать над ошибками. Ей хотелось просто отдохнуть. Перевести дыхание. Не копаться в себе, ни в чем не разбираться. Остаться наедине с собой, среди незнакомых людей, среди тех, кто ничего о ней не знает. Начать с чистого листа. Так ведь тоже делают школьники? Выбрасывают тетрадь с двойками и берут новую. И дают себе слово: в этой тетрадке – никаких помарок, никаких ошибок. Отныне я буду стараться и получать одни пятерки.

Как же!.. Благими намерениями…

Поезд подошел, остановился. Маша вошла в вагон, прошла до своего места.

В углу уже находился пассажир. Он читал, закрывшись книгой. Он сидел в полутьме, и Маша поначалу не обратила на него никакого внимания. Поставила чемодан на полку, села.

И обомлела.

Прямо перед ней сидел Василий Болото.

Маша вспыхнула:

– Вы?..

Болото молча смотрел на нее. Непонятно было, о чем он думает.

– Вы? – повторила Маша шепотом. И вдруг страшный гнев охватил ее. Она встала, но поезд качнуло, и Маша упала обратно на свое место. – Вы?! Вы что, преследуете меня?

Болото криво ухмыльнулся:

– Вот еще – очень надо мне вас преследовать… Я из Междуреченска уезжаю, чтоб от вас подальше быть. А вы – вот она, тут как тут! Да это вы меня преследуете… С какой такой радости вы забрались в этот поезд?

– Ни с какой… Как вы со мной разговариваете? – возмутилась Маша, но на сей раз ее гнев был уже слабее. – По какому праву? Я подала заявление об уходе, вчера это заявление было подписано, и сегодня я…

– А какого дьявола вы подали заявление об уходе? – взъелся Болото.

– Чтобы быть подальше от вас! – крикнула Маша. Она опять хотела вскочить, но поезд опять качнуло.

– Это я, слышите – я хотел быть подальше от вас! – сказал Болото. – Оставил отличную работу… Мне до мастера оставалось шажок сделать, а теперь все сначала придется начинать…

– Ничего, вы хороший специалист, быстро пойдете в гору на любом месте.

– Там уже своих хороших специалистов вырастили, в собственном коллективе, – возразил Болото. – Я из-за вас… Что вы вокруг Векавищева вьетесь, а он уже шефство вроде как брать начал… Чтобы только не видеть…

– Векавищев? – Маша покраснела. – Какого черта вы лезете не в свое дело?

– Это мое дело, – сказал Болото. Внезапно он совершенно успокоился, как будто принял какое-то решение. Он взял с полки Машин чемодан, схватил саму Машу поверх локтя и, не обращая внимания на ее протесты, потащил к выходу из вагона.

– Прекратите! – упиралась Маша. – Да что вы делаете, в конце концов?

– Сейчас на перегоне он притормозит, там полустанок есть, – сказал Болото. – Совсем не остановится, потому как незачем, но тормознет, потому как положено…

– Да вы что?! – Маша едва не закричала. – Мы разобьемся! Я не хочу!

– Прыгайте лицом к движению, – сказал Болото. Он уже подтащил Машу к двери и раскрыл ее. Совсем близко быстро-быстро мелькали шпалы. Маша зажмурилась. Вот и все, мелькнуло у нее, сейчас от вышвырнет ее из вагона – и конец… С переломанными ногами, посреди безлюдной тайги… Она просто погибнет, мучительно и медленно. Маньяк-убийца.

– Что вы жмуритесь на паровоз, как Анна Каренина? – строго вопросил Василий. – Вон впереди – видите? Полустанок.

Маша ничего не видела. Но Василий различал небольшую «платформу» – совсем маленький помост, чуть больше по размерам, чем пара перевернутых ящиков, и рядом вбитый в землю столб. Поезд действительно чуть притормозил. Мельканье шпал внизу, впрочем, не замедлилось – как показалось Маше.

– Сейчас!

Василий столкнул Машу, бросил ее чемодан и прыгнул сам.

Они приземлились за десять метров до помоста. Чемодан от удара о землю раскрылся – один замочек сломался. Вещи рассыпались по земле. Поезд ушел.

И наступила глубокая тишина. Земля еще пульсировала, передавая стук колес, всхлипывала Маша… Но тишина была сильнее.

Болото поднялся, собрал вещи, сложил их в чемодан, закрыл, перевязал веревкой. Сам он ехал налегке, небольшой мешок за плечами – документы, смена белья, книга. Книгу он нарочно выбрал со злым названием – «Идиот». Решил сравнить себя с героем: кто больший кретин. Пока не понял, кстати.

Маша вытерла лицо рукой.

– Ну что? – спросил Болото. – Ногу не подвернули? На руках вас не надо нести? А то не один Векавищев умеет девушек на руках носить.

– Не подвернула, – сказала Маша. Она поднялась и прошла несколько шагов. Странно так… Земля под ногами как будто немного качается.

– Значит, своими ножками пойдем? Вот и хорошо, – сказал Василий.

– А куда мы пойдем? – в отчаянии спросила Маша. – Кругом одна тайга!

– Назад пойдем, в Междуреченск, – ответил Василий. – Раз уж мы с вами так замечательно встретились, значит, незачем нам теперь уезжать. Сдается мне, Маша, куда бы я от вас ни сбежал, вы везде меня настигнете.

– Еще скажите, что я за вами гоняюсь!

– А разве нет?

– Знаете что…

– Что?

Он быстро обнял ее и притянул к себе.

– Что?.. Договаривайте.

– Ничего…

Она прижалась лицом к его груди. Василий растроганно смотрел на ее растрепанные волосы, а потом прикрыл их ладонью.

В Междуреченск они возвращались по шпалам. Василий нес чемодан. Маша ковыляла в своих городских туфлях. Разуваться и идти босиком было холодно, приходилось терпеть каблук.

– Это только кажется, что расстояние большое, – утешал ее Василий. – На самом деле каждый шаг – почти метр, тысяча шагов – километр, а километр – это всего пятнадцать минут, если семенить, как букашка…

В город они вернулись уже к вечеру, когда начинало темнеть. Маша была очень бледная, с огромными, потемневшими от усталости глазами, Василий выглядел совершенно бодрым, более того – он сиял. Деморализованная, утратившая волю, Маша слушалась каждого его слова. Подвел к скамеечке – уселась. Попросил ждать – стала ждать, уронив руки на колени. Что угодно, лишь бы закончились наконец эти скитания.

Василий отправился на поиски Доры Семеновны. Комендант покричала для порядку про «аморалку», но комнату в семейном общежитии выделила. «И чтобы завтра немедленно в ЗАГС!» – «Да я бы и сегодня, только у ней сил не осталось, да и ЗАГС по ночам не работает», – объяснил Василий невозмутимо.

Когда он вернулся с ордером на вселение к скамеечке, Маши там не оказалось. Василий остановился, как вкопанный. В короткий миг вся душа в нем оледенела и застыла от дикого ужаса: ушла!.. не захотела с ним жить, ушла!.. Соглашалась только для виду, а сама исчезла, и теперь он никогда больше ее не найдет!..

«Спокойно, – он прикусил губу, – нельзя так. Я же с ума сойду, в самом деле…»

И вдруг она выступила из темноты, держа в руках котенка.

– Пищал в кустах, потерялся, – объяснила она, водя подбородком по серенькому меху. – Можно он с нами будет жить?

Василий выдохнул и помолчал немного, прежде чем ответить. Ему требовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя и не выдать дикого, безумного страха, который овладел его душой на короткий страшный миг Машиного отсутствия.

– Хоть волкодава заводи, только останься со мной, – сказал он наконец. – А кошка – это вообще даже очень приемлемо.

* * *

Рецидивист Тертый, он же Юрий Лысенков, освобождался из заключения. Был он уже немолод, публично объявил о желании отойти от дел и поселиться в родном Междуреченске. Невеста от него, правда, ушла – выкупили ее, но и без невесты Тертому в Междуреченске, среди своих, будет неплохо.

Полковник МУРа товарищ Касатонов лично оповестил начальника УБР Бурова об этом обстоятельстве.

– Обстановка в городе сейчас сильно осложнится, – предупредил Касатонов. – Как только Тертый здесь осядет, в город хлынут воры всех мастей. Междуреченск растет, отстраивается, люди здесь неплохо зарабатывают… А такие, как Тертый, что бы они там о себе ни говорили, до самой смерти не успокаиваются. Так что держите ухо востро.

Буров поблагодарил за информацию… и отложил ее «под сукно». У него и без уголовников забот было по горло. А уголовниками пусть родная милиция занимается – они, как говорится, ее профиль.

В Междуреченске пока действительно было все спокойно. Драки и хулиганские выходки прекратились. Бандитов «масштаба» Койва больше не появлялось, а с перепившими гражданами без труда справлялись народные дружинники. Горизонтальное бурение, внедрение кустового метода – все эти проблемы полностью поглотили Бурова…

Поэтому в один «прекрасный» вечер он даже не вполне осознал, что происходит, когда в его кабинет вошли несколько посторонних человек с пистолетами. Один из них тащил главного бухгалтера, схватив того за плечо и подталкивая в спину пистолетом. Буров растерялся – на несколько секунд, просто от неожиданности, но этих нескольких секунд как раз и хватило для того, чтобы бандиты полностью овладели ситуацией.

– Открывай сейф! – хрипло проговорил один, а второй наставил пистолет на Бурова.

Григорий Александрович поднялся с места, снова сел. Он ощущал, как в нем закипает глухая ярость. Кто они такие, эти мерзавцы, чтобы так разговаривать с ним, с Григорием Буровым? Откуда выползли, из каких грязных щелей, эти субъекты? Каленым железом надо было их выжигать, каленым железом… Мелькнул в памяти разговор с Касатоновым: «сейчас полезут…».

– Открывай сейф, – повторил бандит.

Бухгалтер жалобно посмотрел на Бурова. Григорий Александрович едва заметно кивнул ему. Ничего, думал он, скрипя зубами, эти негодяи дорого заплатят за то унижение, которому подвергают сейчас Бурова, самого Григория Бурова!.. Может, все-таки рвануться, сбить с ног ближайшего?.. Удается же иногда уйти от пули…

А иногда – не удается. И тогда свидетелей ограбления вообще не останется.

И… Володька, Галина. Железной рукой держат человека на земле его близкие.

– Открывайте сейф. Черт с ними, пусть забирают, – проговорил Буров глухо, обращаясь к бухгалтеру.

Тот открыл толстую дверцу. Один из бандитов поиграл напоследок пистолетом, сунул оружие в карман и выгреб кассу.

Денег оказалось мало – всего две тысячи рублей.

– Начальник, где еще? – обиженно и зло завопил бандит. – Где деньги?

– Бери, что нашел, – зло обрубил Буров.

– Где деньги? – голосил бандит. – Жить надоело? Жить тебе, паскуда, надоело?

Он наскочил на Бурова, делая плаксивое лицо.

– Шутки шутишь? Обижать меня вздумал? Где еще? Еще должно быть!

Буров не ответил. Лихорадочно обдумывал ситуацию. Бандиты явились с очевидным намерением забрать из сейфа зарплату нефтяников. А это действительно большие деньги, даже и без учета премиальных. Но зарплату задержали, привезут только через два дня. Рановато нагрянули соколы.

– Больше нет, – выговорил наконец Буров. – Забирайте что есть и катитесь отсюдова.

– А ты, начальник, посиди пока спокойно, – сказал, сверкая дыркой между передними зубами, один из бандитов. – Не беги сразу к телефончику-то. Не звони никуда. Мы и проводочек тебе на всякий случай отрежем. Чтобы от соблазна уберечь. Понял?! – прокричал он вдруг и, не сводя с Бурова глаз, чикнул ножиком по телефонному кабелю. – Так-то верней, правда?

Второй уже выгреб деньги из настежь раскрытого сейфа.

– Уходим, пошли, – просипел он.

Двое скрылись, как не бывало их в кабинете.

Бухгалтер Михман обвис на стуле, лицо его посинело. Буров хмуро посмотрел на Михмана. У него и самого неприятно, пугающе стрельнуло под мышкой, потянуло левую руку, а потом, на короткое мгновение, весь левый бок скрутило страшной болью – аж в глазах темно стало. Наконец Буров нашел в себе силы, добрался до пузырька с корвалолом, накапал в стакан – сперва себе, потом и Михману.

– Так, – сказал Буров, – что будем делать? Срочно звонить. И думаю, звонить сразу в Москву.

Михман вяло махнул рукой и спросил тихим голосом:

– Можно я домой пойду? Мне нехорошо что-то…

* * *

К следственной группе, ведущей расследование, присоединились товарищи из Москвы. Прилетел полковник Касатонов. Он был очень озабочен происходившим и не считал возможным скрывать это. Больше всего вызывал беспокойство тот факт, что преступники знали о дне, когда в управление привезут зарплату. Знали и рассчитывали взять все деньги.

Полковник Касатонов лично допрашивал Бурова. Первые пятнадцать минут Григорий Александрович не вполне понимал, куда клонит собеседник. Хмурое, даже угрюмое выражение его лица приписывал одному: серьезности ситуации. В городе открыто и нагло действует уголовный элемент. Несколько раз, по просьбе Касатонова и второго товарища, по ходу допроса молча делавшего заметки у себя в блокноте, Буров пересказывал случившееся. Никаких новых подробностей он вспомнить не мог. Описывал внешность грабителей, их манеру разговора.

– Они твердо настаивали на том, что денег должно быть больше? – снова и снова спрашивал Касатонов. – Вы уверены в этом?

– Абсолютно. – Буров кивнул.

– Вам это не показалось странным?

– Нет. – Впервые за время допроса Григорий Александрович насторожился. – Почему бы это? Преступники, очевидно, полагали, что здесь, на буровых, люди гребут деньги лопатой. Надеялись взять большую кубышку. Ну и просчитались. Естественно, они были разочарованы, требовали еще и еще…

– А вы? – спросил Касатонов.

– Что – я? – Буров пожал плечами. – В любом случае я не мог бы дать больше, чем уже имелось. Знаете, товарищ Касатонов, – прибавил он, – жалею теперь, что не оказал им сопротивления. Надо было. Но, – он понизил голос, – прихватило сердце. Гоняться за негодяями и драться с ними – это здоровье нужно. Впервые в жизни почувствовал возраст. Как будто к земле меня гнет.

Касатонов никак не отреагировал на этот порыв откровенности. Он переглянулся со своим товарищем, который бесстрастно опять черкнул у себя в блокноте, и произнес:

– С ваших слов получается так. О том, что со дня на день должны выдать зарплату, знали двое.

– Да. Я и бухгалтер Михман, – устало подтвердил Буров.

– Когда вы узнали о том, что сроки выдачи заработной платы переносятся на два дня?

– Часа за два до нападения. Может, за три, – сказал Буров.

– А ведь нехорошая картинка вырисовывается, Григорий Александрович, – вдруг произнес Касатонов. – Нами установлено, что Михман выходил из управления в течение этого времени. Теоретически он мог предупредить сообщников. Если, конечно, предположить, что в сговоре с преступниками был именно Михман. Однако преступники не были предупреждены, они знали первое – что зарплата будет, и не знали второго – что ее не будет. Следовательно, Михман не состоял с ними в заговоре. Остается единственный человек, который все знал, но не мог никого предупредить, поскольку находился на совещании и из здания управления за указанный период не выходил. Это вы, Григорий Александрович.

Буров онемел. Сердечная боль, которую удалось заглушить корвалолом, вдруг снова напомнила о себе резким уколом. Буров побледнел, скривил рот.

– По-вашему, – с трудом проговорил он, – это я был заодно с налетчиками? И только совещание помешало мне предупредить их, заставить перенести грабеж? Вы что, товарищи, ошалели?..

Касатонов молча смотрел на него. В глазах полковника застыло сожаление.

Второй следователь поднял взгляд от своих записей.

– Пожалуйста, никуда не уезжайте из Междуреченска. Лучше вообще не выходите из дома. Я не помещаю вас под домашний арест, но… лучше будет, чтобы вы всегда оставались дома.

– Какое «дома»? – Буров побагровел, начал вставать со стула, но сердце сердито бухнуло в груди и заставило его опуститься на место. – Какое «дома»? Вы точно рехнулись! У меня – работа, производство, куча неотложных моментов!..

– Товарищ Буров, – ледяным тоном произнес следователь, – вы временно отстранены от занимаемой должности. До выяснения всех обстоятельств дела.

* * *

Тертый, конечно, отошел от дел (как было объявлено при освобождении) и решил пожить на покое в родимом Междуреченске. Вернуться, так сказать, в гнездо, откуда выпорхнул энное количество лет назад. Поселился временно у дяди Васи, на «обогретом месте», а пока что подыскивал себе квартиру. Точнее, Тертый сидел у дяди Васи, играл с ним в карты на интерес (его смешило глядеть, как в ужасе обмирал дядя Вася, в очередной раз проигрывая), пил чаи, почти ничего не ел, кроме баранок, и ждал. Поисками подходящей квартиры, лучше с хорошей хозяйкой, занимался Дрын. Вечером Дрын являлся с докладом. Тертый внимательно слушал, усмехался чему-то про себя.

Известие о том, что какие-то гастролеры взяли у буровиков кассу, заставило Тертого подпрыгнуть.

– Сколько? – только и сумел он вымолвить.

– Я там не был, деньги не пересчитывал, но на базаре говорят – свыше пятидесяти кусков, – сообщил Дрын. – Зарплату ж привезли. Вот они всю зарплату-то, на все управление, и хапнули.

– Как взяли? – быстро спросил Тертый и обмакнул баранку в блюдце с налитым чаем.

– Вошли с пистолетами и взяли.

– Сколько?

– Двое их было.

Тертый долго молчал, жевал губами. В его собственном городе! Приехали и взяли пятьдесят кусков у него, у Тертого, под самым носом! И его же, Тертого, теперь трясти начнут.

– Вот что, Дрын, – медленно изрек Тертый, – надо бы этих гастролеров найти раньше, чем менты. Привел бы ты их сюда, а? Я бы потолковал с ними по душам. Порасспрашивай там, на рынке, что да как. Может, кто их в лицо видел, может, видели, куда они пошли или где залегли… А, Дрын? Я тебя прошу.

Когда Тертый говорил вот таким сладким голосом, как бы умоляя, «прошу», лучше сразу срываться с места и бежать очень-очень быстро, теряя на ходу и шапку и ботинки. Потому что тихое «прошу» Тертого пострашнее любых приказов.

* * *

Гастролеры были московские – Спивак и Донадзе. В Междуреченске они задерживаться не собирались. Думали, провернуть дело с кассой и уйти, но неожиданно угодили в переплет.

– Кто ж знал, что Тертого уже выпустили, – оправдывался Спивак.

Донадзе, роковой красавец с темным, «порочным» взором, злился молча. Они должны были знать. Не потрудились выяснить обстоятельства. Теперь наследили на чужой территории. Но это бы ладно!.. Сегодня, закупаясь на рынке, Спивак собственными ушами слышал разговоры. Толковали о страшных деньгах, которые были якобы захвачены в бухгалтерии управления. Не то пятьдесят, не то все сто тысяч рублей!.. И Тертому уж наверняка донесли.

– Он же от дел отошел, – оправдывался Спивак. – Он ведь сам говорил, что завяжет. Хочет, мол, спокойной старости.

Донадзе сгреб его за шиворот.

– Спокойная старость? – прошипел он. – За сто тысяч? Когда речь о таких деньгах, спокойная старость немного откладывается!..

Спивак и сам это знал. Теперь за ними будут охотиться и менты, и блатные. Менты хоть знают, какова была похищенная сумма. А блатные шкуру спустят, требуя выдать миллионы…

ИЗ ДНЕВНИКА ЖУРНАЛИСТА ДЕНИСА РОГОВА

Прошло много лет с тех пор, как я бывал здесь в последний раз. Точнее – в первый раз. В первый! И уж точно не в последний.

Тогда наш замдекана спросил еще, не боюсь ли я, что Север не отпустит. Я удивился. Что значит «не отпустит»? Разве он начальник или жена, чтобы «не отпускать»? Север ли, Сибирь ли – это всего лишь территория. Наша советская земля. И я, свободный человек, могу приехать, могу уехать по собственной воле.

Но… отчасти он был, конечно, прав. Гляжу на Степана Самарина и понимаю: есть доля правды в этих опасениях. Степана Север не отпустил. В прямом смысле слова. Вроде бы литературно одаренный человек, интеллигентный, москвич – но обрел свое место в Сибири. Учится и работает. Работает как одержимый!

Степан женился на местной девушке. Зовут Оксана. Она красивая, молчаливая и как будто Степана побаивается. В его присутствии всегда следит за ним глазами, слова лишнего не скажет. Мне кажется, такие девушки вырастают, если в семье отец алкоголик и дает волю кулакам, но я могу ведь и ошибаться. В любом случае, Степан, кажется, совершенно доволен своей судьбой.

Оксана работает в той же экспедиции, что и ее муж, поварихой. С утра готовит на весь отряд, потом отдыхает, а когда все вернутся и пообедают – моет посуду и чистит котел. Скучная, но необходимая работа.

Я прилетел в Междуреченск и начал, по журналистскому обыкновению, со знакомых. Зашел в управление «поздороваться», но застал только Дорошина. Дорошин выглядел встревоженным и рассеянным, предложил мне для начала поехать к геологам и пожить там у них.

– Напишете репортажик из жизни этих незаметных тружеников, – сказал он, выпроваживая меня непринужденно, но довольно настойчиво (думал, я не замечу?). – Мы ведь ничего, как правило, о жизни геологов не знаем. Работают где-то в комариной глуши – а чем занимаются, чем дышат?

– Нефтью, – предположил я.

Но Дорошин не «повелся», буквально вытолкал меня наружу:

– О геологах мы вспоминаем только тогда, когда они что-то уже нашли. А вот сам процесс – это в печати освещается крайне редко. Почитать, однако же, было бы поучительно. Не запросто, не даром отдает земля людям свои тайны. Поваритесь пока в том котле, а потом возвращайтесь к нам. Я пока подготовлю для вас встречи с интересными людьми, подберу характерные точки. Чтобы не вслепую тыкались, а поехали туда, где действительно кипит жизнь.

Почему-то Дорошина я совершенно не заподозрил в том, что он собирается «подготовить» материал таким образом, чтобы я мог написать исключительно положительный отзыв. Хотя многие так делают Ладно, поживем – увидим. Я собрался и выехал с попуткой к геологам.

Самарин узнал меня не сразу, но обрадовался. Расспрашивал о работе, о том, не женился ли я. «Надо обязательно жениться, сразу себя мужчиной чувствуешь, главой семьи», – приговаривал он. Мне показалось, кстати, что он немножко домостроевец. Глава семьи – это хорошо, но Оксану он все-таки угнетает, может быть неосознанно.

Когда я остался с ней наедине, то начал расспрашивать о Степане. Она только улыбалась и нахваливала мужа. И такой он добрый, и внимательный, и заботливый.

– А вы что же, Оксана? – спросил я. – Так до конца жизни и останетесь в поварихах?

Она опустила голову, долго смотрела на свои руки. Хорошие у нее руки, только распухли от работы. И ногти черные, обломанные. Она ведь и дрова колет, когда больше некому.

– Знаете, Денис, – ответила она наконец, словно бы собравшись с духом, – я ведь собиралась учиться на метеоролога. Даже документы подала в Омский институт. И приняли меня… Но потом события так завертелись, что от учебы пришлось временно отказаться. Семейные обстоятельства, понимаете?