Текст книги "Большая нефть"

Автор книги: Елена Толстая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

– Надо будет сходить к главврачу и попросить для Георгия усиленного питания, – сказал Буров, сам не зная, что задел больное место. – А то они и вправду нашего больного здесь окончательно уморят. Посмотрите только, товарищи, какой он худой.

При словах «усиленное питание» лицо Елисеева изобразило страдание.

– Я же говорил, надо было сало брать, а вы: «Апельсины, витамины!» – вставил Авдеев.

– Как на буровой? – спросил Елисеев.

– Работает. Тебя ждут. Приветы передают, – ответил Векавищев.

– Болото справляется?

– Вполне.

– Все, не могу больше лежать! – Елисеев забился на кровати, как рыба, выброшенная на берег.

Привлеченная звуком голосов, в палату зашла врач – Марина Вдовина. Та самая, молодой специалист. Буров сразу же отметил некое внутреннее сходство между нею и Елисеевым: оба фанатично были преданы своему делу, оба верили в науку и новейшие методы и технологии. И еще оба они были молоды и красивы. Впрочем, сейчас привлекательное лицо докторши портила сердитая вертикальная морщинка между бровей.

– Что здесь происходит? – вопросила она, гневно взирая на нарушителей больничного распорядка. – А ну, марш из палаты!

Авдеев широко, развязно улыбнулся:

– Такая красавица – и ругается. Нельзя, милая. Замуж не выйдете.

– Плохое настроение – путь к раннему старению, – подхватил Буров.

– Товарищи, выйдите, пожалуйста, и подождите меня в коридоре, – с нажимом повторила Вдовина.

На сей раз они подчинились. Посмеиваясь, но подчинились. Все-таки она была здесь начальством. И, кажется, умело держала в руках подвластное ей царство.

Прежде чем дверь в палату закрылась, до гостей донесся возмущенный голос врача:

– Больной, как это понимать?

И тихий ответ Елисеева, слов они уже не разобрали…

– Кто же это такая? – восхищался Авдеев.

– Впервые ее вижу, – ответил Буров. – Недавно приехала небось. Но как уже гайки-то позакручивала!.. Да, эта будет лечить больных до победного конца.

Дверь в конце коридора хлопнула, и та, о ком они говорили, предстала перед ними.

Теперь она знала, с кем разговаривает. Ей Елисеев объяснил. Но начальство там был Григорий Александрович или не начальство – на территории больницы он обязан подчиняться врачу. Этого правила никто не отменял.

– Григорий Александрович, – напустилась на Бурова Марина, – я очень рада, что нам удалось наконец встретиться лицом к лицу. Я даже собиралась ехать в управление. У меня к вам серьезный разговор.

– Прошу, – улыбнулся Буров.

Как он ни старался, но в рассерженной докторше видел только привлекательную молодую женщину.

Марина полностью игнорировала это обстоятельство. Она знала, какое впечатление производит на людей. Большинство считает, что красивая юная особа женского пола по определению должна быть пустоголовой. И даже если у нее есть диплом о высшем медицинском образовании и самые блестящие отзывы о ее медицинской практике во время ординатуры – все равно мужчины будут посмеиваться и разговаривать с ней как с дурочкой. Что ж, тем горше будет их разочарование.

– Как получается, товарищ Буров, что ваши сотрудники попадают в больницу с переутомлением? – осведомилась Марина. – Это прямое нарушение КЗОТа. Я буду вынуждена настаивать на инспектировании буровых. И если обнаружится, что этот случай не единичный, то обращусь с жалобой к руководству.

Векавищев подтолкнул Бурова в плечо и прошептал:

– Видал, на какую нарвались? Эта спуску не даст!

Авдеев опять захихикал.

Марина и бровью не повела.

– Я жду от вас серьезного отношения к здоровью сотрудников, товарищ Буров, – повторила она. – Партийное руководство в лице товарища Дорошина уже оповещено мною.

– Ой, она и до Дорошина добралась!.. – прошептал Авдеев.

Марина пронзила его яростным взглядом:

– Не надо так улыбаться, товарищ. Вам никто не говорил, что подобные улыбки не делают мужчинам чести?

– Чести… – выдохнул Векавищев. – Берегись, Ильич, сейчас тебя разделают…

Марина пожала плечами:

– Впрочем, если вам нравится выставлять себя дурачками – ради бога. У меня, может быть, и будут проблемы с замужеством, – хотя меня, честно говоря, это не волнует, – но вот у вас точно будут проблемы с уважением окружающих. Не знаю, волнует вас это или нет.

– Молчу, молчу, – сказал Илья Ильич.

– В общем, так, – подытожила Марина. – Елисеев будет находиться в больнице до полного выздоровления. Я думаю, он загнал себя на этой вашей буровой. Загнал добровольно и с полным осознанием того, что делает. Для вас будет лучше уже сейчас назвать мне имена других таких же… ударников соцтруда.

– Других таких нет, товарищ доктор, – серьезно ответил Буров. – Можете мне поверить. Елисеев такой единственный.

* * *

После отбытия Бурова с товарищами Елисеев постучал в кабинет главврача.

– Марина Геннадьевна, позвольте с вами поговорить.

Марина подняла голову от бумаг.

– Слушаю вас, больной. Сядьте. Немедленно сядьте. Теперь говорите.

– Марина Геннадьевна, я готов к выписке.

– Не может быть и речи, – отрезала она. – В прошлый раз у вас, по крайней мере, хватило сил спуститься на землю. В следующий раз вы можете рухнуть с высоты. Желаете непременно переломать себе кости? Отличная будет помощь народному хозяйству. Сядете на шею государству, инвалид, не способный ни ходить, ни… ничего! Вы этого добиваетесь? Может быть, участь парализованного кажется вам заманчивой?

Однако Елисеева сбить с пути оказалось практически невозможно.

– Меня ждут на работе. Обещаю не перерабатывать, ложиться спать вовремя и есть витамины каждый раз, как предоставится такая возможность. Могу даже заготовить на зиму морошку и предъявить вам в банке.

– На выписку не рассчитывайте, – повторила Вдовина.

– Еще раз говорю вам, меня ждут… Кроме того, есть еще одна причина. Вы мне нравитесь.

– Ну нет, – протянула Марина. – Этот номер не пройдет. И думать забудьте. Я на подобные глупости не поддаюсь.

– Вы меня неправильно поняли, – серьезно сказал Георгий. – Вы мне действительно нравитесь – как женщина. Я вот книжку читаю, а думаю про вас. Пробовал чертеж один сделать, не смог.

– Простите, что все это значит? – нахмурилась Марина.

Она ожидала какого угодно ответа, только не того, что дал ей Елисеев:

– Мне нужны сутки, чтобы сказать вам все определенно.

* * *

Илья Ильич Авдеев нечасто разлучался со своей семьей, но тут, конечно, случай был исключительный: подвернулась хорошая путевка в Сочи. У маленького Витьки развивался рахит, нужно было срочно везти его на море, которое считалось панацеей от всех детских хворей и болезней. Марта уезжала неохотно – скорее из чувства долга, чем предвкушая отдых.

– Ну какой тут отдых с тремя сорванцами! – говорила она в сердцах. – И каждый норовит утопиться в море или потеряться на пляже.

– Ты, главное, с наперсточниками не играй, – посмеивался Илья Ильич. Он уже все решил и никаких возражений слушать не желал. Марта, хорошо зная мужа, даже и не пыталась что-то говорить против.

И вот они уехали, все четверо, и в квартире воцарилась тишина. Илья Ильич приходил в пустой дом, от скуки читал и рано ложился спать. Играл сам с собой в шахматы без особого успеха. Поглядывал на календарь – когда еще вернутся дорогие домашние… Но календарь утешал его мало. Время как будто остановилось.

В конце концов Авдеев пригласил к себе жильца. Думал – Ваню Листова, тот иногда гостевал у Авдеевых. («Мал еще – без мамки по свету шататься, – приговаривал Илья Ильич. – Ну и что, что скоро двадцать два исполнится! Все равно ведь мал!..») Но у Вани была серьезная любовь с одной из новоприбывших на перевоспитание девушек. Насчет ее прошлого Ваня не задумывался – что было, то миновало. А вот что она была красивая, веселая, ласковая… И как-то по-детски удивлялась Ваниной простоте. Авдеев тихо надеялся на то, что у Листова все сложится удачно. Предпосылки имелись.

Однако никакого смысла нет в жильце, который является домой только к ночи. То же одиночество. Поэтому Авдеев пригласил к себе молодого геолога, тоже мальчишку годами. Тот охотно согласился.

Геолог этот, помнилось Авдееву, пару лет назад попадал в неприятности с местными. Тогда еще старший лейтенант милиции Харитонов отличился своей «дружбой» с бандитами. Если бы не Векавищев – убили бы мальчишку почем зря. За девушку, конечно. «Глупо, но неотвратимо», – говорил в таких случаях Илья Ильич. Человеческую натуру не переделаешь.

Степан Самарин охотно принял приглашение. У него накопилась бумажная работа – нужно было систематизировать записи. Самарин обычно откладывал это дело до последнего, не любил возиться с бумажками. Но теперь Ухтомский требовал, чтобы документация была в полном порядке.

– В земле лопатой ковыряться может и неквалифицированный рабочий, каковым ты и являлся, – назидательно говорил Ухтомский. – Но теперь ты заканчиваешь университет. Ты инженер. И тебе по плечу работа, которая для людей без твоих знаний и квалификации представляется сплошным темным лесом. Поэтому изволь сесть и все как следует записать. Не забудь профиль местности рисовать. А то пишешь – болото, болото… Болото тоже разное. Понял?

– Да я же все на память помню, – оправдывался Степан. – Как напишу: «Точка 18.1258» – так сразу вся местность перед глазами встает, как живая.

– На память свою не полагайся! – прикрикнул Ухтомский. – По твоим записям потом люди работать будут. Ответственность осознавай. В общем, чтобы к концу недели все было задокументировано, как полагается.

Он выдал Степану три полевые книжки и карандаш.

Писать в палатке было невыносимо – все время возникали разные «отвлекающие факторы». Хотелось полевой работы, а не бумажной.

На квартире Авдеева все обстояло по-другому. Степан обложился книгами, выгреб из карманов кучу мятых клочков, на которых он делал заметки во время работы на точке, и приступил к «систематизации материала».

Как-то раз, в середине дня, он вдруг понял, что не может больше просто сидеть и писать. Что за жизнь!.. Зимой – университет, лекции, летом – опять сгибайся над книгой…

Он вышел на улицу. Бесцельно покружил, стараясь выбросить из головы все мысли… И вдруг подумал об Оксане.

Почему она солгала ему? Почему назвалась метеорологом? Оборудование якобы везла… И почему этот дядя Вася так грубо с ним обошелся?

Степану вдруг показалось, что он очутился в каком-то заколдованном круге. Варьку у него отобрали, теперь к Оксане не пускают… Надо, чтобы она сама ему сказала: мол, прости, парень, но ты мне не пара. С Варварой Степан здорово ошибся. Поверил записке. А откуда ему знать, что эту записку Варвара сама написала? Почерк девчоночий? Так мало ли девчонок… Любая могла так написать. Или же, как вариант, Глеб Царев заставил сестру. Нет уж. Теперь Степан и старше, и умнее. Теперь он только тогда поверит, когда девушка скажет ему «прощай», глядя прямо в глаза.

Он зашагал к дому Оксаны Ивлевой и постучал.

К его удивлению, за калитку вышел не дядя Вася, а какой-то незнакомый субъект, тощий, неприятный, с мятой физиономией.

– Куда, фраерок, собрался? – приветствовал субъект Степана.

– Не к тебе, – отрезал Степан. – Пусти. Я к Оксане.

Но субъект уже загородил ему дорогу и ухмыльнулся.

– А тебя здесь не ждут. Ты в курсе?

– Не тебе решать, ждут меня здесь или нет, – огрызнулся Степан и слегка подтолкнул типа. – Пропусти.

– Ой какой шустрый!.. – издевался тип. – А вот мне-то как раз и решать.

– Кто ты ей? – напустился на него Степан. – Брат или сват? Рожей не вышел!..

– Звать меня Дрын, – поведал субъект, и я ей больше, чем брат. Я – товарищ ее будущего мужа. Понял?

Степан едва не рассмеялся.

– Оксана выходит замуж за зека? Такая девушка – за… – Он покривил губы, даже не зная, какое слово подобрать. – Ой, да не смеши ты меня… Позови ее, слыхал?

Но Дрын больше не склонен был ни улыбаться, ни говорить по-доброму. Он набычился, надулся, глазки его загорелись.

– Ты че, не понял? – тихо, с угрозой проговорил Дрын. – Оксана твоя – воровская невеста. Еще раз придешь сюда, мы тебя на ножи поставим.

Оксана вышла, услышав голоса:

– Степан, уходи, – сказала она, до странного спокойная. – Я прошу тебя – уходи.

– Никуда я не уйду! – уперся Степан.

Теперь, по крайней мере, ситуация была ему ясна. Оксана за него беспокоится, вот и просит. А Дрын внаглую угрожает. Но что может какой-то Дрын? Он же мелкий уголовник…

Однако Оксана настаивала:

– Степушка, все правда. Я выхожу замуж… За кого укажут. А ты больше не приходи сюда.

И она скрылась в доме.

Дрын торжествовал и не скрывал этого:

– Все понял, голубь сизокрылый? Вали отсюда, пока ноги не выдернул.

Степан повернулся и медленно побрел прочь. Перед глазами у него плавала тьма. Ну как же так!.. Оксана – такая чистая, такая милая. Ей действительно учиться надо, а не замуж выходить за потасканного, побитого жизнью мужика, который отмотал срок и теперь желает супружеской ласки. И как так можно – чтобы принудить свободного человека, молодую женщину к подобному позору!..

Но она сказала «уходи»… Значит, даже не надеется.

В своих безнадежных странствиях Степан добрел до аэропорта и там завалился в буфет.

…Он возвращался к Авдееву, едва соображая, где находится и что делает. От него разило водкой. Бутерброды в буфете закончились раньше, чем водка. Ноги Степана заплетались, однако он четко выдерживал направление. Авдеев подобрал его на улице. Он беспокоился за квартиранта: обычно Степан не уходил на ночь глядя и не возвращался за полночь.

– Ох, как тебя развезло-то! – сочувственно проговорил Илья Ильич, втаскивая до беспамятства пьяного Самарина в квартиру.

Самарин рухнул на диван и провозгласил:

– Я в полном порядке, дядя Илья!

– Вижу уж, в каком ты порядке, – добродушно заметил Илья Ильич. – Иди в сортир, проблюйся. И радуйся, что Марты дома нет. Ох, и устроила бы она тебе взбучку!..

Марта терпеть не могла пьяных. «Слишком многих хороших людей водка проклятая погубила», – приговаривала она. Выпить «аккуратненько» на праздник или принять рюмку «для аппетита» перед ужином – это она мужикам охотно прощала. Но пьянство… Да еще молодого парня! В каждом юноше Марта видела своего сына. У нее аж сердце холодом обливалось, когда она представляла себе, что один из них может сделаться алкоголиком. «Лучше уж тогда сразу ему камень на шею – и в воду», – прибавляла она со страданием.

Самарин последовал совету Ильи Ильича и возвратился в общую комнату («залу») уже сравнительно трезвым, с мокрыми волосами, переодетый в свежую рубашку.

Илья Ильич поставил перед ним стакан крепкого горячего чая.

– А теперь рассказывай, какие жизненные невзгоды привели тебя в столь плачевное и противное человеческому достоинству состояние.

Степан беспомощно моргал. Он не понял фразы.

Илья Ильич уточнил:

– Начнем с главного. Ты с радости или с горя?

– А… – протянул Степан. – С горя. С самого настоящего! С горького!

Авдеев глянул на него исподлобья мягким и теплым взором. Под этим взглядом любой бы растаял и выложил ему всю подноготную. Степан не стал исключением.

– Я влюбился в одну девушку, дядя Илья.

– А, – протянул Илья Ильич. – А она что же – отказала?

– Можно и так сказать… Она меня, думаю, тоже любит, но она другому отдана. И будет век ему верна. Иначе нас всех поставят на ножи. За вора ее отдают, представляете? Воровская невеста. Мне так и сказали.

– Давай подробней, – насторожился Авдеев.

– Куда уж подробней, – вздохнул Самарин.

Он описал Дрына, его внешность и манеру говорить, попытался даже изобразить его ужимки. Авдеев мрачнел все больше и больше. Дрын был классической шестеркой, только вот чьей?.. Разговаривать не с Дрыном надо…

* * *

На следующий день к Ивлевым явился новый посетитель. В хорошем пальто, в кепке, уверенный в себе мужчина лет пятидесяти. Дрын, как сторожевой пес, выскочил к нему навстречу.

– Ты к кому, дядя?

Авдеев смерил его взглядом. Дрын был похож на собственную карикатуру – Степан очень похоже изобразил его.

– Закрой рот, зубы простудишь, – медленно проговорил Авдеев. – И зенками меня не сверли, у меня папа не стекольщик.

Дрын вдруг улыбнулся.

– Ты где сидел, дядя? По какой статье?

– Где сидел, там уже нет, – ответил Авдеев. – Хищение государственной собственности в крупных размерах. Понял?

– А чего тебя к стенке не поставили? – удивился Дрын. – Статья подрасстрельная…

– Повезло, вот и не поставили. – ответил Авдеев. – Год выдался удачный. Ты под кем ходишь?

– Тертый, – сразу назвал Дрын.

Авдеев вздрогнул, но не от страха, как предположил Дрын, а от радости. Воров в законе немного, но вероятность нарваться сразу на Тертого была невелика.

– Слыхал, что ли, о таком? – прищурился Дрын.

– Слыхал, – буркнул Авдеев. – Открывай хату, зябко мне. Не хочу насморк заработать.

Дрын открыл дверь и пропустил Авдеева вперед.

Авдеев быстро огляделся. Дом как дом, небогатый, но и не убогий. Хозяин, дядя Вася, жизнью битый, с татуировками на руках, с буквами «В», «А», «С», «Я» на пальцах, встретил гостя угрюмо. Сидел за ерунду, определил Авдеев, пока сидел – влип в историю. Обычное дело. Скорее всего, проиграл племянницу в карты.

Дядя Вася восседал во главе стола, уже накрытого к чаю. Словно ждал гостей. Мрачно уставился на вошедшего. Авдеев как ни в чем не бывало уселся, сложил руки на животе, кепку кинул в угол. Дрын суетился, разливал чай. Дядя Вася наблюдал, как чужие люди распоряжаются в его доме. Ликом был черней старообрядческой иконы. Ага, совесть-то гложет, определил Авдеев. И сам ерунды наворотил, и племяшку, невинную девушку, под марафет подвел.

Оксана пряталась где-то в доме. Ладно, с Оксаной потом.

Авдеев выпил чаю, не отказался и от водки, с хрустом перекусил огурчик. Все это время он молчал. Дрын ужом извертелся, пытаясь вызнать, что за птица к нему залетела. Авдеев держался уверенно, статью УК назвал уважаемую. Кто таков? Дрын перебирал в уме имена – но не сходилось…

Наконец Авдеев кинул Дрыну бумажку и карандашный огрызок:

– Черкни-ка мне адресок Тертого.

Дрын так и взвился:

– Ну ты, мужик, даешь! Тертый – в законе, с чего ты взял, что он с тобой разговаривать будет?

– А ты любопытный – ровно как мой следователь, – преспокойно отозвался Авдеев. – С Тертым мы давние знакомые. Должок за ним. Так что будет, будет он со мной разговаривать.

– Врешь! – обрадовался Дрын. – Тертый – вор без долгов. Об этом все знают! – Он пригляделся к Авдееву злобно сощуренным глазом. Ага, дал все-таки слабину этот мужик! Верно Тертый говорит: человек пока молчит – сила, а заговорит, выскажет, что у него на уме, – все, показал слабость. Вот тогда-то и время бить в ответ.

Но Дрын поспешил, конечно.

– Может, мне за такие разговорчики тебе перо в бок, дядя? – осведомился он.

Авдеев так на него глянул, что Дрын сразу сник. Нету у Дрына власти над такими… Черт. Поспешил.

Надо было еще выждать, еще чуток поприслушиваться.

– Я так понимаю, Оксана Ивлева пойдет в счет уплаты карточного долга Тертому? – продолжал Авдеев. Он наблюдал не столько за Дрыном – Дрын был ему понятен весь, с головы до пят, – сколько за дядей Васей. Тот сжался, словно над ним занесли дубину. Так и есть, раскаивается, старый хрен! Раньше думать надо было, когда с ворами за карты садился…

– Точно излагаешь, дядя, – сказал Дрын и ухмыльнулся.

– Ладно, адресок давай, перетолкую с Тертым, – заключил Авдеев.

И Дрын сломался – черкнул адресок. Тертый был на зоне – освобождался через месяц.

* * *

Молодой специалист, врач Марина Вдовина, считала, что больные, как и дети, нуждаются прежде всего в строгости. Пока они лежат на койке, не в силах пошевелиться, с температурой, ослабленные вирусом, – с ними еще можно обходиться ласково. Но как только они поднимаются на ноги и делают первые, еще не слишком уверенные, шаги по палате, – все, нужен глаз да глаз. Выздоравливающие – самая неприятная категория людей. Они раздражительны и нетерпеливы. Их угнетают процедуры. У них уже появились силы для того, чтобы высказывать недовольство уколами. «Полегчало – и ладно; природа сама долечит; организм сам знает, что ему надо…» – так оправдывают они свое безобразное поведение. Странно, казалось бы: лежи себе да отдыхай, радоваться надо; но нет – все они дружно рвались в бой.

Самым несносным был этот Елисеев. Отлынивал от лечения как только мог. Фактически объявил забастовку. Требовал немедленной выписки.

Поэтому, когда Марина увидела его возле своего кабинета, она поморщилась.

– Товарищ Елисеев, немедленно в постель! – приказала она, даже не останавливаясь и проходя в открытую дверь кабинета.

Елисеев просочился вслед за ней.

Марина сердито посмотрела на него:

– В чем дело? Идите в палату, больной.

– Я… Прошу прощения, но я приглашаю вас на свидание, – выговорил Елисеев.

Марина вспыхнула. До такой наглости не доходил, кажется, ни один из подвластных ей больных. Все они говорили ей комплименты, более или менее удачные, все пытались за ней ухаживать – в шутку, конечно («такая хорошенькая докторша, я прямо влюбился…»). Но чтобы вот так?!

– Что вы себе позволяете? – возмутилась Марина.

– Не знаю, – признался Елисеев. – Просто мне нужно сказать вам кое-что. Насколько мне известно, такие вещи говорят на свиданиях. Пригласить вас я, по понятным причинам, никуда не могу, так что вот… получается свидание у вас в кабинете.

– Слушаю вас, больной, – сказала Марина ледяным тоном и постучала карандашом по бумаге.

Елисеев молча смотрел на нее.

– Ну так что же, – тон Марины немного смягчился, – чем же мы будем заниматься на этом вашем свидании?

Елисеев пожал плечами. Его лицо приняло виноватое выражение.

– Не знаю… Это у меня первое свидание. Поэтому перехожу к главному. Я предлагаю вам выйти за меня замуж.

Повисла пауза. Сердце у Марины оборвалось. Замуж?..

Какая глупость!.. Ей некогда выходить замуж! Танцульки, прогулки под луной, нежные признанья, стихи, в конце концов… Она никогда не считала себя вправе тратить время на подобную чепуху. Подруги считали ее «неромантичной», родственники – «сумасшедшей», сослуживцы – «фанатичной». Шутки насчет «невозможности замужества» преследовали ее даже на работе – взять хотя бы этих несносных друзей Елисеева!..

В следующий миг она осознала, что Елисеев не предлагает ей прогулки под луной и прочий романтический бред. Он предлагает ей союз. Честный и страшный. Всего себя в обмен на всю ее. Георгия в обмен на Марину. Идти по жизни рука об руку, как два товарища, как два равных друг другу человека, полных взаимного уважения.

Разве не об этом думала она, когда – правда, очень нечасто – размышляла о возможности создания семьи?

Марина молчала.

Георгий истолковал ее молчание по-своему. Ему показалось, что дело его пропащее. Однако он не простил бы себя, если бы струсил и не договорил до конца все, что собирался сказать.

– Марина, – кашлянув, произнес он, – я назову вам причины, по которым вам не следует принимать мое предложение. Во-первых, моя работа. Работа – самая важная часть моей жизни. Может быть, я и сам на восемьдесят процентов состою из моей работы. Это трудно понять и тем более пережить. Но возможно. По утрам я неразговорчивый. Я вспыльчивый. Я не умею выбирать себе одежду, что всегда вызывало смех у моих однокурсников. Я мало приспособлен к быту. Зато всеяден. Я съем все, что вы приготовите.

– Переходите к достоинствам, – тихо попросила Марина.

– Да, – сказал Елисеев и замолчал. Пауза затянулась мучительно. Марина не торопила его. Ей было страшно. Она понимала, что сейчас он приведет единственный и неопровержимый аргумент… И после этого жизнь ее изменится навсегда.

– Я буду любить вас до конца моих дней, – вымолвил наконец Елисеев. – Больше ничего гарантировать не могу. Вы согласны?

– Да, – кивнула Марина. – Я согласна.

Он посмотрел на нее серьезно, даже печально.

– Благодарю вас, Марина.

– За что?

– За доверие. Вы не будете разочарованы. Когда вы меня выписываете?

Марина засмеялась с облегчением и махнула ему рукой:

– Выйдите из моего кабинета, больной. О дне и часе выписки вы будете оповещены заранее.

Он улыбнулся:

– Насколько заранее?

– За пятнадцать минут. Все, идите, Георгий. У меня много работы… а я совершенно ничего не соображаю.

* * *

Илья Ильич взял несколько дней за свой счет. Пользуясь отсутствием Марты, выгреб из тайника в буфете премиальные и деньги, отложенные для семейного отпуска. Пересчитал. Сумма получилась внушительная. Почти тысяча рублей.

До зоны он добрался на автобусе, потом на попутках. Тяжелые воспоминания подбирались к Авдееву, но он, наученный жизнью, отгонял их. Если позволить памяти взять над собой верх – рехнешься. Он даже сны в последнее время не видел об этом. Ни о войне, ни о зоне. Чаще всего ему снились теперь смешанные с дневными впечатлениями персонажи из телевидения: то Векавищев исполняет «Ландыши» на «Голубом огоньке», то юный Ваня Листов с важным видом читает сводки в программе «Время». И такую ерунду городит – даже смеяться хочется.

Авдеев вздохнул. Все-таки он вернулся сюда. И без всяких усилий перешел на другой язык, даже мимику изменил. Бывший зек, вот кто стоял теперь перед знакомым охранником и сговаривался с ним о свидании с Тертым.

– У меня времени мало, я с работы утек, – сообщил Авдеев. – Давай зови.

– Полтинник.

Полтинник был выдан. Охранник отправился за уголовным авторитетом. Авдеев ждал, равнодушно глядя на скучно выкрашенную стену, на криво повешенный лозунг «На свободу с чистой совестью» и выцветший плакат, изображавший действия гражданского населения при возникновении пожара.

Тертый вошел бесшумно. Невысокий, щупленький человечек неопределенного возраста, с грязным цветом кожи, с поджатыми бесцветными губами.

Несколько секунд его глазки сверлили лицо Авдеева.

Авдеев кашлянул:

– Не признал?

– Признал, – буркнул Тертый. – Авдей. Чего пришел?

– Навестить.

– Уважение выказать?

– И это тоже.

– Говори прямо, времени нет.

– Просьба, – сказал Авдеев.

– Слушаю, – позволил Тертый.

– Тебе в Междуреченске обещали девку в сожительницы.

– Карточный долг, – дернул углом рта Тертый. – Тебе что? Влюбился?

– Не я – племянник, – объяснил Авдеев.

– Авдей, мне-то что до твоего племянника? – осведомился Тертый.

– Должок за тобой, помнишь? – намекнул Авдеев.

– Нет, – сказал Тертый. – Я без долгов.

– Погоди, напомню… Орел мы освободили, припоминаешь? Ты со своими архаровцами пошел ночью брать склады. Немецкие. Помнишь теперь? Тебя замели… Капитан хотел тебя к стенке ставить, а я в комендатуру сдал. Жизнь твою спас. Помнишь теперь?

– Было и прошло, – отмахнулся Тертый.

– А если так? – Авдеев выложил перед ним деньги.

Тертый прищурился, мысленно прощупал пачку. Потом едва заметно кивнул.

– Пиши маляву. – Авдеев придвинул к нему листок бумаги и карандаш.

Тертый быстро вывел несколько слов. Авдеев внимательно наблюдал за ним. Лицо Тертого оставалось совершенно невозмутимым. И, не переставая писать, он проговорил:

– Директор заготконторы, который тебя под монастырь-то повел, – он же недавно вздернулся… Слыхал?

Авдеев вздрогнул.

Тертый передал ему листок и еле заметно улыбнулся.

– Все-таки и тебя, Авдей, пронять можно. Ну иди, иди. Бери свою девку. Твоя теперь.

* * *

Прямо возле ЗАГСа молодых супругов Елисеевых перехватил Буров.

– Здравствуйте, товарищ доктор. – Он вручил новобрачной огромный букет цветов. – Мы тут слыхали, что товарищ Елисеев наконец выписался из больницы. Как это он сумел вас уговорить?

Марина с улыбкой приняла букет.

– Сама не понимаю, но как-то ему удалось, – ответила она.

– Поздравляю! – сердечно произнес Буров и обнял обоих. – Быстро у вас сладилось.

– А что тянуть? – сказал Елисеев.

Буров хлопнул его по плечу:

– Верно! Что тянуть? Вот и я тянуть не буду. – Он вынул из кармана ключ. – Это вам, дорогая товарищ Елисеева. От квартиры. Что, не ожидали? Клевицкий сдает еще один дом буквально через неделю, так что вы начнете свою супружескую жизнь с белого листа… То есть с новой квартиры.

Елисеев покачал головой:

– Я только хочу сказать, Григорий Александрович, что если из-за нашей свадьбы кто-то не получит эту квартиру…

– Нет, – перебил Буров, – откуда такие мысли? Эта квартира – ваша. Изначально так и планировалось. Как поощрение за ударный труд. Кстати, поэтому она однокомнатная – при распределении вводящейся в эксплуатацию жилплощади мы не учитывали вашего нового семейного положения.

Этот аргумент убедил Елисеева, он сразу успокоился. А Буров продолжал:

– Вторая новость. Вы переходите на работу в управление, товарищ Елисеев. Будем внедрять механический способ добычи нефти. Хватит уже надеяться на фонтаны.

– Фонтан иссякает, – кивнул Елисеев. – Давно пора. Месторождение все-таки требует к себе уважения. Я так считаю: если земля открыла нам свои недра и делится своими сокровищами – мы обязаны выбрать все, аккуратно и не спеша, а не оставлять после себя развал и…

Марина спрятала лицо в букет.

Да, он предупреждал ее: «Процентов на восемьдесят я состою из работы».

Ничего. Зато двадцать процентов будут принадлежать только ей. В конце концов, она и сама процентов на семьдесят состоит из работы…

* * *

Избавление Оксаны от опеки Дрына было операцией довольно болезненной для некоторых из действующих лиц, поэтому Авдеев решил произвести ее как можно быстрее. Незачем отрезать хвост собаке по кусочкам. Отхватить одним ударом – так гуманнее.

«Малява» от Тертого была исследована Дрыном всесторонне и признана подлинной. Авдеев ждал терпеливо. На его лице застыла уверенная улыбка. Он не сомневался в успехе. В конце концов, договоренность с Тертым достигнута. Если Дрын вздумает ерепениться, Авдеев попросту даст ему по голове ближайшим поленом. И уже не Авдеев, а сам Дрын будет объясняться с авторитетом, откуда взялась самодеятельность и почему не учтена хозяйская воля.

Дрын становился все злее и суетливее. Он дергал плечами, вертел головой, комкал бумажку пальцами.

Авдеев выхватил у него письмо.

– Хватит глазеть, дырку провертишь.

– Ох, дядя, чую, какую-то пакость ты затеял, – прошипел Дрын.

– Уйди, глаза намозолил. – Авдеев оттолкнул его в сторону, проходя со двора к крыльцу. И уже от крыльца крикнул: – Степан!

Степан, ожидавший на улице, вбежал во двор. Дрын проводил его злющими глазами, но ничего не сказал, только шевелил губами беззвучно, как бабка-колдунья, насылающая порчу.

Перепрыгивая через ступеньки, Степан ворвался в дом. Авдеев чинно вошел следом.

Хозяева дома оба находились в «зале». Встречать гостей не вышли. Дрын отучил их высовываться на стук. Надо будет – позовут.

При виде Авдеева со Степаном Оксана встрепенулась, а дядя Вася поник плечами.

– Оксана, быстро собирай вещи, – обратился к девушке Степан. – Мы сейчас уходим.

Оксана, не возражая, встала и вышла из «залы».

Дядя Вася устремил на сияющего Авдеева мученический взгляд. Но при виде непобедимой улыбки Ильи Ильича постепенно оттаял и дядя Вася. Улыбнулся. Пропала его угрюмость, разбежались морщинки от глаз… Теперь это был просто пожилой человек, много переживший, настрадавшийся… и симпатичный.