Текст книги "Большая нефть"

Автор книги: Елена Толстая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

– Для начала необходимо доказать, что все эти «факты», простите, не ложь, – заметил Дорошин. – А до тех пор я буду относиться к анонимке так, как она этого заслуживает. То есть никак.

– Ну так за чем дело стало? – пожал плечами Михеев. – Доказать очевидное несложно. Поручим главному инженеру Федотову разобраться в проблеме. Создадим комиссию. Вы, Макар Степанович, войдете в состав этой комиссии?

– Увольте, – пробормотал Дорошин. – У меня других дел по горло. Вы мой заместитель – вот и замещайте.

Он видел, как в глазах Михеева мелькнул радостный огонек. Ладно, радуйся. Пока есть такая возможность. Скоро крылышки тебе пообрежут, сокол ясный.

– Ну, вы приступайте к составлению графика работы вашей комиссии, а у меня полно планов на сегодня. Желаю успеха.

И Дорошин вышел из кабинета. Будь Михеев чуть-чуть понаблюдательнее – он обратил бы внимание на то, что парторг явно спешит. Но Михеев был поглощен другим – он предвкушал, как они с Федотовым разоблачат Векавищева. А заодно и с Бурова спесь посбивают.

* * *

Буров приехал к Векавищеву на газике. Полюбовался на вышку, спасенную стараниями бригады. Помбура Елисеева не видел – тот пропадал на работе и на приезд начальства никак не отреагировал. Надо будет – позовут, а пока незачем искать разговоров на свою голову.

Векавищев увидел буровский газик с вышки, спустился.

Буров пожал ему руку, хмыкнул.

– Читал, читал твой отчет по вышке. Молодец Елисеев, а?

– Молодец, – проворчал Векавищев, но поневоле улыбнулся.

– Я плохого помбура не пришлю, – заметил Буров.

Векавищев, не скрываясь, рассмеялся.

– Саныч, я ж тебя не первый год знаю. Ты мне его от полной безысходности прислал…

Бурова это «разоблачение» нимало не смутило.

– Ну и что, зато попадание-то в десятку! А? Ну, признай, Андрей…

– В десятку…

– Вот. Ты с ним поласковей будь.

– Он что, баба – поласковей с ним быть? – надулся Векавищев.

Что-то Буров начал сентиментальничать. Стареет, наверное. Или уход жены плохо действует. Эти жены, они… Векавищев быстро, привычно отогнал болезненное воспоминание об Алине. Боль уже притупилась, а нет-нет да нахлынет.

Буров, однако, против ожиданий, пребывал в хорошем настроении. Хлопнул Андрея Ивановича по плечу:

– Знаю я твои методы воспитания! Чуть что не по-твоему – сразу все, враг народа.

– Да ладно тебе… Сразу уж и «враг»… Ну да, толковый парень. Минус только один: со мной много спорит.

– Ничего, тебе полезно… – хмыкнул Буров. – Где Авдеев? Ильич!

– Зачем тебе Ильич? – заинтересовался Векавищев.

– Так, дело есть…

Авдеев появился, словно вызванный по волшебству. Какое-то у него чутье на такие вещи.

– Какими судьбами, Саныч? – осведомился он, обменявшись с Буровым рукопожатием.

– Скажешь тоже – «судьбами»! – хмыкнул Буров. – Так, ехал мимо, заглянул по пути. Бешеной собаке шестьсот верст не крюк… Я вообще-то ехал смотреть – как там зимник строится.

– А здесь что забыл? – прищурился Авдеев.

– Да так… В управлении виделся сегодня с Дорошиным.

Авдеев первым насторожился – Векавищев продолжал недоумевать:

– Ну виделся и виделся… Ты с ним на одной лестничной площадке живешь, тоже мне – диво, что виделся…

– А Дорошин с Михеевым виделся, – продолжал Буров. Ему вдруг надоело ходить обиняками, и он высказался прямо: – Собирается комиссия по вашу душу. Туда входят Михеев и Федотов, главный инженер. Дорошин, думаю, отвертится.

– Комиссия? По нашу душу? – Авдеев вдруг расхохотался. – В Сибирь сослать грозятся? Ниже пола не упадешь, Саныч…

– Аморалку нам шьют? – подхватил и Векавищев. – Да не переживай, Саныч, пусть проверяют…

– Мы же чисто ангелы, – хохотал Авдеев. – Все время здесь, с буровой не вылезаем…

– Зря ржете. – Буров поскучнел, посерьезнел. – Анонимка пришла, что вы используете государственную технику не по назначению. Так что на днях поедут наши правдолюбы прямиком в Макеевку – разбираться, что да как и где она, истина. Так что готовьтесь, други-ангелы. Не так уж вы и чисты, выходит…

Смех замер. Векавищев с Авдеевым обменялись быстрыми взглядами.

Буров нахмурился:

– Ну так что, это, выходит, правда? Сдавали технику макеевским?

– Навет чистейшей воды, – решительно ответил Векавищев. – Клевета и пасквиль. Неужто ты поверил, Саныч?

– Разумеется, нет, – с явным облегчением промолвил Буров. – Ну как я в такое мог поверить, Андрей Иванович? За кого ты меня держишь?

– Я, пожалуй, пойду, – задумчиво проговорил Авдеев. – Работы много – некогда мне лясы точить. А ты, Саныч, горячего чаю на дорожку хлебни. Андрей, угости его.

– Ну, бывай, Ильич. – Буров опять пожал ему руку. Подошел к окошку вагончика, следя за тем, как Авдеев спокойным, ровным и в то же время довольно скорым шагом направляется – нет, не к вышке, к машине.

– Интересно, – промолвил Буров, ни к кому особенно не обращаясь, – поспеет Ильич засветло в Макеевку?

Андрей Иванович подал ему кружку с чаем.

– Выпей, согрейся. И это, Саныч… не спеши, передохни. Не гори так на работе – сгоришь.

Буров вздохнул.

– Хороший у тебя чай, Андрей. Крепко завариваешь.

Естественно, Ильич везде успел. В Макеевке ему бывать приходилось нередко. Все-таки двое детей – и третий на подходе. В прошлые годы Марта набирала за лето ягод, обеспечивала дочек витаминами почти на всю зиму. Да и грибов сушила-мариновала немало. Старалась разнообразить питание. А нынешнее лето у нее выдалось нерабочее – она тяжело переносила беременность. Возраст все-таки, не двадцать лет уже. Так что Илья Ильич нередкий был гость в деревне. Покупал дары земли-матушки, обеспечивал семейство. Иной раз и доставал по случаю дефицитный товар, который ему как рабочему-ударнику выписывали в качестве поощрения. В общем, кое-какой корень пустил Авдеев в деревне, и староста был с ним в отличных отношениях. Видел: Ильич – мужик надежный, не подведет.

Вот и на этот раз, завидев Авдеева, староста оторвался от обеда и вышел со двора на улицу – встречать гостя.

– Ильич, доброго тебе здравьица! – приветствовал он. – Заходи, мы как раз обедать сели.

– Благодарствуйте, – ответил Авдеев. – Позднее.

Староста мгновенно насторожился.

– Случилось что?

– Может быть, – сказал Авдеев. – А может, и нет… Письмо тут пришло к нашему начальству интересное… Без подписи.

– Так распоряжение вроде есть – анонимки игнорировать? – спросил староста. Он читал газеты и выписывал «Правду» и «Труд».

Авдеев пожал плечами.

– Распоряжение, может, и есть. Но и анонимка есть. И потом, почему «анонимка»? Квалифицирована как «сигнал от трудящихся».

– Ну так и что с того? – сказал староста. – У нас сало хорошее, Ильич, с чесноком. И самогонка как кристалл. Не брезгуй! В рабочей столовке так не накормят.

– Ну, ты на наших-то поваров не наговаривай, – сказал Ильич, явно думая о своем.

– А я и не наговариваю! – парировал староста. – Повар, хоть и самый наилучший, хоть из самого главного ресторана, все же готовит на всех… А моя хозяйка стряпает – это же штучная работа, соображай. Разница большая.

– Да уж, разница есть, – вздохнул Ильич. – А сигнал, между прочим, и ваших, и наших касается. Кто-то, чрезмерно бдительный, отмечает, что мы, мол, даем трактора макеевцам для обработки их личных участков. А? Ну как тебе такая клевета нравится?

– Никак не нравится… Наши такого написать не могли, – прибавил староста. – У нас ведь одна страна, государство рабочих и крестьян, все помогать друг другу обязаны. Не будем оказывать дружеской поддержки – пропадем к чертовой матери. Нет, не стали бы наши бумагу такой ерундой марать…

– Уверен? – уточнил Авдеев.

Староста кивнул.

– Не сомневайся, Илья Ильич. Зачем нам могилу себе рыть? А вы нам как отцы родные…

Авдеев поморщился.

– Отцы не отцы, а комиссия в Макеевку едет. Расспрашивать начнут, что да как…

– И что делать? – озаботился староста.

– Что? – Авдеев пожал плечами. – Говорить правду, что еще.

Староста приложил ладонь к груди.

– А может, договоримся, Ильич? Вы ведь никому ничего не давали, а мы у вас ничего не брали…

Авдеев прищурился из-под кепки, совершенно как Ленин на портрете: с доброй лукавинкой:

– Уверен?

– Абсолютно.

– Ну тогда… давай, что ли, сало ваше попробую, – решил Авдеев.

Возвращался домой слегка навеселе, но крайне удовлетворенный тем, как прошли переговоры. Впрочем, за обедом толковали преимущественно о погоде: Авдеева чрезвычайно интересовали приметы, по которым макеевцы поняли, что зима будет ранняя и суровая.

* * *

Работа комиссии была, можно сказать, сорвана, едва начавшись. Михеев с Федотовым прибыли в Макеевку на завтрашнее утро, после всех этих напряженных переговоров. Главный инженер Федотов был человек не слишком молодой, сухой, сердитый. «Отрицательная величина», называл его Дорошин. За глаза, конечно. Сам он объяснял подобную характеристику таким образом:

– Карьерист он. Я, кстати, не против того, чтобы человек строил свою карьеру. Это, кстати, совершенно нормально – расти. От рядового сотрудника до руководителя. Но обратите внимание! Один человек растет за счет своих достижений. Вот это – «положительная величина». А другой – напротив, растет за счет чужих промахов. И Федотов наш такой…

Едва комиссия вышла из автомобиля и направилась к дому старосты, дабы задать вопросы (заветное «письмецо» лежало у Михеева в нагрудном кармане), как набежала толпа крестьян. Деревенские жители недоброжелательными глазами следили за тем, как начальство выходит из автомобиля. Шум в толпе нарастал.

– Что это? – спросил Федотов у Михеева. – Откуда они взялись? Им бы сейчас в поле находиться или у себя на огороде урожай собирать… Вишь, набежали. Что им не сидится-то?

– Позвал небось кто-нибудь, – высказал предположение Михеев.

– Ну что за люди… Как будто враги к ним приехали, – поморщился Федотов и возвысил голос: – Тише, товарищи, тише! Мы просто пытаемся разобраться в ситуации!

– Ситуация ему! – послышался женский выкрик. – Явился! Иди-иди, откудова пришел!

– Това-ри-щи! – напирал Федотов.

– Волк тебе товарищ! – кричали деревенские. – Чего притащился? Заняться нечем? Ревизий у нас проводить не дадим!

– Поехали, – сквозь зубы обратился к Федотову Михеев. – Поехали, скорей… Пока они за колья не взялись!..

Федотов не верил собственным глазам. Но Михеев был прав: люди выглядели разъяренными. А здесь – Сибирь, далекое, затерянное в лесах село. И на много километров кругом – ни-че-го. Если намнут им сейчас бока – никто и не почешется. Междуреченская милиция не станет интересоваться несчастьями нефтяников. Она всегда на стороне местных. В Москву жаловаться? Засмеют в Москве.

– Черт знает что такое, – сказал Федотов, запрыгивая обратно в автомобиль.

– Конечно, их предупредили, – говорил Михеев на обратном пути. Вслед уезжающей комиссии летели смешки, улюлюканье, даже комки земли. – Иначе откуда бы они узнали? Но каковы гуси… Это все Векавищев. Это он нарушает дисциплину, мутит воду… Невозможно работать.

Федотов, поразмыслив, произнес:

– Делу ход давать нельзя. Будем выглядеть в неприглядном свете. Но припугнуть Векавищева, я считаю, необходимо. Мне он вообще не нравится. Если бы Григорий Александрович не покровительствовал ему самым возмутительным образом, я бы вообще давно турнул его с работы.

– Яков Петрович, – Михеев чуть улыбнулся Федотову, – нам нужно только за веревочку потянуть… и дело само решится. Едем к Векавищеву. Пусть ответит на некоторые наши вопросы.

Не заезжая в управление, они поставили машину возле вагончика бурового мастера.

В вагончике было чисто, светло. За столом вместо Векавищева сидел незнакомый молодой человек, одетый чисто, причесанный аккуратно. Руки у него были тоже чистые, с ровно подстриженными ногтями. Наверное, новый помбур, сообразил Федотов. Неприятное лицо – неподвижное, как будто нарисованное. И еще – плакатное. Такими и изображают молодых производственников на наглядной агитации. До черточки совпадает.

– Здравствуйте, товарищ, – поздоровался Михеев.

– Елисеев. – Он оторвался от журнала, привстал, поздоровался с вошедшими, после чего снова уселся. – По какому делу?

– Где Векавищев? – резко спросил Федотов.

Молодой человек опять поднял голову, демонстративно удивился:

– Как «где»? На работе. Где же еще ему быть?

Объяснение прозвучало упреком, и Михеев мгновенно ощутил себя тунеядцем. Ему не понравилось это чувство. И не понравилось, что новичок вроде как указывает ему.

– Ну так позовите его, – приказал Федотов. Смутить главного инженера было гораздо труднее.

– Он на вахте, – повторил Елисеев. – Я готов ответить на ваши вопросы. Прошу.

– Мы приехали получить объяснения, – срывающимся голосом начал Михеев, – по поводу использования транспорта не по назначению.

– Какого транспорта? – осведомился Елисеев.

– Тракторов. Два трактора были сданы в аренду, если можно так выразиться, жителям Макеевки для их персональных нужд. Мы только что из села, там подтвердили этот факт. Теперь нам необходимо выслушать вашу версию.

– Я вас правильно понял? – переспросил Елисеев. – Вы потратили государственный бензин и целый рабочий день для того, чтобы узнать, что мастер Векавищев помог труженикам села? Вам что, товарищи, больше заняться нечем?

– Вы хоть понимаете, – после короткой паузы поинтересовался Михеев, – с кем сейчас разговариваете?

Федотов поджал губы, предоставив младшему товарищу вести переговоры с нахалом. Сам он только запоминал и наблюдал. Пригодится – впоследствии.

– Да я прекрасно все понимаю, – воскликнул Елисеев (его лицо даже не дрогнуло). – Вот вы – главный инженер управления, товарищ Федотов. – Федотов вздрогнул. Он не ожидал, что Елисеев нанесет ему удар первым. – У вас душа должна болеть за производство.

Федотов сухо осведомился:

– А кто вам сказал, что она у меня не болит?

– Да вы и сказали, только что, – объяснил Елисеев. – А если вам нужны факты – то пожалуйста. Наша служба снабжения работает из рук вон плохо. Все требования по поставкам выполняются с опозданием или же не выполняются вовсе. По-вашему, мы просто так пишем заявки, для собственного удовольствия? Ради тренировки чистописания? Отнюдь нет! А почему такое происходит? Молчите? Я вам объясню. Потому что вы не занимаетесь своей работой. Другого объяснения не имеется.

Федотов побагровел.

– Позвольте, разве контроль моей деятельности входит в вашу компетенцию?..

Елисеев пропустил это мимо ушей.

– Разве я невнятно выразился? Или, может быть, я тихо говорю? Ладно, попробую громче. Хотя вообще-то я не имею обыкновения повышать голос, но для вас сделаю исключение. – И он действительно повысил голос. Ваша прямая обязанность – заниматься бытом буровиков. Вы готовы посмотреть наши бытовые условия? Приезжал корреспондент из «Комсомольской правды» – мы его едва не уморили. Уезжал отсюда похудевший, с синими конечностями. Не наблюдали? Ничего, в «Комсомольской правде» почитаете…

Федотов ловил ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Он не ожидал столь яростного натиска. Предполагалось, что главный инженер будет задавать вопросы, а молодой помбур неубедительно вякать в ответ и выглядеть жалко.

Пока Федотов приходил в себя, Елисеев обрушился на Михеева:

– А вы, дорогой товарищ Михеев! Насколько я понимаю, именно вы курируете работу комсомольской организации. – Значок блеснул на хорошо отутюженном пиджаке Елисеева. – Но если судить по нашей буровой, то можно с уверенностью сказать: работу вы завалили! Наши комсомольцы уже несколько месяцев не платят взносы. Собрания не проводятся. Более того, некоторые до сих пор не состоят на учете в первичной комсомольской организации. За этим-то вы обязаны следить!

– Елисеев, – ахнул Михеев, – да что вы себе позволяете?

– Я такой же комсомолец, как и вы, – парировал Елисеев, – и имею полное право критиковать товарища по ВЛКСМ. Принципы демократического централизма еще не забыли?

– Будете цитировать эти принципы, когда вас вызовут и пропесочат, – прошипел Федотов. – Уж я об этом позабочусь.

– Да пожалуйста, – отмахнулся Елисеев. – Я бы с удовольствием продолжил нашу увлекательную беседу, товарищи, но мне пора на буровую. До свидания.

Он сменил пиджак на ватник, надел каску и невозмутимо вышел из вагончика. Только оказавшись вне зоны видимости «комиссии», Елисеев дал волю гневу и даже пнул какой-то ни в чем не повинный камушек.

Авдеев удивился такому проявлению несдержанности:

– Ты чего?

– Ничего, – буркнул Елисеев. – Приехали два бездельника. – Он кивнул на вагончик. – Жизни учат.

Авдеев хмыкнул:

– Догадываюсь… Это они насчет анонимки разбираются.

Елисеев сжал губы.

Илья Ильич улыбнулся:

– Ничего они с этим поделать не смогут. Перекипят и затихнут. Выбрось из головы.

– Кто, по-вашему, написал эту гадость, Илья Ильич? Неужели кто-то из наших? – спросил наконец Елисеев.

– Это Казанец, – сказал Авдеев. – Ему Михеев хорошую премию обещал, если он, а не Векавищев даст первую нефть. Накрылась премия-то!.. Первая нефть – наша. Это раз. И второе. Казанец часто в Макеевке бывает. В Междуреченске у него теперь друзей не осталось – после скандала-то с Верой Царевой, помнишь?

Елисеев морщился все сильнее, как будто его чистой душе ригориста причиняла физическая боль вся эта человечья грязь. А Авдеев, человек, повидавший всякое, не собирался щадить своего собеседника. Заключил:

– Думаю, Казанец в Макеевке самогон берет. Ему надо – у него ребята после работы подвыпить любят. Ну и… сам понимаешь. Увидел трактора и сразу сообразил: вот отличный повод сопернику насолить. А Михеев сразу подхватил инициативу.

– Все, Илья Ильич, – оборвал Елисеев. – Мой ресурс на сегодня исчерпан. Я больше про это не могу.

– Ну, иди, иди, – добродушно засмеялся Авдеев. – И в самом деле, для чего всей этой дрянью заниматься? Она сама, как говорится, высохнет да отвалится. Иди… не марай руки.

* * *

Федотов хотел уже уезжать, но Михеев увидел в окошко вагончика кое-что, что его заинтересовало. Коснулось потаенных струн души. Потому что у Михеева, в силу сравнительно молодого возраста, имелись и нежные струны души. Не одни только басы, так сказать, но и дисканты пели в его сердце.

И вот задребезжало, зазвенело в груди у него, когда увидел он библиотечных работниц с пачками книг в руках. Библиотека приезжала на буровые, обеспечивала рабочих культурным досугом. Иногда даже проводились лекции по разным выдающимся писателям. Маша готовилась к таким лекциям очень тщательно, прочитывала предисловия и послесловия к томам собраний сочинений, а потом пересказывала своими словами. Поучительно. Ну и на саму Машу поглядеть, честно говоря, очень бывает приятно.

Шофер Миша, добродушный деревенский парень с мягкими чертами лица и пушистыми светлыми волосами, уже прогревал мотор. Маша несла последнюю пачку книг.

Вера Царева, вполне утешившаяся после разрыва с Казанцом, заигрывала с Мишей. Миша отвечал ей, по обыкновению, добродушно и лениво. Медведь, одно слово. Мишка.

– Ты книжку-то хоть одну прочитал? – смеялась Вера.

– Да зачем мне? – отбрыкивался Мишка. – Мне и так хорошо.

– Как – «зачем»? А кто образовываться-то будет? – Вера стрельнула в него глазами.

Показалась Маша с огромной пачкой книг. Девушка прижимала их к животу и шла осторожно, чтобы не уронить. При виде Веры, кокетничающей с Мишкой, Маша и бровью не повела: Мишка – человек надежный, всерьез на эти улыбочки не поведется и Веркино сердце разбивать не станет, а Вера… Что ж, в характере это у нее – глазки строить.

– Веруня, помогай мне, – позвала Маша.

Вера бросилась к подруге, охотно избавила ее от половины груза.

– Парни-то у нас, видал, какие культурные, вон сколько книг-то начитали, а, Мишка? Видишь? – поддразнила Вера водителя.

Тот ласково, как сестренке, улыбнулся ей.

– Отходи, буду кузов закрывать!

В этот самый момент к машине подошел Михеев. Может быть, день и начался неудачно, но встреча с Верой многое искупала.

– Вера! – позвал Михеев.

Та смеялась заливисто, чуть громче, чем следовало бы, – и не слышала.

Красивая девушка. Это ничего, что «порченая». Таких предрассудков Михеев был чужд. Нужно только выяснить, совсем ее Казанец бросил или они еще «выясняют отношения»… Михеев считал себя хорошей партией. Карьерный рост обеспечен, возраст подходящий, внешность – тоже, в общем, не урод. Ему нужна такая жена – видная и из простых. Чтобы и происхождения рабоче-крестьянского, и к хозяйству приученная, и такая, чтоб и на люди вывести не зазорно. Симпатичная, в общем.

Некоторое время он слушал Верин смех, потом окликнул:

– Вера!

Маша услышала голос, выглянула из-за кабины, кивнула Михееву.

– Вера, тебя зовут.

– Ой, здрасьте, – показалась Вера, раскрасневшаяся от смеха и осеннего ветра. Косынка, сдернутая с волос (этой косынкой Вера только что шутливо хлестала Мишку), так и рвалась из рук ярким пятном.

– Вера, а что же вы к нам, в управление, книги не привозите? – вкрадчиво спросил Михеев и машинально погладил дверцу автомобиля.

Маше, внимательно наблюдавшей за происходящим, этот жест раскрыл намерения Михеева без слов, в единое мгновение. А Вера, все еще во власти веселья, ничего не заметила.

– Да у вас, в управлении, и без нас, поди, книг полно, – простодушно ответила Вера. – Да и к нам дорожку знаете. Времени-то у вас хватает – вот и заходите. Вам Маша быстро подберет какую-нибудь классику потолще, будете сто лет читать.

– Я зайду, – кивнул Михеев.

– А и заходите, – со смехом сказала Вера.

Михеев вдруг вспомнил Косыгина.

– Помощь какая-нибудь нужна? – вопросил он важно.

Она не ответила. Ну какая от него может быть помощь? Полки подправлять не надо, с комплектацией все в порядке – новинки привозят.

Михеев решился:

– Вера, а почему вы к Казанцу на буровую не заезжаете?

Улыбки погасли. Маша поверить не могла такой неделикатности, а Вера… Ее как будто ударили. Несколько дней уже она не вспоминала о случившемся, а если и залетала мысль – гнала ее изо всех сил. Виталий как будто перестал для нее существовать. Девушки переглянулись, но ничего не ответили.

– Там люди жалуются, – прибавил Михеев.

Маша молчала. Как ни хотелось ей отшить сейчас Михеева, но сделать это должна Вера. Иначе она никогда не сможет взглянуть правде в глаза и жить дальше с высоко поднятой головой.

– Да провинились они, – выговорила наконец Вера. – Книжки вовремя не сдают. Ясно?

Машина сорвалась с места и уехала. Михеев остался стоять на дороге. Улыбка медленно проступала на его широком костистом лице. «Провинились». Теперь все встало на свои места. Разрыв Веры с Казанцом – окончательный, а это значит, что Михееву дорога открыта.

* * *

Каждый готовился к суровой зиме, как умел. У геологов, например, пропали рабочие. Ухтомский обнаружил это утром. Сначала он решил, что эти двое просто вышли – покурить или еще куда, может, в магазин или в Макеевку за самогоном. Самогон – это, конечно, плохо, но терпимо. Пьянства у себя в экспедиции Ухтомский бы не потерпел, но принять после морозца стопочку – другое дело. Тем более что «химиков» в этом году прислали довольно тихих. Работали не огрызаясь, от тяжелого труда не отлынивали, хотя энтузиазма, конечно, не являли, с рассуждениями к начальству не лезли. Даже между собой почти не говорили. Когда работы не было, лежали на койках, глядели в потолок. Что происходит в головах таких людей, Ухтомский не знал. И знать не хотел. Сам он всегда был переполнен мыслями, идеями. Если закрывал глаза, то видел керн, почву, шлиховую пробу, видел пейзаж, в котором, как ему казалось, он что-то упустил и теперь нужно мысленно туда вернуться и еще раз все прощупать. Он как будто физически ощущал близость нефти. Ему казалось, что он чует ее запах. Возможно, кстати, так оно и было.

Он производил расчеты, прикидывал, где летом будет бурить разведывательные скважины. Наносил сетку на карту, чтобы исследовать район с «шагом» в пять километров. Его ум постоянно был занят. Он даже художественной литературы уже очень много лет не читал – некогда было.

Человек, который не делает ровным счетом ничего, представлялся Ухтомскому какой-то неразрешимой загадкой. Человек, способный не думать, не двигаться, не читать и не писать. Просто существовать, как растение.

Однако судьба то и дело сталкивала его с подобными субъектами. Хорошо еще, что третий рабочий, этот мальчик, Степа Самарин, оказался другим. Романтик, конечно, этого не отнимешь, но упорный. И действительно хочет поступать на геологический. Задает вопросы, рассматривает образцы, выучивает термины. Из интеллигентной семьи. Маме письма пишет.

Самомнения у него, конечно, хоть отбавляй, но Ухтомскому не хотелось «обламывать рога» молодому энтузиасту. Еще успеется. Этим пусть другие занимаются. Найдутся желающие. И из-за женщин, и из-за работы. Все еще впереди…

Сейчас, однако, нужно было понять, куда подевались рабочие. Ухтомский поискал и похолодел – пропали также рюкзаки… Но это было не худшее. Исчезла зарплата, которую вчера начальник получил на всю экспедицию и не успел еще раздать сотрудникам. О том, что деньги у Ухтомского, знали все. Время было позднее, считать деньги и записывать в журнал не хотелось. Решили ночь переспать и с утра, на свежую голову, приступить к бухгалтерии.

Вот и приступили… Денег нет. Нет и кое-какого экспедиционного имущества, закупленного в местных магазинах. Пропали часы Лялина, другие хорошие личные вещи.

Сомнений больше не оставалось. Ухтомский разбудил оставшихся – Лялина и Самарина.

– Что?! – подскочил Лялин. Он всегда ожидал худшего. И не всегда безосновательно, надо признать.

– То! – в тон ему ответил Ухтомский. – Ушли эти двое, тихушники чертовы.

– Я так и знал! – воскликнул Лялин горестно.

– Да не ори ты, – с досадой молвил Ухтомский.

– Много забрали? – спросил Лялин, выбираясь из кровати.

– Да все, почитай, забрали. Деньги все, имущество… Даже из карманов выгребли. Гляди!

Он вывернул карман штормовки.

Лялин принялся причитать, ругаться и подсчитывать ущерб. Степа Самарин спустил на пол ноги, поежился от холода, начал наматывать портянки. Потом сказал спокойно:

– Так далеко же уйти они не могли. Они ж пешком. Лошадей-то не забрали?

У геологов были закуплены три лошади. Ухтомский любил ездить верхом. К тому же в здешних краях зачастую на машине не проехать, а вот на лошади – другое дело… В управлении знали о том, что Ухтомский предпочитает «гужевой транспорт», и не противились. Аргументы веские: времени в обрез, а автомобиль бессилен. («Гужевым транспортом» назвал лошадей в шестьдесят первом году один безграмотный бухгалтер при составлении ведомости. Ухтомский так хохотал, когда увидел эту графу в смете, что Лялин всерьез перепугался за его здоровье. А потом дурацкое выражение прижилось в экспедиции. И теперь уже никто даже не улыбался.)

– Погоди, – остановил Самарина Лялин, – что ты имеешь в виду – «далеко уйти не могли»?

– Да то, что мы легко их догоним.

– Да ты что!.. – начал было Лялин, однако Ухтомский остановил его.

– Егор, он прав. Нужно организовать погоню. Они не умеют ездить верхом, ушли пешком, точно. Я проверял лошадей.

– Их небось в первую очередь, – пробурчал Лялин. – А нашли бы меня с перерезанным горлом – ты бы только к обеду заметил.

– К завтраку, – буркнул Ухтомский. – Степан, седлай лошадей.

Степан радостно рванулся к выходу. Лялин глядел на Ухтомского как на сумасшедшего.

– Какая погоня. Владимир Архипович? Да ты в своем уме? В милицию надо сообщить, а не самодеятельность проявлять! Если мне память не изменяет, эти двое оба сидели за вооруженный грабеж…

– Ну вот! – воскликнул Ухтомский. – А если мне память не изменяет, их уже один раз поймали. Значит, и второй раз поймаем. Времени терять нельзя. Пока мы в милицию побежим, как побитые бобики, пока милиция действовать начнет – уйдут наши тихушники в такие медвежьи края, что их с ручным медведем не сыщешь!

Степан уже выскочил из комнаты. Лошади встретили его приветливым ржанием. Степан кормил их, чистил, выводил гулять в те дни, когда Ухтомский не ездил верхом. Сам понемногу осваивал верховую езду.

Он начал седлать Алтына, лошадь Ухтомского. Скоро сам геолог появился в конюшне, закончил работу. Лялин тоже взял седло, попону, но ворчать не переставал.

– Я взываю к твоему разуму, Владимир! У нас одно ружье на троих…

– И два ножа, – прибавил Степан.

– У них только два пути, – говорил Ухтомский, не слушая никаких возражений. – Либо на Моховое, либо – охотничья заимка. А в Моховое они днем не пойдут.

Погоня началась.

Степану нравилось ездить верхом. Нравились лошади. Мощные звери, способные одним ударом копыта проломить человеку голову и все же подчинявшиеся ему; тяжелые и сильные – и все же очень хрупкие. Опасность, казалось, угрожала им на каждом шагу: не вовремя напоить, загнать или, наоборот, не вывести на прогулку, повредить лошади ногу – все это заканчивается смертью животного. Удивительно устроен мир, думал Степан, и все существа в нем такие разные!

Он привычно уклонялся от еловых лап, нырял под ветки деревьев. Конь вынес его на тропинку. Скоро уже охотничья заимка, о которой говорил Ухтомский. Сейчас здесь нет охотников, заимка пустует. Ближе к снегопадам, возможно, появятся промысловики. Неизвестно. Говорят, нефтяники все зверье распугали.

Заржал, почуяв близость человеческого жилья, конь Ухтомского. Наклонившись к его уху, Владимир Архипович похлопал животное по шее, шепнул: «Тише, тише»… А потом повернулся к своим спутникам:

– Они здесь.

Все трое спешились, привязали лошадей. Дальше следовало идти пешком. Помимо всего прочего, Ухтомский боялся, что преступники начнут отстреливаться и попадут в лошадь. В лошадь попасть легче, чем в человека, она крупнее. А гибели животного Ухтомский бы не перенес. О том, что может погибнуть он сам или пострадать кто-то из сотрудников, Ухтомский почему-то не думал. Он был уверен в успехе. Трое против двоих. Они должны справиться.

«Тихушники» были там, в избушке. Они слышали ржание лошади и не обольщались: погоня была близко. Выглянули в узенькое, похожее на бойницу, окошко, но никого не увидели. И все равно сомнений у них не было.

– Вот ведь черт, а казался таким интеллигентом, – высказался один насчет Ухтомского.

– Интеллигент! – ответил другой. – Видал, как он на лошади ездит? Этот своего не упустит. Зря мы вообще затеяли…

– Не зря! – оборвал первый. Он взял пистолет, спрятанный на заимке.

Пистолет этот оставался еще с войны. О его существовании беглый – Ушаков – знал еще с августа.

Узнал от одного мужика в Каменногорске. Тот по пьяни проболтался, что прячет оружие на верхней полке на охотничьей заимке, так, на всякий случай. Одно дело – ружье, другое – пистолет. Пистолет этот нигде не регистрирован, ни по каким сводкам не проходит. Если что – в жизни не найдут, кто произвел выстрел.

Люди, выпив, много болтают, это да… Тем не менее пистолет действительно был на месте. Лежал на верхней полке, среди пыльных бутылок и газет, завернутый в промасленное полотенце. Там же нашлась и коробка с патронами. Еще лучше. Не перекосило бы да не разорвалось бы в руке…