Текст книги "Большая нефть"

Автор книги: Елена Толстая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

С каждым днем Степан становился мрачнее. Он совершенно ясно отдавал себе отчет в том, что натворил. Супружеская измена. Хоть мы и в двадцатом веке живем, хоть сейчас человек совершенно свободен и при необходимости может развестись с женой и создать новую полноценную семью, а все-таки некоторые вещи остаются неизменными. И измена, предательство – они так и остались изменой, предательством. Оксана ему верит. Пишет веселые, содержательные письма. Про экзамены, про лекции, преподавателей и других студентов. И ни о чем не подозревает. Каким же ужасным окажется для нее возвращение! Степан не мог не думать об этом. Уж найдутся доброхоты, которые в первый же день выложат Оксане все подробности о ее муже. А то ведь и сама догадается, что дела неладны, она ведь чуткая.

Варя, впрочем, тоже чуткая. Она сразу угадала, какие мысли томят «Степушку». Но прямо говорить не стала.

– О чем ты все думаешь?.. – спросила она, положив голову ему на грудь.

– О том, какая же я сволочь! – вырвалось у Степана.

– Ах да, – улыбнулась Варя. – У тебя же есть жена. Она когда приезжает-то?

– Уже скоро, – сказал Степан.

– А я ей тебя не отдам, – заявила Варя. – Ты мой теперь. Навсегда мой. Ты – судьба моя. Судьбой было решено, чтобы мы с тобой опять встретились.

– Я не верю в судьбу, – сказал Степан.

– А я верю, – отозвалась Варвара. – Не уходи сегодня… Останься ночевать.

– Останусь. – Он обнял ее и вздохнул глубоко-глубоко. – Останусь…

* * *

Возвращение оказалось для Оксаны вовсе не таким радостным, как она предполагала. Она-то надеялась вихрем ворваться в объятия Степана, рассказать ему все то, что не уместилось в листки писем, а потом… Потом они гуляли бы по городу, мечтали о будущем…

Ничего этого не вышло. Степан встретил ее с кислой, вымученной улыбкой. Радость сразу погасла. Оксана испугалась:

– Что-то случилось?

– Ничего. Как съездила?

– Неплохо. – Она хотела сразу вручить ему зачетку, ничего не говоря, – пусть увидит собственными глазами. Но теперь не захотелось. Зачетная книжка так и осталась лежать у Оксаны в кармане.

– Я тут тоже неплохо провел время, – сказал Степан. – Скучал и питался кое-как. Боюсь, хозяйство совсем запустил.

Придя домой, Оксана обнаружила, что он даже не закрыл шкафы, которые она, торопясь собрать чемодан, оставила нараспашку. Все так и оставалось – бесхозным. Она посмотрела на него. Неужели он совсем ее не ждал? Может, и дома не бывал? Где же он жил целый месяц?

Степан с безразличным видом сидел на кровати. Остановившимися глазами следил за тем, как Оксана медленно разбирает чемодан, наводит в комнате порядок. После смешливой, заводной Варюхи Оксана казалась невыносимо скучной.

«Чужой, – думала Оксана, наблюдая за Степаном краешком глаза. – Отчужденный. И как будто пахнет от него иначе… чуть ли не духами. Сам он, понятное дело, такими духами душиться не будет… „Красная Москва“, похоже. Женщина. Другая женщина. Поэтому и глядит так – волком».

Ей захотелось смеяться и плакать одновременно. И он еще посмел подозревать ее в том, что она уедет в другой город и там найдет себе любовника!.. Лицемер!

У нее перехватило горло. Она оставила вещи и вышла из комнаты.

– Ты куда? – спросил он мертвым голосом.

– На кухню. Воды попить, – глухо отозвалась Оксана.

Когда она вернулась, то была такой же чужой и замкнутой, как и он сам. Оксана привыкла носить свое горе в себе. Спасибо дяде Васе – научил. Теперь настал черед Степана. Господи, да что дядя Вася, что Тертый, что Степан – одного поля ягоды. Мужики. Как были эгоистами при царизме проклятом, так и остались. Баба для них – дармовая прислужница. Над ней и глумиться можно, и издеваться, сколько влезет, а на Восьмое марта еще и напиться и лезть с пьяными поцелуями.

«Разведусь», – подумала Оксана с какой-то новой, холодной яростью.

И потеряла сознание.

* * *

Она очнулась в больнице. Никого. Светлые стены, вторая койка в палате пустая. Сама Оксана накрыта одеялом. Пахнет хлоркой. Она чуть улыбнулась – хлорка показалась ей гораздо лучше духов «Красная Москва». Почти сразу же вошла санитарка. Глянула на Оксану почему-то испуганными глазами и закричала в коридор:

– Марина Геннадьевна! Очнулась Самарина! Пришла в себя!

По коридору быстро застучали каблучки, и в кабинет вошла молодая женщина-врач. Без улыбки взглянула на Оксану, села рядом на стул.

– Не вставайте, – строго произнесла она. – Не двигайтесь вообще. Просто лежите. Вы помните, что с вами произошло?

– Нет, – призналась Оксана.

– Вы упали у себя на квартире. Это помните?

– Да.

– Хорошо. Что предшествовало этому?

– Я вернулась из Омска… Летала на сессию. Сдала успешно.

– Вас муж встречал?

– Да… Разве не он меня привез?

– Вас привезла Дора Семеновна.

– Почему она? – Оксана удивлялась все больше и больше.

– Вот это я и пытаюсь понять…

И вдруг Оксана вспомнила.

– Наверное, я не хотела, чтобы он… – прошептала она.

– Почему? – настаивала Марина Геннадьевна.

– Духи «Красная Москва», – вымолвила Оксана.

– Товарищ Самарина, вы, наверное, считаете, что я тут издеваюсь над вами или удовлетворяю свое пустое любопытство, – сказала Марина Геннадьевна, – но уверяю вас, все значительно серьезнее. Имелась какая-то особая причина, по которой вы попросили Дору Семеновну отвезти вас в больницу?

– Наверное… да. Не знаю. Я не помню Дору Семеновну…

– Вы потеряли ребенка, – сказала женщина-врач. – И сами едва не умерли от кровопотери. Мы едва сумели спасти вас. Вы находитесь в критическом состоянии уже более двух суток. Сюда едет ваша мать.

– Кто? – слабо вскрикнула Оксана.

– Ваша мать, Самарина Алина.

Оксана заплакала. Слезы потоком полились из ее глаз. Она плакала без всхлипываний, беззвучно.

Марина наклонилась над ней, ласково отерла ее лицо платком.

– Перестаньте.

– У меня нет матери, – прошептала Оксана. – Это свекровь…

– Хорошая у вас свекровь, – заметила Марина. – Мы позвонили ей, поскольку нашли ее телефон в вашей книжке. Знаете, дорогая моя, вы ведь начинали кричать, едва видели мужа. Отталкивали его руками, бились. Едва утихомирили вас. Ему велели не приезжать. Он там, на квартире, сидит, мается. Звонит каждые два часа, спрашивает о вашем состоянии. Твердит, что убил вас, что во всем виноват.

– Так и есть, – сказала Оксана. – Он совершенно прав. Это он во всем виноват. И я не хочу его видеть. Зачем вы звонили свекрови?

– Вам необходим сейчас близкий человек, родственник. Мы нашли в телефонной книжке имя женщины с той же фамилией, что у вас. Набрали номер. «Вы Алина Самарина? Ваша дочь тяжело больна, может быть, при смерти…» Она только сказала: «Сейчас вылетаю». И все. Она не стала отрицать, что вы ее дочь, она охотно согласилась считаться вашей матерью. Не знаю, что у вас с мужем, Оксана, но свекровь у вас замечательная.

– Если б еще за свекровь замуж выходить, – вздохнула Оксана. – А ребенок… Это был мальчик?

– Это был еще никто, – сказала Марина. – Просто плод. Два месяца. Здоровье у вас, прямо скажем, не очень крепкое, хотя выглядите вы хоть куда. Если захотите еще детей – при первом же подозрении на беременность немедленно ко мне! Я буду вести вас за руку все девять месяцев. Вы поняли? Иначе и второго потеряете.

– Я не хочу от него детей, – сквозь зубы выговорила Оксана. – Никогда.

* * *

Степан метался по квартире как зверь. Когда Оксана побелела и сползла по стене на пол, он счел, что она притворяется. Дамская истерика. Не думал он, что увидит дамскую истерику в городе нефтяников, затерянном в сибирской тайге. Однако ж вот, извольте видеть. Девушка из простой семьи, бывшая воровская невеста, племянница некоего неудачливого шулера, дяди Васи, устраивает сцену в лучших традициях тургеневской барышни.

Но потом он увидел кровь. Темно-красное пятно расплывалось на одежде Оксаны, ползло к ее коленям. «Она ранена! – в панике подумал Степан. – Ее ударили ножом! Где? Ясно – где, на кухне! Там кто-то есть… убийца. Тертый прислал. Дрын какой-нибудь… Она пошла пить воду, а он там поджидал. И когда она вошла, он пырнул ее в живот. Сейчас войдет сюда, добьет Оксану, а потом возьмется за меня».

Степан осторожно прокрался на кухню. «Огрею табуретом, тарелкой в него запушу, что угодно… Не дамся». На кухне никого не было. Пусто. Окно закрыто. Двери закрыты. Ни следа Дрына.

Степан вернулся к Оксане. Да что это с ней? Он сел рядом на корточки, потряс ее за плечи.

– Оксана! Очнись! Оксана!..

Ее голова бессильно мотнулась и упала на грудь.

– Умерла? – вскрикнул Степан. Коснулся ладонью красной жидкости на полу. Да, это кровь. Боже ты мой, что с ней?

Как маленький ребенок, привыкший во всем полагаться на маму, Степан Самарин бросился искать Дору Семеновну. Дора знала все. Ей можно поручить детей, больных, раненых, калечных-увечных, ей можно доверить судьбу влюбленных, жизнь одиноких, участь умирающих. Дора могла все. Она была чем-то вроде «матери-земли», в представлении Степана.

Дора Семеновна обнаружилась во дворе читающей газету «Труд».

При виде окровавленного Степана она уронила газету и напустилась на него:

– Где это ты раскровянился? Ты что мечешься, как воробей? Что творится?

– Дора Семеновна, с Оксаной что-то…

Дора Семеновна тяжеловесно побежала за Степаном, переваливаясь на бегу, как уточка. Она вошла в квартиру и сразу же поняла, что происходит.

– У ней выкидыш. Ты что, не знал, что она в тягости? Орал на нее, что ли? Или руку поднял? Гляди – узнаю, что обижал, голову тебе откручу!.. – пригрозила она. – Звони доктору, немедленно! Пусть едут, забирают.

– А ребенок? – глупо спросил Степан.

– Убил ты своего ребенка… Думаешь, я не знаю, что ты с Варькой Царевой путался? Про это весь Междуреченск знает…

– Кто ж Оксане сказал? Она только прилетела…

– Оправдывайся тут! – прикрикнула Дора Семеновна. – Мухой к телефону и зови «скорую»!

Степан бросился звонить. Дора Семеновна наклонилась над Оксаной.

– Это я, доченька, – проговорила она совершенно другим голосом. – Ну-ка очнись, не помирай… Ну, что ты…

– Степка, – прошептала Оксана.

– Тебя в больницу заберут, – продолжала Дора Семеновна. – Вылечат.

– Никого не хочу видеть, – сказала Оксана с трудом. – Никого. Пусть Степан не приходит, иначе – умру. Убью себя.

Она опять потеряла сознание, теперь уже надолго.

И вот Степан один. Вытирает пятно крови на полу, как преступник, заметающий следы преступления. Она прилетела такая счастливая. И экзамены сдала, и о беременности узнала! Хотела его порадовать. А он встретил ее чужой, злой. Муж-изменщик. И теперь она не хочет его видеть. Искалечил он ее жизнь, все испортил. Как она теперь людям будет доверять, после такого-то? Он же – муж ее, он должен быть ее опорой, защитником… Он и воображал себя защитником. Боялся ее в Омск одну отпускать. Говорил, что за ее верность боится, но на самом деле он боялся только за себя. Он оказался слабым, трусливым. Он оказался настоящей сволочью.

Ничего. Он освободит ее от себя.

Степан закончил уборку, взял Оксанин чемоданчик, положил туда свой выходной костюм, смену белья и пачку папирос. Можно идти. Да, еще записка. «Прощай, Оксана. Живи дальше, будь счастлива. Прости меня. Степан». Коротко и ясно.

Он закрыл дверь и зашагал по улицам.

Калитку отворила не Варя. Степан был неприятно удивлен, когда перед ним возник Глеб Царев. Глеб был в тренировочных штанах и застиранной майке. От него разило потом и водкой. Судя по всему, пил он уже не первый день.

– Опять ты? – изумился Глеб.

– Сестру позови, – приказал Степан.

Но Глеб не спешил выполнять эту просьбу, высказанную командным тоном. Отступил на шаг, смерил Степана взглядом.

– Ой, важный стал… Я Варьку, стало быть, и спрашиваю: мол, пока брат на сутках спину гнет, ты, стало быть, старого хахаля заарканила? Она: ну так а что же? А я ей: ой-ой, на что он тебе сдался-то, хлюпик этот? А она: он у меня вот где, – Глеб скрутил кулак, – все, что я ни пожелаю, сделает… В начальники вышел, будет мне масло на хлеб намазывать… – Глеб хихикнул: – Ну что, правда это, фраерок? В начальники ты вышел? Будешь моей Варьке масло на хлеб намазывать?

– Ты пьян, – сказал Степан.

– Тоже мне новость, удивил, – засмеялся Глеб. – Конечно, я пьян. Вторые сутки с Варькой квасим.

– Позови ее, – еще раз попросил Степан.

– Не может она, – заговорщическим шепотом ответил Глеб.

– Почему?

– Спит.

– Так разбуди, – настаивал Степан. Он не очень понимал, почему Варя спит посреди бела дня.

– Она не проснется, – захохотал Глеб. – Пьяная она. Когда она пьяная, ее и не добудишься!..

При виде ошеломленного, вмиг побледневшего лица Степана Глеб развеселился еще пуще.

– А ты что с чемоданчиком-то пришел? Ты что, жить к ней собрался? Ну, уморил! Жить пришел, а про невесту свою ничего не знаешь! Да ведь Варька – алкоголичка. Ее бывший муж приучил. Сам приучил на свою голову, а отучить-то не смог. Мужик ведь такой – выпьет да протрезвеет, а у баб, говорят, алкоголизм не лечится. Она сперва с горя пила, как с ним жить начала, потом – за компанию, а уж после – по привычке. Остановиться не могла. Он и не рад был, что приучил, а поздно. Пьющая да гулящая баба в доме не хозяйка. Родительских прав ее лишили по суду… Ой, мужик, ты и этого не знал?

Глеб все больше и больше веселился. У Степана было такое лицо, что Глеб сейчас все готов был ему простить. Так и поцеловал бы за доставленное удовольствие.

– Ну вот, слушай, – продолжал Глеб. – А впрочем, нет… Сперва треху дай.

– Что? – хрипло переспросил Степан.

– Три рубля дай, водка кончилась. Дашь три рубля – продолжу.

Степан вынул пять рублей и протянул Глебу. Тот осмотрел пятерку со всех сторон, словно диво какое, потом спрятал в мятый кармашек треников и продолжил:

– Ну вот…

– Погоди, – остановил его Степан, – зачем ты мне все эти вещи рассказываешь о родной сестре?

– А не нравишься ты мне, – преспокойно объяснил Глеб. – Два мужика в одном доме – не к добру. Если станешь с нами жить – зарежу я тебя рано или поздно. Вот как скажешь мне слово поперек – так и зарежу. Потом еще сидеть за тебя… Так что ты уж лучше сразу все знай. У Варьки был ребенок. Но в те дни она пила так по-черному, что даже муж ее, козел этот, испугался. Сдал ее лечиться, а ребенка – в приют. Ты не гляди, что Варька выглядит как дитя, это у ней скоро пройдет. Она уже через год опухать начнет. А от тебя ей одно надо – деньги. Говорит, ты теперь зарабатываешь…

– Мужи-и-ик!.. – донесся из комнат голос Вари. Степан с ужасом понял, что Глеб говорил правду: Варя была абсолютно пьяна. – Мужи-и-ик!.. Ты-ы!.. Дай на выпивку и вали, не мешай, мы тут с Глебушкой отдыхаем…

Глеб подмигнул Степану с лукавым весельем. Степан повернулся и пошел прочь. Ему было невыносимо. Стыд, жалость, ужас рвали его сердце пополам. И казалось, что исправить ничего больше нельзя.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Алина летела в Междуреченск. Ей пришлось договариваться на работе, использовать половину отпуска. Билеты она взяла неудачные, с длинными пересадками – какие были. Мысленно она подгоняла самолет.

Степан в беде. Единственный сын, Степушка. Алина вдруг с удивлением поняла, что не отделяет Оксану от Степана. Потеря ребенка – общая беда у жены и мужа. А если еще и Оксана умрет… Врач, которая позвонила Алине, сказала, что Оксана в критическом состоянии. Есть опасность для жизни.

Скорей, скорей, думала Алина, глядя в иллюминатор, за которым, казалось, не летели, а стояли равнодушные толстобокие облака. И почему это говорят, что самолет делает сколько-то там километров в минуту? Он просто висит в воздухе.

Алина откинулась на спинку сиденья. Задумалась. Странно, конечно, вот так сразу признать себя матерью Оксаны. Она чуть улыбнулась. Всю жизнь она была матерью сына. У нее никогда не было дочери. А ведь дочь – это и подруга, и соперница… Дочь моложе, красивее…

Какие, однако, глупости в голову лезут! Оксана – милая женщина, она любит Степушку, это ведь главное…

Наконец посадка. В больницу Алина не шла, а почти бежала. Но, к ее удивлению, к больной не пустили. Врач, Марина Геннадьевна, пригласила Алину к себе в кабинет.

– Нам нужно обсудить кое-что, – сказала она.

Алина вошла, уселась. Врач показалась ей слишком молодой. Марина, конечно, знала, какое впечатление производит – и на больных, и на их родственников. Привычно и чуть устало улыбнулась.

– Вы, вероятно, считаете, что у меня недостаточно опыта, – сказала она.

Алина чуть покраснела. Едва заметно. Но наметанный глаз Марины это отметил.

– Что ж, – продолжала Марина, – это правда. Опыта немного. И вас, конечно, не впечатлит мой диплом, где сплошные отличные отметки. Но хочу обратить ваше внимание на то, что диплом врача это не диплом теоретика. У нас были три года практики под руководством опытных профессоров… – Она махнула рукой. – В любом случае, я здесь самый квалифицированный специалист.

– Я вам верю, – вдруг сказала Алина. – Я убеждена в том, что моей… дочери оказана самая лучшая помощь, какая только возможна.

– Она сказала, что вы ей не мать, а свекровь, – прищурилась Марина.

– Какая разница… – Алина махнула рукой. – Мать, свекровь… Мы одна семья. И тот ребенок, которого она потеряла, – мой внук. Но объясните, пожалуйста, почему меня к ней не пустили? Она… умирает?

– Нет, Алина Станиславовна, жизнь Оксаны теперь вне опасности. Дело в другом. Скажите… – Марина чуть поколебалась, прежде чем задать вопрос. – Что вам известно о том, как складывалась семейная жизнь Оксаны?

Алина не могла скрыть удивления.

– Мне не вполне понятен смысл вашего вопроса… Насколько мне известно, Оксана и Степан полюбили друг друга. Вступили в законный брак довольно поспешно – на мой взгляд. Мне всегда казалось, что молодым людям не следует торопиться, принимая столь важное решение. Нужно лучше узнать друг друга. Понять, насколько велика ответственность. Чтобы потом не было разочарований. Но они, кажется, были счастливы. Оксана работала вместе с мужем в одном отряде. Не по специальности, конечно, а поварихой. Такова судьба женщины… – Алина вздохнула, вспоминая собственную судьбу и собственный выбор. – Или забываешь себя ради семьи, или семьей приходится жертвовать…

– Оксана, насколько я поняла, жертвовать предпочла собой, а не семьей, – сказала Марина Геннадьевна, пожав плечами.

Сама она была замужем за непростым человеком. Как и Марина, Георгий Елисеев горел на работе. Часто они встречались только поздно вечером, оба – едва живые от усталости. Обедали дома только по выходным, если у Марины не было дежурства. Домашняя готовка была для них роскошью, оба питались в столовых и буфетах. Но они умели ценить друг друга и наслаждаться короткими минутами, проведенными вместе. Любовь мужа Марина воспринимала через его уважение, через его внимание к ее работе. Вопрос о том, чтобы один из супругов «пожертвовал карьерой», в их семье даже не поднимался. Родится ребенок – Марина возьмет отпуск на полтора года. А потом вернется к работе. Точка.

«Все-таки мне повезло, – подумала она и взглянула на Алину с легкой неприязнью. – Получше узнать друг друга, не надо торопиться… Все это мещанская мораль. Родственные по духу люди узнают друг друга мгновенно. Мы с Георгием поженились сразу. Нам не требовалось время, чтобы узнать – подходим мы или не подходим».

– Алина Станиславовна, ваш сын нанес Оксане какую-то непоправимую сердечную травму – сказала Марина сухо. – Она не желает его видеть.

– Может быть, он для нее – причина ее бед? – спросила Алина. – Ну знаете, как это бывает. – Она чуть смутилась. – Женщины часто обвиняют мужчин в том, что им приходится страдать.

– Оксана – современная девушка. Ей чужды все эти глупые предрассудки, – отрезала Марина. – Не приписывайте ей, пожалуйста, глупых чувств, которыми маялись наши прабабушки. Современная женщина знает, на что идет, когда решается заводить ребенка. Нет, Алина Станиславовна, я считаю, что Оксана оскорблена как человек, как личность. У нее не хватает физических сил противостоять обиде, поэтому она просто ушла в себя.

– Как это – «ушла в себя»? – не поняла Алина.

– Она молчит. Ни с кем не разговаривает. К ней заходит только медсестра для процедур. И я – для осмотра.

– Так я могу с ней поговорить?

– Она не ответит. Вы не путайтесь – она в сознании, все понимает. Просто погружена в глубокую депрессию.

– Депрессию? – Алина подняла тщательно подведенные брови. – По-вашему, у советской современной женщины может быть депрессия? Разве это не буржуазное понятие?

– Советская женщина, как и любая другая, может любить, страдать… – сказала Марина. – Попробуйте разговорить ее. Может, у вас получится. И… Алина Станиславовна, спасибо, что приехали.

– Не за что. Оксана действительно… мне как дочь, – вырвалось у Алины.

Но как бы ни относилась Алина к Оксане, та даже не открыла глаз. Лежала как мертвая. «Спящая красавица в гробу», – подумала Алина, разглядывая ее. Бледное красивое лицо, опущенные веки, темная полоса ресниц на белой щеке.

– Оксана, поговори со мной, – просила Алина. – Мне рассказали о твоей беде. – Веки молодой женщины чуть дрогнули. – Вместе мы все преодолеем. Оксана!

– Бесполезно, – заметила Марина, наблюдавшая от двери за этим разговором. – Нам не разбудить ее. Идемте, Алина Станиславовна.

Алина вышла, расстроенная, подавленная. Она предвидела разговор со Степаном, и ей совершенно не нравилось то, что она, вероятно, от него услышит. Ее сын! Он всегда был лучшим. Самым хорошим, самым добрым… Неужели он сделал что-то ужасное? Довел эту милую, несомненно, любящую его женщину до такого состояния…

Степан подтвердил худшие подозрения матери. Квартира оказалась запущенной. Здесь давно не чувствовалось женской руки. Алина поставила чемодан на пол, раскрыла все окна, повязала Океании фартук, взялась за швабру.

Степан с убитым видом следил за ней с дивана.

– Возьми тряпку, – приказала Алина. – Немедленно вытри пыль. Потом пойдем на кухню. Ты, конечно, не мыл посуду?

Она расправилась с «разрухой» за два часа. Все это время они со Степаном ни о чем не разговаривали, кроме самого необходимого: куча мусора в углу, надо вынести ведро, принести свежую воду, помочь с пылью на шкафу…

Наконец, когда оба закончили работу, умылись и переоделись, Алина раскрыла чемодан, вынула оттуда московское печенье, конфеты «птичье молоко» и очень хороший индийский чай со слониками на пачках. В чисто вымытом фарфоровом чайничке с блеклыми цветочками Алина заварила чай. Разлила по чашкам, выложила в хрустальную, сверкающую от чистоты сахарницу конфеты.

– Вот теперь рассказывай, – приказала мать. – Рассказывай все, без утайки. Я не стану осуждать тебя, не стану ругать… Помнишь, как в детстве?

Степан чуть улыбнулся. Она всегда говорила ему: «Рассказывай без утайки». А он уточнял: «Ругать не будешь?» И она действительно его не ругала. Ни за двойки, ни за драки, ни за шалости. Один раз только ему влетело – но в тот раз он забыл предупредить, чтоб не ругала. «Тебе всегда этого хотелось?» – упрекнул ее тогда Степан. «Ужасно хотелось, но ты успевал взять с меня слово…» – призналась Алина, и оба рассмеялись.

Теперь он опять просил, чтобы она не сердилась. И она обещала.

– В общем, мама, я встретил ту, первую… Первую мою любовь, Варьку. Я так ее любил, мама! – горячо сказал Степан. – Оксана как раз уехала на сессию. Вот не хотел я ее отпускать. Как чуяло сердце, что не надо ей уезжать.

– Ты Оксану-то не обвиняй, – остановила его Алина. – Если бы она не уехала, твой роман с первой любовью развивался бы прямо у нее на глазах… Это твоя вина.

– Может быть, если б она осталась со мной, я бы на Варьку и не посмотрел, – возразил Степан.

Алина хлопнула ладонью по столу.

– А я тебе говорю, не вали с больной головы на здоровую! Все вы, мужики, горазды… Продолжай рассказывать все как есть. Не оправдывайся.

– Оксана уехала, а тут – Варька, – послушно продолжил Степан. – И все вернулось. Не поверишь, мама, – как не бывало этих лет. Женитьба моя, разлука наша с Варварой – все сгинуло. У Варьки как раз брата дома не было. Сидел. Отбывал пятнадцать суток за хулиганство. В общем, пошел я к Варваре… И остался у нее. Две недели мы с ней жили. Я словно в тумане был. Может, околдовала она меня?

– Ага, сначала Оксана была виновата, теперь – Варвара… Степушка, когда же ты поймешь, что виноват во всем ты сам, – мягко проговорила Алина.

– Мам, я запутался… Я и одну люблю, и другую жалею… Думал – надо с ложью кончать. Написал Оксане письмо, попросил прощения, собрал вещи и пошел к Варваре – жить. Прихожу… а там…

Он замолчал, сглотнул. Алина терпеливо ждала.

Степан знал, что придется выкладывать матери все. Всю правду, какой бы ужасной она ни была. И произнес:

– Ну, в общем, там ее брат – Глеб. Вернулся. Пьяный, но соображает. И Варька… тоже пьяная… Глеб говорит, у нее запои теперь бывают. Что ее родительских прав лишили. И что не она от мужа своего ушла, а наоборот – это муж ее выгнал. За пьянку. Я Глебу дал пять рублей и вернулся домой. Утаить от Оксаны, конечно, не удалось. Да как утаишь – весь Междуреченск знает… Я не догадывался, что она беременная. А она потеряла ребенка. От переживаний, конечно. Тут еще перелет… Разве можно беременной на самолете летать?

– Стоп, Степка. Опять валишь с больной головы. Разве в том дело, что она на самолете летала? Беременные не только на самолетах летают – они и в поле работают и на заводе… Когда у женщины здоровье в порядке и душа не болит – она хорошо беременность переносит. Уж поверь мне… – Алина вздохнула. – А вот когда она страдает, когда ей больно… Тут что угодно может случиться.

– Значит, это я нашего сына… убил?.. – прошептал Степан.

– Степушка, за все приходится расплачиваться, – сказала Алина, не отвечая прямо на его вопрос. – Варвара – алкоголичка, ее тебе не спасти. Да и не твоя задача – ее спасать. У тебя есть жена, Оксана. Ее спасай. Она тебе свою жизнь доверила.

– Она не хочет меня видеть.

– Надо найти человека, который сумеет ее разговорить. Вернуть из мира мертвых в мир живых. Кто в Междуреченске на такое способен?

У Степана только один человек был на уме.

– Дора Семеновна.

* * *

Дора Семеновна взялась за поручение с энтузиазмом.

– Ты, архаровец, за дверью жди, – распорядилась она. – Надо будет – позову. Сам-то, по личной своей дурацкой инициативе, не выскакивай, только дело мне испортишь.

Медсестра, получившая от Марины Геннадьевны строжайшее распоряжение никого к больной Самариной не пускать, соколицей бросилась к Доре Семеновне и преградила ей путь.

– Куда? Вы потревожите больную! Ей покой нужен!

– Ей я нужна, а не покой, – сказала Дора Семеновна величественно.

Медсестра отшатнулась, посмотрела на Дору Семеновну с подозрением.

– А кто вы такая?

Дора Семеновна положила руку себе на грудь и с чувством проговорила:

– Вам этого лучше не знать!

С этими словами она отворила дверь в палату и вошла.

Оксана даже не пошевелилась при ее появлении. Дора Семеновна уселась рядом на стул, взяла ее за руку. Белое, неподвижное лицо безразличной ко всему Оксаны поразило даже видавшую виды Дору Семеновну. «В самое сердце он ее, видать, ранил», – подумала комендант.

Вслух, однако, она произнесла нечто совершенно другое.

– Посоветоваться с тобой хочу – больше не с кем, – заговорила Дора Семеновна, как всегда, громогласно. – Галина Бурова тут показ мод решила устроить во Дворце культуры «Нефтяник». Предлагает и мне участвовать. А я сомневаюсь. К лицу ли мне, старой да толстой? Вот ты что скажешь, Оксана? У тебя хороший художественный вкус, ты сейчас в институте учишься, знаешь все веяния, с молодежью общаешься… Как? Выступать мне на показе или не позориться?

Вопрос был настолько неожиданным и неуместным в больничных стенах, а сама мысль о Доре Семеновне, представляющей «новейшие моды» на подиуме, такой парадоксальной, что оцепенение, охватившее Оксану, разрушилось. Она пошевелилась, посмотрела на собеседницу осмысленно, а потом – о, чудо! – слегка улыбнулась.

– Дора Семеновна, – тихо проговорила Оксана, – даже и не сомневайтесь. Вы у нас красавица.

– Вот и Галина говорит, чтоб не сомневалась, – подхватила Дора Семеновна, страшно обрадованная тем, к какому результату привело ее «лечение». – Мол, ты у нас, Дора, лучше всех. А я, говорит, для тебя нарочно особые модельки пошила. Для толстых…

Оксана снова улыбнулась.

– Так и сказала – «для толстых»?

– Она не так сказала, она же вежливая, – фыркнула Дора Семеновна. – А ты будешь участвовать в показе мод?

– Что за показ?

– Галина устраивает… В тайне от мужчин. Но с разрешения Дорошина. Нам красивые женщины очень нужны, Оксана. Меня нарочно к тебе делегировали. Давай поправляйся и приходи к нам. Только Степану не говори пока ничего.

– Я с ним вообще… – начала было Оксана, но Дора Семеновна предостерегающе подняла палец.

– Ты с ним помирись. Он тут под дверью который день мается. То придет, то уйдет. Мать-то ему ухи уже накрутила… Дурак, одно слово. Будь мудрее. Да и потом, – она зашептала, – из виноватого-то мужика веревку можно свить. Действуй.

С этим Дора Семеновна торжественно пожала Оксане руку и удалилась из палаты.

Медсестра и возмущенная Марина Геннадьевна уже ожидали ее.

– Вы что себе позволяете? – начала Марина Геннадьевна.

– Я, дорогая моя, сделала то, что всей вашей медицине не под силу, – сообщила Дора Семеновна с торжеством. – Заговорила наша Оксанка. Зовите мужа, дурошлепа этого, пусть она ему всыпет.

Марина Геннадьевна позволила Доре Семеновне удалиться безнаказанно. Заглянула в палату. Оксана встретила ее взглядом, слабой улыбкой.

– Дора Семеновна – смешная такая, – промолвила она. – Удивительный человек… «Показ мод»!

– Оксана, хотите видеть мужа? – спросила Марина прямо. – Вам ведь придется с ним встретиться, вы же понимаете?

– Да, – сказала Оксана. – Думаю, я готова.

Степан, казалось, материализовался из воздуха – так быстро возник он в палате. Оксана посмотрела на него из-под опущенных век. Опять почувствовала привычную боль. Странно – как быстро все совершилось. Еще совсем недавно Степан олицетворял для нее спасение, свет, возможность уйти от страшной жизни… Она благодарна была ему. Когда она видела его, на душе становилось тепло, ясно… Но прошло совсем немного времени, и с ним она связывает только разочарование, обиду и эту тупую, саднящую боль.

Интересно, а что он сам чувствует? Она впервые задалась этим вопросом. Что чувствует человек, который предал близкого, растоптал доверие женщины… Что с ним творится?

Неожиданно Степан предстал перед ней в абсолютно ином свете. Маленький, глупый, растерянный. Нашкодил, теперь не знает, как извиняться. Ему неловко, поняла вдруг Оксана. Не перед ней неловко, не так неловко, как бывает человеку, опрокинувшему стакан на скатерть, – нет, ему стало неудобно жить. Он просто не понимает – как.